<< На главную страницу

Е.Л. Березович, Д.П. Гулик

Ономасиологический портрет "человека этнического": принципы построения и интерпретации

Опубликовано в сб.: Встречи этнических культур в зеркале языка в сопоставительном лингвокультурологическом аспекте /Отв. ред. Г.П. Нещименко. М.: Наука, 2002. С. 232-253.

Вряд ли стоит обосновывать значимость анализа семантического потенциала этнонимов для характеристики наивных представлений носителей языка о чужих этносах. Как указывает И.М. Кобозева, "задача выявления стереотипов национальных характеров может быть сведена к задаче выявления коннотаций у этнонимов..., точнее, таких их несущественных семантических признаков, которые несут информацию о чертах характера" [Кобозева 2000, 185]. В последние годы появилось несколько работ, авторы которых осуществляют концептуальный анализ семантики этнонимов; избранные для изучения носители концептуальной информации существенно разнятся по занимаемому им месту в языковой системе vs. речи. Так, В.В. Воробьев [Воробьев 1996] работает со свободными текстовыми связями лексем русский (российский и т.п.), француз, французский, получив, к примеру, следующий перечень черт русской национальной личности¹ : религиозность; высшие формы опыта; соборность; широта души, вневременность; поляризованность, дух противоречия; всемирная отзывчивость [Воробьев 1996, 20]. В.А. Плунгян и Е.В. Рахилина [Плунгян, Рахилина 1996] осуществляют анализ узуальной сочетаемости ряда этнонимов, на основе которого выстраиваются наборы лингвистически отмеченных качеств соответствующего этноса, ср. набор "русских" качеств: удаль, широта и прямота; сметка и смекалка; гостеприимство (хлебосольство), (за)душевность и щедрость; беспечность, бесхозяйственность, расхлябанность; лень и барство; хамство, свинство, дикость, варварство; лингвистический инвариант всех (или почти всех) этих качеств - отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций, своего рода "центробежность", отталкивание от середины [Плунгян, Рахилина 1996, 343-344]. Несколько иные результаты получены при осуществлении текстовых экспериментов И.М. Кобозевой [Кобозева 2000]. Испытуемым предлагалось осуществить: а) свободную интерпретацию псевдотавтологий типа Х есть Х, Х это Х, где Х - этноним (в том числе русский); б) заполнение пропусков в конструкциях типа Как истинный русский, он…, Он по-русски… . Автор считает, что данная методика может дать более объективную информацию о стереотипах национальных характеров, чем та, которую можно добыть с помощью прямых вопросов вроде: "Каков, по Вашему мнению, характер англичанина?" [Кобозева 2000, 196]. Получены, в частности, следующие характеристики русского (в порядке убывания частотности): бесшабашный, щедрый, ленивый, необязательный, простодушный, бестолковый, неорганизованный, бесцеремонный, широкая натура, поверхностный, нелюбопытный, приятный [Кобозева 2000, 194]. Анализ ассоциативных реакций на слово-стимул русский позволяет получить еще одну картину: широкая натура, рубаха-парень, ленивый, простой, добрый, отзывчивый, дружелюбный, открытый, веселый, гостеприимный, щедрый, терпеливый, беспечный, бесшабашный, беззаботный, дурак, олух, наглый, хам, гордый, трудолюбивый² . Таким образом, несмотря на наличие общих свойств, обилие расхождений и различная степень актуальности того или иного качества в итоговом портрете заставляют всерьез задуматься о методике анализа и о причинах - объективных и субъективных такого разброса результатов (их анализ представлен в [Березович 1999]).

Есть смысл задуматься и о том, учтены ли в литературе все возможности концептуального анализа этнонимов. Думается, что мало внимания пока уделяется такому носителю концептуальной информации, как ономасиологические модели, позволяющие построить ономасиологический портрет hominis ethnici. Несмотря на кажущуюся простоту сбора номинативных единиц, не требующего обращения к обширным текстовым массивам, этот вид работы осложняется тем, что набор соответствующих фактов характеризуется значительной энтропией, они рассыпаны по словарям разных форм существования языка, при этом преимущественно "внелитературных" подъязыков, лексическое богатство которых пока, к сожалению, редко подвергается концептуальному анализу. Характерно следующее суждение И.М. Кобозевой: "... возникает непростой вопрос о том, что считать объективным проявлением коннотации. Если считать таковыми только те свойства лексемы, которые зафиксированы в лингвистических описаниях, в частности, в словарях, то среди этнонимов в русском языке, пожалуй, только цыган окажется наделенным коннотациями..." [Кобозева 2000, 185]. С этим можно согласиться только по отношению к литературному языку. В то же время диалекты, просторечие, жаргоны, а также такой совершенно не востребованный концептуалистами источник, как ономастика, дают большое приращение языкового материала, позволяющее говорить о наличии коннотаций у целого ряда этнонимов. Особое значение фактов этих подъязыков для обнаружения коннотаций этнонимов определяется и тем, что в них, как известно, нет никаких "нормирующих" ограничений ни в плане языковой техники (в частности, словообразование, вторичные номинации), ни в отношении "политической корректности", а это, в свою очередь, дает возможность пронаблюдать данный феномен в его максимально полном проявлении.

Таким образом, в настоящей статье осуществляется попытка охарактеризовать возможности такого жанра лингвокультурологического описания национальных стереотипов, как ономасиологический портрет. Этот портрет строится на номинативных моделях, т.е. на фактах воплощения во внутренней форме лексических единиц того или иного знания об объекте действительности. Целесообразность работы с данным источником концептуальной информации определяется тем, что заложенный в названии признак предмета отражает наиболее устоявшееся в сознании носителя языка представление об объекте, причем не только сложившееся до названия, но и затверженное в сознании самим фактом бытования мотивированного слова. При этом факт наличия номинативной единицы в узусе ограждает от использования для получения этнокультурной информации разовых, индивидуально окрашенных словоупотреблений (подробнее см. [Березович, Рут 2000, 34]). Базовыми для создания ономасиологического портрета служат два массива языкового материала: 1) парадигма исконных обозначений соответствующей реалии; 2) факты семантической деривации на базе этих обозначений [там же].

Итак, ономасиологическим портретом Hominis Ethnici, или "инородца", - представителя отдельного этноса или псевдоэтноса³ - мы будем называть то "наивное знание" о нем и о группе в целом, которое оказалось запечатленным в лексической системе языка.

