<< На главную страницу

Ф.Б. Успенский

ИМЯ И ВЛАСТЬ
(Выбор имени как инструмент династической борьбы в средневековой Скандинавии)

Цитаты из источников чаще всего даются параллельно на русском языке и языке оригинала. Иногда мы считаем возможным ограничиться русским переводом с вкрапленными в него фрагментами оригинального текста или исключительно русским переводом. Ссылки на оригинальные тексты даны в сокращениях, которые расшифровываются в конце книги, в разделе «Список сокращений». Везде, кроме специально оговоренных случаев, русский текст «Круга Земного» (Hkr.) и «Саги Сверрире» (Sv.) приводится по изданиям [Круг Земной 1980] и [Сага о Сверрире 1988] без дополнительных ссылок на эти издания. Другие тексты, там, где не указан переводчик, даются в нашем переводе.

Автор выражает искреннюю признательность А. В. Бусыгину, Т. Н. Джаксон, Т. Польской, В. В. Рыбакову, Сванте Страндбергу и Б. А. Успенскому.

Особая благодарность – А. Ф. Литвиной; помощь, оказанная ею на всех этапах работы над книгой, трудно переоценить.

“Man untersucht besser nicht das Wesen des Namens,

sondern das Wesen der Namengebung…”

[Keil1931, 107]

Предисловие

Предлагаемое исследование посвящено роли имени собственного в истории средневековой Скандинавии. Прежде всего нас интересовало, как выбирались имена для членов королевского рода – удивительным образом, в выборе имени для наследника престола отразилась едва ли не вся история полуострова XI-XIII вв.

Этот период, непосредственно следовавший за крещением, на наш взгляд, является одним из самых ярких и значимых для скандинавской культуры. Христианское и языческое начало еще долго сосуществовали вместе и относительно мирно уживались друг с другом. Так, после крещения Скандинавии детей продолжали называть в честь их предков-язычников, уже будучи христианами, скандинавы получали, таким образом, исконные, языческие имена.

Языческие, родовые имена были чрезвычайно устойчивы, а выбор имени для ребенка подчинялся определенным правилам. Эти правила не были, разумеется, жесткими и безапелляционными, однако, для того, чтобы войти в мир рода, ребенок должен был получить родовое имя. Выбор имени был событием историческим – имя почти всегда давалось в честь умершего предка, связывало ребенка с историей рода и передавало эту связь в будущее. Обычай называть потомка в честь умершего родича на много веков переживает веру в переселение душ и остается своеобразным реликтом подобных архаических представлений.

В первую очередь, это касалось тех детей, которым предстояло стать наследниками, старшими в роду, в своем поколении. Их, как правило, называли в честь деда, прадеда, дяди или другого близкого родственника по мужской линии. Иногда, в силу тех или иных причин, ребенок мог получить имя и в честь предка по материнской линии, побратима отца, друзей рода (а в некоторых исключительных случаях появление отдельных имен вообще невозможно объяснить родовыми связями). Однако наречение именем главного наследника изначально должно было устанавливать его связь с родом.

Особенно значимым делом был выбор имени в знатных родах и прежде всего в королевской семье. В христианскую эпоху имя во многом продолжает восприниматься как инструмент воздействия на судьбу. Участь отпрыска королевского рода, его шансы взойти на престол не в последнюю очередь зависят от того, получил ли он “правильное”, надлежащее имя.

Говоря об именах скандинавских конунгов, невозможно не коснуться столь обширных и сложных проблем европейской истории, как порядок и принципы престолонаследия, судьба культа рода в Средневековье, взаимоотношения церкви и королевской власти, понятие законного рождения… Конечно, не может быть и речи о сколько-нибудь детальном освещении любой из этих проблем в рамках данной работы, но тема выбора имени является, на наш взгляд, своеобразной точкой схождения разноплановой исторической и филологической проблематики, “магия имени” позволяет взглянуть на все эти вопросы в единой перспективе, под одним углом зрения.

Итак, для семьи скандинавского конунга такое правильное имя было не просто родовым, а еще и династическим именем. Чем же династическое имя отличалось от родового? Родовое имя как бы подчеркивает и усиливает желательные для будущего наследника родственные связи. При выборе же династического имени должны быть учтены также и политические связи будущего монарха – кто из родичей, живых или умерших, может быть ему полезен по политическим соображениям. Существенно также, что в королевских семьях, помимо реальных предков, был целый сонм легендарных прародителей и родоначальников, связь с которыми могла оказаться не менее важной, чем с близкими родственниками. Кроме того, в Скандинавии довольно рано усваивается идея “родства” между европейскими правящими династиями. Иногда это “родство” воплощалось в реальных матримониальных связях, иногда же оно существовало на “виртуальном”, легендарном уровне.

Можно сказать, что династическое имя, так же как и родовое, обеспечивало наследнику связь с его родом, только в королевский род оказывались включенными и ближайшие родственники, и мифические предки, и державные соседи. Важность понятия рода, родовых связей для монарха лишь усиливалось по сравнению с обычным человеком, но порой род мог трактоваться здесь расширительно. Благодаря этому династические имена оказываются, с одной стороны, даже еще более устойчивыми и консервативными, чем просто родовые, но, в то же время, именно они порой оказываются более проницаемыми для новшеств.

Выбор правильного имени для мальчика, сына монарха, оказывался, таким образом, делом чрезвычайно сложным и ответственным. Будущему наследнику было важно быть признанным придворными, тингом и дружиной – ведь скандинавский конунг в эту эпоху был не просто правителем государства, но, в первую очередь, военачальником, предводителем национального войска. Народное признание, легитимность его власти требовалась конунгу и при восшествии на престол, и всякий раз, когда он должен был вести за собой своих подданных. Упрощая дело, можно сказать, что конунгом становился тот, кто принадлежал к королевскому роду, был избран тингом и признан народом. В ситуации, когда был возможен выбор, сопоставлялись разные достоинства претендентов. Не последним из этих достоинств было правильно избранное имя. Правящий конунг, давая имена своим детям, по-видимому, всегда пытался определить их будущее, их династическую судьбу. Он обращался к тингу, ко всем своим подданным, на своеобразном “языке имен”, и этот язык, несомненно, был понятен аудитории. Наследнику предстояло объезжать все тинги страны, добиваясь поддержки, и династическое имя помогало получить ее, ибо имя было знаком прямого волеизъявления предыдущего конунга

Выбор будущего правителя, как правило, осуществлялся из нескольких возможных претендентов – членов королевского рода. Основание претендовать на престол в некотором смысле имели все потомки древних конунгов по мужской линии. В первую очередь речь идет, с одной стороны, о братьях царствующего конунга, а, с другой стороны, о его сыновьях. Наследование королевской власти “по горизонтали” (от брата к брату) или “по вертикали” (от отца к сыну) оставалось практически равновозможным. Кроме того, власть в стране могла перейти к единственному наследнику, а могла быть разделена между всеми претендующими на нее полноправными членами рода. В такой ситуации имя давало или не давало преимущество племяннику над дядей, брату над братом. Роль правящего конунга при определении будущего наследника была несомненно очень велика: как правило, он сам давал имена своим детям и именно он должен был решать, кто унаследует власть после него.

Во власти конунга было также – признать или не признать родившегося ребенка своим сыном. Дело в том, что в Скандинавии еще долгое время после принятия христианства побочные дети – если они были признаны своими отцами – пользовались правами, ненамного отличавшимися от прав законнорожденных наследников.

Вообще говоря, проблема законного рождения у скандинавов в языческую и христианскую эпоху оказывается весьма сложной и недостаточно исследованной[1]. Очевидно, что в еще дохристианские времена проводилось определенное различие между детьми, рождеными от жен, и детьми, рожденными от наложниц, но, при этом, мы очень немного знаем о том, на каких основаниях жены отличались от наложниц. В то же время известно, что в скандинавском праве проводились довольно тонкие различия между разными категориями побочных детей. Со времени принятия христианства, когда полностью определилось понятие законного, освященного церковью брака, стало более контрастным и противопоставлениезаконных и побочных детей, различие же между разными группами незаконнорожденных постепенно стирались. В то же время, в Скандинавии признанный отцом внебрачный сын по-прежнему имел определенные права и занимал определенное место в роду отца. Эти права, в частности, явным образом были очерчены в различных скандинавских судебниках. Едва ли ни у каждого конунга-христианина в Скандинавии были официально признаваемые побочные дети – общество и даже церковь относились к этому обстоятельству с редкой терпимостью. В ситуации борьбы за власть побочный сын конунга отнюдь не становился изгоем. То, какое имя выбрал для него отец, во многом определяло его шансы в этой борьбе.

Предполагаемый законнорожденный наследник почти всегда получал династическое имя, восходящее ко временам язычества. Христианские имена очень медленно входили в обиход, когда речь шла о законных отпрысках королевского рода. Побочные же дети правителя могли получать при рождении как династические, так и христианские имена.

Здесь необходимо отметить, что после принятия христианствахристианские имена еще долго воспринимались в Скандинавии как иностранные. Действительно, первые десятилетия собственно скандинавских святых, носящих исконные, привычные имена, было еще очень немного. Церковь пришла сюда со сформированным корпусом личных имен, и все эти имена – будь они греческого, латинского происхождения или немецкого – никак не были включены в собственно скандинавскую систему родовых связей.

Иностранные, заведомо заимствованные имена встречались в скандинавском антропонимиконе и прежде, но они были весьма малочисленны. Традиционный именослов до сих пор никогда не испытывал столь массированного натиска инокультурных имен, причем, с одной стороны, эти имена были поддержаны авторитетом церкви, а, с другой стороны, как уже говорилось, не имели никакого отношения к истории рода. Христианские имена усваивались медленно и так и не смогли окончательно вытеснить из обихода исконные скандинавские имена.

Имянаречение побочных сыновей конунга не требовало столь жесткой укорененности в родовой традиции, оно могло служить своего рода “полигоном”, на котором испытывались различные нововведения. Именно благодаря побочным детям христианские имена, по-видимому, постепенно проникают в королевский род. При этом необходимо помнить, что и христианское имя всегда давалось ребенку неслучайно. Без преувеличения можно сказать, что в выборе имени для сына конунга всегда содержится попытка так или иначе определить его судьбу, его право на власть. До конца XIII в. имя в Скандинавии остается важнейшим регулятором сложных и подчас чрезвычайно запутанных династических отношений. История имени в эту эпоху – это история борьбы за власть, история союзов и противостояний, история разделов и объединений, в некотором смысле, вся история Скандинавии.

Мы попытаемся выявить некоторые принципы в этой сложной игре имен – языческих и христианских, исконных и иностранных, собственно родовых и династических, попытаемся пронаблюдать, чем имя для законннорожденного отличается от имени для бастарда[2], как соперничают именами племянник и дядя, как имена участвуют в борьбе самозванцев за престол.

Мы попытаемся реконструировать, чем руководствовался тот, кто выбирал имя для ребенка королевской крови, и как его действия воспринимались современниками и потомками. Разумеется, в пределах одного исследования невозможно охватить историю всех королевских имен, тем более что в ней, как уже говорилось, нашли свое отражения все основные перипетии скандинавской истории в целом. Мы стремились выбрать несколько наиболее выразительных и значимых, на наш взгляд, ситуаций имянаречения и проследить наиболее общие модели выбора имени для потомка королевского рода.

I. Свое и чужое имя в королевском роду

После крещения Скандинавии основная масса христианских имен проникает на полуостров и становится неотъемлемой частью антропонимического фонда. При этом христианские имена существуют бок о бок с традиционными, исконно скандинавскими именами, унаследованными из языческого прошлого.

Подобное сосуществование языческих и христианских имен вообще характерно для стран поздней христианизации. В разных странах, в разных культурных традициях параллельное бытование двух именословов, естественно, происходило по-разному. Так, человек мог носить сразу два имени, христианское и языческое, и в одних культурных ситуациях фигурировать под своим мирским, языческим именем, а в других под крестильным, христианским. По-видимому, таким образом дело обстояло на Руси и отчасти в Дании. О сосуществовании и взаимодействии языческого и христианского антропонимикона в Скандинавии в целом известно сравнительно немного, но очевидно, что между Данией, Швецией и Норвегией существовали заметные различия. Не менее очевидно, однако, что в этих странах процессы усвоения христианских имен протекали синхронно и осуществлялись в едином культурном пространстве.

В настоящей работе появление в Скандинавии (и, прежде всего в Норвегии) новых имен на первых порах после христианизации рассматривается под определенным углом зрения. Нас интересовал вопрос, как христианское (иностранное) имя попадает в обиход правящего королевского рода.

Среди членов норвежской династии (в особенности мужчин), управлявшей страной на протяжении всего Средневековья, усвоенное извне христианское имя – вещь относительно редкая. Так, имена норвежских правителей с XI по XIV вв. не похожи на имена других европейских монархов этого времени: большинство норвежских конунгов не обладает каноническим, церковно-календарным именем, общепринятым в христианском мире Западной Европы[3]. Имена подавляющего большинства норвежских конунгов – исконно скандинавские[4]. Кроме того, по преимуществу это имена, выделяющиеся своей принадлежностью к династической традиции, то есть с относительной регулярностью повторяющиеся в поколениях, характерные именно для этого рода в целом и признаваемые за таковые основной частью общества.

Отсутствие среди норвежских конунгов общепринятых христианских имен иностранного происхождения имеет под собой достаточно очевидные основания. Династическое имя было, прежде всего, знаком, непременным атрибутом власти, обладание им, как мы увидим позже, являлось необходимым условием для восшествия на престол. Наречение именем, унаследованным от того или иного царственного предка и дающим право на престол, всякий раз свидетельствовало о непрерывности самой династической традиции и обеспечивало единство рода. Поэтому система мужских имен, принятых в скандинавских правящих династиях, была в высшей степени замкнутой в себе, традиционной, консервативной системой.

Указанные характеристики значительно затрудняли доступ новых имен в династический именослов. Тем не менее, иностранные антропонимы со временем появляются в обиходе правящего рода, хотя о массовом их проникновении говорить по-прежнему не приходится[5]. Как же это происходило? Каким образом усваивались христианские имена в королевском роду? Что в каждом конкретном случае, побуждало членов рода отказаться от традиционного имени в пользу нового, иностранного, не просто не укорененного в обиходе этой семьи, но нарушающего сложившийся порядок имянаречения и исподволь расшатывающего династические устои?

Поставленные здесь вопросы, очевидно, не предполагают однозначного, исчерпывающего ответа. Причины, по которым предпочтение в том или ином случае отдавалось иностранному имени, могли быть достаточно разнообразными (ср.: [Meldgaard 1994]). Совершенно ясно, например, что значительную роль здесь играли матримониальные связи (как внешние, так и внутренние, т.е. межскандинавские), благодаря которым новые имена распространялись и тиражировались по всей Скандинавии, вплоть до Исландии.

При рассмотрении вопроса о распространении христианских имен нельзя не учитывать, как кажется, и многих других факторов, таких как спонтанное возникновение моды на иностранные имена, подчеркнутая ориентация на континентальную или любую инокультурную модель, наконец, просто набожность отдельных представителей правящего рода…

В данной работе, однако, хотелось бы обратить внимание на еще один аспект интересующей нас проблемы. В королевском роду имя – как традиционное (исконно скандинавское), так и иностранное (христианское) – было важным средством, с помощью которого родители (прежде всего отец ребенка) могли регулировать династическую судьбу новорожденного.

Хотел ли отец закрепить за ним право на престол или, напротив, лишить его этого права, стремился ли он укрепить родственные связи с кем-то из новоприобретенной родни или подчеркнуть связь с кем-либо из знаменитых предков, пытался ли он как-то иначе определить место своего потомка в роду, – он использовал имя для демонстрации своей воли.

Вообще говоря, указывать с помощью имени, какая участь уготована ребенку, было принято во многих правящих домах Европы. Следы архаической веры в переселение душ родичей могли сочетаться здесь с обычаями, возникающими в новую христианскую эпоху. Так, о норвежском конунге Олаве Святом ходили слухи, что он является новым воплощением другого Олава, своего предка, Олава Альва Гейрстадира[6]. С другой стороны, известно, например, что у баварских и саксонских герцогов X-XI в. существовал обычай давать имена Видукинд и Брун тем детям, которые предназначались только для церковной карьеры (см. подробнее: [Althoff 1997, 134-136]).

Этот отпечаток личной воли монарха, судя по всему, был весьма значим в глазах современников: человек, обладающий “правильным”, подобающим, именем, обладал и бульшим правом на престол[7]. Не случайно, претенденты на престол, чья принадлежность к королевскому роду была спорной, могли менять имя или брать себе дополнительное, дабы придать своим притязаниям на власть бульшую легитимность[8].

В каждом конкретном случае выбор имени был делом индивидуальным. Тем не менее, существовали, на наш взгляд, и типовые модели выбора имени, использовавшиеся в зависимости от того, какая участь готовилась ребенку. Наречение христианским именем было одним из знаков, придающих династической судьбе ребенка особый оттенок. Чрезвычайную важность приобретало имя в судьбе королевских побочных детей, оказавшихся невольными распространителями христианских имен в правящих династиях. Именно здесь особенно ясно просматриваются механизмы тонкой настройки, с помощью которых скандинавские конунги пытались регулировать династические отношения.

В средневековой Скандинавии появление побочного сына у конунга создавало новые возможности при выборе имени для ребенка. При наречении незаконнорожденного, по-видимому, допускались существенно бульшие отступления от традиции, нежели при наречении ребенка, рожденного законной женой.

Выбор имени для легитимного наследника во многом был предопределен заранее – представитель династии должен был быть назван в честь деда, прадеда или другого близкого родича по отцовской линии, причем в интересах правящей семьи было обеспечить максимальную прозрачность своего выбора. Напротив, выбор имени для побочного сына не был в такой степени стеснен и регламентирован династической традицией. Незаконнорожденный, в принципе, мог быть назван новым именем, никак не ассоциировавшимся с набором личных имен, принятых в королевском роду. Иначе говоря, побочный ребенок зачастую получал имя, свободное от явных династических реминисценций.

В качестве такового, лишенного отсылки к истории рода, наименования в Норвегии – и, шире, в Скандинавии – нередко выступали христианские имена иностранного происхождения. Именно их и получали, судя по всему, многие незаконнорожденные дети конунгов. Здесь необходимо отметить, что проблема законного и незаконного происхождения встает с такой остротой именно с момента принятия христианства. Церковная регуляция матримониальных отношений, запрет на многоженство впервые четко противопоставил положение детей, рожденных в законном браке и положение детей, появившихся на свет вне брака.

Таким образом, распространение иностранных (христианских) имен и появление статуса побочного ребенка приходятся на один и тот же период и оказываются тесно связанными между собой.

По-видимому, с момента принятия христианства рождение в законном браке в большинстве европейских королевских домов становится едва ли не непременным условием для восшествия на престол, хотя, конечно, и здесь были свои исключения. Ранее у древних германцев, или, шире, в варварских королевствах обычным делом было предоставление равных прав законным и незаконным сыновьям[9].

Четкое противопоставление законных и незаконных детей, пришедшее в Скандинавию вместе с христианством, очевидно, не могло не повлиять на порядок престолонаследия. Специфика скандинавской ситуации заключается в том, что разделение прав и полномочий между законными и побочными детьми еще долгое время проводилось не так жестко. На протяжении XI-XII в., в частности, более половины норвежских конунгов – побочные дети. Видимо, в это время в представлении норвежцев конунг должен быть сыном конунга, и, хотя законное происхождение правителя считалось нормой, а бастард на троне – некоторым отклонением от нее, такое отклонение было более допустимым, чем в большинстве европейских стран. Характерно, в частности, что в эпоху самозванцев в XII в. в Норвегии большинство претендентов на престол объявляло себя именно побочными сыновьями конунга.

Практика наречения бастардов христианскими именами сохранялась даже тогда, когда уже стерлась сама острота противопоставления языческого и христианского имени, предположительно в том или ином виде имевшая место в Скандинавии сразу после христианизации. В XII в., например, датский конунг Вальдемар Великий (1157–1182)[10] называет своего внебрачного сына (по-видимому, первенца) Христофор (Kristуfуrъs) [Knэtl., 242, 287], именем, до сих пор не представленным в королевском роду, тогда как старший из его законных сыновей и наследник престола получает традиционное династическое имя Кнут[11] [Ibid., 287].

Подобная длительная сохранность этого принципа имянаречения свидетельствует, на наш взгляд, о том, что для династической традиции было актуально, прежде всего, различение исконного и иностранного имени. Бастард, очевидно, мог получить христианское имя еще в XII или в XIII в. в силу его чужеродности и экзотичности в обиходе правящего рода, а не в скандинавском антропонимиконе вообще[12].

Личный выбор конунга – в том, что касалось дальнейшей судьбы его династии – играл немалую роль в Скандинавии. Дело в том, что реальная необходимость выбора постоянно существовала: с одной стороны, наследование власти могло осуществляться как от брата к брату (по горизонтали), так и от отца к сыну (по вертикали), а с другой стороны, права законнорожденного и незаконнорожденного сыновей конунга на наследство (и, в частности, на престол) отличались не слишком сильно.

Исключение бастарда из права наследования престола появляется в Норвегии лишь во второй половине XII века (ср.: [NGL, I, 3]), причем характерно, что число самозванцев, выдающих себя за побочных детей конунгов, с этого момента только возрастает – по-видимому, права таких претендентов на престол по-прежнему поддерживаются традицией.

Ситуацию же с “вертикальным” и “горизонтальным” наследованием престола можно было бы охарактеризовать следующим образом: на протяжении нескольких столетий “вертикальный” (от отца к сыну) принцип постепенно, шаг за шагом, вытесняет “горизонтальный” (от брата к брату), но ни в какой период невозможно говорить о полном и окончательном торжестве одного принципа над другим.

