<< На главную страницу

М.В. Ахметова, М.Л. Лурье

Бологое: «маленькая столица между двух столиц»

Вероятно, большинство современных жителей России знает о существовании населенного пункта Бологое и представляет, что это железнодорожная станция на середине пути из Москвы в Санкт-Петербург. Можно также с большой долей вероятности предположить, что у этого знания есть вполне определенные источники. Во-первых, герой одного из классических детских стихотворений С.Я. Маршака, «рассеянный с улицы Бассейной», думая, что едет на поезде из Ленинграда в сторону Москвы, интересуется у проходящих:

«Это что за остановка –

Бологое иль Поповка?»

Во-вторых, существует довольно известный анекдот о поручике Ржевском, герои которого ведут следующий диалог:

Наташа: Ах, как быстро ехать из Петербурга в Москву по железной дороге! Одна нога здесь, другая там!

Пьер: Как хотел бы я оказаться между этих ног!

Ржевский: Был я там, ничего интересного – дыра дырой. Бологое называется.

Наконец, третий и, по-видимому, основной источник общего представления о Бологом как о промежуточном и срединном между двумя столицами месте – заключительные строки припева из песни весьма популярного в 1980-е годы (да и поныне) ансамбля «Веселые ребята»:

Что за наваждение такое?

Я всё повторяю адрес твой:

Бологое, Бологое, Бологое –

Это где-то между Ленинградом и Москвой[1].

Нередко в текстах, обращенных к приезжим, прямо или неявно упоминаются приведенные выше песенные строк, сделавшиеся своего рода визитной карточкой Бологого и бологовца. Приведем начало беседы одного из авторов настоящей статьи с продавщицей (запись ведется скрыто)[2]:

[Мы на самом деле впервые в Бологое приехали. А проезжали его сто раз в жизни].

«Это где-то между Ленинградом и Москвой».

[А эту песню здесь, наверное, все знают?]

Наверное. Мы, как бологовцы, гордимся ей.

Одна из экскурсий по экспозиции Бологовского городского музея, проведенных для участников экспедиции, открывалась следующими словами:

«Бологое. «Бологое между Ленинградом и Москвой» – да, есть такая популярная песня. Между двумя столицами. Центральный железнодорожный узел».

Суждения и устные рассказы, записанные от жителей Бологого, фрагменты стихотворений местных авторов, тексты краеведческих очерков и буклетов позволяют увидеть, что стереотипы самопрезентации базируются на той же основной позиции: положение города на середине железнодорожного пути между Москвой и Ленинградом/Петербургом. «Меж двух столиц», «Бологое – город на железной дороге»[3] – типичные названия краеведческих изданий последнего десятилетия. Текст брошюры, выпущенной к 500-летию города, начинается следующим пассажем: «Октябрьская магистраль. Поезда, поезда, поезда… Товарные и пассажирские, почтовые и скорые с поэтическими названиями «Красная стрела», «Северная Пальмира», «Юность». На отдельных участках пути между Москвой и Санкт-Петербургом они мчатся со скоростью 200 км в час. <...> Мелькают названия станций и полустанков. А вот и середина пути – большая узловая станция Бологое, к которой вплотную примыкает город того же названия»[4].

Однако если пойти дальше случаев простой констатации и проследить, каким образом интерпретируется описанная выше ключевая для «образа города» модель, то мы увидим, что направления этой интерпретации разнообразны и при этом вполне созвучны устойчивым для русской культуры мотивам (само)описания провинциальных локусов.

1. Между столицами: граница

Периферия, промежуточное пространство наделяется в культуре качеством «недоосвоенности»[5], а значит, она потенциально может принять влияние как одной, так и другой зоны, между которыми она расположена. Положение Бологого посередине между Петербургом и Москвой обусловило его специфический «пограничный» статус в культурной географии. Многочисленные тексты, в основном иронического характера, приписывают Бологому значение переходного пространства, в котором смешиваются или соседствуют знаки «московского» и «питерского». Основным, наиболее регулярным и устойчивым выражением идеи межстоличной рубежности Бологого являются распространенные как в устном, так и в сетевом фольклоре шутки, обыгрывающие различия московской и петербургской речи на уровне лексических экземплификативов, которые сделались в последнее время популярным предметом обсуждения в молодежной среде. Наиболее распространена шутка о том, что посередине Бологого есть место, где бордюр плавно переходит в поребрик.