Соответствующая информация может быть выделена (экстрагирована) из языка путем концептуального анализа следующих единиц (лексем) этой системы.

1. Собственно этноним, может оказаться источником концептуальной информации в следующих случаях: а) если у него имеется "прозрачная" внутренняя форма, при этом само явление ее осознания и интерпретации носителями языка должно подтверждаться фактами языка (англ. gypsy 'цыган' < gypcient < кратк. от среднеанглийского Egipcien 'египетский, египтянин' [W, 603]), и/или б) если его трактуют с позиций "народной этимологии" (восприятие англ. Irish 'ирландский' как имеющего отношение к слову ire 'гнев'); в) в случае его "выразительной" - т.е. концептуализируемой - морфологической оформленности (например, собирательный этноним мордва, устаревшие или бытующие в народных говорах весь, чудь, чухна, литва. Оформление этнонима в виде собирательного существительного возможно трактовать как отражение восприятия соответствующего этноса в виде некоего нерасчлененного, неразличимого и, поэтому, непонятного мира. Кроме того, собирательность придает этнониму пейоративную окраску).

2. Словообразовательные производные этнонима. Сюда относятся призванные обозначить особенности культуры и существования всей этнической группы в целом лексемы (цыганщина, еврейство, англ. gipsyish 'свойственный цыганам'), а также экспрессивные словообразовательные дериваты, обозначающие отдельных представителей этноса (татаришка [ПССГ 4, 124], еврейчик, немчик). Само наличие в лексических системах таких производных для одних этнонимов - при отсутствии аналогичных дериватов для других - уже свидетельствует об особом месте и роли образов соответствующих этносов в языковых картинах мира. Другое дело, насколько детализированным окажется такой образ для "среднестатистического" носителя языка, т.е. какое количество лингвистически релевантных черт будет присуще данному денотату. В любом случае, при наличии означающего в лексической системе мы вправе говорить о существовании, по крайней мере, языкового концепта-минимума, которым является "языковое провозглашение онтологичности" определенного идеального либо материального объекта или явления без его дальнейшей детализации.

Довольно распространены ситуации, когда словообразовательные производные приобретают прозвищный характер...

3. Прозвищные этнонимы [ПЭ], "этнические клички" - неофициальные, прозвищные названия народов, сообществ и групп (хохлы, жиды, макаронники). ПЭ, как и другие коллективные прозвища, нередко имеют "прозрачную" внутреннюю форму, в которой получает отражение одна из характеризующих - с точки зрения номинирующей группы - черт этноса. В связи с этим часто говорят о характеризующей функции прозвищ вообще и этнических в частности. Таким образом, во внутренней форме ПЭ (если, конечно, таковая обнаруживается) отражается "наивное" видение того или иного народа другим народом, в силу чего внутреннюю форму ПЭ можно считать источником концептуальной информации. Однако и при отсутствии у ПЭ интерпретируемой в концептуальном плане внутренней формы (например, в случае, когда ПЭ представляют собой трансформированные "первичные" этнонимы - например, азер 'азербайджанец', юг 'югослав' [БСЖ, 32, 713]) можно говорить о наличии некой минимальной и самой общей концептуальной информации (как правило, это этнопейоративность) на уровне семантики словообразовательной модели, фоносемантики и, наконец, прагматического значения (последнее практически всегда обнаруживается у ВЭ, о чем свидетельствуют словарные пометы типа презрительно, пренебрежительно).

В этнических кличках могут реализовываться различные модели номинации. Приведем в качестве примера некоторые из них.

1. Номинация от "первичного" этнонима. ПЭ этой группы образованы от соответствующих собственно этнонимов либо самоназваний. Эта обширная группа ПЭ наименее интересна с точки зрения трансляции этнокультурной информации о каждом отдельном "инородце", однако важна для раскрытия концепта "иноплеменный мир" самим фактом вторичного наименования определенных этносов. Сюда относятся слоообразовательная трансформация "первичного" этнонима, например, америкос, ашкиназик 'еврей' [БСЖ, 35, 41], англ. Jap (< Japanes) 'японец' [L, 702], либо трансформация самоназвания (англ. Nip (< яп. nipponjin) 'японец' [Partridge, 810]).

2. Номинация по названию другой национальности (модель "этнос1 ® инородец/чужак ® этнос2"): киргиз 'казах' [Алт. сл. 2-II, 36], татарин 'представитель любой азиатской национальности', англ. Chinamen ("китаец") 'ирландец' [Partridge, 255].

3. Номинативный признак - "место обитания": горец 'представитель любой кавказской национальности, Froglander "житель страны лягушек" 'голландец' [Partridge, 430].

4. Номинативный признак - "особенности речи". В основу наименований может быть положен распространенный антропоним (абрам, абрамович, хаскель 'еврей' [Отин, 108], абдул 'татарин' [Акчим. сл. 1, 39], Mick (уменьшительное от Michael) 'ирландец' [Partridge, 735; L, 838]), "слово из речи" соответствующего инородца (амор 'итальянец' [БСЖ, 35], асей (< англ. I say [Фасмер 1, 93]) 'иностранец, особенно англичанин' [Даль 1, 26; Подвысоцкий, 5; СРНГ 1, 283]), особенности речи представителей номинируемой группы (англ. Taffy (< Davy + особенности валлийского акцента) 'валлиец' [Partridge, 1194]).

5. Номинативный признак - "внешний вид / перцептивный образ" (черномордик 'негр, африканец' [БСЖ, 668], pongo (< pong 'вонять') 'негр', 'цветной', 'иностранец' [Thorne, 382]).

6. Номинативный признак - "особенности быта", например, пищи (макаронник 'итальянец' [БСЖ, 331]; лягушатник [БСЖ, ], англ. Frog "лягушка" 'француз' [L, 521]), одежды (аэродром (< широкополая плоская кепка, популярная в южных регионах бывшего СССР) 'грузин' [БСЖ, 41], towel-head "обмотанная полотенцем голова" 'араб' [Thorne, 483]), домашнего хозяйства (kelper (

7. Номинативный признак - национальная эмблема (аллах 'уроженец Средней Азии' [БСЖ, 34]; kiwi "киви" (новозеландская нелетающая птица с очень широкими крыльями; эмблема Новой Зеландии) 'новозеландец' [L, 725]).