Таким образом, называя ребенка тем или иным именем, конунг, в сущности, решал сложную династическую задачу. Это решение всякий раз носило, разумеется, индивидуальный характер. Тому, кого прочили в наследники, нужно было дать “правильное” имя, то есть имя, с одной стороны, не выходящее за пределы традиции и, с другой стороны, соответствующее его положению в роду. Так, если отец хотел закрепить право наследования за бастардом, то он мог действовать иначе, чем в случае с законным сыном. Никаких четко определенных правил, по которым полагалось действовать в конкретной ситуации, по-видимому, не существовало. Каждый акт наименования, каждый выбор династической судьбы – в известном смысле уникален. Тем не менее, в скандинавской традиции существовало, на наш взгляд, несколько устойчивых, воспроизводимых моделей, по которым осуществлялся выбор. Определить происхождение образца, которым пользуются для решения определенной династической задачи, зачастую довольно сложно.

Лучшая сохранность исторических сведений о норвежской династии дает больший материал для анализа подобных моделей, а те сведения, которыми мы располагаем о Швеции и Дании, позволяют говорить об общескандинавской практике с небольшими расхождениями на уровне местной традиции.

II. Рождение бастарда – рождение образца

(Олав Святой и Магнус Добрый)

Формирование одной из моделей выбора имени можно проследить на примере имени Магнус в норвежской правящей династии. В XI-XII в. на норвежском престоле побывало, по крайней мере, 6 конунгов по имени Магнус, 5 из которых были бастардами. Очевидно, при этом, что имя Магнус не является скандинавским по происхождению. До XI в. это имя не встречается в королевском роду, да и в дальнейшем законных детей норвежских конунгов, как правило, не называли Магнусами.

Создается впечатление, что имя Магнус закрепляется в норвежской традиции престолонаследия в качестве специального имени для бастарда, причем такого бастарда, которого отец желал бы видеть после себя на троне. По-видимому, в глазах правящей династии это имя обеспечивало успех такого замысла, а каждый следующий незаконнорожденный Магнус, взошедший на престол, создавал еще один “прецедент успеха”.

Что же послужило первоначальным образцом для этого, какая ситуация задала модель “успешного” наречения бастарда именем Магнус? Прежде всего, существенным для формирования такой модели, по-видимому, оказался тот факт, что имя Магнус носил первый бастард, которому удалось взойти на норвежский престол в христианскую эпоху. Это был Магнус Добрый (1035–1047), побочный сын конунга Олава Святого, знаменитого крестителя Норвегии.

Исследователю этого исторического сюжета в известном смысле повезло, потому что он располагает едва ли не единственным подробным описанием того, как получает имя сын конунга. Это описание неслучайно относится именно к Магнусу Доброму, или Могучему, как его называют некоторые источники (см.: [Flat., I, 28; DI, III, 29]). Снорри Стурлусон рассказывает об этом в “Саге об Олаве Святом”:

“Одна женщина звалась Альвхильд, ее называли рабыней конунга (konungs ambуtt)[13]. Она была знатного рода и очень хороша собой. Она повсюду ездила с Олавом конунгом. В ту весну Альвхильд ждала ребенка, и друзья конунга знали, что отец этого ребенка – конунг. Однажды ночью Альвхильд почувствовала себя плохо, поблизости народу было мало: несколько женщин, священник, Сигват скальд и еще несколько человек. Альвхильд было очень плохо, и казалось, что ей уже недолго осталось жить. Она родила мальчика, и долго нельзя было понять, живой ли он. Когда он наконец подал признаки жизни, хотя и слабые, священник попросил Сигвата скальда пойти и сказать конунгу. Тот отвечает: “Я ни за что не посмею разбудить конунга, ведь он никому не позволяет прерывать его сон до тех пор, пока сам не проснется”. Священник отвечает: “Необходимо крестить (fбi skнrn) ребенка, ибо, мне сдается, что он проживет недолго”. Сигват сказал: “Я скорее решусь на то, чтобы ты крестил ребенка (юъ skнrir barnit), чем пойду будить конунга. Я готов взять на себя ответственность дать ему имя (ok mun ek бvнtum upp halda ok gefa nafn)”. Они так и сделали, крестили ребенка и дали ему имя Магнус (Svб gerрu юeir, at sveinn sб var skнrрr ok hйt Magnъs). А утром, когда конунг уже проснулся и оделся, ему рассказали о том, что произошло. Он велел позвать к себе Сигвата. Конунг сказал: “Как ты смел позволить крестить ребенка без моего ведома?” Сигват отвечает: “Потому что считаю, что лучше двух человек отдать Богу, чем одного дьяволу”. Конунг сказал: “А почему это могло случиться?” Сигват отвечает: “Ребенок был при смерти, и если бы он умер некрещеным, то попал бы к дьяволу, а теперь он Божий человек. Кроме того, я знал, что если ты разгневаешься на меня, то я поплачусь за это самое большее жизнью. Но я полагаю, что тогда я попал бы к Богу”. Конунг спросил: “Почему ты захотел, чтобы мальчика назвали Магнусом? У нас в роду не было такого имени. (Hvн lйztu sveininn Magnъs heita? Ekki er юat vбrt жttnafn)” Сигват отвечает: “Я его так назвал в честь Карла <Великого – Авт.> Магнуса конунга, а о нем я знаю, что он был лучшим человеком на всем белом свете (ek hйt hann eptir Karla-Magnъsi konungi, юann vissa ek mann baztan н heimi)” [Hkr., II, 266-267].

Итак, перед нами подробное описание имянаречения ребенка в довольно сложной династической ситуации. Дело в том, что ребенок, о котором идет речь в процитированном фрагменте, со всей очевидностью является бастардом (ни один из исторических источников не позволяет усомниться в этом[14]), но в то же время он – единственный сын Олава Святого, а значит, и единственный наследник по вертикальной линии родства[15]. Снорри предоставляет в наше распоряжение уникальный материал, детально описывающий, как разрешалась эта династическая задача, хотя при анализе этого описания необходимо помнить, что оно сделано два века спустя, и Снорри решал и свою собственную “литературно-историческую” задачу.

На уровне исторической фабулы с большей или меньшей уверенностью можно предположить следующее. Перед нами событие чрезвычайной важности – впервые после принятия христианства производится наречение сына конунга. Замечательно при этом, что этот сын оказывается бастардом (противопоставление законнорожденного и побочного ребенка становится настолько актуальным, как мы помним, именно с принятием христианства). Кроме того, как уже говорилось, Магнус будет первым, но далеко не последним бастардом на норвежском престоле.

На наших глазах происходит “рождение обычая” – сцепление случайных обстоятельств, сопутствующих появлению этого ребенка на свет, создает устойчивую модель, которая сыграет заметную роль в последующей норвежской истории. Участники этого первоначального события, видимо, вынуждены были действовать интуитивно, сообразуя по ходу дела требования разных традиций со сложившимися обстоятельствами. Что же это за обстоятельства?

Как бы ни относиться к изложенной выше версии Снорри, нам представляются достоверными следующие слагаемые этого события. Итак, в 1024 г. у конунга рождается единственный сын. Было бы естественно думать, что отец хотел видеть его своим наследником. Однако приближенные, по-видимому, ничего не знают наверняка о планах конунга относительно своего сына. Вполне вероятным представляется и то, что наречение ребенка по тем или иным причинам состоялось в отсутствие отца[16]. К тому же вся процедура наречения окрашена тем, что происходит при чрезвычайных обстоятельствах.

В этих чрезвычайных обстоятельствах приближенные конунга стремятся следовать определенным христианским нормам. Это означает, прежде всего, что ребенок не должен умереть некрещеным[17]. В результате при крещении ребенок получает иностранное имя, которое, по-видимому, осознается как христианское.

Далее в саге обыгрывается факт противоречия христианской традиции и старой, династической традиции имянаречения: Олав, по версии Снорри, недоволен тем, что ребенок получил имя, не являющееся родовым (жttnafn), а значит и лишен прав, связанных с принадлежностью к роду. Здесь же, в самом тексте саги, приводится и разрешение этого противоречия. Скальд остроумно объясняет конунгу, что ребенок получил хотя и не родовое, но определенно династическое имя, возводящее род Олава к роду Карла Великого и дающее ребенку потенциальное право на престол. Для Олава Святого, крестившего Норвегию и введшего ее, таким образом, в круг европейских христианских держав, было важно родство с европейскими монархами, родство, разумеется, не только реальное, биологическое, но и родство-преемственность, связывающее его с образцовыми монархами-христианами. Несомненно, фигура Карла Великого воспринималась как первый и главный из таких образцов.

Очевидно также, что Снорри как автору литературного произведения весь этот эпизод нужен не в последнюю очередь для того, чтобы продемонстрировать исключительную находчивость и просвещенность скальда.

Итак, отвлекаясь от того, насколько точно рассказ Снорри, составленный два века спустя, воспроизводит события, сопровождавшие рождение Магнуса, рассмотрим вполне определенные следствия этих событий. Складывается, видимо, новый механизм регуляции престолонаследия: во-первых, с этого времени более определенно различаются статус законнорожденного и бастарда, хотя в Скандинавии, как уже упоминалось, это различие еще долго не становится безусловным.

Во-вторых, задается возможность наречения бастарда иностранным именем и в то же время поддерживается практика наречения потенциального наследника (в том числе и бастарда) династическим именем. Как уже говорилось, династическое имя в известном смысле расширяет границы исторической реальности: действительно, как человек Олав Святой, разумеется, не является родственником Карла Великого, но как христианский монарх он состоит с ним в некотором легендарном династическом родстве. Представление о таком легендарном родстве христианских правителей существовало, по-видимому, у многих европейских народов Средневековья. Иногда (но вовсе не обязательно) оно воплощалось в составлении фиктивных, легендарных генеалогий, а иногда принимало форму своеобразного почитания кого-либо из иностранных государей[18].

Имя Магнус удачным образом совмещает два начала: будучи иностранным (и, по-видимому, уже осознаваясь как христианское), оно является и престижным с династической точки зрения. Кроме того, это имя с самого начала давало пространство для сложной семантической игры. Первыми участниками этой игры стали Олав Святой и его ближайшее окружение. Впоследствии в нее оказываются втянутыми другие члены норвежской правящей династии, составители саг и генеалогий и, наконец, современные исследователи.

Дело в том, что элемент Magnus мог восприниматься и как эпитет при имени и как личное имя. В качестве личного имени Магнус было именем, несомненно, христианским: так, известен епископ Магнус, погибший мученической смертью в III веке н.э. (см.: [Personnamn 1947, 140] с указанием литературы на с. 185). День его смерти отмечался датской церковью 19 августа. Святой по имени Магнус (“апостол баварцев”), умерший ок. 750 г., особенно почитался в Германии (день памяти – 6 сентября); имя Магнус, таким образом, присутствовало в древненемецком (в том числе и княжеском) именослове [DGP, 886]. Более того, конунг Магнус Олавссон, вопреки общепринятому мнению (см., например: [Lind 1905-1915, 756]), был отнюдь не первым скандинавом, носившим это имя. Существуют данные, что задолго до него (в X в.) это имя, по-видимому, было в ходу среди скандинавов в Лимерике (Ирландия), на Гебридских островах и острове Мэн. Так, в частности, звали одного из предводителей викингов, бывшего при англосаксонском короле Эдгаре в Честере в 973 г. (см.: [Bugge 1906, 279-280, DGP, 886; 151; Kahle 1909, 145; Koht 1916, 434; Keil 1931, 131 прим. № 47]); под именем Магнус, возможно, упомянут некий скандинавский паломник IX в. (см.: [Reich., 10 № 152 (20)])[19].

Однако для европейского Средневековья элемент Магнус ассоциируется именно с Карлом Великим (Carolus Magnus), причем и в составе его имени Магнус могло восприниматься и как второе личное имя, и как династический эпитет; в разные периоды в разных европейских правящих домах актуализировалось то одна, то другая его функция (относительно Magnus в функции династического эпитета см., например: [Kienast 1967, 1-15]).

Современниками Олава Святого Магнус, по-видимому, воспринималось как второе личное имя императора Карла. В позднейшей скандинавской традиции восприятие элемента Магнус у Карла Великого как личного христианского имени, по всей видимости, только закрепляется. Следует учитывать, что во времена язычества граница между прозвищем и именем вообще была проницаемой: прозвище деда могло легко становится личным именем внука (см.: [Storm 1893, 215-217]). Интересно, что имя Магнус в Скандинавии воспринимается не только как второе личное имя императора, но как имя, совершенно равноправное его первому имени – Карл[20]. Все перечисленные выше обстоятельства делали имя Магнус еще более престижным для норвежской династии и ее подданных.

Разумеется, для последующей практики весьма значимым было и то, что “магия имени” оказалась действенной – Магнус Олавссон действительно стал королем Норвегии[21]. Именно в годы его правления норвежская династия добилась весьма значительных политических успехов. Норвегия стала самой могущественной державой на скандинавском полуострове, власть Магнуса Доброго распространялась на саму Норвегию, Данию и ряд скандинавских колоний. С тех пор как родился Магнус Добрый, его имя стало своего рода “подарком”. Так, скальд Сигват, одарив Магнуса этим именем, получил от Олава Святого ответный дар – тот стал крестным отцом его дочери (см., например: [Flat., III, 240-241]). Сам Магнус Добрый впоследствии вознаграждает этим именем своего приближенного, Торстейна Халльссона, за верную службу (см.: [Msk., 142-143; Flat., III, 330]), и, таким образом, имя Магнус попадает в Исландию[22]. По нашему мнению, под непосредственным политическим влиянием Магнуса Доброго будущий датский конунг Свейн Астридссон[23] берет себе второе личное имя Магнус (см. ниже). Еще при жизни Магнуса Доброго этим именем был назван его племянник – законный сын Ульвхильд (дочери Олава Святого) и саксонского герцога Отто (см., например: [Flat., III, 283]). И, наконец, что для нас особенно важно, в следующих поколениях норвежские конунги “дарят” это имя своим побочным сыновьям, если хотят передать им династические права.

III. Бастарды и самозванцы

(Признанные и непризнанные обладатели имени Магнус)

После смерти Олава Святого в 1030 г. в Норвегии наступает “эпоха бастардов на престоле”. Целая вереница побочных сыновей один за другим получают по воле своих отцов королевскую власть. При таком положении дел наречение именем Магнус становится своего рода “десигнацией” для новорожденного: давая своему побочному ребенку это имя, правящий конунг как бы заявляет, что не только признает его своим сыном, но и хочет видеть его своим преемником[24]. Как уже говорилось выше, сын Олава Святого оказался удачным образцом для решения такой династической задачи, причем образцовость Магнуса Доброго (Magnъs inn gурi), видимо, осознавалась и конунгами, дававшими своим побочным сыновьям такое имя, и народом, которым этим сыновьям предстояло править.

Итак, в XI-XII вв. на норвежском престоле побывало приблизительно 11 бастардов (Магнус Добрый, Магнус Харальдссон, Олав Тихий, Магнус Голоногий, Эйстейн Магнуссон, Сигурд Магнуссон (Крестоносец), Олав Магнуссон, Харальд Гилли, Магнус Слепой, Эйстейн Харальдссон, Сигурд Рот, Хакон Широкоплечий, Сверрир Магнус). Пятеро из них, как мы видим, носило интересующее нас имя Магнус[25]. Столь частый повтор одного и того же имени в относительно короткий промежуток времени (ок. 170 лет) не имеет аналогий в скандинавских правящих династиях, другие династические имена повторяются здесь с несомненно меньшей частотой. Можно сказать, что имя Магнус стало своеобразным династическим именем для бастарда.

Первым после Магнуса Доброго это имя получает сын Харальда (Сурового) Сигурдарсона, взошедший на норвежский престол в 1066 г. Его отец был единоутробным братом Олава Святого и, соответственно, дядей Магнуса Доброго. Когда Магнус Добрый уже правил страной, Харальд вернулся из Византии и заявил о своих правах. Магнус, согласно Снорри Стурлусону и другим источникам, добровольно разделил с ним власть, и они правили совместно до самой смерти Магнуса в 1047 г. С 1047 г. Харальд становится единовластным правителем Норвегии.

Как известно, Харальд был женат на дочери Ярослава Мудрого Елизавете (Эллисив древнескандинавских письменных источников), от которой имел двух дочерей. Кроме того, как сообщают источники, у него было два сына от некоей Торы: “Харальд конунг взял в жены Тору, дочь Торберга сына Арни, на следующую зиму после того, как умер конунг Магнус Добрый. У них было два сына. Старшего звали Магнус, другого Олав. У Харальда конунга и его жены Эллисив было две дочери. Одну звали Мария, другую – Ингигерд” (Haraldr konungr fekk Юуru Юorbergsdуttur Бrnasonar inn nжsta vetr eptir en Magnъs konungr inn gурi andaрisk. Юau бttu ii. sonu, hйt inn ellri Magnъs en annarr Уlбfr. Haraldr konungr ok Ellisif drуtning бttu dStr ii., hйt цnnur Mбrнa, en цnnur Ingigerрr) [Hkr., III, 122].

Как мы видим, в тексте саги и Эллисив, и Тора, мать Магнуса, оказываются женами конунга. Однако из текста той же саги следует, что Эллисив и Тора были женами Харальда одновременно, что представляется едва ли возможным в рассматриваемый период[26]. Как убедительно показала Т. Н. Джаксон, Тора в действительности “не была купленной за мунд (свадебный дар) женой Харальда, а была его наложницей” [Джаксон 1999, 70] (ср.: [Круг Земной 1980, 655 прим. № 45]).

У Харальда не было других детей мужского пола, кроме упомянутых сыновей Торы. Старшему из них он дает имя Магнус. Со всей очевидностью Харальд хотел, чтобы он стал конунгом – именно его, в частности, он оставил править в Норвегии, отправляясь в свой последний поход в Англию, из которого ему уже не суждено было вернуться: “Харальд конунг, прежде чем уехать из Трандхейма, велел провозгласить конунгом своего сына Магнуса, и тот стал править Норвегией, когда Харальд конунг уехал. Тора дочь Торберга тоже осталась дома, а Эллисив конунгова жена поехала с ним и дочери ее Мария и Ингигерд. Олав сын Харальда конунга также уехал вместе с ним из страны” [Hkr., III, 195-196] (ср.: [Fask., 282]).

Давая будущему правителю Норвегии имя Магнус, Харальд, по-видимому, разрешал разом целый клубок проблем. Он стремился, с одной стороны, предоставить своему незаконнорожденному сыну право на престол и, с другой стороны, укрепить в качестве династической свою ветвь рода в целом.

Есть основания полагать, что Харальд в данном случае сознательно повторял спонтанно возникший образец – поскольку его брат Олав назвал своего побочного сына Магнусом, а тот взошел на престол и благополучно правил, это дало Харальду возможность рассчитывать, что его собственный внебрачный сын, получив такое же имя, получит и такую же династическую судьбу[27].

В то же время подражание Олаву Святому имело значение для Харальда и с точки зрения подтверждения права на престол всей его родовой ветви. Дело в том, что происхождение самого Харальда Сурового делало его права на власть далеко не безупречными.

Вся норвежская династия претендовала на то, что восходит к Харальду Прекрасноволосому, правившему ок. 858-928 гг[28]. Не был исключением и интересующий нас конунг, названный, возможно, в честь самого основателя династии[29]. Харальд Суровый был сыном Асты – матери Олава Святого[30] – и мелкого конунга в Восточной Норвегии по имени Сигурд Свинья. В свою очередь, Сигурд Свинья был внуком Сигурда Хриси (ср., например: [Бgr., 39; Fask., 216; Msk., 56; Flat., I, 28; Flat., III, 288]) – сына Харальда Прекрасноволосого от финки Снефрид[31].

Рассказ о матери Сигурда Хриси – Снефрид дочери Сваси – в составе “Круга Земного” ([Hkr., I, 133-135]) несет на себе явный отпечаток вымысла, что позволяет предположить некоторую недостоверность этого генеалогического ряда (см.: [Bugge 1914, 28] и [Krag 1989, 289, 291] со ссылками на литературу). Обращает на себя внимание в этой связи и прозвище одного из Сигурдов – Хриси (hrнsi), которое означает “нагулок, побочный сын”, букв. “рожденный в зарослях, в лесу” (ср. hrнsungr – одно из обозначений внебрачного ребенка в языке древнескандинавского права) [Lind 1920-1921, 157f.; Vries 1977, 257; Cleasby 1957, 286; Fritzner 1954, II, 60-61][32]. По-видимому, такое происхождение как во времена Сигурда, так и во времена Харальда Сурового считалось темным и не слишком почетным[33]. На протяжении всего своего правления Харальд Суровый акцентировал свою родовую связь с единоутробным братом Олавом Святым, а не со своим отцом – Сигурдом Свиньей[34]. Существенно, что именно в годы правления Харальда Сурового расцветает культ Олава Святого. При этом почти никто из многочисленных скальдов, прославлявших Харальда, не упоминает его отца и не говорит ни слова о его прямом родстве с Харальдом Прекрасноволосым [Bugge 1914, 28][35].

Нарекая своего сына именем Магнус, Харальд, таким образом, уподоблялся Олаву Святому и подчеркивал, тем самым, связь и равенство собственного рода с родом единоутробного брата. Характерно, что непосредственно в честь Олава он назвал своего младшего побочного сына.

Можно сказать, что если с помощью имени Магнус он как бы установил “симметрию” между своей семейной ситуацией и семейной ситуацией Олава Святого, то, называя младшего сына Олавом, Харальд как бы подчеркнул преемственность по отношению к брату. Следует отметить, что имя младшего из бастардов к тому времени было одновременно как династическим, так и, несомненно, христианским, ведь его нарекли не просто в честь дяди, но в честь крестителя Норвегии и первого скандинавского святого.

