Вариант и импровизация в фольклоре

В августе 1966 г. в эстонском спортивном лагере Кяэрику состоялась очередная Летняя школа по вторичным моделирующим системам - вторая по счету среди семиотических симпозиумов, проводимых Ю.М.Лотманом под эгидой Тартуского университета. Эта Школа, помимо всего прочего, запомнилась и тем, что в ее работе участвовал Р.О.Якобсон. Приезд в советскую Прибалтику американца, да еще - "невозвращенца" в Советскую Россию, да еще - мировой знаменитости, был сопряжен с целым рядом административных осложнений, преодоление которых придавало научному форуму определенную напряженность и драматизм. Но у этого события обнаружилась дополнительная сюжетная нагрузка: 66-й год был для Романа Осиповича юбилейным, осенью ему исполнялось 70, потому предстоящую дату участники встречи отметили скромной вечеринкой в номере юбиляра. А Петр Григорьевич Богатырев, давний друг Якобсона, посвятил ему доклад, который в следующем году появился уже в виде статьи в специальном сборнике (To Honor Roman Jakobson. The Hague-Paris, 1967; переиздано в кн.: Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971; в дальнейшем цитируется последняя публикация).

В этой работе на материале фольклорных сказок, песен и лубков о Фоме и Ереме П.Г.Богатырев показывает, с помощью каких средств народная традиция достигает эффекта в создании своих (в данном случае - комических) образов. В рамках устойчивых синонимических конструкций певцы и сказочники в течение трех веков, "импровизируя и создавая новые варианты, заменяя одно слово другим, безошибочно и строго следуют нормам художественных средств", которые ими "были унаследованы от отцов и дедов", причем импровизация не нарушает указанных приемов (Богатырев 1971, с. 417).

К этим выводам автора можно добавить, что вариационные (импровизационные, по П.Г.Богатыреву) замены и подстановки используют по существу один словарь, ограниченный по своему лексическому составу, и в этом смысле указанное импровизирование осуществляется в относительно узких и весьма устойчивых пределах. Однако именно данное обстоятельство позволяет проследить, как действует механизм подобного варьирования, тем более что сам исходный материал достаточно элементарен по построению, а художественный прием обнажен в нем до предела.

Как известно, фольклорный текст представляет собой более или менее устойчивую комбинацию элементов традиции, реализующуюся в каждом акте исполнения. Эта устойчивость прослеживается на всех уровнях: содержательном, стилистическом, сюжетно-композиционном (описание разворачивающихся во времени событий как линейной последовательности).

Практически всегда происходит определенное видоизменение повторяющихся элементов, причины которого не сводятся ни к особенностям устной мнемотехники (предполагающей некоторый "люфт" в возможных отклонениях от "оси" основного сообщения), ни тем более к неизбежным "сбоям" в работе фольклорной памяти (которая вообще-то, как показывает опыт, способна удерживать в себе огромные массивы текстов). Здесь мы имеем дело с проекцией одного из фундаментальных свойств фольклора как специфической формы устной коммуникации, вытекающего из соотношения в традиции начал стабильности и подвижности, константности и пластичности.

Механизм варьирования можно уподобить качанию маятника, схематически изобразив его движение в виде синусоиды. При усилении импровизационного начала "маятник" раскачивается с максимальной амплитудой. Традиция "срезает" слишком сильно выступающие "пики" этой синусоиды, отбрасывая все, что для нее избыточно, не соответствует ее картине мира (и конкретно - модели мира данного жанра). Она способна принять лишь то, что соответствует ее "общему знанию" (ее "фреймам", "скриптам" - если пользоваться терминами когнитивной лингвистики), которое, естественно, исторически изменчиво. Таким образом происходит "фильтрация" крайностей импровизации и закрепление принятых новаций. Именно поэтому словарь, из которого исполнитель заимствует очередное слово или словосочетание, ограничен, и выбор у импровизатора не столь уж велик.