8. Номинация на основе масс-культурных аллюзий (Анкл Бэнс (торговая марка Uncle Ben's, символ которой - портрет чернокожего мужчины) 'негр' [БСЖ, 37]; kermit (Kermit the Frog - Лягушонок Кермит из кукольного сериала "The Muppet Show") 'француз' [Thorne, 305]).

В прозвищных этнонимах часто реализуются словообразовательные модели, имеющие пейоративную экспрессивность , ср., к примеру, усеченные формы азеры, юги, англ. Argie (

Имеются случаи, когда ПЭ - самостоятельно либо в составе словосочетаний - получают производные значения и, таким образом, участвуют в различных видах вторичной номинации (жид 'воробей' [СОГ 1, 318], жиди 'лесные черти' [Богораз, 51], хохлы 'темные, неопрятные мужики' [ЛК ТЭ]).

4. Отэтнонимические семантические дериваты (ОД) - этнонимы и их производные, которые в качестве самостоятельных лексических единиц либо в составе устойчивых словосочетаний имеют лексикографически закрепленные переносные значения, являющиеся узуальной "материализацией" характерных для данного этнонима коннотаций и тем самым представляют источник языковой информации о представителе этнической группы.

Особо следует выделить практически не изученные и даже не описанные с минимальной степенью полноты ситуации, когда отэтнонимический семантический дериват функционирует на ономастическом уровне. Такого рода факты функционируют в разных разрядах ономастики: астронимии (например, Чухонский Лапоть - созвездие Плеяды⁴ ), зоонимии (многочисленные клички Цыган для быков черного цвета) и, конечно, антропонимии, где этот материал встречается наиболее часто. Речь идет о разных разрядах прозвищной антропонимии: индивидуальных прозвищах (Еврей - "вредные были предки у него" ⁵ [Арх]; Татарин - "Дед энтот трубку изо рта не выпускал, вот и прозвали Татарином" [Арх]; Чуваш - "сам-то русский, а глаза маленькие" [Арх]); семейных прозвищах (Мордовцы - "все на роду у них были росточком маленьким" [Влг]; Английцы - "жили шибко хорошо" [Киров]); коллективно-территориальных прозвищах (Турки, жители д. Яреньга - "они, как турки: слушают, слушают, а ничего не понимают" [Арх]; Японцы, жители д. Митинская - "митинских подергивают японцы: они народ не артельный, совместно не любят, один другого убегают" [Арх]; Американцы, жители д. Дьяково - "они таки чуваши были дикие, они другого приходу были, идут - не здороваются" [Костр]; Киргизы, жители д. Бор - "бойкие все были, драчуны были, потому киргизы" [Влг]). Особо популярны отэтнонимические образования как раз среди коллективно-территориальных прозвищ (представляющих собой наименования жителей какого-либо населенного пункта или региона, не связанные с соответствующим топонимом и выполняющие характеризующую функцию [Попова 2000, 107]) - и это вполне объяснимо, поскольку объект номинации в данном случае выбирается не из своего социума (как это имело место в случае с индивидуальными и семейными прозвищами), а из соседнего. При конструировании образов территориальных соседей в сознании носителей традиционной культуры весьма ощутима организующая роль оппозиции "свое - чужое": люди, проживающие в соседней местности, занимают промежуточное положение между своим социумом и чужаками, инородцами, однако ближе к последним (в наибольшей степени это актуально для территорий с этнически неоднородным населением). Таким образом, образы соседей, воспринимаемых скорее как "чужие", чем как "свои", вполне органично могут быть "оязыковлены" путем переноса названия "большого" этноса (макроэтнонима) на микроуровень; не случайно А.Ф. Журавлев для обозначения такого феномена, как коллективно-территориальные прозвища, использует термин микроэтнонимы [Журавлев 1995].

При использовании ономастического материала для воссоздания системы представлений о чужом этносе следует учитывать показания метаязыкового сознания носителей ономастикона (ср. приведенные выше мотивационные контексты). Конечно, они могут отражать не первоначальный номинативный признак, а какой-то вторичный мотив, однако это не суть важно: в любом случае мотивировка содержит некоторый фрагмент ментального образа инородца, существующий в сознании носителя языка. Мотивировка, которая является вторичной для какого-то одного ономастического факта, может стать первичной для другого. В то же время необходимо помнить, что ономастический факт имеет менее отработанную и выкристаллизовавшуюся, а также более "слабую" и ситуативно зависимую семантику, нежели апеллятивный, поэтому мотивировки онимов могут казаться случайными, отражающими далеко не сущностные характеристики, ср.: Румынцы, жители д. Кряж - "нет у них реки, так поэтому. Мы румынцев-то не любили" [Влг]; Португальцы, жители д. Левково - "в войну богато жили" [Арх]. Однако и в этом случае мы получаем достаточно важные сведения о способах бытования представлений об "иноплеменном мире" в сознании носителей народной культуры.

Свойство коннотаций, связанное с их повторяемостью, значимостью для всего языкового коллектива, позволяет считать их одним из носителей концептуальной информации в языке. Коннотации слова могут "материализоваться" в переносных значениях, производных словах, фразеологических единицах, определенных типах синтаксических конструкций, в семантических областях действия одних единиц относительно других.

Известно, какую большую коннотативную нагрузку могут нести названия национальностей. Коннотации, присущие определенным этнонимам, называются этноконнотациями. Таким образом, ОД представляют собой случаи языкового проявления этноконнотаций, зафиксированные в словарях. К ним относятся: 1) переносные значения (например, мериканец 'изобретательный, изворотливый человек' [СРНГ 18, 118], грек 'невоздержанный в употреблении вина человек' [СРНГ 7, 131], еврейка 'о сердитом, раздражительном человеке' [СПГ 1, 243], аглицкий "яркий, с цветным узором" 'о ткани, изделии из нее' [Арх ], французский "магазинный" [Алт. сл. II-4, 190]); 2) закрепленные во фразеологизмах метафоры и сравнения (китайская грамота 'непонятные письмена' [ССРЛЯ ], цыганский пот 'озноб' [CСРЛЯ 10, 584] ); 3) производные слова с идиоматическим значением (цыганить 'вымогать, попрошайничать' [Даль IV, 75; ССРЛЯ 14, 73], латышала 'картавящий человек' (обычно о детях) [СРНГ 16, 293]; 4) использование этнонима либо этнического прозвища в инвективной фразеологии (хранцуз тя огложи 'чтоб ты пропал!' [СРНГ 22, 318], ну теба к жиду! [Богораз, 51]).