Стремление воспроизвести однажды сложившуюся и оказавшуюся “удачной” династическую последовательность двигало, по-видимому, и младшим сыном Харальда Сурового – Олавом Тихим. После смерти Харальда Сурового Олав Тихий сделался соправителем своего брата Магнуса Харальдссона, а после смерти последнего в 1069 г. правил страной до 1093 г.

“Семейное положение” Олава Тихого мало чем отличалось от положения большинства конунгов: “Конунг Норвегии Олав женился на Ингирид, дочери конунга датчан Свейна <…> У сына Харальда Олава, которого некоторые называют Олавом Тихим, а многие Олавом Бондом, был сын от Торы дочери Иоана. Он был назван Магнусом” (Уlбfr Nуregs-konungr fekk Ingirнрar, dуttur Sveins Dana-konungs <…> Уlбfr Haraldzson, er sumir kцlluрu Уlбf kyrra, en margir Уlбf bуnda, hann gat son viр Юуru Jуansdуttur; sб var nefndr Magnъs [Hkr., III, 229])[36].

Когда родился побочный сын Олава Тихого, модель, согласно которой бастарда-наследника называют Магнусом, уже успела обрести некоторую традиционность. Нареченные этим именем Магнус Олавссон (Добрый) и Магнус Харальдссон уже побывали на норвежском престоле. Таким образом, Олав называл ребенка и в честь своего родного брата и, что особенно важно, в честь своего двоюродного.

В последней трети XI в. Олав Святой уже широко почитался не только в самой Скандинавии, но и за ее пределами, он уже воспринимался как патрон Норвегии[37], а его жизнь превратилась в своего рода династический образец для всех последующих конунгов. Давая мальчику имя Магнус, Олав Тихий воспроизводил династическую ситуацию времен Олава Святого не только на уровне имен, но и на уровне патронимов. Его сын – будущий конунг Магнус Голоногий – стал называться Магнусом Олавссоном, а его отца звали Олавом Харальдссоном. Таким образом, повторялась генеалогическая триада Харальд – Олав – Магнус[38], актуализирующая родовую связь с самим крестителем Норвегии (Олавом Харальдссоном (Святым)) и с его предком (Харальдом Гренландцем) и потомком (Магнусом Олавссоном (Добрым)).

С того времени, как Магнус Олавссон (Голоногий) взошел на престол, его имя окончательно утвердилось как “талисман”, обеспечивающий право на престол побочному сыну конунга. Очевидно, в сознании норвежцев уже укрепилась мысль о том, что если правящий конунг дает своему сыну имя Магнус, он и в самом деле хочет сделать его своим наследником. В то же время Магнус Голоногий (как и Магнус, сын Харальда Сурового) не мог дать это имя ни одному из своих признанных внебрачных детей (при жизни отца было не принято давать сыну его имя)[39].

Между тем у Магнуса было, по крайней мере, три побочных сына: “Магнус конунг женился на Маргрете, дочери конунга шведов (fekk Margrйtar drуttningar). <…> У Магнуса конунга уже до этого были дети, о которых известно. Одного его сына звали Эйстейн. Мать его была низкого рода (var hans mурerni lнtit). Другого его сына звали Сигурд, он был на год младше. Мать его звали Тора. Третьего звали Олав. Он был намного моложе всех. Матерью его была Сигрид, дочь Сакси из Вика, знатного мужа в Трандхейме. Она была наложницей конунга (hon var friрla konungs)” [Hkr., III, 255].

Не исключено, что ни один из сыновей Магнуса Голоногого не стал Магнусом[40] еще и потому, что отец не хотел выделять одного из них в качестве единственного наследника, а имя Магнус к тому времени, по-видимому, уже определенно ассоциировалось с актом своеобразной “десигнации”, с объявлением его носителя прямым и непосредственным преемником.

Три бастарда получили династические имена, которые могли бы получить и законные дети конунга; вероятно, эти имена служили выражением воли их отца, желавшего передать власть всем сыновьям и разделить страну между ними (ср. начало “Саги о сыновьях Магнуса Голоногого” в “Круге Земном” [Hkr., III, 267] или [Fask., 328]). Замысел Магнуса Голоногого удался лишь отчасти – династические имена сыграли свою роль, и все три сына поочередно побывали на норвежском престоле.

С тех пор имя Магнус использовалось в “канонической” династической практике (когда отец-конунг сам называет так своего потенциального преемника) еще один раз – Сигурд (Крестоносец) Магнуссон называет так своего побочного сына, будущего конунга Магнуса Слепого, родившегося в 1115 г.: “Боргхильд дочь Олава слышала, что о ее беседах и дружбе с Эйстейном конунгом ходит дурная слава. Она отправилась в Сарпсборг, попостилась, как полагается перед испытанием раскаленным железом, пронесла его и совершенно очистилась от обвинений. Услышав об этом, Сигурд конунг проехал за один день расстояние, которое обычно проезжали за два, приехал к Олаву в Долине и заночевал там. Он сделал Боргхильд своей наложницей и увез ее с собой (Юб tуk hann Borghildi frillu-taki ok hafрi hana brot meр sйr). Их сыном был Магнус” [Hkr., III, 289][41].

Зато это имя немедленно подхватывается множеством разнообразных самозванцев, объявлявших себя побочными детьми конунгов и верившими, что оно – в силу устоявшейся традиции – принесет успех их предприятию.

Итак, как мы могли видеть, норвежская история XI-XII в. отличается редким изобилием незаконнорожденных сыновей конунгов на престоле[42]. Тем не менее, невозможно утверждать, что в Скандинавии в ту пору сохранялся нетронутым архаический порядок наследования, слабо различающий законных жен и наложниц, законных сыновей и бастардов.

Архаическое норвежское законодательство предполагало существование трех разрядов незаконнорожденных детей – речь в нем идет, во-первых, о детях, рожденных свободными родителями, не состоящими в браке, но открыто живущими вместе (hornungr), во-вторых, о рожденных свободными людьми, состоящими в тайной связи (hrisungr), и, в-третьих, о детях, рожденных от свободного и рабыни (юэborin(n) sonr/dуttir) [KLNM, XIII, 67-76; Maurer 1883, 4-19; Karras 1990, 146-149, 159-160].

Исходно права незаконнорожденных, принадлежавших к первым двум разрядам, несущественно отличались от прав законных детей, тогда как ребенок, рожденный от рабыни, обладал минимальными родовыми правами. Благодаря церковным установлениям понятие законного рождения было резко противопоставлено понятию незаконнорожденности, а противопоставление между разными разрядами побочных детей стиралось [Maurer 1883, 60; Karras 1990, 148]. В некотором смысле, с точки зрения церкви положение любого побочного ребенка соответствовало тому положению, которое в архаической системе занимал ребенок, рожденный от рабыни.

В новой, пришедшей с христианством, системе семейных отношений незаконное рождение воспринималось гораздо более негативно, однако для незаконнорожденных детей в рамках церковной традиции предусматривалась особая ниша – парадоксальным образом, именно эти дети нередко предназначались для духовного звания. Разумеется, архаическая система распределения прав между детьми, рожденными в браке, и разного рода детьми, рожденными вне брака, не исчезает бесследно. Еще долго в сознании людей бастард, признанный своим отцом, пользуется большими преимуществами, а тайно рожденный от свободной женщины выше рожденного от рабыни.

Реликты этой архаической системы порождают разнообразные возможности для политической игры. Как мы видим, взаимодействие старой и новой систем семейно-правовых отношений сыграло огромную роль в истории норвежской династии. Так или иначе, противопоставление законного и незаконного рождения прочно вошло в обиход, и передача всех прав и полномочий побочному ребенку не могла, по-видимому, не восприниматься как отклонение от нормы.

Исключительно показательно в связи с обсуждаемой здесь проблематикой высказывание автора саги о потомках Харальда Гилли, у которого были как побочные, так и законные дети: “В то время Норвегией правили сыновья Харальда Гилли. Эйстейн <побочный сын – Авт.> был старшим из них, но Инги был законнорожденным и лендрманы оказывали ему бульший почет” (Н юann tнma rйрu synir Haralds gilla н Nуregi. Var Eysteinn юeira ellstr, en Ingi var skilgetinn, ok hцfрu lendir menn б honum mestar virрingar) [Orkn., 193; Flat., II, 472]. В Скандинавии побочный ребенок никогда не становится изгоем, но с момента принятия христианства правовые преимущества отчетливо смещаются в сторону законнорожденных детей[43]. В такой ситуации “эпоха бастардов”, начавшаяся с Магнуса Доброго, когда незаконнорожденные дети один за другим занимали норвежский трон, видимо, не могла не расшатать сам принцип легитимности наследования престола.

Эпоха бастардов, получавших свою власть от отца, сменилась эпохой смут и гражданских войн, когда на престол претендовали самозванцы, и каждый из них объявлял себя побочным сыном конунга. Замечательно, что имя Магнус оказалось значимым, “пригодилось” и в этот период.

В эпоху бастардов побочное происхождение наследника престола, как правило, не скрывалось, но, разумеется, и не подчеркивалось. Единожды признав своего сына и каким-либо образом закрепив его права на престол, конунг навсегда снимал вопрос о его происхождении. Современники как бы “забывали” о его происхождении. Исследователь в целом ряде случаев должен сопоставить несколько источников, чтобы понять, законным или побочным ребенком является то или иное историческое лицо (ср., например, рассмотренный выше эпизод с детьми Харальда Сурового). Можно сказать, что незаконное происхождение для наследования было допустимым, но законное было предпочтительным.

В эпоху самозванцев стратегия претендентов на престол в этом отношении претерпевает существенный сдвиг или существенное смещение акцентов. По-видимому, в эту эпоху в последний раз актуализируется архаический принцип наследования, когда побочные дети претендуют на те же права, что и законные. Самозванец в Норвегии всячески декларирует и активно эксплуатирует именно незаконность своего происхождения, с обликом самозванца здесь прочно связана маска незаконного сына. Несомненно, этому способствовала сравнительная толерантность социума в вопросах законного брака и законного рождения.

Видимо, в подобной ситуации решающую роль играла воля отца – признавал ли он своего сына и какую участь ему готовил. А как мы помним, если речь шла о королевском роде, наречение именем Магнус означало одновременно и признание отцом и “избранность”. Называя так побочного сына, отец как бы не просто признавал его, но выделял среди всех побочных детей (если их было несколько) и стремился закрепить за ним право на власть.

Имя Магнус так “пригодилось” в эпоху гражданских смут, потому что связывало претендента с королевским родом и потому что выделяло его среди других претендентов. Не случайно многие самозванцы меняют свое первоначальное имя на имя Магнус или берут его в качестве второго имени.

Претендент, объявившийся после смерти того конунга, чьим сыном он себя называл, мог быть с точки зрения архаического скандинавского права в лучшем случае hrisung’ом (ребенком, рожденным в тайной связи со свободной женщиной). Называя себя Магнусом, он в определенном смысле пытался приблизиться к статусу бастарда, рожденного в открытой связи со свободной женщиной (hornungr). Хотя с принятием христианства правовые различия между этими статусами постепенно стираются, в сознании людей они, по-видимому, еще долго играют немалую роль.

По-видимому, к началу XII в. имя Магнус сделалось особенным, “чудесным” – оно распространилось с невероятной быстротой в течение одного столетия, его носила целая череда королей-бастардов и, наконец, оно устойчиво связывалось со св. Олавом, к концу века окончательно превратившимся в единоличного патрона Норвегии. Имя Магнус осознавалось как королевское имя – было известно, что оно принадлежало многим снискавшим славу конунгам.

Но за этими многими всегда отчетливо просматривался единственный, первоначальный образец: Олав Святой и его сын Магнус Добрый. Каждый новый Магнус, обладавший престолом или претендовавший на него, мыслил себя некоторым образом как сын Олава Святого, подобно тому, как норвежская корона, с тех пор как коронация вошла в обычай, принадлежала Олаву Святому – “вечному королю Норвегии” (rex perpetuus Norvegiae), – а каждый следующий конунг считал себя вассалом Олава и как бы получал ее в лен на годы своего правления.

Едва ли не самым ярким примером такого “воплощения” является знаменитый конунг Сверрир. Человек, до некоторых пор известный как сын гребенщика Унаса с Фарерских островов, готовившийся к духовной карьере, решил претендовать на норвежский престол и объявил себя побочным сыном конунга Сигурда Рта (1136-1155).

Приступая к исполнению своего замысла, он взял себя второе имя Магнус, или – по версии Саксона Грамматика – сменил свое имя на имя Магнус[44]. Согласно саге, написанной по прямому заказу Сверрира, это имя было дано ему самим св. Олавом, явившимся Сверриру во сне[45]. Характерно, что в саге не просто актуализируется связь претендента на престол с Олавом Святым, но и воспроизводится мотив крещения и сопутствующего ему имянаречения сына Олава – Магнуса Доброго.

“Сверрир так рассказал о сне, который однажды ему приснился. Ему привиделось, что он приехал в Норвегию с запада из-за моря, чтобы получить какой-то сан, и он думал, что избран епископом. Но в стране, как ему виделось, было большое немирье из-за распри между конунгами, конунг Олав Святой боролся против Магнуса конунга и Эрлинга ярла, и Сверрир колебался, к кому из них примкнуть. Он решил, что лучше поехать к Олаву конунгу, и когда он явился к нему, его там очень хорошо и дружелюбно приняли. После того как он недолго там пробыл, однажды утром, как ему снилось, при конунге было мало людей, не больше пятнадцати или шестнадцати, и конунг умывался у столика в опочивальне. Когда он умылся, другой человек подошел к столу и хотел умыться в той самой воде, в которой умылся конунг. Но конунг оттолкнул его рукой, не позволяя ему этого. Затем он назвал Сверрира Магнусом и велел ему умыться в этой воде (Siрan nжfndi hann Svжri Magnus oc baр hann юva ser i юvi sama vatni). Тот сделал, как ему велел конунг…” (Затем св. Олав взял щит, которым он намеревался защитить своих соратников, вручил Сверриру свой боевой знак и меч, обратившись к нему как к “государю” (herra), и они вместе отправились в бой) [Sv., 4-5; Flat., II, 537].

Важно отметить, что перед нами первый пример саги, написанной по непосредственному заказу конунга. Она представляет собой некую квинтэссенцию “идеологической программы” Сверрира. Называя себя побочным сыном конунга Сигурда, он одновременно провозглашает себя как бы династическим сыном и наследником Олава Святого.

Разумеется, он не выдает себя буквальным образом за Магнуса Доброго, сына Олава Святого, но он стремится отождествить в сознании людей права Магнуса Доброго и свои собственные династические права. Не случайно, во сне Сверрира его противник Магнус Эрлингссон оказывается противником и самого Олава Святого.

С тех пор, как Харальд Прекрасноволосый предпринял попытку установить в Норвегии единовластие, отказавшись от раздела страны между всеми своими сыновьями, поддержка и одобрение народа приобрела особую значимость. Зачастую именно от нее зависело, кто именно из потомков конунга станет его единственным преемником[46]. К концу XII в. правление Олава Святого, крестителя Норвегии, стало легендарным. Тот факт, что его единственный наследник и преемник был рожден вне брака, в известном смысле санкционирует притязания незаконнорожденного на престол. Бастардам, официально признанным своими отцами при рождении (таким, как сыновья Харальда Сурового и Олава Тихого), подобная историческая санкция была необходима. Но насколько нужнее она была человеку, который сам объявил себя побочным сыном конунга и который постоянно был вынужден доказывать, что его происхождение давало ему право на престол!

Сверрир вновь и вновь обращается ко временам царствования Олава Святого и Магнуса Доброго, причем больше всего его интересует, по-видимому, правовой уклад той эпохи. Именно в “древнем” праве он надеется найти основу для своих притязаний: “Конунг всегда ссылался на законы, установленные конунгом Олавом Святым, и книгу законов трендов, которая называется Серый Гусь и которую велел написать Магнус Добрый сын Олава. А архиепископ говорил, что надо следовать книге Золотое Перо, которую велел написать архиепископ Эйстейн” [Sv., 122]. Или ср. еще: “Затем Сверрир конунг стал держать речь. Он сказал, что охотно бы помирился с Магнусом конунгом и в стране был бы тогда мир. Он предлагал разделить страну на две равные части, так чтобы они оба были конунгами, как в свое время были сыновья Магнуса Голоногого или сыновья Харальда Гилли. Он сказал, что, с тех пор как конунг Магнус Добрый поделил страну пополам с братом своего отца Харальдом, в Норвегии часто бывали провозглашены одновременно два конунга, а иногда и больше, и он сказал, что они вполне могли бы сделать то, что другие делали до них” [Sv., 66])[47].

Как кажется, не случайно Сверрир, обращаясь к своим воинам, называл их “людьми св. Олава” [Sv., 175] (см.: [Paasche 1948, 246]). Прямое обращение к легендарному образцу, отождествление с Магнусом Добрым как бы “через голову” всех предшественников на престоле, по-видимому, позволяло Сверриру утверждать, что он как никто другой обладает правом на это имя.

Взяв себе второе имя, Сверрир создал ситуацию, в рамках которой норвежский престол оспаривали одновременно два Магнуса – Сверрир-Магнус и царствующий конунг Магнус Эрлингссон. Сверрир утверждает, что самим своим происхождением он как бы больше соответствует имени Магнус, чем его соперник и тезка, который был рожден в законном браке, но принадлежал к королевскому роду лишь по материнской линии: “ибо никогда не случалось в Норвегии, чтобы тот, кто не сын конунга, был назван конунгом до того как ты был назван, Магнус конунг” (юvi at юat varю en alldri fyrr i Noregi at sa vSri konungr callaрr er eigi var konungs son, en юu Magnus konungr) [Sv., 68] (ср. юat vard enn alldri fyrr i Noregi er eigi var konungr konungsson fyrr en юu Magnus konungr [Flat, II, 590]).

“Историческая аналогия” со временем Олава Святого и Магнуса Доброго, со временем легендарных образцов, выгодна Сверриру еще и потому, что, хотя традиция рассматривает Магнуса Доброго как естественного преемника Олава Святого, он стал править Норвегией не сразу после смерти отца. Как известно, Магнус Добрый был призван на престол, чтобы избавиться от датского конунга Свейна (сына Кнута Могучего), получившего власть над Норвегией после гибели Олава Святого. Таким образом, формировалась параллель между двумя бастардами – Магнусом Добрым и Сверриром Магнусом, естественными наследниками, вытесняющими с престола узурпаторов.

Итак, важной составляющей стратегии Сверрира является утверждение, что он истинный Магнус, отмеченный самим Олавом Святым, патроном Норвегии. Уже сделавшись конунгом, он активно использует свое второе имя, всякий раз употребляя его в надписях на монетах и печатях: так, по сообщению английского хрониста Уильяма из Ньюберга, современника Сверрира, на печати Сверрира было начертано Suerus rex Magnus, ferus ut leo, mitis ut agnus “Король Сверрир-Магнус, яростный, как лев, кроткий, как агнец” [HRA, 232]. Известны и другие надписи на его монетах и печатях (REX SVERVS MAGNVS, REX MAGNVS SVERRV(S) [Holst 1936, 111, 109]). Этими двумя именами (Sverrir Magnus konungr) он скреплял государственные акты и документы (см.: [Koht 1952, 74-76]).

Замечательно, что при Сверрире имя Магнус вновь, как во времена Магнуса Доброго, приобретает определенную новизну. По-видимому, вновь актуализируется его связь с титулом “Великий”. К концу XII в., как мы помним, Магнус в качестве личного имени было распространено и укоренено в Скандинавии. Не говоря о пяти царствовавших конунгах по имени Магнус,[48] это имя носили люди, принадлежащие к самым разным социальным группам. К этому времени уже появился собственный скандинавский святой – мученик, оркнейский ярл Магнус Эрлендссон (ум. в 1115, перенесение мощей в 1136, празднование 16 апреля).

Хотя в Скандинавии имя Магнус, безусловно, воспринималось как имя собственное, скандинавы не могли не столкнуться с общеевропейской практикой использования этого элемента в качестве приименого эпитета у правителя (ср.: [Kienast 1967]). То обстоятельство, что Сверрир взял себе это имя в качестве второго имени и, по-видимому, стал пользоваться обоими одновременно, несомненно, усилило связь имени и приименного эпитета[49].

Не исключено, что в некоторых источниках отражается семантическая игра, позволяющая одновременно называть конунга и Сверрир-Магнус и Сверрир Великий. Следующие примеры из “Книги с Плоского Острова” допускают такое прочтение: “Сверрир magnus прибыл в Норвегию” (Suerrir magnus kom i Noreg [Flat., III, 517 sub anno 1177]); “Сигурд Рот, его сын Сверрир magnus <…> Сверрир magnus и многие лжеконунги в его дни” (…Sigurdr munnr, hans son Sverrir magnus <…> юa Sverrir magnus ok margr lygikonungr vm hans daga [Flat., I, 28])[50].

Интересно, что Сверрир не однажды использует разнообразные возможности, предоставляемые двойным именованием. Так, собственного старшего сына он называет в честь своего отца, причем с некоторого момента у Сверрира, как у самозванного претендента на престол парадоксальным образом оказывается как бы два отца – конунг Сигурд Рот и гребенщик Унас, один из них был всем известен как отец Сверрира до того, как тот встал на путь претендента на королевский престол, а другого он объявил своим отцом сам.

Соответственно, сын Сверрира получает два имени – Унас и Сигурд. Сигурд – исконно династическое имя норвежских конунгов, известное с дохристианской эпохи; именно под этим именем (Сигурд Лавард) сын Сверрира фигурирует в сагах. Напротив, его первое имя, Унас, известно лишь из сочинения Саксона Грамматика, который говорит о том, что тот прежде носил имя Унас и лишь впоследствии был назван Сигурдом (см.: [Saxo, II, 502]).