Помимо этого наблюдается установление своего рода "иерархии смыслов" сообщения, в соответствии с которой степень точности передачи оказывается существенно различной для разных его элементов. Так, былина в одной и той же ситуации может называть врагов Руси то татарами, то литовцами; "промежуточные" города, через которые проезжает Илья Муромец в вариантах одного и того же сюжета именуются по-разному: Чернигов, Орехов и т.д. - на определенном уровне это как бы "не важно". Но богатыри неизменно остаются русскими, а Киев и Новгород всегда сохраняют свои названия.

Эпическое чудовище монгольского эпоса может быть названо "двенадцатиголовым", а в соседней строке - "двадцатичетырехголовым", однако и это в данном случае "одно и то же", хотя нередки повествовательные контексты, в которых количество голов будет иметь смыслоразличительную функцию: головы не только входят в именование чудовища (змеи о трех, о шести, о девяти головах, языках или хоботах - в пределах одного текста они могут различаться именно количеством голов), но и фигурируют в эпизоде как элементы динамической цепочки - когда герой срубает их одну за другой.

В качестве примера сюжетного варьирования рассмотрим две сказки из собрания Афанасьева (N 525-526). В первой рассказывается о том, как пахарь нашел камень-самоцвет, по совету старика-соседа понес находку царю и попросил встретившегося по дороге генерала провести его во дворец. Генерал потребовал за это половину предположительной награды. Пахарь согласился, пришел к царю, отдал самоцвет, но в качестве награды выбрал порку розгами. Его высекли лишь "для виду", генерала же - в наказание за лихоимство - в полную силу. Согласно другому тексту, солдат нашел перстень, ранее потерянный царем, и отправился с ним во дворец. По дороге он встретил некоего "дежурного", который согласился проводить его к царю, но запросил половину награды, да еще и расписку взял. Далее действие развивается так же, как в предыдущем рассказе, только герой здесь вообще не успевает получить своей порции розог: когда он спускает штаны, из них выпадает расписка - так становится известно о вымогателе, которого наказывают, а героя награждают.

При неизменности основной сюжетной линии варьируемыми элементами данного рассказа являются некоторые детали повествования (информационные, мотивировочные, квалифицирующие и др.):

наличие / отсутствие советчика (побуждение к поступку: сосед подсказал - сам решил);

наличие / отсутствие имитации наказания (был бит - не был бит);

наличие / отсутствие расписки (способ разоблачения лихоимца: пахарь об уговоре сообщает сам - у солдата случайно выпадает свидетельствующая о нем расписка);

находка и дар / возвращение потерянного (квалификация поступка).

Различаются также объект действия (камень - перстень) и социальные роли персонажей (пахарь - солдат, генерал - дежурный; царь, однако, неизменен).

Таким образом, речь идет о специфической синонимии: "подвижные" части сюжета в различных вариантах довольно свободно замещают друг друга, выступая как равнозначные (татары - литовцы, Чернигов - Орехов, двенадцатиголовый - двадцатичетырехголовый, камень - перстень, пахарь - солдат, генерал - дежурный). Подобные синонимы, как было показано, распределяются по вариантам одного произведения, находясь в отношении дополнительной дистрибуции, а в самой традиции они могут составлять неразложимые сочетания, типа "гуси-лебеди", "калинка-малинка", "сивка-бурка вещая каурка" и т.п. Спектр их варьирования указывает не на расхождение, а на общую смысловую зону (в приведенных примерах: этнический враг; город на пути героя; многоголовый змей; найденное сокровище; персонаж, имеющий низкий социальный статус; персонаж, чье положение позволяет способствовать получению аудиенции у царской особы; большая белая птица с длинной шеей; красная садовая ягода; конь, имеющий хорошую масть, и т.д.). Эти смыслы, вероятно, следует считать входящими в основное содержание устного сообщения.

Существенно, что равнозначными подобные слова становятся лишь в определенном контексте, причем контекстуально синонимичными могут быть не только слова и стилистические трафареты, семантика которых относительно близка (перстень - камень-самоцвет) или различается, так сказать, градационно (количество голов змея). В качестве сюжетно равнозначных могут фигурировать слова и выражения, семантически достаточно удаленные, а в каких-то случаях - прямо противоположные (например обозначающие наличие или отсутствие определенных предметов и действий).