Сюда же относятся все случаи подобного функционирования и ПЭ, когда последние заменяют собой собственно этнонимы и при этом получают переносное значение (иногда это варианты одного и того же фразеологизма). В таком случае можно говорить о двойном кодировании "этнической информации" - на уровне внутренней формы самих ПЭ и на уровне этноконнотаций, реализуемых в производных и фразеологически связанных значениях, которые теперь уже получает ПЭ. Например, жид 'воробей', жиди 'черти лесные', жид 'хитрый человек', хохлы 'темные мужики'; англ. Paddy - ПЭ со значением 'ирландец' - может получить и производное (переносное) значение 'ярость', 'гнев' [Partridge, 847], а в устойчивом выражении Paddys apricots (ср. Irish apricots) "абрикосы Пэдди /ирландские абрикосы" имеет фразеологически связанное значение 'картофель' [Partridge, 848].

Причины образования определенных коннотаций у этнонимов носят экстралингвистический характер: они связаны с историческим, политическим, религиозным и психологическим контекстом существования данных лексем и их референтов. Все эти экстралингвистические причины дают толчок формированию коннотаций этнонимов, которые потом могут закрепляться в них узуально, становясь семантическим ядром производных и фразеологически связанных значений. Однако внеязыковые факторы не всегда являются единственными в процессах формирования и развития этноконнотаций. В ряде случаев коннотаций могут продолжать существовать, развиваться и "детализироваться" уже вне всякой связи с внешними причинами, однажды давшими толчок к их возникновению, только под влиянием внутриязыковых факторов и в соответствии с чисто лингвистическими закономерностями.

В лексической системе языка, помимо ОД, в которых "материализуются" этноконнотации и которые представляют несомненный интерес для концептуального анализа, существует, как правило, немалое количество этнически маркированных обозначений предметов материальной культуры - словосочетаний с отэтнонимическими прилагательными, являющихся названиями товаров, предметов быта, одежды, блюд, ведущих свое происхождение из определенной страны (например, татарка 'зимняя мужская конусообразная круглой формы шапка, внизу обшитая мехом' [СРГСУ 6, 90], 'шуба на овечьем меху особого покроя', 'толстая короткая плеть' [Даль IV, 392]). Проблема анализа такого рода лексики при выявлении соответствующего фрагмента картины мира является весьма спорной. Основной аргумент "против" - то, что в таких словосочетаниях отэтнонимическое прилагательное не имеет "вторичного", фразеологически связанного значения, а лишь содержит "фиксированную этническую аллюзию", раскрывающую мотивировку выражений, а именно - ссылку на страну (культуру), из которой данный предмет был заимствован. С другой стороны, возможно обосновать и правомерность включения этнически маркированных обозначений материальной культуры в рассмотрение при выявлении фрагмента языковой картины мира, отражающего концепт "иноплеменный мир". Главным аргументом в пользу такого включения является тезис о том, что данная лексика фиксирует "языковое видение" других культур через определенные материальные предметы: заимствованных из других культур предметов быта и т. п. на самом деле всегда больше, чем названий, отражающих в языке факт такого заимствования. Поэтому в свете языковой картины мира оказывается немаловажным то, почему именно эти предметы видятся в языке как "представители" иной культуры, а не другие предметы, также, может быть, заимствованные, но не получившие соответствующего наименования.

Например, немало предметов материальной культуры было заимствовано англичанами у французов (одежда, блюда, архитектура), при этом очень часто для их обозначения адаптировалось в английском языке соответствующее французское слово. Однако в названии лишь некоторых из них подчеркивается факт их французского происхождения, например, French loaf "французский батон", French chalk ("французский мел") 'портняжный мел', Franch horn ("французский рожок") 'валторна' [М, 291] и др.

Таким образом, языковой портрет того или иного этноса ("инородца") может быть смоделирован как определенная совокупность черт и характеристик (мотивов), выводимых на основе концептуального анализа всей обнаруживаемой в языке "отэтнонимической" лексике, связанной с данным этносом.

Понятно, что выводимый из системы языка образ конкретного Homo Ethnicus является заведомо искаженным - в силу действия закономерностей кросс-культурной психологии, а также благодаря различным языковым факторам.

Для того, чтобы иметь возможность сопоставлять языковые портреты между собой, мы предлагаем соотносить выделяемые мотивы с некой общей схемой рассмотрения языкового образа человека, в которой должны быть заранее учтены принципиально возможные аспекты такого отражения. В качестве такой единой "системы координат", в которой можно было бы сопоставить различные портреты, мы предлагаем следующий набор идеограмм, представляющих, на наш взгляд, возможные аспектные отражения "человека этнического".

"Отобъектные" характеристики: происхождение этнической группы; речевые характеристики; место обитания; биологические характеристики (например, внешность, физические данные, сексуальная сфера); менталитет (психика: черты характера, привычки; интеллект; убеждения, религиозность); социальные характеристики (экономическая сфера: например, бедность/богатство, род занятий, быт); отношение к окружающим: например, "гостеприимство", "скупость", "хитрость"); влияние на другие культуры.

"Отсубъектные" характеристики - общие эмоционально-оценочные характеристики типа "непонятный", "неправильный", "ненастоящий", "общая негативная оценка" и т.д.

Данная лексика конкретного языка в своей совокупности является источником информации о фрагменте соответствующей языковой картины мира, в котором нашли отражение концепты "инородец" и "иноплеменный мир". Фрагмент языковой картины мира, о котором идет речь, есть отражение в языке "наивной мифологии", описывающей свойства и особенности отдельных "инородцев". Подобное исследование, по определению, не может иметь отношение к "этнической реальности" как таковой, а лишь описывает реальность языковую.

Итак, на основе концептуального анализа соответствующих ВЭ и ОД получаем следующий образ "ирландца" в английской языковой картине мира.