Идеологическая стратегия, избранная Сверриром, в полной мере доказала свою эффективность. В сущности, эта стратегия нам так хорошо известна, прежде всего, потому, что благодаря ей Сверрир стал конунгом Норвегии, имеющим власть чеканить монеты, скреплять документы своей собственной печатью и заказывать о себе саги. При этом Сверрир-Магнус, с одной стороны, фигура уникальная, а с другой стороны, явление в некотором смысле типическое.

В самом деле, ему одному удалось достичь той цели, к которой стремились множество самозванцев – получить власть над всей Норвегией. Будучи по происхождению “выскочкой”, фигурой, идущей наперекор легитимной королевской власти, Сверрир, как мы видели, по своим идеологическим установкам оказывается в большей степени архаистом, чем новатором. Он апеллирует к династической ситуации, обретшей к его времени ореол почти героической древности.

В то же время в Сверрире воплотился своего рода обобщенный образ самозванца той эпохи[51]. Готовясь к духовной карьере, он объявляет себя побочным сыном конунга, обретает сторонников, берет себе имя Магнус и вступает в борьбу за власть, то есть делает все то, что проделывали и многие другие самозванцы, но, в отличие от них, добивается желаемой цели.

Многие самозванцы, до и после Сверрира следовавшие тем же путем, оказались менее удачливы. Так, например, в “Саге о Хаконе Старом” рассказывается о некоем священнике, которого звали Бенедикт, но все его называли Бене(prestr sa… er Benedict het. hann var kalladr Bene…) (в некоторых источниках он фигурирует как Beini [Lind 1905-1915, 121])[52]. Он объявил себя побочным сыном конунга, собрал людей, поверивших ему, и заявил о своих притязаниях на власть. В саге, между прочим, сказано, что, пустив слух о своем происхождении от Магнуса Эрлингсона, Бене “изменил имя и объявил, что зовется Магнус в честь своего отца” (Hann sneri nafni sinu ok kuez heita Magnus eftir fedr sinum) [Flat., III, 25-26]. Предприятие этого священника-самозванца окончилось провалом, а сам Бенедикт-Магнус погиб в 1222 г.

Из духовного звания, вероятно, происходили и многие другие самозванцы. Любопытно, что, с одной стороны, действительно существовал обычай, согласно которому побочным детям знатных особ была уготована духовная карьера[53], а с другой стороны, из среды низшего духовенства зачастую выходили самозванцы, пытавшиеся объявить себя побочными детьми конунга. Предназначенность для духовной карьеры иногда была запечатлена в их именах и прозвищах: о значении кельтского имени Харальда Гилли нам уже приходилось говорить выше[54], а прозвище Сигурда Слембидьякона, его убийцы, достаточно выразительно говорит само за себя[55].

По-видимому, с общепринятой точки зрения у человека, объявившего себя побочным сыном конунга, должно было быть или исконное, но династическое имя, или имя христианское. По крайней мере, известны эпизоды, когда сторонники самозванца называют его христианским именем, а противники – нединастическим, исконным: ср. “В городе был человек, которого звали Петр. Берестенники называли его отцом человека, которого звали Орм, а матерью Астрид Стейк. Они говорили, что этого самого Орма кукольщики называли Йоном сына Инги и своим конунгом” [Sv., 117].

Что касается имени Магнус, то, разумеется, далеко не все самозванцы, объявлявшие себя побочными детьми конунга, использовали ту же модель, что конунг Сверрир и священник Бенедикт. Однако известен, по крайней мере, еще один самозванец, называвший себя Магнусом; впоследствии он принадлежал к той же партии мятежников, что и священник Бенедикт-Магнус, но был также убит в самом начале своего предприятия (см.: [Flat., III, 97]). Не исключено также, что самозванцем, выдававшим себя за побочного сына конунга Магнуса Голоногого, был Магнус Рыжий (Magnus rauрi) [Fask., 389], о котором не сохранилось почти никаких сведений.

Статус же побочного сына был самым универсальным орудием для самозванца: практически все самозванцы XII-XIII в., о жизни которых сохранились сколько-нибудь подробные сведения, объявляли себя побочными сыновьями конунга. Порой складывается впечатление, что у человека, однажды примерившего эту маску бастарда, как бы не оставалось другого выхода, как вступить в политическую борьбу и начать вербовать сторонников. Так, согласно саге, уже упоминавшийся священник Бенедикт сперва едва ли не в шутку объявил себя сыном Магнуса Эрлингссона [Flat., III, 25].

В этот период претенденту на престол, по-видимому, было гораздо выгоднее оказаться внебрачным потомком конунга, чем рожденным в законном браке, но связанным с королевским родом лишь по женской линии[56]. Потомок конунга по женской линии, вероятно, не мог не осознавать, что в глазах подданных он обладает меньшими правами, чем бастард (подробнее об этом мы скажем ниже). В ситуации борьбы за власть потомок по женской линии был вынужден изыскивать дополнительные средства для утверждения своих династических прав – в частности, он мог имитировать модель поведения бастарда.

IV. Бастарды и «маменькины сынки»

(Магнус Эрлингссон и Свейн-Магнус Астридссон)

Итак, мы видели, что в эпоху бастардов и самозванцев имя Магнус стало обычным и освященным традицией средством для подкрепления прав на престол в том случае, если претендент по тем или иным причинам нуждался в подобном подкреплении. Чаще всего оно использовалось, чтобы закрепить династические права бастарда, причем бастард мог получить его непосредственно от отца-конунга (если был официально признан им при рождении) или присвоить его себе сам, если решил претендовать на престол и подчеркнуть свое происхождение от конунга, будучи уже взрослым.

Во всяком случае, имя Магнус, по-видимому, прочно ассоциировалось с “удачливым” бастардом – бастардом на троне. Оно стало своего рода династическим именем со специфической функцией. К определенному периоду бастард на троне сделался фигурой привычной, и (в силу этой же привычности) хотя бы отчасти легитимной[57]. Время от времени в Скандинавии, как уже упоминалось, появлялись претенденты на престол, чьи права были более сомнительны, чем у бастардов, хотя они и были рождены в законном браке и их принадлежность к королевскому роду не вызывала никаких сомнений.

Речь идет в данном случае о людях, принадлежавших к королевскому роду лишь по женской линии. Таков был норвежский правитель Магнус Эрлингссон (1162–1184), сын Кристин – дочери конунга Сигурда Крестоносца и сестры другого конунга, Магнуса Слепого, таков был и конунг Свейн Астридссон, взошедший на датский престол в 1047 г.

Магнус Эрлингссон, как известно, был конунгом Норвегии, когда Сверрир-Магнус объявил о своих притязаниях на власть. Можно сказать, что успех Сверрира, да и само возникновение такого претендента хотя бы отчасти было спровоцировано нелегитимным происхождением правящего конунга (ср. “то, что Вы говорите мне, будто я не могу быть конунгом Норвегии, мог бы также я сказать Вам, если бы я помирился с Вами, поделившись отчим наследством, ибо никогда не случалось в Норвегии, чтобы тот, кто не сын конунга, был назван конунгом до того, как ты был назван им, Магнус конунг” [Sv., 68]). Произнося эти слова, Сверрир опирался, по-видимому, на закон, традиционно приписываемый в сагах Олаву Святому: “тот есть действительный конунг Норвегии, кто является сыном конунга, а не сыном дочери конунга или сыном сестры конунга” (saa einn er rettr konungr i Noregi er konungssun er enn eigi dottursun edr systursun konunga) [Flat., III, 8].

Таким образом, позиция человека, связанного с королевским родом лишь по женской линии, заведомо уязвима: человеку, объявившему себя побочным сыном конунга, можно верить или не верить и в зависимости от этого считаться или не считаться с его притязаниями на власть[58]. Права же законнорожденного родственника конунга по женской линии в любом случае “дефектны”.

Это неполноправие потомков по женской линии, видимо, осознавалось как древнее, исконное и непреложное установление. Недаром закон, согласно которому “каждый его <Харальда Прекрасноволосого – Авт.> потомок по мужской линии должен носить сан конунга, а если он происходит по женской линии, то сан ярла” (hans жttmenn skyldi hverr konungdуm taka eptir sinn fцрur, en jarldуm sб, er kvensifr vжri af hans жtt kominn [Hkr., I, 147-148]), сага приписывает основателю норвежской династии Харальду Прекрасноволосому (X в.)[59].

Интересно, что права побочного ребенка – будь он сыном конунга или простолюдина – безусловно “дефектны” прежде всего, в том новом правовом пространстве, которое формируется христианской культурой и которое не могло не оказывать влияния на Скандинавию XI-XIII в. В то же время в рамках местной правовой традиции побочные дети, как уже говорилось, не слишком сильно отличались от законнорожденных (ср.: [Hoffmann 1976, 28]).

С точки зрения церкви, бастард, теоретически говоря, не должен был наследовать престол, но традиция делала это вполне допустимым. Между тем права потомка по женской линии ничем специальным образом не противоречили церковным установлениям, но при этом отвергались традицией.

Таким образом, в условиях взаимодействия двух правовых культур и права бастарда, и права королевского потомка по женской линии были в определенном смысле ущербны, хотя преимущество здесь явным образом оставалось на стороне бастарда. До тех пор, пока в стране отсутствовали законы о престолонаследии, соответствующие новой христианской эпохе (а вернее, до тех пор, пока эти законы не обросли традицией, и не превратились в общепринятый порядок престолонаследия), династическая регуляция оставалась делом сложным, зависящим от целого ряда подчас случайных обстоятельств.

Существенный перелом в пользу законнорожденных наследников в Норвегии совершается, на наш взгляд, в середине XIII в. при конунге Хаконе Старом[60]. В период его правления явно идет на убыль число самозванцев, претендующих на норвежский престол, правящему конунгу удается успешно с ними бороться и передать власть своему законному сыну.

Показательно в этом отношении публичное заявление конунга Хакона о том, что “никогда его потомки не унаследуют Норвегии, кроме того одного, кто будет происходить из рода королевы Маргареты” [Flat., III, 116]. Королева Маргарета – законная жена Хакона Старого и, следовательно, он берет и на себя обязательство в конце концов передать всю полноту власти своему законнорожденному сыну (хотя у самого Хакона были к этому времени другие, побочные, сыновья)[61]. В то же время, Маргарета – дочь герцога Скули, который в этот период вел политическую борьбу против Хакона, пытаясь закрепить престол за своим побочным сыном по имени Петр. Своим заявлением Хакон заодно декларирует, что если у рода герцога Скули и есть какие-либо права на власть, то они могут быть реализованы не иначе, как через Маргарету.

Таким образом, Хакон решает три столь значимые для нас династические задачи: разделение прав между законными и побочными детьми, устранение сомнительных претендентов и проблему наследования по женской линии.

Норвегию после Хакона действительно наследует его собственный сын от законной жены, королевы Маргареты[62]. Для нас весьма существенно, что Хакон называет этого законнорожденного ребенка именем Магнус. Можно считать, что с тех пор оно утрачивает все свои специфические функции и становится обычным династическим именем.

Однако нас интересует тот период до правления Хакона Старого, когда это имя в течение двух с половиной веков служило удобным средством для того, чтобы в известном смысле компенсировать дефектность, некоторую неполноценность происхождения. Это касалось не только побочных сыновей конунгов, судьбы которых рассматривались выше, но и королевских потомков по женской линии.

Мы ничего не знаем об обстоятельствах имянаречения Магнуса Эрлингссона. Не исключено, что это имя было дано с некоторым расчетом и отражает попытку повлиять на династическую судьбу его обладателя. В отсутствие прямых наследников, происхождение Магнуса, а, возможно, отчасти и его имя[63], в действительности сыграли решающую роль при избрании его конунгом: “Тогда спросили у Николаса сына Скьяльдвер, племянника конунга Магнуса Голоногого, не возьмется ли он быть предводителем войска. Николас ответил, что, по его мнению, надо провозгласить конунгом того, кто происходит из рода конунгов (af konungaжtt vжrн kominn), а предводителем войска сделать того, у кого можно ожидать достаточно ума для этого. Тогда будет и войско легче собрать. Спросили у Арни, отчима конунга, не позволит ли он провозгласить конунгом кого-нибудь из своих сыновей, братьев Инги конунга. Тот ответил, что сын Кристин, племянник Сигурда конунга <Сигурда Рта – Авт.>, по своему происхождению имеет всего больше права быть конунгом в Норвегии (vжri bezt жttborinn til konundуms н Nуregi)” [Hkr., III, 433].

Уже будучи избран конунгом, Магнус Эрлингссон, очевидно, ощущал некоторый недостаток легитимности своей власти. Надо полагать, этот личный недостаток лишь усугублялся общим дефицитом легитимности королевской власти. Определенный кризис возник из-за череды бастардов на престоле и из-за практики разделения страны между несколькими конунгами, начавшейся еще с сыновей Магнуса Голоногого. Этот кризис, несомненно, лишь обострился из-за претензий многочисленных самозванцев.

В попытках легитимизации Магнус Эрлингссон и его сторонники стремились использовать инокультурные образцы, в особенности те, где королевская власть санкционировалась церковью. Необходимо напомнить в этой связи, что Магнус Эрлингссон был первым коронованным и помазанным конунгом в Скандинавии[64].

При этом приближенные Магнуса всячески подчеркивали и эксплуатировали тот факт, что и сам Магнус рожден в законном браке, и его мать была законной дочерью конунга, понимая, однако, что это обстоятельство само по себе не уравнивает его в глазах народа с побочным сыном конунга. Ср. “Эйстейн архиепископ и Эрлинг Кривой часто беседовали друг с другом с глазу на глаз. (Эрлинг, отец Магнуса, спрашивает, соответствует ли увеличение подати, которое предпринял архиепископ, закону Олава Святого). Архиепископ говорит: “Когда Олав Святой давал свои законы, он получал согласие и одобрение всего народа. Но в его законах не говорится, что запрещено приумножать права Бога”. Эрлинг отвечает: “Если Вы хотите приумножить Ваши права, то Вы, конечно, поможете нам также приумножить права конунга”. “Архиепископ отвечает: “Ты уже раньше возвысил сан и власть твоего сына “(aukit hefir юъ nъ брr meр gnуgu nafn ok rнki sonar юнns). И если я противозаконно взял с трендов более высокую подать, то, как я полагаю, ты больше нарушил закон, поскольку тот теперь правит страной, кто не сын конунга (er sб er konungr yfir landi, er eigi er konungs sonr). А это противозаконно и беспримерно здесь в стране”. Эрлинг говорит: “Когда Магнус был провозглашен конунгом норвежской державы, то это было сделано с Вашего ведома и по совету Вашему и других епископов страны”[65]. (Эрлинг уговаривает архиепископа поддержать власть конунга и укрепить его права): “Если Магнус не так провозглашен конунгом, как исстари было в обычае здесь в стране, то в Вашей власти дать ему корону и в согласии с Божьим законом помазать его на царство (at smyrja konung til veldis). И хотя (я не конунг и не из рода конунгов, большинство конунгов на нашей памяти не так хорошо разбиралось в законах и правах, как я. Но мать Магнуса конунга – дочь конунга и его законной жены (en mурir Magnъs konungs er konungs dуttir ok drуttningar skilfengin). Так что Магнус законнорожденный сын дочери конунга (Magnъs er ok drуtningar sonr ok eiginkonu sonr). И если Вы помажете его в конунги, то никто потом не сможет оспаривать его сан (En ef юйr viliр gefa honum konungs-vнgslu, юб mб engi hann taka sнрan af konungdуminum at rйttu). Вильяльм Незаконнорожденный (Viljбlmr bastarрr)[66] не был сыном конунга, однако он был посвящен и коронован (vнgрr ok kуrуnaрr) в конунги Англии, и с тех пор сан конунга сохраняется в его роде в Англии, и все его потомки были коронованы. Свейн, сын Ульва, в Дании тоже не был сыном конунга, однако он был коронован (kуrуnaрr) и с тех пор его сыновья и их потомки один за другим были коронованы[67]. Здесь в стране есть теперь архиепископ. Это высокая честь и слава нашей стране. Так приумножим их. Пусть у нас будет коронованный конунг (konung kуrуnaрan), как у англичан или датчан” [Hkr., III, 461-464].

Единственный пункт, по которому потомок по женской линии мог быть с выгодой для себя противопоставлен бастарду, это законность происхождения (ср.: [Paasche 1948, 134-135])[68]. Внебрачное происхождение явно было недостатком с точки зрения церкви, и поэтому апелляция к законности происхождения была рассчитана, соответственно, на поддержку церкви.

Характерно при этом, что, как мы можем судить по реакции архиепископа Эйстейна, церковь занимала двойственную позицию в этом вопросе. С одной стороны, обычай, согласно которому конунгом мог быть только сын конунга, оказывал сильное влияние на норвежских епископов. С другой стороны, церковь периодически стремилась воздействовать на королевскую власть, а такое воздействие легче было осуществлять в тех случаях, когда претендент имел спорные права на престол. Принадлежащее церкви право помазания и коронации, приумножавшей легитимность королевской власти, являлось немаловажным инструментом влияния на государственную политику.

По-видимому, взаимоналожение церковной традиции и местного права, восходящего к языческим временам, приводило к тому, что в Скандинавии, как и во многих других областях Европы, постепенно складывался такой порядок престолонаследия, при котором монарх должен был быть, во-первых, рожден в законном браке, а во-вторых, – принадлежать к королевскому роду по мужской линии. Разумеется, на всем протяжении существования европейских монархий имели место отступления от указанных правил. Для Норвегии XI-XIII в. – до стабилизации порядка престолонаследия – второе условие было гораздо более весомым, чем первое.

Закон, согласно которому престол должен был занимать законный сын конунга, появляется в XII в., однако еще в течение полувека бастард в глазах общества имел все основания претендовать на власть[69], а у потомка конунга по женской линии такие основания были минимальны.

Замечательно, что в Дании порядок престолонаследия претерпел наиболее значительные изменения при конунге, который был связан с королевским родом именно по женской линии (см. подробнее: [Hoffmann 1976] с указанием литературы; ср. в этой связи также: [Knэtl., 62, 65-71, 149, 166, 196]). Речь идет о том самом Свейне Ульвссоне, которого Эрлинг Кривой, отец конунга Магнуса, упоминает как достойный образец для норвежской династии (ср. “Свейн, сын Ульва, в Дании тоже не был сыном конунга, однако он был коронован и с тех пор его сыновья и их потомки один за другим были коронованы”).

Свейн Ульвссон был законным сыном Астрид-Маргареты, которая, в свою очередь, являлась родной сестрой одного из самых известных датских правителей – конунга Англии и Дании Кнута-Ламберта Могучего (1014-1035) – и дочерью другого конунга – Свейна Вилобородого (ок. 986-965?, 974?, ум. в 1014).

Как известно из саг, Свейн Астридссон получил Данию не от кого-либо из своих родственников из датской династии, а от Магнуса Доброго, сына Олава Святого. После смерти Кнута Могучего в 1035 г., который владел не только Данией, но Англией и недолгое время Норвегией, власть окончательно перешла к его сыновьям. Согласно Адаму Бременскому, Кнут поделил власть между своими законными и незаконными сыновьями следующим образом: законный наследник – Хардекнут (Хёрдакнут в сагах) – получил во владение Данию, а два сына от наложниц остальные владения, Свейн сын Альвивы (не путать со Свейном Вилобородым и Свейном сыном Астрид!) – Норвегию, Харальд – Англию [Adam, 134][70]. Такое положение вещей сохранялось недолго: после смерти своего единокровного брата Харальда, Хардекнут стал владеть также и Англией, а Свейн сын Альвивы уступил норвежский престол призванному из Руси сыну Олава Святого, Магнусу Доброму, и вернулся в Данию.

После смерти Хардекнута в 1042 г. Магнус Добрый – на основании некогда заключенного с Хардекнутом договора – взял власть над датской державой и правил ею вплоть до своей смерти в 1047 г. Перед смертью Магнус Добрый распорядился отдать власть над Данией ярлу Свейну, племяннику Кнута Могучего и своему постоянному сопернику в борьбе за датский престол. С 1047 г. Свейн Астридссон был повсеместно признан как правитель Дании, а в Норвегии окончательно утвердился единоутробный брат Олава Святого, Харальд Суровый.

Таким образом, отношения Магнуса Доброго и Свейна Астридссона, по-видимому, не укладывались в рамки тривиального политического соперничества, сопровождаемого кровопролитными битвами и взаимной враждой. Недаром незадолго до кончины Магнус Добрый отдал на попечение Свейну Астридссону ближайшего родича – своего брата Торира, – по-видимому, опасаясь за его судьбу после того, как тот открыто вступил в конфликт с Харальдом Суровым (см.: [Hkr., III, 116; Бgr., 39; Msk., 142, 144; Flat., III, 330-331]).

В силу указанных обстоятельств своего происхождения Свейн Ульвссон в качестве наследника датского престола оказался в том же положении, что, примерно столетие спустя, норвежский конунг Магнус Эрлингссон. В самом деле, оба могли пользоваться всеми преимуществами законного рождения, но при этом принадлежали к королевскому роду лишь по женской линии. Уже в христианскую эпоху на датском престоле, как и на норвежском, успели побывать побочные сыновья конунга (в Дании это был внебрачный сын Харальда Синезубого – Свейн Вилобородый[71]), а права наследника по женской линии по-прежнему были куда сомнительнее, чем права бастарда.