Именно эта закономерность хорошо иллюстрируется материалами фольклорных сказок, песен и лубков о Фоме и Ереме, рассмотренных П.Г.Богатыревым.

Элементы описаний в данных текстах, используемые при варьировании, могут быть сгруппированы в следующие тематические гнезда (значения некоторых устаревших, мало употребимых и диалектных слов см. в конце статьи):

1) Пространство природы

лес, березник, дубник, ельник, сосняк, осина, лозина, кусток, пенек;

горка, бугор, камень;

вода, дно;

межа, край.

2) Социальное пространство

- Поселения, места деятельности:

город, село, деревня;

рынок, базар;

свадьба (именно как место события).

- Помещение, его интерьер и атрибуты:

изба (избушка);

клеть, амбар, хлев;

дверь, окно;

печка, шесток;

лавка, прилавок, скамья;

церковь, паперть, притвор, клирос, алтарь;

кадило, свеча, псалтырь.

3) Человек и его атрибуты

- Человек в целом (по полу и роду занятий):

девка, поп, музыкант, поплюхант.

- Голова и тело:

рыло, рожа, нос, ноздри, глаза (очи), уши, волосы, бороды, усы;

шея, плечи, спина, бока, ребра, ноги;

желвак;

мозг, руда.

- Одежда, головной убор, обувь:

шуба, кафтан, зипун, балахон, шабур;

ризы, стихарь;

рогожа, торпье;

шапка, шлычка, колпак;

сапоги, чеботы, лапти.

- Орудия:

палка, батожок, дубина;

косарь, рычаг, кнут;

шило, кодочик;

топор, долото.

- Музыкальные инструменты:

гусли, орган, домра.

- Деньги, место (вместилище, емкость) для их хранения (транспортировки):

алтын, полтина, полтора (рубля?);

сумка, котома, мошна, калита, короб, сундук.

4) Сферы деятельности

- Плавание и рыболовство:

лодка, челнок (челночок), ботник (ботня, ботничек), веслочек (весельная лодка?);

весло, бок, дно [лодки];

невод (неводок), бредник, сеть, тенето;

осетр, сом, щука, ерш, лещ, раки.

- Домашние животные, езда и работа в поле:

свинка, боровок, телка, бычок; кот, петух;

лошадь, жеребец, мерин, соловка;

вожжи, узда;

соха, борона.

- Охота:

русак, беляк.

- Еда:

ветчинка, зайчинка;

блины, пироги;

лук, чеснок, редька, реп(к)а;

колосок, мякина.

5) Действия

- Героев:

крестится, кланяется;

сговорил; играет, напевает, поет (запел);

кричит, зычит, закричал, завопил;

бежит, дует, ушел, убежал; вырвался;

не оглянется, не останется (т.е. не остановится), не отстал, не устоял;

лупит, толчет (чеснок); наливает;

закупает, продает; не торгуют, не купят, не берут;

посеял, не поспел [посеять];

в весла гребет, одни раки берет;

стал нырять, за ним гонять;

стал тонуть, утонул, потонул.

- По отношению к ним:

ухватили, сгребли, поймали, сыскали, нашли, не пустили, били, схоронили, погребли;

за ноги тянуть, за косы потянул, черт потянул (утянул).

- Их животных и инструментов:

не тянет, не едет, не везет;

не режет, не рубит, не берет;

не лает, не урчит (т.е. не ворчит);

не ловит, не бежит.

- Состояние их еды:

прокисло, промозгло, запахла, завонял.

6) Качества и обстоятельства:

пусто, ничего;

в чужом, не в своем;

без боку, без дна;

взашей, в шею, в толчки, топками, пинками, шибком, броском;

в воду, на дно, за камень; там давно;

на горке, под горой.