"Его зовут обычно Патрик либо Майкл. Обитает он где-то в болотистой местности. Он, как все ирландцы, черноглаз, а у его жены толстые ноги. Он гневен и агрессивен, глуп и неотесан, а по отношению к окружающим - нечестен и нагл, хотя гостеприимен крайне (и это его единственное положительное качество!). В нем проглядывает "сексуальный монстр". Он беден, быт его примитивен. По роду занятий так или иначе связан с полицией: он либо сотрудник полиции, либо ее "клиент". В то же время он весьма религиозен, исправно соблюдает пост. Ирландцы едят тушеную баранину с луком и картофелем, пьют свое особое виски, которое добавляют даже в кофе вместе со сливками, а по праздникам танцуют знаменитую ирландскую джигу.

А вообще, ирландцев трудно понять - все у них не так, как должно быть у нормального человека, все у них какое-то "ненастоящее", шиворот-навыворот!"

Продуктивным является сопоставительный анализ портретов - выводимых как из разных языков, так и из различных подъязыков (жаргон - народные говоры - общенародный язык).

В качестве примера приведем сопоставительный анализ портрета цыгана в русском и английском языках.

Если говорить о конкретных чертах русского и английского портретов "цыгана", то в обоих языках наблюдается скорее больше сходства, чем различий. Сходства проявляются в общих мотивах, выводимых в обоих языках. Отличия же сводятся к тому, что в одном портрете обнаруживаем черты, которых не находим в другом. Однако при этом оба портрета в своих конкретных чертах не противоречат друг другу, а, скорее, оказываются взаимно дополняющими.

Что касается социальных характеристик портретов, наиболее широко и определенно представлены в обоих языках мотивы "скитальчество" (цыганская жизнь, цыганская натура, цыганствовать и др. [ССРЛЯ 17, 725-726]; gipsy как глагол со значением 'скитаться и жить подобно цыганам' [OED VII, 524; WNWD, 603] и "обман", "плутовство", "воровство" (цыган 'обманщик, плут, барышник, перекупщик' [Даль IV, 575] и gipsy почти с таким же значением, а также gipsy away 'стащить, украсть' [OED VII, 524], gip 'обманывать или отнимать посредством мошенничества; надувать, жульничать' и gipper 'тот, кто этим занимается' [R, 854]; в обоих языках данный этноним употребляется в качестве клички по отношению к "хитрой, лживой, непостоянной женщине" [ЛК ТЭ; OED VII, 524]).

Как в русском, так и в английском есть немалое количество связанных с данным этнонимом названий сорных и диких растений, что возможно интерпретировать как некую обобщающую черту в социальном аспекте портрете, а именно - метафорическое выражение идеи "неокультуренности" и даже "контркультуры".

К лексемам, отражающим языковое видение образа жизни "цыгана", по-видимому, относятся в обоих языках и отэтнонимические названия приспособлений, орудий труда с общей для всех них чертой, которую можно было бы обозначить как "импровизированность", "транспортабельность" и "примитивность": gipsy table 'легкий круглый стол, в основании которого находятся три скрещенные палки'; gipsy winch "цыганская лебедка" 'небольшая лебедка, состоящая из барабана, храповика и собачки и прикрепляемая к столбу' [OED VII, 524], цыганка 'рычаг, связывающий подножку самопрялки с осью колеса' [СРГА IV, 203] (ср. польск. cyganek 'складной ножик' [Warsz. I, 358], блр. цыганок 'то же' [Бялькевiч, 483], польск. cyganka 'почтовая бричка' [Warsz. I, 358]). Схожий мотив - "импровизированный", "сделанный на скорую руку" - присутствует и в названии цыганка 'блюдо из вареного картофеля с конопляным маслом' [СРГНО, 577].

Однако каждый из языков добавляет и свои специфические черты к социальному портрету "цыгана". В первую очередь это касается аспекта "экономическая деятельность". В русском языке это "покупка, продажа и обмен лошадей" (цыганить (лошадьми) - "барышничать, менять, покупать и продавать, не без плутовства" У цыгана не купи лошади, у попа не бери дочери [Даль IV, 575]. Правда, "лошадиная" тема присутствует и в английском языке в деривате gyp (также gypsy) 'владелец беговых лошадей, также выступающий в качестве тренера и жокея' [R, 854].

Русский "цыган" занимается также "вымогательством" и "попрошайничеством" (цыганить, выцыганить [Даль IV, 575; ССРЛЯ 14, 723]. В английском языке gipsy's warning ('предупреждение цыганки') со значением "загадочное и зловещее предупреждение" запечатлен факт занятия цыган "гаданием" (кстати, оно используется и в рифмованном сленге со значением "morning" 'утро' [Partridge, 466]). В английском языке gipsy ассоциируется с "нелицензированной и независимой (от каких-либо объединений) индивидуальной трудовой деятельностью", ср., например, gypsy plumber 'цыганский сантехник', gypsy cab 'цыганское такси' [WNWD, 603], gipsy 'водитель грузовика, работающий независимо/незаконно, не имея постоянного маршрута и пункта приписки' [WNID, 1015; OED VII, 524] (в последнем примере, безусловно, присутствует мотив "скитальчества"). Говоря об отражении особенностей повседневной жизни "цыгана", следует отметить английский мотив "жизнь (и связанные с ней функции) вне дома, на открытом воздухе" (устойчивые выражения gipsy breakfast /dinner /party для обозначения соответствующих трапез на открытом воздухе, глагол gipsy 'устраивать пикники' [OED VII, 524], а также gipsy's ginger ("цыганское рыжее") 'человеческие экскременты на улице' [Partridge, 466].

В том и другом языке имеется несколько устойчивых словосочетаний, обозначающих ассоциируемые с "цыганами" предметы материальной культуры (цыганская иголка [СРГП, 319], цыганские сани [ЛК ТЭ], gipsy-bonnet 'цыганский капор', gipsy ring 'цыганское кольцо' [OED VII, 524], употребление эпитета цыганский по отношению к яркой одежде с крупными деталями [ССРЛЯ 17, 725]). Любопытно отметить, что в словарных описаниях всех этих предметов в обоих языках присутствует сема большого размера.

Биологические характеристики (внешность, физические данные) и менталитет представлены в русском портрете гораздо более детально, чем в английском⁶ .