В то же время в борьбе за датский престол законному сыну Свейну Ульвссону пришлось пройти путь “бастарда-самозванца”. Поскольку его династия потеряла датский престол, а его собственные права на власть были, по крайней мере, сомнительны, Свейн был вынужден добиваться этих прав своими силами: собирать войско, вербовать сторонников, вести сложную политическую интригу. В этой игре ему со временем удалось добиться успеха, причем скорее политического, нежели военного. В начале его деятельности, таким образом, выбор стратегии поведения, выбор “династического имиджа”, был чрезвычайно важным делом.

Будучи законным сыном своих родителей – ярла Ульва и Астрид-Маргареты – Свейн как бы избирает маску королевского бастарда. Из чего же складывается этот образ? Представляется существенным, что Свейн берет себе патроним, производный от имени матери, и становится не Свейном Ульвссоном, а Свейном Астридссоном. Обычно связь с родом отца была настолько важной в Скандинавии, что патроним служил едва ли не наиболее существенным после имени средством идентификации человека. Как правило, имя матери в качестве патронима использовали побочные дети, не имеющие возможности или избегающие декларировать свою связь с родом отца[72].

Так, из уже упоминавшихся знаменитых бастардов по имени матери назывался двоюродный брат Свейна Астридссона – Свейн, побочный сын Кнута Могучего и Альвивы; в источниках он часто фигурирует как Свейн Альвивусон. Норвежский конунг Магнус Слепой (1130-1135, ум. в 1139), побочный сын Сигурда Крестоносца, согласно показаниям некоторых источников, также именовался по имени своей матери: “Магнус конунг, который был прозван сын Боргильд. Его мать была “Боргильд, дочь Олава из Долины” (Magnus konongr er callaрr var Borgilldar sunr. Moрer hans var Borgilldr dotter Olafs af Dale [Fask., 390])[73]. Характерно, что такое наименование не помешало им обоим занять престол в качестве наследников конунга.

Конечно, положение Свейна Астридссона несколько отличалось от положения этих бастардов. Совершенно очевидно, что Свейн использует имя матери потому, что именно оно демонстрирует его принадлежность к королевскому роду, и опускает имя отца не потому, что не имеет на него права, а, прежде всего потому, что оно ему не выгодно. В сагах подчеркивается любая родственная связь с королевской семьей. Если человек не претендовал на престол, такая связь для него, тем не менее, была важна и полезна.

Для знатных семей зачастую единственным средством породниться с семьей конунга были браки с его дочерями, законными и незаконными. Дети, рожденные в таких браках, редко вступали в прямую борьбу за королевский трон, они составляли своего рода “третий эшелон” претендентов на власть, до которых дело, как правило, не доходило. Они и их потомки занимали высокое положения при конунге и иногда подчеркивали свою связь с королевским домом, беря себе в качестве патронима имя матери, если та была дочерью или внучкой конунга[74]. Связь же Свейна Астридссона с королевским родом, датской династией была очень близкой и непосредственной: его мать была не только законной дочерью конунга (Свейна Вилобородого), но, как говорится в сагах, и сестрой двух конунгов (Кнута Могучего и Олава Шведского). Таким образом, по происхождению он был почти равен бастарду-наследнику престола по мужской линии. Его отчество, образованное от женского имени, еще больше сближает его с бастардами.

Точно так же, по имени матери (“сын Кристин”), мог в исторически значимые моменты именоваться и Магнус Эрлингссон, для которого Свейн, по-видимому, в определенной степени служил образцом. См., например: [Hkr., III, 433]; ср. также стихотворный “Перечень норвежских королей”, где обозначение Магнуса по имени матери становится регулярным [Flat., II, 527].

Сколь ни специфичны были мотивы Свейна и Магнуса, побуждающие их использовать имя матери, в результате оказывается, что они именуются как бастарды[75]. Тем самым они неожиданным образом повышают свой династический статус на одну ступень: будучи законными сыновьями, имеющими отношение к королевскому роду по женской линии, они именуются так, как мог бы именоваться один из побочных сыновей конунга[76].

Еще более показательным в этом отношении является второе имя Свейна. Уподобляясь незаконнорожденному сыну Олава Святого, он берет себе имя Магнус[77]. Мы не знаем точно, с какого времени Свейн зовется Магнусом, однако есть веские основания полагать, что это не было крестильным именем, полученным при рождении[78]. По-видимому, он стал именовать себя так уже в зрелом возрасте, и избрание именно этого имени было, на наш взгляд, частью определенной политической стратегии. Необходимо учесть, что к тому времени в скандинавских королевских семьях был известен только один человек по имени Магнус – норвежский конунг Магнус Добрый, сын Олава Святого.

Как было показано выше, процедура имянаречения Магнуса Доброго задала своего рода образец для норвежской королевской династии, причем этот образец, как мы видели, со временем не утрачивает силы, а лишь все более подкрепляется традицией. Вероятно, этот образец оказался значимым не только в самой Норвегии, но и за ее пределами. При этом в Норвегии это имя в значительной степени было обязано своей популярностью не только самому Магнусу Доброму, но и его отцу Олаву Святому, покровителю норвежской державы, фигуре, постепенно приобретавшей житийную авторитетность. Олаву Святому подражали норвежские конунги, дававшие это имя своим бастардам, к его покровительству прибегал Сверрир, присвоивший себе это имя сам. Что касается датчанина Свейна Астридссона, то для него, по-видимому, образцом служил не поступок Олава Святого, приведший к благополучному царствованию Магнуса Доброго, а само это царствование.

Для Свейна Астридссона фигура Магнуса Олавссона была одной из наиболее значимых в его политической биографии. Именно у него он вынужден был с 1043 г. оспаривать власть над датской державой, именно от него он получил эту власть в 1047 г. Позднее, уже сделавшись конунгом Дании, он попытался получить и Норвегию – то, что некогда Магнус Добрый отнял у датчан. Становясь Магнусом, Свейн как бы заявляет о себе как о полноправном правителе Дании и о потенциальном владетеле Норвегии.

Интересно, что в ту же эпоху соперничества между датской и норвежской династиями Харальд Суровый, как мы помним, называет своего старшего побочного сына Магнусом[79]. Создается впечатление, что и здесь имя Магнус играет роль своего рода “талисмана” – держава будет принадлежать тому, кто является его обладателем.

Характерно при этом, что Свейн Астридссон подражает бастарду – Магнусу Доброму – и соперничает с бастардом: Магнусом Харальдссоном. Взяв себе имя Магнус и воспользовавшись именем матери для патронима, он как будто становится таким же внебрачным сыном конунга, как и они. Пользуясь маской бастарда, Свейн-Магнус достиг желаемых результатов – ему удалось закрепить датский престол за своей ветвью рода. Он не только правил Данией сам около тридцати лет, но и сумел стать новым основателем династии, к которому впоследствии на протяжении столетий возводили свой род все датские конунги.

Таким образом, династические судьбы двух наследников престола по женской линии, отдаленных друг от друга во времени и пространстве, еще раз демонстрируют, что имя Магнус в скандинавских правящих домах имело вполне определенную функцию – компенсировать недостатки происхождения и обеспечить удачную династическую позицию. Это относится в первую очередь к королевским бастардам, получающим имя Магнус от отца, но опосредованно в “подражание бастардам” эту функцию мог эксплуатировать любой, кто претендовал на власть и не мог объявить себя законным сыном конунга, будь то самозванец или законнорожденный потомок по женской линии.

Как мы видели на примере норвежской династии, первоначальный образец наречения бастарда Магнусом немедленно подхватывается и многократно повторяется уже на протяжении XI в. В Дании ситуация оказывается отчасти сходной: Свейн Астридссон, подражая Магнусу Доброму, не только взял себе это относительно новое для Скандинавии имя в качестве второго, но и дал его одному из своих побочных сыновей.

События, связанные с жизнью этого мальчика, с одной стороны, весьма значимы для датской королевской династии, а с другой стороны, не слишком хорошо известны и до некоторой степени загадочны. Согласно Адаму Бременскому, Свейн отправил своего сына Магнуса в Рим, чтобы папа совершил над ним обряд посвящения на царство, но в пути Магнус скончался (Cumque rex Suein filium Thore, Magnum vocabulo, Romam transmitteret ut ibi consecraretur ad regnum, infelix puer in via defunctus est [Adam, 164]). По-видимому, так впервые в датской династии была предпринята попытка получить помазание на царство.

Не вполне ясно, почему сын Свейна должен был быть помазан при жизни своего отца. Но каковы бы ни были объяснения этого факта, представляется весьма вероятным, что Свейн отправил в Рим того из сыновей, в ком видел своего непосредственного преемника. Таким образом, очевидно, что наречение именем Магнус могло и в Дании выполнять функцию своеобразной “десигнации”, прижизненного провозглашения наследника.

Неясно также, было ли имя Магнус единственным именем этого сына Свейна. В саге, составленной в Исландии в середине XIII в., старший из внебрачных сыновей Свейна Астридссона назван Кнутом: “Кнут звали старшего, он скончался по пути в Рим при жизни своего отца” (Knъtr hйt enn elzti, hann andaрiz at lifanda feрr sнnum н Rуmferр) [Knэtl., 61]. Возможно, в тексте саги допущена ошибка, поскольку в этом же перечне побочных детей Свейна Астридссона упоминается еще один сын по имени Кнут (будущий конунг Дании – Кнут Святой)[80].

Однако не исключено, что старший из побочных сыновей конунга действительно получил два имени – исконно династическое (Кнут) и христианское (Магнус) – что нередко бывало у членов датской династии (ср.: [Hoffmann 1976, 29-30]). В этом случае наречение одного и того же ребенка именами Кнут и Магнус, по-видимому, отражает попытку отца обеспечить династическую позицию старшего сына сразу двумя различными способами, один из которых связан с давним дохристианским родовым обычаем, а другой с новой “политической модой”.

Имя Кнут являлось традиционным династическим именем для датчан; ближайший по времени конунг с этим именем был Кнут-Ламберт Могучий, правитель, владевший Данией, Англией и Норвегией, обладавший безусловной легитимностью в глазах своих современников и потомков. Он приходился дядей (братом матери) Свейну Астридссону и был тем полноправным представителем рода, на чье наследие претендовал сам Свейн. Известно, кроме того, что в некоторых латинских источниках этот конунг упоминается как Кнут Магнус, причем Магнус, скорее всего, является здесь приименным эпитетом[81]. Не исключено, что когда имя Магнус давалось в качестве второго личного имени при имени Кнут, то учитывались возможности определенной семантической игры, возникающей из-за совпадения крестильного имени и приименного эпитета[82].

На существование определенной связи между Кнутом-Магнусом, сыном Свейна, и знаменитым датским конунгом Кнутом Могучим дополнительно указывает и то обстоятельство, что младший Кнут, согласно “Саге о Кнютлингах”, был отправлен отцом в Рим. Сообщение об этой поездке не может не вызвать в памяти другого свидетельства древнескандинавских источников – о знаменитом путешествии Кнута Могучего в Рим (Румаборг) (см., например: [Fask., 188-189]). Остается добавить, что Кнут-Магнус Свейнссон был не единственным бастардом в датской династии, получившим христианское имя Магнус. В XII в. конунг Эйрик-Давид Ламм (1137-1146) назвал так своего побочного сына, умершего в 1175 г. (об имени Магнус в датской династической традиции см. еще: [Steenstrup 1892-1894; 730; DGP 1941, 877; ср. о появлении имени Магнус в семье конунга Нильса (ум. в 1134), взявшего в жены вдову Магнуса Голоногого [Steenstrup 1918, 51]).

В шведской династии ситуация с именем Магнус, по-видимому, была совершенно иной. Сюда Магнус попадает относительно поздно из Дании и Норвегии в качестве обычного имени, пользующегося определенной популярностью в Скандинавии, но лишенного каких-либо специфических коннотаций (ср.: [Grape 1911, 87]).

V. Бастарды и прямые наследники

(Энунд-Якоб и его единокровный брат Эмунд)

Сохранившаяся и после христианизации практика называть будущего наследника династическим, а не христианским именем привела к тому, что и в глазах современников, и в глазах исследователей носитель династического имени предстает законным наследником королевской власти, а носитель христианского – бастардом или, по крайней мере, субъектом, имеющим сомнительные права на престол.

Между тем на практике, по-видимому, дело обстояло несколько сложнее. Манипулируя именами, правящий конунг, как уже говорилось, пытался повлиять на порядок и приоритеты престолонаследия. Порой он отдавал преимущество бастарду в обход законного сына или младшему наследнику в обход старшего. При этом правитель обычно активно пользовался тем, что династическое имя ассоциируется в глазах его подданных с легитимностью. Показательна в этом отношении судьба шведского конунга Энунда-Якоба, причем здесь можно говорить и о его реальной судьбе, и о его судьбе в качестве персонажа научных исследований.

Из различных по своему характеру источников известно, что у Олава Шётконунга (993–1022/24), обратившегося в христианство во время своего пребывания на шведском престоле, был сын, который уже в первой трети XI в. носил нетрадиционное для Скандинавии того времени христианское имя Якоб. В современной отечественной историографии утвердилось мнение, что он был побочным ребенком в королевской семье (см., например: [Джаксон 1999, 69]). Поэтому, данный пример уместно рассматривать, казалось бы, наряду с другими свидетельствами, подтверждающими наши наблюдения о наречении бастардов христианскими именами. Однако мнение, принятое в отечественной историографии, представляется нам ошибочным – судя по всему, Якоб был как раз легитимным наследником Олава Шётконунга, рожденным от законной жены[83].

Тем не менее, этот пример сохраняет для нас интерес и имеет самое непосредственное отношение к теме настоящего исследования.

Причиной возникшей в отечественной историографии ошибки стало, по-видимому, отсутствие необходимых разъяснений в русском издании одного из основных источников. В русском тексте “Круга Земного” Снорри Стурлусона – знаменитом своде королевских саг, составленном и записанном в Исландии в XIII в. – читаем: “У конунга шведов Олава сына Эйрика была раньше наложница, по имени Эдла, дочь ярла из Страны Вендов. Она была взята в плен на войне, и потому ее называли рабыней конунга. Их детьми были Эмунд, Астрид, Хольмфрид. У них был сын, который родился в канун дня святого Якоба, и, когда мальчика крестили, епископ дал ему имя Якоб. Шведам это имя не нравилось, и они говорили, что никогда еще у шведов не было конунга по имени Якоб” (Уlбfr Svнa-konungr Erнksson бtti fyrst friрlu, er Eрla hйt, dуttir jarls af Vindlandi; hon hafрi fyrir юat verit hertekin ok kцlluр konungs ambуtt; bцrn юeira vбru Emundr, Бstrнрr, Hуlmfrнрr. En gбtu юau son, ok var fSddr Jбkobs-vцkudag; en skнra skyldi sveнnнnn, юб lйt byskup hann heita Jбkob; юat nafn lнkaрi Svнum нlla ok kцlluрu, at aldrigi hefрi Svнa-konungr Jбkob heitit [Hkr. 1941-1951, II, 130]).

Русский перевод буквален: “у них” передает здесь юau – личное местоимение среднего рода, употреблявшееся, когда речь шла о совокупности лиц мужского и женского пола. Однако именно в этом месте имеется очевидная порча текста, не позволяющая в точности определить, кто была мать ребенка, нареченного христианским именем. Изучение различных редакций и разночтений не помогает исчерпывающе ответить на этот вопрос.

С одной стороны, существует вариант, где в качестве матери фигурирует законная жена конунга: “У них [с] королевой был сын…” (En gбtu юau drуtning son… [Hkr., II, 162]). С другой же стороны, есть редакция, где содержится столь же недвусмысленное указание на то, что матерью Якоба была все-таки наложница Эдла: “У конунга шведов Олава была раньше наложница, которую звали Эдла; она была дочерью ярла из Страны Вендов. Их детьми были Эмунд, Астрид, Хольмфрид. Она была взята в плен [и увезена] из Страны Вендов, и ее называли рабыней конунга. У них был сын, который родился в день мессы святого Якоба, и, когда мальчика крестили, она дала ему имя Якоб. Но шведам это имя не нравилось, и они говорили, что никогда у шведов не было конунга по имени Якоб” (Уlбfr Svнa konъngr бtti furst frillu, er hйt Eрla, hъn var dуttir jarls af Vindlandi; bцrn юeirra vбru юau Emundr ok Бstrнрr ok Hуlmfrнрr; Eрla hafрi verit hertekin af Vindlandi, ok var hъn kцlluр konъngs ambбtt; en gбtu юau son, ok var hann fжddr Jбkobmessu dag; en skнra skyldi sveнnнnn, юб lйt hъn hann heita Jбkob, en юat nafn lнkaрi Svнum нlla ok kallaрu, at alldri hefрi Svнa konungr Jacob heitit [Fms., IV, 179]).

Необходимо отметить, что версия, согласно которой Якоб был рожден вне брака (а фраза en gбtu юau son читается, соответственно, как “у них [с Эдлой] был сын”) находится в прямом противоречии с рассказом самого Снорри о дальнейшей судьбе этого члена королевской семьи[84]. В последующих главах “Круга Земного” повествуется о том, как шведы, недовольные правлением Олава Шётконунга, решили избрать себе нового государя (описываемые события имели место ок. 1020 г.). На тинге рассматривались две кандидатуры: Эмунда, старшего королевского сына, рожденного от наложницы, и Якоба.

Выбор был сделан в пользу Якоба, причем основанием для такого решения послужило именно законное происхождение последнего. Ср. “Фрейвид спрашивает Эмунда <лагмана, т.е. законораспорядителя; не путать с бастардом Эмундом Олавссоном, претендующим на престол – Авт.>: “Что вы думаете делать, если Олава сына Эйрика убьют? Кого вы тогда хотите в конунги?” Эмунд говорит: “Того, кто по нашему мнению лучше всего подходит для этого, будь он высокого рода или нет (hvбrt sem sб er af hцfрingja-жtt eрa eigi). “Фрейвид отвечает: “Мы, шведы из Уппланда, не хотим, чтобы нашим конунгом стал человек не из рода древних конунгов, и есть возможность избежать этого. У конунга – два сына, и мы хотим, чтобы один из них стал конунгом. Но между ними большая разница. Один рожден женой конунга, и отец и мать у него шведы, а другой – сын рабыни и его мать вендка (annarr er шрli borinn ok sSnskr at allri жtt, en annarr er ambбttar sonr ok vindverskr at hбlfri жtt). Тут все одобрительно зашумели и захотели Якоба в конунги. Тогда Эмунд сказал: “Вы, шведы из Уппланда, сейчас властны решать. Но я хочу сказать вам, что может случиться так, что многие из тех, кто сейчас и слышать не хотят о том, чтобы их конунгом стал человек не из древнего рода конунгов, сами потом посчитают, что лучше было бы, если бы их конунгом был человек из другого рода”. После этого братья “Фрейвид и “Арнвид велели привести на тинг Якоба конунгова сына, и он был провозглашен конунгом. Шведы дали ему имя Энунд, и потом так его и звали до самой смерти (ok lйtu honum юar gefa konungs-nafn, ok юar meр gбfu Svнar honum Цnundar nafn, ok var hann svб sнрan kallaрr, meрan hann lifрi)” [Hkr., II, 193-194].

Итак, из того же текста следует, что матерью одного из сыновей Олава Шётконунга была шведка, законная жена короля. Со всей очевидностью речь здесь идет именно о Якобе, поскольку его старший брат, Эмунд, как явствует из приведенных цитат, был определенно рожден от наложницы. Незаконное происхождение Эмунда подтверждается показаниями другого, более раннего, источника.

В “Деяниях гамбургских архиепископов” Адама Бременского, написанных в 70-х годах XI в., в частности, говорится: “Один из них, рожденный от наложницы, получил имя Эмунд” (Eorum alter, qui natus est a concubina, Emund nomen accepit [Adam, 119]). Следует вообще подчеркнуть, что Адам не оставляет никаких сомнений и относительно происхождения второго сына Олава Шведского – Якоба: “Другим [был] Анунд, рожденный королем от законной жены, христианским именем его назвали Якобом” (Alter Anund, quem rex a legitima genuit, cognomento fidei et gratiae dictus est Jacobus… [Adam, 119]).

В другом месте Адам даже называет обоих родителей Якоба: “Олав, самый христианский король шведов, взял в жены славянку из ободритов по имени Эстрид <Астрид – Авт.>. От нее родились сын Яков и дочь Инград <= Ингигерд>…” (Olaph rex Suenonum christianissimus erat filiamque Sclavorum Estred nomine de Obodritis accepit uxorem. Ex qua gentius est filius Jacobus et filia Ingrad… [Adam, 99]).

Вопрос о том, был ли знаком Снорри со свидетельством Адама Бременского, касающимся матери Энунда-Якоба, остается открытым. Как мы видим, у Снорри подразумевается, что жена конунга – шведка, а о наложнице сказано, что она была славянкой, тогда как у Адама о национальности наложницы, матери Эмунда, не говорится ни слова, а славянкой, напротив, оказывается законная жена “Олава Шётконунга[85].

Этому возможны два объяснения. С одной стороны, Снорри мог ничего не знать о законной жене конунга, кроме самого факта ее существования, но располагать какими-то сведениями о славянском происхождении наложницы. Исходя из того, что жена – законная и руководствуясь определенной логикой, автор “Круга Земного” решил, что она была шведкой.

Более правдоподобно, однако, выглядит другое объяснение. Славянское происхождение законной жены “Олава было, по-видимому, известно в скандинавской традиции. Так, например, “Легендарная сага об Олаве Святом”, составленная в начале XIII в., называет в качестве жены Олава (kono) и матери Ингигерд и Якоба вендку по имени Астрид [OH Leg., 42]. Знал о ее славянском происхождении и Снорри. Однако, по ряду причин, к обсуждению которых мы еще вернемся, автор “Круга Земного” счел необходимым частично перераспределить этнические характеристики между имеющимися персонажами, сделав вендкой наложницу конунга. Этот шаг оказался возможным потому, что Снорри, как, судя по всему, и Адам, ничего не знал о ее национальности.