Как можно убедиться, представленное таким образом семантическое пространство (а это - фрагменты фольклорной картины мира) включает топику, относящуюся к космосу ("миру природы"), к социуму и к отдельно взятому человеку. Разработаны эти темы неравномерно: скромнее всего - "космос", наиболее обстоятельно - "человек". При этом слова из раздела "космос" относятся к "дереву" (лес, березник, дубник, ельник, сосняк, осина, лозина, кусток, пенек), "водоему" (вода, дно), "горе" (горка, бугор, камень) и "краю, промежутку" (межа, край). Заметим, что в данных лексических группах отражена универсальная космограмма (дерево-гора-водоем), которая обнаруживается в огромном количестве фольклорно-мифологических текстов и их фрагментов (от заговора до эпоса).

Ее компонент "водоем" дополняется группой "плавание и рыболовство" из раздела "сферы деятельности" [лодка, челнок (челночок), ботник (ботня, ботничек), веслочек; весло, бок, дно [лодки]; невод (неводок), бредник, сеть, тенето; осетр, сом, щука, ерш, лещ, раки], а также некоторыми действиями героев (в весла гребет, одни раки берет; стал нырять, за ним гонять; стал тонуть, утонул, потонул). Таким образом, если группа "дерево" представлена почти исключительно существительными (в текстах связанные с ними глаголы движения - "нейтральные", не специфические для данной темы: ушел, пошел), то группа "вода" включает несколько "специфических" глаголов (гребет, нырять, тонуть, утонул, потонул).

В разделе "социальное пространство" группа "поселения" образована элементарным набором слов (город, село, деревня); группа же "места деятельности", напротив, достаточно специфична: рынок, базар и свадьба, т.е. места скопления народа (возможно, по данному признаку сюда следует отнести и церковь). Заметим, что действия, направленные на центральных персонажей, иногда исходят от некоего множества людей - названного ("добрые люди", "попы грамотные, люди надобные", "дьички") или неназванного (неопределенно-личные конструкции) - и передаются соответствующими глагольными формами: ухватили, сгребли, поймали, сыскали, нашли, не пустили, били, схоронили, погребли.

Подробно разработана группа "помещение" (включая его интерьер и атрибуты), причем речь идет только о деревенском доме (изба; клеть, амбар, хлев; печка, шесток; лавка, прилавок, скамья). Кроме того, детализирована подгруппа "церковь" (паперть, притвор, клирос, алтарь; кадило, свеча; крестится, кланяется). Одежда (шуба, кафтан, зипун, балахон, шабур), как и другие вещи, используемые в качестве одежды (рогожа, торпье), а также головные уборы (шапка, шлычка, колпак) и обувь (сапоги, чеботы, лапти) опять-таки большей частью деревенские. Особняком стоит церковное облачение (ризы, стихарь), связанное с соответствующей топикой данных текстов.

Из определений человека по полу и роду занятий (раздел "человек") встречается девка, поп, музыкант, поплюхант (т.е. плясун), что соответствует свадьбе и церкви как местам взаимодействия персонажей со своей "социальной средой". Следует добавить, что locus'у свадьба соответствует группа "музыкальные инструменты" (гусли, орган, домра) и некоторые глаголы (играет, напевает, поет, запел). Что же касается рынка и базара, то с ними соотносятся слова, связанные с темой торговли (закупает, продает, не торгуют, не купят, не берут), а также слова, обозначающие деньги, места для хранения (вместилища, емкости) или транспортировки денег и имущества [алтын, полтина, полтора (рубля?); сумка, котома, мошна, калита, короб, сундук]. К описаниям других сфер деятельности относятся полевые работы (соха, борона; посеял, не поспел [посеять]), домашний скот, включая лошадь и ее упряжь (свинка, боровок, телка, бычок; лошадь, жеребец, мерин, соловка; вожжи, узда) и охота (русак, беляк).

Весьма разнообразны слова для описания головы и лица, причем только центральных персонажей (рыло, рожа, нос, ноздри, глаза, очи, уши, волосы, бороды, усы), тогда как тело детализировано несколько меньше (шея, плечи, спина, бока, ребра, ноги). Вероятно, в ту же группу должны быть включены слова желвак, мозг и руда (т.е. кровь). Значительная часть этих слов связана с мотивом битья, часто встречающимся в рассматриваемых текстах. С тем же мотивом связана почти вся группа "орудия" (палка, батожок, дубина; рычаг, кнут).