Что касается внешности, то из английского языка мы узнаем лишь то, что "цыган" смугл (gipsy как "игривое обращение к женщине, особенно если она смугла" [Partridge, 465], а также как обозначение особого оттенка коричневого цвета [WNID, 1015]). В русском же портрете к этому добавляются еще и черные волосы, "черные, как смоль" глаза, подвижное лицо [CCРЛЯ 17, 724]. Кроме того, русский язык запечатлел еще одну специфическую черту - "выносливость по отношению к морозам": цыганский пот (прошибает) 'озноб, дрожь от холода, ощущение холода' [CCРЛЯ 10, 1584], Цыган с рождества шубу продает - "поговорка, означающая, что цыган привык легко переносить холод" [СибФр, 200] (ср. отражение этого мотива в других славянских языках: укр. циганьске тепло 'мороз', чеш. ciganska rosa 'сильный мороз', 'иней', 'утренний или вечерний заморозок осенью или весной', болг. цигански сняг 'первый снег' [Кондратенко, 101]).

То же самое и с характеристикой менталитета и черт характера. "Цыган" английского языка лишь артистичен и "богемен": любить петь и танцевать (Gypsy 'танцор /танцовщица в массовых сценах в музыкальных шоу' [WNWD, 603]), "дружит с музами" (сленговое название Британской Ассоциации литераторов Gipsies of Science [Partridge, 465]).

Кроме того, что русский "цыган" также любит петь и танцевать, он еще и весельчак ('шутник, весельчак, танцор' [СРГЗ, 448], цыганить 'шутить, острить, плясать, балагурить' [СРГЗ, 448], а также 'звать, приглашать' [Алт. сл. IV, 203]). Более того, в русском портрете имеются такие черты, как 'пересмешничество, передразнивание, склонность дурачить и подымать на смех' [Даль IV, 575]. В отличие от английского языка, в русском имеются и негативные характеристики менталитета и черт характера цыгана (цыганство 'бестолковщина, безалаберность', цыганщина 'страстность, диковатость' [CCРЛЯ 17, 726-727]).

У рассматриваемого отэтнонимического прилагательного в составе ряда названий растений, животных, предметов обихода в обоих языках с достаточной определенностью просматривается значение "дешевый заменитель, эрзац-продукт". Так, в русских диалектах есть цыганское мыло 'травянистое растение' (c мотивировкой цыгане им умываются), цыганская пудра /табак /дым 'перезрелый гриб-дождевик' [ЛК ТЭ], цыганские кораллы 'продолговатые бусы коричневого цвета' [СРГНО, 577], а в английском имеются словосочетания, переводимые дословно как "цыганские сельдь, лук, свинья/свинина" и обозначающие соответственно 'сардины', 'дикий чеснок', 'еж/мясо ежа', а также выражение "цыганское золото" со значением 'отражение огня на посуде из драгоценных металлов' [OED VII, 524].

В приведенных выше лексемах заключены так называемые отсубъектные характеристики "цыгана", являющиеся отражением не самого объекта - представителя данного этноса - а, скорее, отношения к нему и оценки данного объекта со стороны "отражающих" языков. Оценка эта выражается понятиями "поддельный", "дешевый", "ложный", "ненастоящий" ⁷ . Кроме того, следует отметить, что во всех этих примерах реализуется весьма распространенная в обоих языках модель номинации, которую можно рассмотреть следующей схемой: относительное прилагательное + "предмет настоящий" Ю "предмет ненастоящий, непригодный, либо более дешевый и примитивный, лишь чем-то напоминающий предмет настоящий". Здесь относительное прилагательное может реализовывать: 1) аллюзию на представителей определенных чужих народов (как в вышеприведенных случаях или, например, в Scotch coffee "шотландский кофе" 'горячая вода, приправленная жженым печеньем' [Partridge, 1021], Dutch gold "голландское золото" 'сплав меди и цинка - дешевая имитация золотого покрытия' [М, 229]); 2) аллюзию на определенных животных (волчья ягода 'растение с несъедобными, ядовитыми ягодами'; horse radish "лошадиная редиска" 'хрен' [М, 345] и т.п.).

Любопытным в обоих языковых портретах (хотя и представленным единичными лексемами) является мотив, который можно было бы определить как "влияние на другую культуру". В русском языке этот мотив прочитывается в слове цыганщина 'стиль русских романсов и их исполнения, созданный в подражание цыганским мелодиям и цыганской манере исполнения' [ССРЛЯ 17, 726], а в английском - в устойчивом словосочетании Romany rye "цыганский господин" 'человек, сам не являющийся цыганом по происхождению, но общающийся с цыганами, говорящий на их языке и т.д.' [WNWD, 1165; Partridge, 986].

Английский и русский портреты сближает и полностью отсутствующая в них характеристика "место обитания", что объясняется реалиями существования объекта отображения (ср., например, данную характеристику в английских языковых портретах "ирландца" - "обитатель болотистых местностей", "еврея" - "житель определенных кварталов города").

В отличие от русского языка, английский язык добавляет еще и речевую характеристику к портрету "цыгана" - в его лексическую систему вошли вторичные (прозвищные) этнонимы, образованные от одного из самоназваний данного этноса (Romany [WNWD, 1165]), а также от слова из его языка (rye, от цыганского rei 'господин').

Наконец, в английском языке на уровне этимологии собственно этнонима закрепилось ложное представление жителей Англии XVI века (периода, когда там появились цыгане) о египетском происхождении этого этноса [OED VII, 524] (gypsy < gypcient < кратк. от среднеанглийского Egipcien 'египетский, египтянин' [WNWD, 603]).

При этом, что очень важно, этимологическая связь этнонима с Египтом является, по всей видимости, весьма ощутимой для носителей языка, о чем свидетельствует его употребление одновременно в двух значениях ('цыганский' и 'египетский') как в литературе (например, W. Shakespeare "Antony and Cleopatra", IV), так и в сленге разных периодов (gipsy, gippo, gippy в значении как 'цыган', так и 'египетский солдат', 'египетская сигарета' [Partridge, 465]. Это, в свою очередь, наводит на мысль об "информативности" внутренней формы данного этнонима для носителей английского языка, ее способности задавать концепцию в языковой картине мира относительно происхождения соответствующего "инородца" (в данном случае, понятно, неадекватную реальности) ⁸ .

Итак, несмотря на сходства и взаимную непротиворечивость обоих портретов, заметны и их глубинные различия.