Законной же жене конунга Снорри имплицитно приписал шведское происхождение, стремясь подчеркнуть тем самым полное преимущество ее сына Якоба в вопросе престолонаследия.

Итак, в тексте “Круга Земного” содержится известное противоречие, касающееся происхождения одного из сыновей конунга Олава Шведского – Энунда-Якоба. Если в начале рассказа о королевской семье Якоб фигурирует в качестве побочного сына, то в дальнейшем он выступает в саге как легитимный наследник конунга, рожденный от законной жены.

По нашему мнению, это противоречие следует разрешать в пользу законного происхождения Энунда-Якоба, а версию, согласно которой он был рожден от наложницы, необходимо признать ошибочной, возникшей, по-видимому, в результате порчи текста (ср.: [Storm 1873, 223; Nordal 1914, 168]). К такому заключению нас приводит, прежде всего, раннее свидетельство Адама Бременского (XI в.) и, отчасти, показания “Легендарной саги об Олаве Святом” (начало XIII в.), где матерью Энунда-Якоба названа жена “Олава, вендка по имени Астрид (Olafr enn svжnske atte oc kono юa er astriрr het. hon var vindvжrsc. южira sun var anundr er aрru namne het Jacob [OH Leg., 42]).

Наконец, существует свидетельство еще одного источника, которое, как будто бы, полностью подтверждает сделанные нами выводы. Этот источник – “Отдельная сага об Олаве Святом”, написанная Снорри Стурлусоном немногим ранее “Круга Земного” (ок. 1230 г.). Здесь, в соответствующем месте, о происхождении Энунда-Якоба сказано следующее: “Конунг шведов “Олав сын Эйрика имел прежде наложницу, по имени Эдла, дочь ярла из Страны Вендов. Она была взята в плен на войне, и потому ее называли рабыней конунга[86]. Их детьми были: Эмунд, Астрид, Хольмфрид. И был у них [с] королевой сын. Он родился в канун дня святого Якоба, и, когда мальчика крестили, епископ дал ему имя Якоб. Шведам это имя не нравилось, и они говорили, что никогда еще у шведов не было конунга по имени Якоб” (Olafr Sviakonungr Erics son atti fyrst frillo er het Eрla dottir iarls af Vindlandi hon hafрi verit hertekin. oc var fire юvi caullot konungs ambatt. born юeirra varv Emundr oc Aztriрr oc Hуlmfriрr. Enn gatv юau drotning son. oc var hann fшddr Jacobsvocodag. en er scira scylldi sveininn. юa let byskup hann heita Jacob. en юat nafnn licaрi Svium illa ok kolloрv at aldregi hefрi Svia konungr Jacob heitiр [SOH, I, 191]).

Со всей определенностью подтверждают сказанное и разночтения, зафиксированные авторитетными издателями саг об Олаве: ср. “у них, конунга и королевы, был сын…” (юau konungr ok drottning gatu son… [SOH, I, 191]); “имел он [от] королевы сына…” (atte hann drotningar son…); “был у него и другой сын с королевой…” (gat hann son annan viр drottningu… [Flat., II, 109]).

Возникает вопрос, как соотнести указанный вывод о законном происхождении Энунда-Якоба с основными положениями нашей работы. До сих пор, за пределами данной главы, мы говорили об особой роли королевских бастардов в процессе распространения христианских имен. Побочный сын конунга – как человек, с “ущербной” генеалогией, в некотором смысле лишенной легитимности – зачастую получал имя, не содержащее в себе прямой отсылки к истории рода. Конунг-отец давал ему имя, сообразуясь с тем, хотел ли он видеть его впоследствии на престоле. Отсутствие подобающего имени могло служить препятствием для восшествия на престол.

Случай с Энундом-Якобом на первый взгляд противоречит традиционному распределению имен между законными и незаконными детьми конунга. В действительности же он, по нашему убеждению, как нельзя лучше демонстрирует механизмы решения династических задач с помощью имени.

В самом деле, история с наречением Энунда-Якоба является зеркальным отражением той (по-видимому, достаточно стандартной) ситуации, которая составляла основной предмет нашего исследования. Обычно в скандинавских династиях христианское имя получают побочные дети, причем в случае с именем Магнус это показывает, как мы помним, что отец хотел бы видеть такого наследника на престоле, хотя и не скрывает незаконности его происхождения.

Другие христианские имена, по-видимому, свидетельствовали о том, что их носителям была уготована иная участь, например, духовная карьера, как нескольким сыновьям Свейна Астридссона.

Нетривиальным образом, в рассматриваемом здесь примере с Энундом-Якобом и его братом обладателем династического имени оказывается побочный сын конунга. Легитимный же наследник, происходящий от законной жены, получает при рождении христианское имя. До сих пор мы наблюдали обратное: бастард получал христианское имя, тогда как династическое наследовал, напротив, законнорожденный.

Причина подобного, инвертированного по отношению к обычной практике, распределения имен между королевскими сыновьями кроется, на наш взгляд, в том, что “Олав Шётконунг прочил в свои преемники именно старшего – незаконнорожденного – сына. На основании “Круга Земного” можно реконструировать примерно следующее развитие событий.

У конунга шведов, “Олава сына Эйрика, родился сын от наложницы. Этот ребенок был первым мальчиком из детей конунга, и “Олав, возможно сомневаясь в появлении других сыновей, хотел, чтобы именно он и унаследовал престол. Для этого ребенок был назван династическим именем Эмунд, по-видимому, в честь родича по отцовской линии, конунга Эймунда (ср.: [Personnamn 1947, 238])[87].

Вообще говоря, наречение бастарда христианским именем было делом возможным, но отнюдь не обязательным. Как было показано в предыдущей главе, его вполне могли называть и династическим именем – по-видимому, это был один из стандартных способов закрепить за незаконным сыном право на власть.

Планы Олава относительно старшего – внебрачного – сына нисколько не изменились с появлением на свет следующего сына, рожденного уже от законной жены. Об этом можно судить на том основании, что второму мальчику было, вопреки обыкновению, при рождении дано христианское[88], а не династическое, имя (Якоб), призванное исключить саму возможность его восшествия на престол (ср. “Шведам это имя не нравилось, и они говорили, что никогда еще у шведов не было конунга по имени Якоб…” (юat nafn lнkaрi Svнum нlla ok kцlluрu, at aldrigi hefрi Svнa-konungr Jбkob heitit…)). Называя младшего (законнорожденного) нетрадиционным именем, конунг тем самым создавал ему известное препятствие для наследования власти и еще раз подтверждал право на престол своего старшего (побочного) сына.

Как мы знаем (в частности из “Круга Земного”), замыслу Олава Шведского не суждено было воплотиться: его младший сын Якоб был избран конунгом на тинге[89]. Однако он был вынужден при этом сменить свое христианское имя на династическое, укорененное в королевском роду[90] (ср. “…и он был провозглашен конунгом. Шведы дали ему имя Энунд, и потом так его и звали до самой смерти” (ok lйtu honum юar gefa konungs-nafn, ok юar meр gбfu Svнar honum Цnundar nafn, ok var hann svб sнрan kallaрr, meрan hann lifрi)” [Hkr., II, 194]).

Необходимо подчеркнуть, что в рассказе Снорри речь идет именно о смене имени при вступлении во власть (ср.: [Thoma 1985, 122-126]), действии, судя по всему, весьма необычном не только для Швеции того времени, но и для Скандинавии вообще. Ничего подобного мы не находим у Адама Бременского, который видит ситуацию с двумя именами – христианским и династическим – совершенно иначе. Согласно “Деяниям гамбургских архиепископов”, законный сын Олава Шётконунга был сперва назван династическим именем Анунд и лишь затем, при крещении, получил второе, христианское, имя Якоб (ср. “Говорят, что этот король имел двух сыновей, которых велел крестить вместе с женой и народом. Один из них, рожденный от наложницы, получил имя Эмунд. Другого сына, Анунда, рожденного королем от законной жены, назвали, по благодати, христианским именем Якоб” (Preterea duos fertur idem rex habuisse filios, quos una cum uxore et populo iussit ambos baptizari. Eorum alter, qui natus est a concubina, Emund nomen accepit. Alter Anund, quem rex a legitima genuit, cognomento fidei et gratiae dictus est Jacobus) [Adam, 119]).

Тем самым свидетельство Адама как будто бы не подтверждает наших выводов о существовании особого сценария у Олава Шведского, с самого начала ограничивающего возможности его младшего сына в борьбе за престол. Вместе с тем у нас есть существенные основания не верить в данном случае немецкому хронисту. Говоря об именах королевского сына – династическом, полученном, видимо, еще при рождении, и христианском, полученном уже при крещении, – Адам явно исходил из хорошо знакомой ему датской ситуации ([Thoma 1985, 125]), где представитель королевского рода зачастую обладал двумя именами.

Одно из этих имен в датской династической традиции было всегда христианским и давалось при крещении. Крестильное имя, как правило, сохранялось, но отнюдь не вытесняло исконного, династического наименования, как бы сосуществуя параллельно с ним. Практика наречения вторым именем, возникшая в правящем роду Дании благодаря тесным связям с Германией (см.: [Thoma 1985, 42-43]), повлияла на осмысление шведских событий Адамом Бременским[91]. Необходимо учитывать, что среди информантов Адама был датский конунг Свейн Астридссон, сам носивший, как уже упоминалось, второе имя Магнус[92].

В свете сказанного позиция Адама не вызывает особого удивления. Ориентируясь в датских реалиях лучше, чем в шведских или норвежских, автор “Деяний гамбургских архиепископов” решил, что династическое имя законного наследника Олава Шётконунга должно было предшествовать его христианскому, крестильному имени, подобно тому как исконные имена датских правителей закономерно предшествовали их крестильным именам[93].

Итак, интересующий нас принцип наречения бастардов христианскими именами мог сознательно использоваться для достижения тех или иных целей. Возможность подобной антропонимической игры свидетельствует о том, что дело с именами бастардов в действительности обстояло достаточно сложным образом, куда более сложным, чем мы можем заключить, исходя лишь из показаний любого единичного источника.

Со временем понимание различных нюансов и мотивов, обуславливавших в каждом конкретном случае выбор династического имени для бастарда, неизбежно утрачивалось, тогда как логика, изначально лежащая в основе наречения бастарда нетрадиционным именем, напротив, достаточно долго сохраняла свою прозрачность.

Так, реальная подоплека, повлиявшая на распределение нетрадиционного и династического имени между сыновьями Олава Шведского, была едва ли в полной мере доступна для Снорри, который, в данном случае, лишь четко воспроизвел некоторую последовательность событий. Наличие же христианского имени у одного из сыновей конунга, вероятно, способствовало возникновению и распространению ошибочной версии, согласно которой Якоб происходил от наложницы Эдлы (см.: [Fms., IV, 179]). Не исключено, что позднейшие переписчики и составители текста напрямую руководствовались более или менее традиционной логикой наречения бастардов и, исходя из этого, сделали для себя вывод о незаконном происхождении Энунда-Якоба.

Насколько уникальна, однако, отраженная в саге попытка именно так регулировать при помощи имен порядок престолонаследия? Какие еще цели мог ставить перед собой конунг, называя своего законного сына нетрадиционным именем? На наш взгляд, следы такой практики имели место в скандинавской истории, когда датский конунг Кнут Святой (1080-1086) назвал своего сына, рожденного в законном браке с Аделой в 1084 г., именем Карл [Knэtl., 77, 104] (впоследствии Карл Добрый или Датский, граф Фландрии (ум. в 1127 г.), см. о нем: [Hoffmann 1976, 58, 64; Hansen 1917, 67ff.]).

Имя Карл тогда было редким на датской почве и до сих пор не встречалось в этом королевском роду. Данный поступок, казалось бы, может означать, что Кнут, подобно Олаву Шведскому, стремился по каким-то неведомым нам причинам ограничить права своего единственного сына на престол. Такой вывод, однако, выглядит крайне неубедительно. При более углубленном изучении вопроса оказывается, что мотивы при выборе имени у Кнута были совершенно иными.

В действительности новое имя Карл, избранное для законнорожденного наследника, было призвано не ограничить, но, напротив, обеспечить его дополнительными правами перед лицом надвигающейся борьбы за власть. После смерти Кнута по установлению Свейна Астридссона[94] все основания претендовать на престол имел его родной брат Олав, следующий за ним по старшинству (о принципах престолонаследия в этот период датской истории см.: [Hoffmann 1976, 58]).

По-видимому, действия Кнута были направлены на то, чтобы переломить “горизонтальный” порядок престолонаследия: заранее воспрепятствовать брату и создать все условия для возведения на престол своего единственного сына. Именно это и определило выбор имени Карл, который оказался возможен благодаря жене конунга Аделе, напрямую происходившей из рода Карла Великого (она была дочерью Балдуина VI, герцога фландрского [Knэtl., 104]).

Иными словами, этот наследник конунга был назван как раз исключительно значимым королевским именем, содержащим, однако, отсылку к другой династической традиции. В некотором смысле повторяется ситуация с наречением сына Олава Святого, Магнуса Доброго, который, как мы помним, также был назван в честь Карла Великого. Наследнику норвежского престола досталось второе имя императора (как уже указывалось, скандинавы рассматривали элемент Магнус как второе личное имя Карла Великого), а наследнику датского престола – первое.

Весьма вероятно, что Кнут Святой подражал, в данном случае, Олаву Святому, хотя прямой аналогии между династическими ситуациями здесь не наблюдается. Карл был законным сыном Кнута, тогда как Магнус являлся побочным сыном Олава Святого. Кроме того, родство Карла Датского с Карлом Великим было вполне реальным, а родство Олава Святого с императором франков – лишь идеологическим или, так сказать, «виртуальным».

Таким образом, рассмотренный эпизод из датской истории строится по другой модели, нежели история именования Энунда-Якоба. Тем не менее, оба эти примера в равной степени могут служить иллюстрацией к тому, как личное имя использовалось скандинавами для регулирования престолонаследия.

Строго говоря, практика регуляции династических отношений с помощью личных имен (а зачастую и с помощью перемены имен) не является в рассматриваемую эпоху исключительной прерогативой скандинавских правителей. И в других европейских традициях с помощью династического имени можно было, по-видимому, сообщить бастарду искомый статус законного наследника, а переменив имя, можно было полностью переменить уже однажды заданную судьбу одного из сыновей.

Как кажется, не уникальна и описанная попытка Кнута Святого повлиять с помощью имени на сам принцип престолонаследия. Так, манипуляции с династическим именем в шведском роду, описанные выше, отчасти напоминают поступок Карла Великого, когда тот переименовал своего сына Карломана, родившегося в 777 г., в Пипина.

Имя Пипин было чрезвычайно значимым в роду императора[95] и первоначально его носил лишь старший сын Карла, Пипин Горбатый. Однако в 781 г. Карл переименовал своего третьего сына Карломана в Пипина, что, по мнению исследователей, было связано с изменением планов Карла касающихся порядка престолонаследия в семье (см. с указанием литературы: [Angenendt 1973, 148; Thoma 1985, 77]). Пипин Горбатый был сыном Карла Великого от Химильтруд, наложницы императора. Тот факт, что при рождении он, несмотря на свое незаконное происхождение, получил имя деда, первого каролингского монарха, Пипина Короткого, позволяет предположить, что поначалу именно он рассматривался как потенциальный наследник.

В дальнейшем, ситуация, по-видимому, изменилась принципиальным образом (ср.: [Sickel 1903, 119]). У Карла Великого появились законные наследники, и император с какого-то момента решил исключить побочного сына (обладавшего, к тому же, физическим недостатком) из числа претендентов на престол. Для этого он наделил своего законнорожденного сына Карломана, названного так в честь дяди (умершего в 771 г.), другим династическим именем, как бы “корректируя” уже сложившееся распределение имен в роду (ср.: [Jarnut 1997, 124-125]).

Тем самым Карл Великий достигал одновременно двух целей: с одной стороны, Пипин Горбатый исключался из числа легитимных наследников, с другой же стороны, смена имени Карломан на имя Пипин была призвана символически подчеркнуть окончательный переход от “горизонтальной” схемы престолонаследия (от брата к брату) к “вертикальному” принципу наследования власти (т.е. от отца к сыну). Есть все основания полагать, что меры Карла Великого оказались достаточно эффективны: приблизительно с 790 г. Пипин Горбатый полностью исчезает с исторической сцены, а Карломан-Пипин коронуется вместе со своим братом Людовиком на Пасху 781 г.

Специфика скандинавской ситуации заключалась в соотношении династических и христианских имен. Как мы видели, нетрадиционное имя не всегда указывает на незаконность наследника. Тем не менее, в глазах современников традиционное династическое имя указывает на легитимность правителя, а нетрадиционное придает его власти некоторую спорность.

VI. Имя и род, имя и титул, имя и судьба

Как видно из предыдущей главы, те или иные династические задачи разрешались не только путем наречения ребенка именем Магнус. В тех случаях, когда предпринималась попытка обеспечить полноту прав человеку с сомнительным происхождением, ему могло даваться – в зависимости от обстоятельств – как династическое, так и христианское имя. Имя Магнус было универсальным и наиболее распространенным, особенно в Норвегии XI-XIII вв., инструментом, служащим для компенсации генеалогического изъяна. Однако различные манипуляции с именами создавали и целый арсенал других средств для династической регуляции.

В течение первого столетия, непосредственно следовавшего за принятием христианства, складывается, как уже говорилось, определенная практика именования бастардов христианскими именами. Вообще говоря, новый именослов, по-видимому, осваивается в Скандинавии таким образом, что первыми в семьях (и не только королевских) христианские имена получают те, кто по тем или иным признакам располагают не максимальной полнотой прав: дочери, младшие сыновья, побочные дети etc. При этом с принятием христианства очень долго сохраняются исконные языческие имена.

Можно сказать, что заимствованные христианские имена в целом не вытесняют в Скандинавии имен исконных, христианское имя так никогда и не делается единственно престижным. С некоторого момента бытование исконных имен может подкрепляться появлением собственно скандинавских святых, носивших эти имена.

Симптоматично, однако, что наречение христианина языческим именем с самого начала не вызывало, по-видимому, никаких затруднений[96]. Носителем исконного имени (иногда с отчетливой “языческой семантикой”) мог оказаться простолюдин, сын конунга, монах[97]. Христианское имя на этом фоне довольно долго выступает как некоторая экзотика, апробируемая на персонажах второстепенных с точки зрения традиционной культуры.

Имя Магнус, по-видимому, было одним из таких имен, приходящих в королевский род вместе с новой христианской эпохой. Оно довольно быстро формирует собственную “микротрадицию” и затмевает все остальные христианские имена, используемые в династических целях. На примере имени Магнус можно видеть, как всякий элемент нового, оказавшись связанным с королевским родом, мгновенно обрастает традиционностью. Вообще заимствования и инновации зачастую усваиваются культурой благодаря семье монарха, и в то же время именно в монаршей семье как нигде важен прецедент, преемственность, образец.

В XI в. мужское христианское имя в правящих домах Скандинавии, видимо, довольно прочно связывается с побочным происхождением ребенка. Разумеется, это не было правилом, не знавшим исключений. Тем не менее, если мальчику в королевской семье в этот период давали христианское имя, это заставляло хронистов и авторов саг сомневаться в законности его происхождения. Так, в частности, произошло с сыном шведского конунга Олава – Якобом.

Бастардам в силу различных причин могли даваться и династические имена. Условно говоря, если отец-конунг рассчитывал передать своему незаконнорожденному сыну власть, он или называл его Магнусом (чаще всего так и происходило) или давал ему династическое имя. С меньшей вероятностью бастард мог получить имя Магнус, если это имя уже носил его отец – как уже упоминалось, называть сына в честь живого отца было не принято ([Storm 1893], ср., впрочем: [Wessйn 1927, 22-23; Keil 1931, 53-55]). Официально признанные при жизни отца побочные сыновья Магнуса Голоногого (1093-1103) получают династические имена Эйстейн, Сигурд, Олав. Возможно также, что Магнус Голоногий называет своих детей так еще и потому, что, желая передать им власть, он собирался не закрепить норвежский престол за кем-то одним, а разделить страну между всеми сыновьями.

Замысел его был осуществлен, и Норвегия была поделена между тремя конунгами. Косвенным же последствием такого разделения державы между всеми сыновьями было появление мощной волны самозванчества, причем первые из этих самозванцев выдавали себя за сыновей Магнуса Голоногого и требовали своей доли власти. Все они носили династические имена, хотя есть одно возможное исключение – Магнус Рыжий, о котором известно крайне мало и который в одном из источников назван сыном Магнуса Голоногого.

Порой сам конунг имел заведомо недостаточные права на власть, меньшие, чем бастард – к таким правителям, как мы помним, относились наследники по женской линии. Этот конунг мог давать своим внебрачным детям династические имена, чтобы затушевать «дефектность» права на власть собственной ветви рода. Так поступил, в частности, Свейн Астридссон. Как уже говорилось, его старший побочный сын известен под двумя именами – именем Магнус, выделявшим его среди других наследников, и именем Кнут, являвшимся “ультрадинастическим” именем для Дании.