В целом большинство действий отражает топику церкви, свадьбы, базара (торговли), рыбной ловли, работы в поле, домашнего скота (включая лошадь), а также бегства, ловли, крика, битья, утопления, еды и охоты. Следует, наконец, обратить внимание, что значительное количество действий и признаков фигурирует в отрицательной форме ("анти-действия" и "анти-признаки"), характеризуя животных и инструменты центральных персонажей (не тянет, не едет, не везет, не режет, не рубит, не берет, не лает, не урчит, не ловит, не бежит), их вещи и хозяйство (ничего, не в своем, без боку, без дна), реже - их самих (не устоял, не отстал, не поспел [посеять], неразумен) или поступки, совершаемые по отношению к ним (не пустили).

Все это соответствует незамысловатому кумулятивному сюжету данной истории, суть которой в том, что ее герои последовательно, но каждый раз неудачно пробуют себя в разного вида "деятельности": в строительстве, в полевых работах, рыболовстве и охоте, в торговле, воровстве и разбое, а также в отправлении церковной службы, еде и щегольстве. Порядок и состав эпизодов не являются устойчивыми и варьируют от текста к тексту.

Отношения элементов этого "семантического пространства" обусловлены не столько художественной задачей данного фольклорного произведения (которое, напомним, устанавливает тождество там, где его в обыденных представлениях может не быть), сколько таксономией, продиктованной нашим культурно-языковым сознанием. Так, пенек и горка, кот и петух, палка и косарь, колпак и желвак, наливает и поет, лупит и толчет суть совершенно разные вещи и действия; некоторые из них вообще должны быть размещены в разных группах, но в рассматриваемых текстах они будут использоваться как синонимы.

Из этого устойчивого набора импровизатор черпает материал для построения синонимических пар, типа: "Ерема ел редьку,/ Фома чеснок", "Вот Ирема ел ветчинку,/ а Хома зайчинку", "Ерема в балахоне,/ Фома в шабурке", "Ерема купил топор,/ а Фома долото", "Ерема впряг кота,/ а Фома петуха", "Ерема взял полтину,/ а Фома полтора" и т. д. [Шейн 1898, N 950, 951]. Здесь разными лексическими средствами передается одинаковый смысл по формуле: "Ерема - A, Фома - B", причем предполагается, что A=B (точнее, A и B равнозначны), а следовательно Ерема подобен Фоме. Или напротив: Ерема подобен Фоме (что иногда прямо сообщается в экспозиции: "Ерема та с Фомой / За единой человек" [Киреевский 1929, N 1975], "Они волосом одинаки и умом равны" [Афанасьев 1958, N 410]), а следовательно A=B (A и B равнозначны). Этот прием, как уже говорилось, приводит к отождествлению вещей, не только семантически близких (полная синонимия), но и достаточно удаленных (синонимия контекстуальная), причем в этом качестве выступают даже антонимы.

"Синонимизация антонимов" - процесс обратимый (по крайней мере, отчасти); ему соответствует противоположно направленная "антонимизация синонимов", представленная, в частности, в присловье "[Тот] про Фому, [этот] про Ерему". Оно, несомненно, опирается на рассмотренный корпус текстов, но "основная формула" этого корпуса здесь перевернута, так что смысл оказывается сходен с присловьем "Кто в лес, кто по дрова" - при том, что слова "лес" и "дрова" никак не являются оппозитами (ср.: "Чем дальше в лес, тем больше дров"), а в определенных контекстах могут быть синонимами.

Отсюда, кстати, следует, что в живой речи семантические отношения между словами-ассоциатами являются не столь жесткими, а термины "антонимия" и "синонимия" отмечают лишь крайние позиции подобных отношений. Именно богатство их смысловых регистров допускает возможность той словесной игры, которая угадывается в данных текстах: замещение антонимом или контекстуальным ассоциатом ожидаемого синонима (при явном преобладании случаев синонимии полной).

