(Материалы Круглого стола:
обсуждение “Что такое “наивная литература”?”
(выступления участников и гостей семинара 22 апреля,
а также дополнения, присланные позже)
А. А. Панченко
Термин “наивная литература” представляется достаточно проблематичным по нескольким причинам. Во-первых, эпитет “наивный” по определению связан с областью рецепции. Никто из нас не станет повторять: “я наивен”; но мы легко можем назвать наивным другого. Кроме того, сама по себе категория наивности может апеллировать к самым разным системам нормативов эстетического, этического, социально-экономического и иного порядка. В связи с этим не очень понятно, кто, собственно говоря, должен постулировать наивность “наивной литературы”: ее первоначальный адресат (адресаты), какая-либо аудитория “вторичного порядка” или, наконец, мы - исследователи-гуманитарии, также обладающие некоторым фоновым знанием того, что такое “литература” и что такое “наивность”? Ситуация еще более усложняется в исторической перспективе: то, что вчера казалось неправильным или неумелым использованием нормативной поэтики, сегодня будет восприниматься как текст, обладающий независимыми эстетическими достоинствами. Взаимные пересечения авторских интенций и читательской рецепции (особенно - если речь идет об обществах с достаточно развитой системой коммуникаций) образуют в этом смысле чрезвычайно сложную мозаику, которая вряд ли дает возможность говорить о каких-либо стабильных тенденциях.
Вероятно, что более устойчивые критерии для обсуждения проблемы наивной литературы могут быть предоставлены социологией литературы и антропологией письма и чтения как типов культурной деятельности. Если мы будем рассматривать литературу прежде всего как социальный институт, ограниченный определенными социально-историческими и культурно-географическими рамками, и лишь потом - как поэтический феномен, мы получим возможность говорить об определенной социальной типологии письменных текстов, получающих определенный статус в контексте различных общественных групп. Именно в рамках такой статусной структуры можно пытаться проследить те тенденции, которые приводят к появлению “наивно-литературных” форм.
Представляется, однако, что и в этом случае нам не удастся сконструировать наивную литературу как гомогенное пространство текстов. Вероятно, что само появление термина “наивная литература” продиктовано потребностью в адаптации и осмыслении гетерогенной группы письменных памятников, возникающих на границах того, что мы привыкли называть “литературой”. Мне кажется, что особого внимания заслуживает вопрос о детерминантах самого нашего интереса к таким маргинальным явлениям. Возможно мы лучше поймем, что такое наивная литература, если выясним, зачем она нам нужна.