Первым шести незаконным детям он дает очевидно династические имена, тогда как у следующих сыновей чередуются династические, христианские и исконные, но обыденные имена: “Конунг Свейн сын Ульва был женат на Гуннхильде – дочери ярла Свейна Хаконарсона. Их сына звали Свейн. У конунга Свейна было много детей от наложниц. У него было 14 сыновей, которые достигли зрелости. Кнут звали старшего, он скончался по пути в Рим при жизни своего отца, второго звали Харальд, третьего Кнут Святой, четвертого Олав, пятого Свейн, шестого Эйрик Добрый, седьмого Торгисль[98], восьмого Сигурд, девятого Бенедикт, десятого Бьерн, одиннадцатого Гутхорм, двенадцатого Эймунд, тринадцатого Никулас, четырнадцатого Ульв, которого называли Убби[99]” (Sveinn konungr Ъlfsson бtti Gunnhildi, dуttur Sveins jarls Hбkonarsonar; юeira son hйt Sveinn. Sveinn konungr бtti mцrg frillubцrn; hann бtti XIV sonu, юб er уr barnSsku kуmuz. Knъtr hйt enn elzti, hann andaрiz at lifanda feрr sнnum н Rуmferр; annar hйt Haraldr; юriрi Knъtr enn helgi; IV. Уlбfr; V. Sveinn; VI. Eirнkr enn gурi; VII. Юorgнsl; VIII. Sigurрr; IX. Benedikt; X. Bjцrn; XI. Guthormr; XII. Eymundr; XIII. Nikulбs; XIV. Ъlfr, er Ubbi var kallaрr [Knэtl., 60-61]).

Следует отметить, что в именах побочных детей Свейна отражена и политическая борьба, которую ему пришлось выдержать, и те династические связи, которые он хотел бы закрепить (ср.: [Storm 1893, 211; Hoffmann 1976, 58 прим. № 11]). Так, имена Эйрик и Эймунд являются династическими для шведского правящего дома, с которым Свейн Астридссон состоял в родстве. Имена Олав, Бьерн, Сигурд и, по-видимому, Гутхорм, Торгисль принадлежали к норвежской династической традиции. В свою очередь, исконно датскими династическими именами были имена Кнут, Свейн и Харальд[100].

Известно, кроме того, что, желая ограничить круг наследников престола, Свейн Астридссон предназначал трех своих побочных сыновей для духовной карьеры (см.: [Hoffmann 1976, 28] со ссылками на литературу и латинский текст Эльнота). Естественно предположить, что это были младшие дети и, вероятнее всего, двое из них получили христианские имена (Бенедикт и Никулас). Позднее, как уже говорилось, духовная карьера стала обычным уделом побочных наследников, однако для Дании XI в. это, судя по всему, было некоторым новшеством.

Характерно также, что в честь своего отца – Ульва – Свейн называет лишь четырнадцатого, самого младшего из своих побочных детей, что противоречило общескандинавской традиции, согласно которой в честь деда по отцу назывался один из старших сыновей в семье.

Кроме того, Свейн нарушает еще один общераспространенный обычай имянаречения. Он называет единственного законного сына Свейном – тем же именем, что носит сам, а старшему из незаконных детей, как уже говорилось, дает свое второе имя – Магнус. Правда, не исключено в данном случае, что имя Свейн дается ребенку в честь прадеда – конунга Свейна Вилобородого (приходившегося Свейну Астридссону дедом по материнской линии), или в честь деда – ярла Свейна Хаконарсона (отца Гуннхильды, матери ребенка). Нам неизвестно, что Свейн Астридссон сделал раньше: взял себе второе имя Магнус или назвал Магнусом своего (предположительно старшего) бастарда[101]. Однако в любом случае совпадение имен двух основных наследников с двумя именами отца – явление для Скандинавии нетипичное[102].

В целом складывается впечатление, что Свейн Астридссон, стремясь закрепить права своего рода, применяет сразу несколько стратегий, следует нескольким различным традициям, не принадлежа вполне ни к одной из них.

Династическое имя могло, по-видимому, также даваться сыну конунга, рожденному простолюдинкой в отсутствии отца. Тогда имя, данное человеком, осведомленным об отцовстве конунга, вероятно, было призвано не столько обеспечить ребенку высокую династическую судьбу, сколько “на всякий случай” запечатлеть его связь с королевским родом. Так, о рождении Хакона Широкоплечего (1161-1162), сына конунга Сигурда Рта и, возможно, единокровного брата Сверрира, в саге рассказывается следующее: “Сигурд конунг ездил со своей дружиной по пирам на востоке в Вике и проезжал мимо усадьбы, принадлежавшей богатому бонду по имени Симун. Проезжая через усадьбу, “конунг услышал в доме такое красивое пение, что был им пленен. “Он подъехал к дому и, заглянув в него, увидел женщину, которая молола на мельнице и необычайно красиво пела. Конунг сошел с коня, подошел к женщине и возлег с ней. Когда он уехал, Симун узнал, что произошло. Женщину звали Тора. Она была работница Симуна. С тех пор Симун стал заботиться о ней. В свое время эта женщина родила сына. Ему дали имя Хакон и называли сыном Сигурда конунга (ok var sб sveinn nefndr Hбkon ok kallaрr sonr Sigurрar konungs). Хакон воспитывался у Симуна сына Торберга и Гуннхильд, его жены” [Hkr., III, 373-374].

Не исключено, что легендарным прототипом подобных эпизодов послужил рассказ об обстоятельствах имянаречения одного из побочных сыновей основателя королевской династии Харальда Прекрасноволосого. Речь идет о рождении будущего правителя и первого конунга-христианина на норвежском престоле – Хакона Доброго или Воспитанника Адальстейна (ум. ок. 960 г.): “Когда конунгу Харальду <Прекрасноволосому> было почти семьдесят лет, ему родила сына женщина, которую звали Тора Жердинка с Морстра, потому что она была родом с острова Морстр. У нее была хорошая родня, она была в родстве с Хёрда-Кари. Она была красавицей на редкость. Ее называли рабыней конунга (hon var kцlluр konungs ambбtt). Многие, и мужчины и женщины, были тогда обязаны службой конунгу, хотя и происходили из хорошего рода. Тогда было в обычае у знатных людей тщательно выбирать тех, кто должен окропить водой ребенка или дать ему имя (Sб var siрr um gцfugra manna bцrn, at vanda menn mjцk til at ausa vatni eрa gefa nafn). И вот, когда Торе подошла пора рожать, она захотела поехать к Харальду конунгу. Он был тогда на севере в Сэхейме, а она была в Морстре. Она отправилась на север на корабле Сигурда ярла. Однажды ночью они стояли у берега, и тут Тора родила ребенка на скале у конца сходен. Это был мальчик. Сигурд ярл окропил мальчика водой и назвал его Хаконом по своему отцу Хакону, хладирскому ярлу (Sigurрr jarl jуs sveininn vatni ok kallaрi Hбkon eptir feрr sнnum, Hбkoni Hlaрa-jarli)[103]. Мальчик скоро стал красивым и статным, и очень похожим на отца. Харальд конунг позволил мальчику остаться при матери, и они с матерью жили в поместьях конунга, пока мальчик не вырос” [Hkr., I, 155-156][104].

Можно предположить, что впоследствии норвежские самозванцы, объявляющие себя побочными сыновьями конунга, апеллировали именно к таким ситуациям.

Почему бастард получает то или иное конкретное династическое имя, как вообще имена проникают в королевскую семью, каким образом имя становится династическим – все эти вопросы представляют несомненный интерес для исследования, но далеко не всегда на них может быть дан сколько-нибудь однозначный ответ[105]. Многие исконные имена связаны со скандинавскими династиями со времен дописьменной древности, и мы не располагаем достоверными сведениями о начале их бытования.

Интерес к судьбе имени Магнус порождается отчасти и тем, что его история может, в сущности, служить наглядным пособием для изучения того, как заимствованное имя проникает в королевский род, обрастает там определенными функциями и устойчивыми ассоциациями, приобретает способность влиять на судьбу своего носителя, а порой и на исторические судьбы государства. Это имя – в отличие от исконных династических имен – проникает в Скандинавию в исторически верифицируемый период – иными словами, мы знаем, когда и как оно заимствуется извне и можем проследить, что с ним происходит в дальнейшем. Таким образом, мы можем в некотором смысле моделировать сам процесс формирования династического именослова.

На примере имени Магнус мы видели, в частности, как соединение случайных обстоятельств привело неожиданным образом к появлению устойчивого династического образца для наречения побочных детей. Несомненно, в скандинавских правящих домах существовали и другие образцы подобного рода. Такое предположение кажется правдоподобным, в частности, в связи с тем, что в текстах саг мы можем уловить некоторые клише в самих описаниях наречения детей конунга[106].

В качестве одного из основных образцов поведения конунга в сагах предстает основатель норвежской династии – Харальд Прекрасноволосый. У Харальда было множество сыновей, часть из которых позднейшие источники называют законными, а часть побочными[107]. О том, как один из побочных сыновей Харальда был назван Хаконом, уже говорилось выше.

Существует также свидетельство саги о том, как Харальд делает свое собственное имя династическим, моделирует преемственность королевской власти и преемственность имени. Так, Харальд Прекрасноволосый, уже передав власть над Норвегией своему сыну Эйрику Кровавой Секире (ум. в 954), согласно саге, объявил и следующего конунга своей державы: “У Эйрика и Гуннхильд родился сын. Харальд конунг окропил его водой, дал ему свое имя и сказал, что он будет конунгом после Эйрика, своего отца” (Haraldr konungr jуs vatni ok gaf nafn sitt, segir svб, at sб skyldi konungr vera eptir Eirнk fцрur sinn) [Hkr., I, 161][108]. По-видимому, дальнейшие исследования могли бы обнаружить в повествованиях о родоначальнике династии еще целый ряд образцов, объясняющих укорененность того или иного имени в королевских семьях. Однако необходимо учитывать, что эти тексты записывались в ту пору, когда времена Харальда Прекрасноволосого явно воспринимались уже как отдаленная древность, а бытование соответствующих имен в правящих династиях насчитывало около трех столетий.

Возможно, в сагах содержится своего рода “объяснение задним числом”, когда для существующих имен создаются вымышленные образцы, актуальные ко времени составления источника[109]. Для нас, тем не менее, значимо как реальное событие X в., так и его интерпретация, возникающая тремя столетиями позже.

Не исключено, что и в судьбе имени Магнус сыграла некоторую роль традиция наречения сыновей, восходящая ко временам Харальда Прекрасноволосого. Как уже не раз говорилось, для истории имени Магнус оказался чрезвычайно важным тот факт, что элемент Магнус мог читаться в нескольких смысловых регистрах. Прежде всего, Магнус в Скандинавии воспринималось как личное христианское имя. Но, как мы помним, уже довольно рано на скандинавской почве заново устанавливается связь этого имени с латинским словом magnus. В европейских правящих династиях, как известно, это слово использовалось в качестве почетного прозвища, которого удостаивался далеко не каждый правитель.

В Скандинавии, да и во всей Европе, оно ассоциировалось, прежде всего, с Карлом Великим, именно эту связь подчеркивал, в частности, скальд Сигват, оправдывая свой выбор имени для наследника перед Олавом Святым. У Карла Великого элемент magnus вошел в его полный императорский титул (serenissimus Augustus a Deo coronatus magnus pacificus imperator, Romanum gubernas imperium) и, по-видимому, именно с этого времени magnus становится в Европе столь почетным элементом в именовании монарха (ср.: [Kienast 1967, 10, 12, 13]).

С другой стороны, в правящих династиях иногда используется и еще одно, по-видимому, более архаическое значение прозвища magnus – “старший” (см.: [Kienast 1967]). Оба эти значения – и “великий”, и “старший” – приходятся как нельзя более кстати в скандинавском именовании избранного наследника королевской власти.

Семантическая составляющая “старший” в имени оказалась тем более уместной на скандинавской почве, что здесь существовала, по-видимому, собственная традиция давать старшему сыну имя, указывающее на его первенство среди других сыновей. Ср., например, о сыновьях Эйрика Кровавой Секиры: “Детьми Эйрика и Гуннхильд были: Гамли, он был старшим (Gamli var elztr), Гутхорм, Харальд…” [Hkr., I, 164]. Имя Гамли, собственно говоря, означает “старый”, и представляет собой слабую форму прилагательного, использовавшегося часто как приименной эпитет в той же функции, что и лат. Major (ср.: [Cleasby 1957, 188])[110]. Напомним, что датский конунг Кнут Великий, который в ряде латинских источников обозначается эпитетом magnus, в скандинавской традиции известен в том числе и как Кнут Старый (Knъtr gamli), то есть под прозвищем, призванным отличить его от молодого Кнута, его сына и преемника на престоле (ср.: [Thoma 1985, 39]). Аналогичным образом в XIII в. норвежский конунг Хакон Старый (Hбkon hinn gamli) мог называться в документах Хаконом Магнусом [Koht 1952, 75-76; Paasche 1948, 296].

Не исключено, что в скандинавском антропонимиконе еще довольно долго сохранялась память о том времени, когда имя и прозвище как бы сосуществовали в синкретическом единстве. В языческой традиции ребенок мог при рождении получить в качестве личного имени прозвище кого-либо из своих умерших предков, а иногда ему одновременно давалось и имя и прозвище умершего родича (чем, по-видимому, еще больше подчеркивалась идея воплощения предка в потомке [Storm 1893, 215-217]). Этим, в частности, может объясняться то обстоятельство, что именование императора Карла – Carolus Magnus – могло восприниматься и как два личных имени, и как имя и прозвище, для чего прозрачная семантика имени Магнус давала все основания. Достаточно было владеть самыми начальными познаниями в латыни, чтобы понимать, что значит слово magnus.

Показательно, что в древнеисландском языке, как и во многих других языках, понятия “имя” и “титул” обозначаются одним словом – nafn. В архаическом обществе титул теснейшим образом связан с происхождением, с родом человека, а процедура наречения имени, по-видимому, исконно была связана с процедурой введения в род. Получив имя, человек в некотором смысле получал и титул, на которой имел право по рождению (вспомним эпизод в саге, где Харальд дает внуку собственное имя и одновременно провозглашает, что тот будет конунгом после своего отца).

При изменении социального статуса, при получении нового титула, не принадлежавшего человеку от рождения, он зачастую получал и новое имя. Так, в сагах нередко рассказывается, как конунг дает титул ярла (jarlsnafn) кому-либо из своих приближенных, изменяя при этом его имя. Например, Сигурд Крестоносец, согласно “Саге об оркнейцах”, дал Кали сыну Коля вместе с титулом ярла имя Рёгнвальд[111]. В “Саге о Хаконе Старом” рассказывается, что конунг Хакон сделал некого Оспака конунгом Гебридских островов и наряду с титулом (konungs nafn), дал ему другое имя – Хакон[112]. Примеры подобного рода можно было бы умножить.

Возвращаясь к уже обсуждавшимся представителям скандинавских королевских родов, можно вспомнить о том, как был избран конунгом Энунд-Якоб. Шведы, как уже говорилось, сочли неподходящим для своего правителя имя Якоб. На тинге ему одновременно дается титул конунга (konungs nafn) и имя Энунд (Цnundar nafn). Титул и династическое имя в этой процедуре выступают в единой связке.

По-видимому, в средневековой Скандинавии человек мог соответствовать или не соответствовать имени (точно так же, как он мог соответствовать или не соответствовать титулу), особенно в тех случаях, когда речь шла об именах, отчетливо обозначающих принадлежность к роду, в частности, о династических именах. Так, Магнус Эрлингссон, рожденный не от конунга, но носивший традиционное для побочного сына конунга имя, как кажется, всю жизнь стоял перед необходимостью доказывать свое право на это имя, так же как он вынужден был доказывать свое право на монарший титул.

Любому простолюдину могли дать имя Магнус, но когда его получал потомок конунга по женской линии, а не королевский бастард, оно, вероятно, вызывало смутное неприятие у современников. Показательны в этом отношении слова “архиепископа Нидароса, произнесенные в ответ на упреки и Эрлинга Кривого, отца Магнуса: “Прежде ты с лихвой преувеличил имя/титул и власть твоего сына (aukit hefir юъ nъ брr meр gnуgu nafn ok rнki sonar юнns) <…> как я полагаю, ты больше нарушил закон, поскольку тот теперь правит страной, кто не сын конунга (er sб er konungr yfir landi, er eigi er konungs sonr). А это противозаконно и беспримерно здесь в стране” [Hkr., III, 462]. “Неправильное” именование может, таким образом, восприниматься как неправомерное притязание на родовое наследство, а понятия имени и титула иногда оказываются неразделимо слиты.

Итак, конунг, нарекая своего сына тем или иным именем, вводил его в род и должен был определить его место в этом роду. По-видимому, к моменту принятия христианства у скандинавов еще была вполне распространена вера в то, что в новорожденном мог заново воплотиться его предок. Повтор и чередование имен олицетворяло такое перевоплощение в цепи поколений (см. подробнее в классической работе: [Storm 1893]). Правила, регулирующие такой повтор имен в роду, надолго переживают сами представления о реинкарнации. При этом само существование культа предков предполагало тщательное отделение «своего» от «чужого», своеобразную охрану границ рода. В том числе и поэтому бастардам с осторожностью давались династические, родовые имена. Имя же Магнус, с одной стороны, отмечало незаконнорожденность его носителя (так как быстро стало традиционным именем для побочного сына), а с другой стороны, оно соединяло в себе функции личного христианского имени, прозвища и титула, обеспечивая бастарду династическое полноправие.

Претендент на престол, меняя имя, как бы выявляет свои дотоле скрытые права на титул. У конунга титул (konungsnafn) и имя, как ни у какого другого человека, неразрывно связаны между собой. В Норвегии династической парой, задающей образец именования конунга, стали, как мы помним, Олав Святой и Магнус Добрый. В Дании у истоков новой династической традиции, рождающейся в христианскую эпоху, стоял Свейн Астридссон, взявший себе имя Магнус. В Швеции же в христианскую эпоху проблема династической регуляции с помощью имен решалась несколько иными средствами, но принципиально сходным образом.

Послесловие

“Целесообразнее изучать не историю имени, а историю выбора имен”... Отчасти перефразируя эпиграф, можно сказать, что мы пытались рассмотреть историю королевских родов Скандинавии не как историю событий и свершений, а как историю планов, намерений и устремлений, порой осуществившихся в исторической действительности, а порой так и не нашедших своего воплощения. Эти намерения и устремления запечатлены в сложном и изощренном “языке имен”, понятном современникам и ближайшим потомкам, но не всегда прозрачном для человека Нового времени. Имена оказываются ценнейшими, но с трудом поддающимися расшифровке свидетельствами внутренней жизни династии. История выбора имени – это всегда история уникальной судьбы и в то же время история рода, история всей культурной традиции, в которой этот род существует.

На примере скандинавских королевских имен X-XIII вв. можно воочию увидеть, что стоит за словами “эпоха двоеверия”, можно проследить как живые люди в реальных ситуациях оказываются перед необходимостью сочетать два начала – традиционное, восходящее к язычеству, и новое, христианское. Вырабатываются очень тонкие механизмы и создаются сложные модели-образцы, постепенно формирующие христианскую культуру Скандинавии. Наречение именем – акт чрезвычайно важный как для язычника, так и для христианина, и потому особенно показательно, что в Скандинавии история выбора имени оказалась историей относительно мирного взаимодействия язычества и христианства.

Столкновение двух этих начал в процедуре имянаречения, разумеется, не было исключительно скандинавской проблемой. Так, несомненно одним из интереснейших для всей истории европейского Средневековья вопросов является вопрос о том, как сочетается обычай называть в честь предка и распространившийся с христианством, но не всюду ставший обязательным, обычай называть в честь святого. Скандинавская ситуация двоеверия лишь выявляет эту проблематику с особой яркостью и своеобразием.

Интересующая нас эпоха умещается, условно говоря, между христианизацией Скандинавии (ее крещением на рубеже X-XI вв.) и возникновением огромного числа письменных источников собственно скандинавского происхождения (массовой записью саг в конце XII-XIII вв.). В этот период еще живо все то, что связывает Скандинавию с архаической культурой раннего Средневековья, с другой же стороны, страны полуострова активно вовлекаются в орбиту общеевропейской духовной жизни. К концу этой эпохи появляется устоявшийся порядок престолонаследия и устоявшийся порядок имянаречения. Меняется самый тип культуры, и вслед за этим пропадает потребность в той тонкой и сложной регуляции династической жизни, которая была выработана во времена двоеверия. Однако влияние культурных моделей, созданных в эту эпоху, распространяется далеко за ее временные рамки и далеко за пределы собственно королевских домов.

Можно сказать, что об этом чрезвычайно важном периоде скандинавской истории мы знаем одновременно и много и мало. Действительно, от этого времени сохранились не только рунические надписи и скальдические стихи, но и довольно обильные свидетельства различных европейских хронографов, для которых Скандинавия перестала быть полностью чуждым, враждебным миром. Однако собственно скандинавские письменные источники появляются лишь к концу этого периода, а тексты, наиболее подробно повествующие о событиях X-XII вв. – саги – записываются, как уже говорилось, в основной своей массе в XIII в., и все они в той или иной степени несут на себе отпечаток своего времени.

Для составителей саг правдоподобность описания была, по-видимому, важнее того, что современный ученый считает точной фиксацией фактов. Поэтому, работая с богатейшим историческим материалом королевских и родовых саг, исследователь в каждом случае вынужден определять заново, с чем он имеет дело – с событиями XI-XII вв. или с произвольной реконструкцией этих событий, принадлежащей к веку XIII в.

В нашей работе мы исходили из принципа максимального “доверия” к источнику. Стремясь подтвердить показания саг показаниями других исторических свидетельств, мы неизменно отдавали себе отчет, что своеобразная “правда саги” – это зачастую единственная правда о том времени, которой мы располагаем. В условиях дефицита непосредственных свидетельств эпохи нам так или иначе приходится иметь дело с догадками и реконструкциями. Представления авторов саг XIII в. оказываются в любом случае ценнее и интереснее построений, созданных в XX столетии.