Вот примеры полной (или относительно полной) синонимии: горка - бугор; рынок - базар; клеть - амбар; лавка - прилавок - скамья; глаза - очи; сапоги - чеботы; мошна - калита - сумка - катома; лодка - челн(оч)ок - ботни(че)к (ботня) - веслочек; сеть (сетка) - тенето - бредник - невод(ок); плешив - шелудив; глуп - неразумен; крив - с бельмом; пусто - ничего; в чужом - не в своем; взашей - в шею - в толчки; топками - пинками; шибком - броском; запахла - завонял; кричит - зычит; бежит - дует - лупит; сыскали - нашли; ухватили - поймали - сгребли; схоронили - погребли; не купят - не берут.

Контекстуальные синонимы распадаются на несколько неоднородных групп, соответственно которым члены синонимической пары соотносятся:

- как целое и его часть: рыло - ноздри; город - базар; церковь - паперть, притвор, алтарь; изба - клеть; печка - шесток; лодка - край [лодки]; вода (водоем) - дно [водоема].

- как объекты, смежные в пространстве: клирос - алтарь; избушка - хлев; двери - окно; бок - дно [лодки]; уши - глаза; ноги - плечи; шея - спина; мозг - руда.

- как объекты и действия, принадлежащие к одному классу, типологически однородные: березник - дубник - ельник - сосняк; осина - лозина; осетр - сом - щука - ерш - лещ; русак - беляк; сука - кобель, свинка - боровок; телка - бычок; лошадь - соловка - мерин - жеребец; вожжи - узда; соха - борона; деревня - село (сельцо); шуба - кафтан - зипун(ь); балахон - шабур; рогожа - торпье; шапка - шлычка - колпак; лапти - сапоги; ризы - стихарь; алтын - полтина - полтора; кадило - свеча; гусли - домра - орган; топор - долото; музыкант - поплюхант; чеснок - лук - редька - реп(к)а; прокисло - промозгло; ушел - убежал; играет - напевает.

- как объекты и действия, принадлежащие к смежным классам, функционально тождественные: пенек - горка - кусток; палка - косарь - дубина - рычаг; запел - закричал - завопил.

- как объекты и действия, принадлежащие к далеко отстоящим классам: колпак - желвак; камень - дно; наливает - поет; били - не пустили.

В качестве членов синонимической пары используются слова и выражения, обозначающие действия, которые могут быть соединены временной последовательностью: крестится - кланяется; не устоял - убежал; вырвался - убежал; убежал - [от него] не отстал; лупит - толчет (чеснок); не ловит - не бежит; на дно - там давно; в весла гребет - одни раки берет; стал нырять - за ним гонять; стал тонуть - за ноги тянуть; потонул - за косы потянул. Сюда же следует отнести разделенное словосочетание (дубиной - вязовой).

Наконец, самой небольшой группой являются антонимы, используемые в качестве контекстуальных синонимов: на горке - под горой; леса - межи; девка - поп; закупает - продает; не торгуют - не берут; посеял - не поспел [посеять].

Итак, контекстуальные синонимы метонимически связаны отношениями пространственной смежности, целого и части, принадлежности к одному классу вещей ("типологическая однородность"), к классам близким (что может подразумевать и функциональное тождество) или взаимоудаленным, включая семантически противопоставленные вещи и явления. Таким образом, смысловые сцепления контекстуальных синонимов лежат далеко за пределами определенной (жанровой или какой-нибудь иной) совокупности текстов; именно подобными сцеплениями обусловлен и выбор лексического материала при фольклорном варьировании.

Соответственно, зоны значений, с которыми соотносятся синонимические пары, являются как бы пульсирующими: максимально узкими при синонимии "полной" (горка - бугор, рынок - базар, глаза - очи; глуп - неразумен, пусто - ничего, в чужом - не в своем; топками - пинками, шибком - броском; запахла - завонял, сыскали - нашли и т. п.) и более широкими в случае синонимии "контекстуальной". Регистры подобного расширения различны - ср. семантическую дистанцию, с одной стороны, между словами печка и шесток, двери и окно, уши и глаза, ельник и сосняк, ерш и лещ, а с другой, между словами пенек и кусток, колпак и желвак, наливает и поет.