Во-первых, в русском языке сильнее тенденция обобщать ассоциации, связанные с "цыганами" - через этноним или его дериват обозначается целое понятие (например, "веселье", "плутовство", "диковатость" вообще); другими словами, отэтнонимические дериваты наделяются широкой обобщающей семантикой. В то же время в английском языке "цыганские" ассоциации часто используются лишь для характеристики весьма конкретных реалий, существующих в англоязычных сообществах. Так, этнонимом (или его производным), как было показано выше, обозначают здесь не "склонность петь и танцевать" вообще, а "танцора в массовых сценах музыкального шоу", не "независимость" вообще, а именно "нелицензированную индивидуальную трудовую деятельность" представителей определенных профессий, не "жизнь вне дома" как явление, а лишь, в частности, "трапезы на открытом воздухе", причем в отношении к собственной традиции пикников. Все эти случаи скорее напоминают шутливые прозвища людей, в чем-то похожих на цыган, и "игровые" названия явлений, напоминающих отдельными чертами цыганскую жизнь.

Во-вторых, в русском портрете явно больше характеристик, заключающих в себе отрицательную оценку. Кроме общих с английским негативных мотивов "обмана и плутовства", "неокультуренности", в русском "цыгане" присутствуют "пересмешничество", "бестолковость", "безалаберность", "диковатость", а также общая негативная характеристика - образ "незваного гостя", "нежелательного элемента" (цыган, цыганенок 'таракан' [Даль IV, 575; ЛК ТЭ]).

В-третьих, в английском языке отразилась идея неоднородности цыганского этноса, обусловленная фактом обитания его в различных странах: в общие словари вошли названия венгерских (tzigane [WNWD , 1447]) и итальянских цыган (zingaro [R, 2211]). В русской же языковой картине мира данный этнос предстает как "единый и одинаковый повсюду". Если вспомнить, что в английском портрете дается еще и "версия" происхождения данного народа (пусть ложная), а также учесть детальность его социальных характеристик, то возможно охарактеризовать его - по сравнению с русским - как более "этнографический". Русский же аналог данного портрета с его тенденциями к обобщению "этнических ассоциаций", к общей негативной оценке всего "этнического образа" в целом и его абсолютизацией приближается к языковому отражению "чужака" вообще. В этом смысле русский портрет - в отличие от английского - более "мифологичен".

Английский "цыган" - это один из многих "инородцев" в данной языковой картине мира. По количеству выводимых мотивов и по экстенсивной характеристике (количеству языковых единиц, "запечатлевающих" этот образ) он уступает место "ирландцу", "голландцу", "французу", "валлийцу", "еврею". Русский же "цыган" является, по-видимому, наиболее проработанным языковым портретом. К нему по детальности и экстенсивности близки "татарин", "чудь", "немец". "Цыган" - один из немногих "инородцев" в русском языке.

Бoльшая проработанность портрета "цыгана" в русском языке и его бoльшая "мифологичность" и, с другой стороны, бoльшая "этнографичность" английского портрета вполне естественно объясняются значительными отличиями между английским и русским языковыми коллективами в плане масштабов и интенсивности кросс-культурных связей (знакомством с иными народами представителей англоязычных культур и, с другой стороны, объективно обусловленной ограниченностью "этнографического кругозора" русского обыденного сознания). В свою очередь, меньшее количество "инородцев" в русской языковой картине мира могло способствовать тому, что присущий обыденному сознанию архетип "чужой" оказался более сконцентрировано выраженным в одном из них - "цыгане".

Итак, создание ономасиологических портретов представителей тех или иных этносов является продуктивным, хоть трудоемким и методически непростым способом выявления национальных стереотипов.

Литература

Агеева - Агеева Р.А. Какого мы роду-племени? Народы России: имена и судьбы. Словарь-справочник. М., 2000.

Акчим. сл. -

Алт. сл. - Словарь русских говоров Алтая: В 4 т. Барнаул, 1993.

Березович Е.Л. Русская национальная личность в зеркале языка: В поисках объективной методики анализа // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999. С. 31-42.

Березович Е.Л., Рут М.Э. Ономасиологический портрет реалии как жанр лингвокультурологического описания // Известия Уральского государственного университета. № 17. Гуманитарные науки. Вып. 3: Филология. Екатеринбург, 2000. С. 33-38.

Богораз - Богораз В.Г. Областной словарь колымского русского наречия //Сб. ОРЯС. Спб., 1909. Т. 68, №4.

БСЖ - Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русского жаргона. СПб., 2000.

Бялькевiч - Бялькевiч I.K. Краёвы cлоўнiк усходняй Магiлёўшчыны. Мiнск, 1970.

Воробьев В.В. Теоретические и прикладные вопросы лингвокультурологии: Автореф. дис. … д-ра филол. наук /Рос. ун-т дружбы народов. М., 1996.

Д - Пословицы русского народа: Сб. В. Даля: В 3 т. М., 1994.

Даль - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955.

ДС - Миртов А.В. Донской словарь: материалы к изучению лексики донских казаков. Ростов-на-Дону, 1929.

Журавлев А.Ф. Русская "микроэтнонимия" и этническое самосознание //Этническое и языковое самосознание: Мат-лы конф.. М., 1995. С. 49-51.

Кобозева И.М. Конкретный пример лексико-семантического эксперимента: выявление стереотипов национальных характеров через анализ коннотаций этнонимов //Кобозева И.М. Лексическая семантика. М., 2000. С. 185-196.

Кондратенко - Кондратенко М. Лексика народной метеорологии: Опыт сравнительного анализа славянских и немецких наименований природных явлений. Munchen, 2000.

ЛКТЭ - Лексическая картотека топонимической экспедиции Уральского государственного университета им. А.М. Горького.

М - Мюллер В.К. Англо-русский словарь. М., 1992.

Михельсон - Михельсон М.И. Русская мысль и речь: Свое и чужое: опыт русской фразеологии: Сборник образных слов и иносказаний. В 2-х тт. М., 1994.

Никонов - Никонов В.А. Краткий топонимический словарь. М., 1956.

НОС - Новгородский областной словарь. Новгород, 1991-1995. Вып. 1-12.

ООВС - Опыт областного великорусского словаря, изданный вторым отделением императорской академии наук. СПб., 1852.

ООВС-Д - Дополнения к опыту областного великорусского словаря. СПб., 1858.

Отин - Отин Е.С. Материалы к словарю коннотаций собственных имен (буква А) //Восточноукраинский лингвистический сборник. Донецк, 2000. Вып. 6. С. 108-151.

Плунгян В.А., Рахилина Е.В. "C чисто русской аккуратностью...": (К вопросу об отражении некоторых стереотипов в языке) //Московский лингвистический журнал. М., 1996. Т. 2.