Имена же сохранялись всеми скандинавскими источниками с особой тщательностью, а то, как выбирали имена их предки, неизменно занимало авторов саг и их аудиторию. У нас есть, таким образом, точные знания о самих именах – в одних только сагах об исландцах, так называемых родовых сагах, упомянуто около 7000 имен – и почти столь же обширный, но нуждающийся в интерпретации материал о том, как эти имена выбирались. Попытка такой интерпретации представлена в настоящей книге.

СОКРАЩЕНИЯ И СПИСОК ЦИТИРУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Adam – Magistri Adam Bremensis Gesta Hammaburgensis Ecclesiae Pontificum / Hrsg. von B. Schmeidler. Hannover, Leipzig, 1917.

Бgr. – Бgrip af Nуregs konunga sцgum / Hrsg. von Finnur Jуnsson. Altnordische Saga-Bibliothek 18. Halle a. S., 1929.

CR – Catalogi regum / Ed. E.M. Fant. Scriptores rerum Svecicarum medii aevi 1. Uppsala, 1818.

DGP – Danmarks Gamle Personnavne. I. Fornavne / Udg. af Gunnar Knudsen og Marius Kristensen, under Medvirkning af Rikard Hornby. Kшbenhavn, Halvbind 1 – 1936, Halvbind 2 – 1941.

DI – Diplomatarium Islandicum. Kшbenhavn-Reykjavнk, 1857-1923. I-XII.

Eb. – Eyrbyggjasaga / Hrsg. von H. Gering. Altnordische Saga-Bibliothek 6. Halle a. S., 1897.

Fask. – Fagrskinna / Udg. ved Finnur Jуnsson. Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur. Kшbenhavn, 1932.

Flat. – Flateyarbуk. Christiania, 1860-1868, I-III.

Fms. – Fornmannasцgur eptir gцmlum handritum. Kaupmannahцfn, 1825-1837. I-XII.

Floam. – Floamannasaga / Utg. Ved Finnur Jуnsson. Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur. XXIII. Kшbenhavn, 1893-1901

Herv. – Hervarar saga ok Heiрreks / General Editor: G. Turville-Petre. Viking Society for Northern Research. University College, London, 1956.

Hkr. – Heimskringla / Udg. ved Finnur Jуnsson. Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur. XXIII. Kшbenhavn, 1893-1901, I-IV.

Hkr. 1941-1951 – Snorri Sturluson. Heimskringla / Bjarni Aрalbjarnarson gaf ъt. Нslenzk fornrit XXVI-XXVIII. Reykjavнk, 1941-1951. I-III

Hom. – Gammel Norsk Homiliebog / Udg. af C.R. Unger. Christiania, 1864.

HRA – William of Newburgh. Historia rerum Anglicarum / Ed. R. Howlett. Rerum Britannicarum medii aevi scriptores 82. London, 1884, I.

IA – Islandske Annaler indtil 1578 / Udg. af G. Storm. Christiania, 1888.

Jmsv. – Jуmsvikingasaga / Utg af C. Petersen(s) // Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur VII. Kшbenhavn, 1882.

Klm. – Karlamagnъs saga / Texte norrois йditй par Agnete Loth. Copenhague, 1980, I-II.

KLMN – Kulturhistoriskt lexikon fцr nordisk medeltid. Malmц - Kopenhagen, 1956-1978. I-XXII.

Knэtl. – Sцgur Danakonunga. Sцgubrot af fornkonungum. Knytlingasaga / Utg. af C. Petersens och E. Olson. Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur XLVI. Kшbenhavn, 1919-1925.

Ls. – Laurentius saga biskups / Ed. Бrni Bjцrnsson. Rit Handritastofnunar Нslands 3. Reykjavнk, 1960.

Msk. – Morkinskinna / Udg. ved Finnur Jуnsson. Samfund(et) til udgivelse af gammel nordisk litteratur LIII. Kшbenhavn, 1932.

NGL – Norges gamle Love indtil 1387 / Udg. af G. Storm, E. Hertzberg, R. Keyser, P. A. Munch. Christiania, 1846-1895. I-V.

УH. Leg. – Olafs saga hins helga / Utgitt ved Oscar Albert Johnsen. Kristiania, 1922.

Orkn. – Orkneyinga saga / Finnbogi Guрmundsson gaf ъt. Нslenzk fornrit XXXIV. Reykjavнk, 1980.

Reich. – Reichenau-Listen / Ed. Finnur Jуnsson og Ellen Jшrgensen // Annaler (Aarbшger) for nordisk Oldkyndighed og Historie. Kшbenhavn, 1923.

RN – Regesta Norvegica (991-1263)/ Utg. av G. Storm. Christiania, 1898, Bd. I.

RN 1989 – Regesta Norvegica / Utg. av E. Gunnes. Oslo, 1989, Bd. I.

Saxo – Saxo Grammaticus. Saxonis Gesta Danorum / Ed. J. Olrik, H. Raeder. Kшbenhavn, 1931. I-II.

SBL 1920 – Svenskt Biografiskt Lexikon. Red. Bertil Boethius, Stockholm, 1917, B. I– .

SmHD – Scriptores minores historiae Danicae medii aevi / Ed. M. Cl. Gertz. Kopenhagen, 1917-1922, I-II.

SOH – Den Store Saga om Olav den Hellige / Utg. av Oscar Albert Johnsen og Jуn Helgason. Oslo, 1941, I-II.

SR – Scriptores rerum Danicarum medii aevi. Kbh., 1772-1878, I-IX.

Sturl. – Sturlungasaga / Ed. by G. Vigfusson. Oxford, 1878. I-II

Sturl. 1906-1911 – Sturlunga saga efter membranen Krуksfjarрarbуk udfyldt efter Reykjarfjarрarbуk. Kшbenhavn-Kristiania, 1906-1911. I-II

Sv. – Sverris saga / Utg. ved G. Inderbш. Kristiania, 1920.

WMm – Willelmi Malmesbiriensis monachi. De gestis pontificum Anglorum libri quinque / Ed. By N. E. S. A. Hamilton. Rolls Series 52. London, 1870.

Байок 2000 – Д.Л. Байок. Наложницы и дочери в Исландии XIII века: Вальгерд Йонсдоттир и Сольвейг, Вигдис Гисльсдоттир и Турид // Другие Средние века. К 75-летию А.Я. Гуревича / Сост. И. В. Дубровский, С. В. Оболенская, М. Ю. Парамонова. М.-СПб, 2000.

Гиппиус, Успенский 2000 – А. А. Гиппиус, Ф. Б. Успенский. К вопросу о соотношении языческого и христианского имени – древнерусские антропонимические дублеты в типологическом освещении // Славяне и их соседи (Славянский мир между Римом и Константинополем: христианство в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в эпоху раннего Средневековья). Тезисы 19 конференции. М., 2000.

Гуревич 2000 – Е.А. Гуревич. “Прядь о Стуве” // Другие Средние века. К 75-летию А.Я. Гуревича / Сост. И. В. Дубровский, С. В. Оболенская, М. Ю. Парамонова. М.-СПб, 2000.

Гуревич, Матюшина 2000 – Е. А. Гуревич, И. Г. Матюшина. Поэзия скальдов. М., 2000.

Джаксон 1999 – Т. Н. Джаксон. Елизавета Ярославна, королева норвежская // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т. Пашуто. М., 1999

Джаксон 2000 – Т. Н. Джаксон. Исландские королевские саги о Восточной Европе (середина XI – середина XIIIв.). М., 2000.

Джаксон, в печати – Т.Н. Джаксон. Карл Великий, Магнус Добрый и Сверрир Магнус: к вопросу о происхождении и семантике скандинавского имени Магнус.

Корни Иггдрасиля 1997 – Корни Иггдрасиля. Эдда. Скальды. Саги / Составитель и ответственный редактор тома О. А. Смирницкая. М., 1997.

Круг Земной 1980 – Снорри Стурлусон. Круг Земной / Изд. подг.: А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. М., 1980.

Назаренко 2000 – А. В. Назаренко. Порядок престолонаследия на Руси X-XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытка десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры I(Древняя Русь). М., 2000.

Сага о Сверрире 1988 – Сага о Сверрире / Изд. подг.: М. И. Стеблин-Каменский, А. Я. Гуревич, Е. А. Гуревич, О. А. Смирницкая. М., 1988.

Унсет 1984 – С. Унсет. Улав, сын Аудуна из Хествикена / Перевод с норвежского Л. Брауде и Н. Беляковой. М., 1984.

Успенский 1988 – Б. А. Успенский. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (Семантика русского мата в историческом освещении) // Semiotics and theHistory ofCulture. In Honor of Jurij Lotman / Ed. M. Halle, K. Pomorska, E. Semeka-Pankratov, B. Uspenskij. Columbus, Ohio, 1988.

Успенский 2000 – Б.А. Успенский. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М., 2000.

Успенский, в печати – Ф. Б. Успенский. Варяжское имя в русском языковом обиходе (к этимологии слова “олух”).

Almquist 1951 – J. E. Almquist. Den svenska Familjerдttens Historia. Stockholm, 1951.

Althoff 1997 – G. Althoff. Namengebung und adliges Selbstverstдndnis // Nomen et gens. Zur historischen Aussagekraft frьhmittelalterlicher Personennamen / Hrsg. Von D. Geuenich, W. Haubrichs, J. Jarnut. Ergдnzungsbдnde zum Reallexikon der germanischen Altertumskunde / Hrsg. Von H. Beck, H. Steuer, D. Geuenich. Berlin – New-York, 1997. Bd. 16.

Angenendt 1973 – A. Angenendt. Taufe und Politik im frьhen Mittelalter // Frьhmittelalterliche Studien VII, 1973, 143-168.

Axnдs 1937 – K. Axnдs. Slavisch-baltisches in altnordischen Beinamen. Nomina Germanica 2. Uppsala, 1937.

Bergh, Birger 1988 – Textinnehеllet i Knut den heliges gеvobrev ur filologisk synvinkel. I: Gеvobrevet 1085. Fцredrag och diskussioner vid Symposium kring Knut den heliges gеvobrev 1085 och den tidiga medeltidens nordiska samhдlle. Lund, 1988.

Bolin 1931 – S. Bolin. Om Nordens дldsta historieforskning. Lund, 1931.

Bolin 1932 – S. Bolin. Kring mдster Adams text. Interpretation och kommentar. Bidrag til Nordens historia under 900- och 1000-talen // Scandia V, 1932.

Bugge 1906 – A.Bugge. Vikingerne: billider fra vore forfaedres liv. Kobenhavn, 1906.

Bugge 1914 – A. Bugge. Smaa Bidrag til Noregs Historie paa 1000-Tallet // Viddenskapsselskapets Skrifter II. Hist. – Filos. Klasse. Kristiania, 1914. No. 2.

Carlsson 1965 – L. Carlsson. ‘Jag giver dig min dotter’. Trolovning och дktenskap I den svenska kvinnas дldra historia. Lund, 1965.

Cleasby 1957 – R. Cleasby. The Icelandic-English Dictionary / Enlarged and completed by Gudbrand Vigfusson. Oxford, 1957

Cormack 1994 – M. Cormack. The saints in Iceland. Their Veneration from the Conversion to 1400. Subsidia Hagiographica – 78. Sociйtй des Bollandistes, Bruxelles, 1994.

Daae 1879 – L. Daae. Norges helgener. Christiania, 1879.

Delin 1908 – C. Delin. Om oдkta bцrd samt oдkta barns rдttstдllning ehligt alder svensk rдtt. Lund, 1908.

Ebel 1993 – E. Ebel. Der Konkubinat nach altwestnordischen Quellen. Philologischen Studien zur sogenannten “Friedelehe”. Ergдnzungsbдnde zum Reallexikon der germanischen Altertumskunde / Hrsg. Von H. Beck, H. Steuer, D. Timpe. Berlin – New-York, 1993. Bd. 8.

Fritzner 1954 – J. Fritzner. Ordbog over det gamle norske Sprog. Oslo, 1954. I-III.

Gallйn – J. Gallйn. Vem var Ulf jarl, Sven Estridsens far // Scandia, 1992. Bd. 5. H. 1, 13-30.

Grape 1911 – A. Grape. Studier over de i fornsvenskan inlеnade personnnamnen i. Uppsala, 1911.

Hansen 1917 – N. Hansen. Vore Helgener. Kшbenhavn, 1917.

Hermanson 2000 – L. Hermanson. Slдkt, vдnner och makt (en studie av elitens politiska kultur i 1100-tales Danmark). Gцteborg, 2000.

Hermannsson 1932 – Halldуr Hermannsson. Sжmund Sigfъsson and the Oddaverjar // Islandica. Ithaca – New-York, 1932. Vol. XXII

Hoffmann 1976 – E. Hoffmann. Kцnigserhebung und Thronfolgeordnung in Dдnmark bis zum Ausgang des Mittelalters. Beitrдge zur Geschichte und Quellenkunde des Mittelalters V / Hrsg. von H. Fuhrmann. Berlin – New-York, 1976.

Hцfler 1954 – O. Hцfler. Ьber die Grenzen semasiologischer Personennamenforschung // Festschrift fьr D. Kalik. Verlag Ferdinand Berger, Horn, N.-Ц., 1954.

Holmbдck 1929 – Е. Holmbдck. Дtten och arvet. Enligt Sveriges medeltidslagar. Uppsala, 1929.

Holst 1936 – Hans Holst. Norges mynter til slutten av 16 еrhundre. Nordisk Kultur (Mшnt) 29. Oslo-Stockholm, 1936.

Jacobsen 1932 – L. Jacobsen. Vikingetidens “historiske” danske Runeindskrifter // Scandia, 1932. B. V.

Jarnut 1997 – J. Jarnut. Nobilis non vilis, cuius et nomen et genus scitur // Nomen et gens. Zur historischen Aussagekraft frьhmittelalterlicher Personennamen / Hrsg. Von D. Geuenich, W. Haubrichs, J. Jarnut. Ergдnzungsbдnde zum Reallexikon der germanischen Altertumskunde / Hrsg. Von H. Beck, H. Steuer, D. Geuenich. Berlin – New-York, 1997. Bd. 16.

Johens 1986 – J. M. Jochens. Consent in marriage. Old Norse law, life, and literature // Scandinavian Studies, 1986. Vol. 58.

Jуnsson 1902 – Jуn prestr Jуnsson. Um нslenzk mannanцfn // Safn til sцgu Нslands og нslenzkra Bуkmenta. Kaupmannahцfn, 1902, III.

Kahle 1909 – B. Kahle. Die altwestnordischen Beinamen bis etwa zum Jahre 1400 // Arkiv fцr nordisk filologi, 1909. B. XXVI, H. 2 (продолжение работы см. в Arkiv fцr nordisk filologi, 1910. B. XXVI, H. 3.).

Karras 1990 – R.M. Karras. Concubinage and slavery in the Viking Age // Scandinavian Studies, 1990. Vol. 62.

Keil 1931 – M. Keil. Altislдndische Namenwahl. Palaestra 176. Leipzig, 1931.

Kienast 1967 – W. Kienast. Magnus = Der Дltere // Historische Zeitschrift. Mьnchen, 1967, Bd. 205, H. 1 (August).

Koht 1916 – H. Koht. Skandinaviske motenavn i vikingtiden // Historisk Tidsskrift (Femte Rжkke). Kristiania, 1916. Bd. III.

Koht 1952 – H. Koht. Kong Sverre. Oslo, 1952.

Krag 1989 – C. Krag. Norge som odel i Harald Hеrfagres жtt // Historisk Tidsskrift. Oslo, 1989. B. 68.

Lidйn 1999 – A. Lidйn. Olav den Helige i medeltida Bildkonst (Legendmotiv och attribut). Stockholm, 1999.

Lind 1905-1915 – Norsk-Islдndska Dopnamn ock fingerade Namn frеn Medeltiden / Samlade ock utgivna av E.H. Lind. Uppsala, Leipzig, 1905-1915.

Lind 1920-1921 – Norsk-Islдndska Personbinamn frеn Medeltiden / Samlade ock utgivna med Fцrklaringa av E.H. Lind. Uppsala, 1920-1921.

Maurer 1880 – K. Maurer. Ueber die Wasserweihe des germanischen Heidenthumes // Abhandlungen der K. Bayer. Akademie der Wiss. I. Cl. XV. Mьnchen, 1880. Bd. III Abth.

Maurer 1883 – K. Maurer. Die unдchte Geburt nach altnordischem Rechte. Mьnchen, 1883.

Meldgaard 1994 – E. V. Meldgaard. De kristne personnavne kommer // Vikingetidens sted- og personnavne. NORNA-Rapporter 54. Uppsala, 1994.

Mitterauer 1993 – M. Mitteraurer. Ahnen und Heilige. Namengebung in der europдischen Geschichte. Mьnchen, 1993.

Mьller 1973 – G. Mьller. Harald Gormssons Kцnigsschiksal in heidnischer und christlicher Deutung // Frьhmittelalterliche Studien, 1973. Bd. 7.

Naumann 1912 – H. Naumann. Altnordische Namenstudien. Acta Germanica. Neue Reihe. H. 1 / Hrsg. von Rudolf Hennig. Berlin, 1912.

Nordal 1914 – S. Nordal. Om Olaf den helliges saga: En kritisk undersшgelse. Copenhagen, 1914.

Norske Gaardnavne 1897 – Norske Gaardnavne / Udg. af O. Rygh. Kristiania, 1897.

Paasche 1948 – F. Paasche. Kong Sverre. Oslo, 1948.

Personnamn 1947 – Personnamn / Utg. av A. Janzйn. Nordisk Kultur VII. Stockholm, 1947

Rygh 1901 – O. Rygh. Gamle Personnavne i norske Stednavne. Kristiania, 1901.

Sawyer – Birgit and Peter Sawyer. Medieval Scandinavia. From Conversion to Reformation circa 800-1500. The Nordic Series, vol. 17.

Schreiner 1927-1929 – J. Schreiner. Harald Hеrfagre og hans efterfшlgere // Historisk Tidsskrift. Oslo, 1927-1929. Bd. 28 (Femte Rekke, Syvende Bind).

Sickel 1903 – W. Sickel. Das Thronfolgerecht der unehelichen Karolinger // Zeitschrift der Savigny-Stiftung fьr Rechtgeschichte. Germanistische Abteilung. Weimar, 1903. Bd. 24.

Sjцberg 1982 – A. Sjцberg. Pop Upir’ Lichoj and the Swedish Rune-carver Ofeigr Upir // Scando-Slavica 28. Copenhagen, 1982, 109-124.

Skaare 1966 – K. Skaare. Harald Hardrеde som myntherre // Harald Hardrеde / Red. A. Berg. Oslo, 1966.

Steenstrup 1892-1894 – J. Steenstrup. Dobbelte Navne. Erik Lam-David // Historisk Tidsskrift (Sjette Rжkke. Kjшbenhavn, 1892-1894. B. IV.

Steenstrup 1918 – J. Steenstrup. Mжnds og Kvinders Navne i Danmark gennem Tiderne. Kшbenhavn, 1918.

Storm 1873 – G. Storm. Snorre Sturlassons Historieskrivning. Copenhagen, 1873.

Storm 1893 – G. Storm. Vore Forfжdres Tro paa Sjжlevandring og deres Opkaldelsessystem // Arkiv fцr nordisk filologi. Lund, 1893. B. IX.

Sveinsson 1936 – Einar Уl. Sveinsson. Nafngiftir Oddaverja // Bidrag till Nordisk Filologi tillдgnade Emil Olson. Lund, 1936.

Sveinsson 1953 – Einar Уl. Sveinsson. The Age of the Sturlungs. Islandica XXXVI. Ithaca, New York, 1953.

Sшrensen 1984 – J. K. Sшrensen. Patronymer i Danmark (Runetid och Medelalder). Kшbenhavn, 1984. B. I.

Taranger 1934-1936 – A. Taranger. Om kongevald i Norge i sagatiden // Norsk Historisk Tidsskrift. Oslo, 1934-1936. Bind 30.

Thoma 1985 – G. Thoma. Namensдnderungen in Herrscherfamilien des mittelalterlichen Europa. Mьnchener Historische Studien. Abteilung mittelalterliche Geschichte / Hrsg. von E. Hlawitschka. Bd. 3, 1985.

Vries 1977 – J. de Vries. Altnordisches etymologisches Wцrterbuch. Zweite verbesserte Auflage. Leiden, 1977.

Юуrhall Vilmundarson 1975 – Уlafur chaim // Binamn och Slдktnamn (Avgrдnsning och Ursprung). Handlingar frеn NORNA: s tredje symposium i Uppsala 27-28 april 1974 (Redigerade av Thorsten Andersson). Uppsala, 1975.

Weibull 1948-1949 – L. Weibull. Nordisk Historia. Lund, 1948-1949. I-III.

Wessйn 1927 – E. Wessйn. Nordiska namnstudier. Uppsala, 1927.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие                                                                                                                                                                с. 1

I. Свое и чужое имя в королевском роду                                                              с. 7

II. Рождение бастарда – рождение образца

(Олав Святой и Магнус Добрый)                                                                           с. 14

III. Бастарды и самозванцы

(Признанные и непризнанные обладатели имени Магнус)                              с. 21

IV. Бастарды и «маменькины сынки»

(Магнус Эрлингссон и Свейн-Магнус Астридссон)                                             с. 40

V. Бастарды и прямые наследники

(Энунд-Якоб и его единокровный брат Эмунд)                                                   с. 55

VI. Имя и род, имя и титул, имя и судьба                                                          с. 68

Послесловие                                                                                                             с. 80

Сокращения и список цитируемой литературы                                               с. 82

Приложения:                                                                                                            с. 87

(Генеалогические таблицы)

(Указатель имен исторических лиц)