Семантическое "сужение" имеет своим результатом конкретизацию явления (в этом случае оно называется достаточно точно, хотя и разными словами), а "расширение", напротив, способствует его смысловой неопределенности. Например, использование в качестве контекстуальных синонимов слов пенек - горка - кусток приводит к тому, что значение данного объекта применительно к сюжетным обстоятельствам становится предельно обобщенным: скажем, `нечто относящееся к миру природы (прежде всего, к лесу), выступающее над землей, небольшое, но соизмеримое по своему размеру с человеческим телом, так что за ним можно попытаться спрятаться'.

В связи с этим уместно вспомнить об "иерархии смыслов" сообщения, передаваемого традицией, т. е. об элементах, сохраняемых ею в относительной неизменности (вербальные константы текста), и о частях, воспроизводимых гораздо более свободно (кстати, сокращения и разворачивания текста также можно рассматривать в качестве одного из видов варьирования: чередование элемента с его "нулевой формой"). Для этого и используются синонимизируемые компоненты картины мира данной культуры. Именно картиной мира обусловлена и "иерархия смыслов" устного сообщения; с картиной мира сверяется традиция, корректируя возможный "допуск" при вариационных модификациях текста. Однако остаются неясными процедуры подобной "сверки", а также соотношение скорости исторических изменений картины мира, с одной стороны, и текстов в фольклоре, с другой. Последнее важно потому, что именно варьирование как проявление пластичности устной традиции помимо прочих своих многочисленных функций дает ей возможность приноравливаться к неизбежным внешним изменениям и тем самым вообще осуществлять свою жизнедеятельность.

----------

Алтын - 3 копейки.

Зипун - крестьянский рабочий кафтан.

Клеть - холодная половина избы; чулан, амбар.

Клирос - место для певцов в церкви.

Кодочик - лапотное шило.

Косарь - тяжелый нож для щепления лучины и рубки костей.

Лозина - ветла, ива, верба.

Орган - шарманка.

Паперть, притвор - предхрамие.

Полтина - 50 копеек.

Поплюхант (попляхан) - плясун.

Прилавок - лавка.

Ризы - верхнее облачение священника.

Руда - кровь.

Рычаг - ухват.

Скамья - переносная лавка.

Стихарь - нижнее облачение священника.

Торпье (торпище) - подстилка из грубой пряжи, соломенная рогожа.

Шабур - рабочий армяк, зипун, балахон.

Шлычка - шапка, чепец, колпак.

Чеботы - сапоги, высокий башмак, обувь вообще.

Афанасьев 1958 - Народные русские сказки А.Н.Афанасьева в трех томах. Т. 3. М., 1958.

Богатырев 1971 - Богатырев П.Г. Импровизация и нормы художественных приемов на материале повестей XVIII века, надписей на лубочных картинках, сказок и песен о Фоме и Ереме // Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

Киреевский 1929 - Песни, собранные П.В.Киреевским. Новая серия. Вып. II. Часть 2 (песни необрядовые). М., 1929.

Шейн 1898 - Великорусс в своих песнях, обрядах, верованиях, сказках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П.В.Шейном. Т. I. Вып. 1. СПб., 1898.

Статья посвящена проблеме вариативности в устной традиции. Она опирается на работу П.Г.Богатырева об импровизации в фольклоре (1967), в основе которой лежит корпус юмористических народных рассказов о Фоме и Ереме (устных и лубочных). Их основной художественный прием - помещение в синонимические контексты слов, которые обозначают разные предметы, действия и обстоятельства, относящиеся к данным персонажам. Автор статьи рассматривает семантические отношения между данными словами (случаи "полной" и "контекстуальной" синонимии) и приходит к выводу, что эти отношения подобны тем, что наблюдаются при устном варьировании, а их колебания соответствуют "иерархии смыслов" сообщения, передаваемого фольклорной традицией.