Подвысоцкий - Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1885.

Попова Ю.Б. Коллективные прозвища в системе языка //Язык. Система. Личность. Екатеринбург, 2000. С. 107-114.

ПССГ - Полный словарь сибирского говора.

СГСП - Материалы для изучения словаря говоров Северного Прикамья. Пермь, 1972.

СГСРП - Словарь говоров Соликамского района пермской области. Пермь, 1973.

СД - Славянские древности: Этнолингв. словарь: В 5 т. /Под ред. Н.И. Толстого. М., 1995-. Т. 1-.

СибФр - Словарь фразеологизмов и иных устойчивых сочетаний русских говоров Сибири. Новосибирск, 1972.

Солоник Н.В. Русский менталитет в зеркале русских пословиц: наблюдения и попытка верификации //Русский язык, культура, история: Сб. мат-лов. II науч. конф. лингвистов, литературоведов, фольклористов. Ч. 1. М., 1997.

СПГ - Словарь пермских говоров. Пермь, 1999-. Вып. 1-.

СРГЗ - Словарь русских говоров Забайкалья. Чита, 1979.

СРГНО (Нвсб) - Словарь русских говоров Новосибирской области. Новосибирск, 1979.

СРГП - Словарь русских говоров Приамурья. Москва, 1983.

СРГп - Словарь русских говоров Приуралья. М., 1993.

СРГСУ - Словарь русских говоров Среднего Урала. Свердловск, 1987.

СРГСУ-Д - Словарь русских говоров Среднего Урала: Дополнения. Екатеринбург, 1996.

СРНГ - Словарь русских народных говоров. Л., 1966-. Вып. 1-.

СРСГСО - Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р.Оби. Томск, 1967.

СРСГСП - Словарь русских старожильческих говоров Среднего Прииртышья. Томск, 1993.

СРЯ - Словарь русского языка: В 4 т. М., 1985-1988.

ССРЛЯ - Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л., 1948-1965.

Тураўскi cлоўнiк. Мiнск, 1982-1987. Т. 1-5.

Ф - Кунин А.В. Англо-русский фразеологический словарь. М., 1984.

Фасмер - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1964-1973.

ФРБЯ - Ничева К., Спасова-Михайлова С., Чолакова К. Фразеологичен речник на българския език: В 2 т. София, 1975.

ФС - Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских говоров Сибири. Новосибирск, 1972.

ФСС -Фразеологический словарь русских говоров Сибири. Новосибирск, 1983.

ФСУМ - Фразеологiчний словник украiнськоi мови: В 2 кн. Киiв, 1993.

Thorne (CS) - Thorne T. The dictionary of contemporary slang. N. Y.

CU - Morris W., Morris M. Harper dictionary of contemporary usage. 2nd ed. 1985

L - Longman dictionary of English language and culture. Harlow, Essex, England. 1992.

OED (Ox) - The Oxford English Dictionary. Second edition. Prep. by J.A. Simpson and E.S. Weiner. Oxford, 1989. Vol. I-XX.

R - Random House Unabridged Dictionary. N.Y., 1983.

Partridge (S) - Partridge E. A dictionary of slang and unconventional English: colloquialisms, catch-phrases, solecisms and catachreses, nicknames and vulgarisms. N.Y., 1988.

Shipley (WO) - Shipley J.T. Dictionary of word origins. 2nd ed.

SSJ - Slovnik slovenskeho jazyka /Ved. red. dr. St. Peciar. Br., 1959-1968. D. I-VI.

WNID (WI) - Webster's Third New International Dictionary of the English Language Unabridged. Springfield, Massachusetts, 1986.

WNWD (W) - Webster's New World Dictionary. Cleveland & N.Y., 1988.

Warsz. - Karlowicz J., Krynski A., Niedzwiedzki W. Slownik jezyka polskiego. W-wa etc., 1904-1927 (1952-1953). T. I-VIII.

Примечания

1. Методика работы с материалом не получила детального освещения в работе, однако, судя по всему, автор использовал не только контексты с этнонимом русский и его симилярами, но и более широкий круг текстовых фрагментов, содержащих "саморефлексивные" высказывания выдающихся деятелей русской культуры, а также русские народные пословицы.
2. Эксперимент, в котором участвовало 230 человек, проводился среди разных возрастных и социальных групп жителей г. Екатеринбурга (преимущественно студенчества) в 1997 г. Реакции подаются в порядке убывания частотности.
3. Псевдоэтносы являются конструктами "наивного сознания", возникшими в результате ошибочной этнической классификации. Так, в обыденном сознании существует образ "индийца" = "индейца", а любой житель Великобритании является для такого сознания "англичанином".
4. Здесь и далее ономастический материал извлечен из картотек Топонимической экспедиции Уральского университета по территории Русского Севера (Архангельская, Вологодская области), а также частично Костромской и Кировской областей. Ссылки на источник материала не приводятся, географические пометы даются на уровне области.
5. В кавычках приводятся мотивационные контексты - объяснения прозвищ носителями ономастических систем.
6. Однако авторы данной статьи не отрицают, что этот вывод может оказаться не вполне адекватным, обусловленным "субъективным словарным фактором", а именно: в английских словарях мы находим соответствующие отэтнонимические дериваты с толкованиями типа 'человек, чья внешность и привычки, как у цыгана', 'цыганский характер', 'цыганская внешность' ([OED VII, 524], [W, 603]), однако при этом нет никакой конкретизации (возможно, из соображений "политической корректности", в то время как в русских словарях толкование подобных лексем всегда достаточно конкретно.
7. Номинативные оксюмороны, основанные на этих признаках, обнаруживаются в связи с языковым портретом цыгана в разных языках, в т.ч. славянских, ср. польск. cygienska woda, cyganskie bloto 'глубокие пески' [Warsz I, 358], болг. циганско мляко 'род водки' [ФРБЯ 2, 498], укр. циганське сонце 'месяц' [ФСУМ 2, 843] и др.
8. В этом отношении небезынтересно отметить, как русское обыденное ("наивное") сознание с трудом принимает научно доказанный факт индийского происхождения цыган - вследствие явной противоречивости между "наивными" образами "цыгана" ("экстравагантность", "импульсивность") и "индийца" ("созерцательность", "сдержанность", "углубленность в себя").