Другая группа текстов изображает Бологое как своего рода нейтральную зону, где встречаются представители двух столиц. В 1970-е – 1980-е годы ходили слухи, что писатели братья Стругацкие, один из которых в то время живет в Москве, а другой в Ленинграде, встречаются для работы над своими книгами в Бологом[6]. В 2004 г. участники интернет-форума «Infon.ru», среди которых есть и москвичи, и петербуржцы, обсуждают идею встретиться в Бологом[7]. В тексте, повествующем о разделе сфер издательского влияния между представителями питерской и московской контркультуры (и, очевидно, носящем пародийный характер), конкурирующие стороны подписывают «меморандум» в том же самом городе, обозначенном как «нейтральный»[8].

Жители Бологого тоже осознают пограничность местоположения города. Это отражается, во-первых, в миграционном тексте[9], во-вторых – в стратегиях самоидентификации. В разговорах о двух столицах обычно подчеркивается большее тяготение Бологого к Петербургу. Именно в Ленинград/Петербург, по их собственным словам, обычно уезжали и уезжают на заработки и на учебу жители Бологого, тогда как по московскому направлению в поисках работы редко отправляются дальше областного центра – Твери. Кстати, маргинальность Бологого по отношению к столичным мегаполисам соотносится с двойственностью его областной самоидентификации: исторически село Бологое относилось к Валдайскому уезду Новгородской губернии, а впоследствии, уже в качестве города, Бологое стало центром самостоятельного района Калининской (Тверской) области.

В разговорах о достоинствах центральных городов предпочтение отдается чаще северной столице. Семиотически маркированным в этом контексте оказывается то, что расстояние от Бологого до Петербурга на несколько километров меньше, чем до Москвы: пространственные и аксиологические характеристики накладываются одна на другую. На наш вопрос, к какой из столиц ближе Бологое, одна из жительниц города ответила, что, скорее, к Петербургу, за чем последовал долгий монолог на тему, чем Петербург лучше Москвы, при этом центральным аргументом было обилие в северной столице музеев и общая «культурность».

Другая рассказчица сравнивает Петербург и Бологое, используя знаковый критерий бытовой «культурности» – способность подробно и любезно объяснить дорогу приезжему:

И в Ленинграде есть люди, чё ни спросишь, они объяснят. Чего не скажешь. Это и у нас всякий бывает. Объяснят и покажут и расскажут, и у нас также. Ну, не знаю, если когда чё спрашиваю, мне всегда всё объясняют[10].

В обиходном речевом репертуаре бологовцев существует целый набор шутливых формул, обыгрывающих связь с обеими столицами, в частности рисующих образ города на меже, разделяющей петербургскую и московскую территории:

У меня приятель <...> Володя Карпенко. Ну вот, с хохлацкой фамилией живет посреди России [ниже мы подробнее поговорим о мотиве центральности в бологовском мифе. – М.А., М.Л.]. <...> Он как-то разговаривал – то ли узбек, то ли таджик, гастарбайтер какой-то. <...> И он ему плел байки. «А где ты живешь?» – «А вот в городе Бологое». – «А что это за город?» – «А вот, – говорит, – город как раз вот посередине как раз между Москвой и Питером. Вот у меня, – говорит, – дом в центре города и так вот я на крышу залезу. Я посмотрю, – говорит, – вот влево, там пригороды Петербурга видно. Я, – говорит, – посмотрю направо – там пригороды Москвы видно. Вот так вот, в таком месте живу»[11].

Ощущение рубежности, переходности своего пространства вообще свойственно провинциальному мировосприятию. В этом смысле Бологое, как город между двумя столицами, известный, в частности, тем, что в нем одновременно останавливаются поезда из Москвы и из Петербурга, оказывается как бы идеальным провинциальным локусом.

2. Между столицами: глубинка

Равноудаленность от двух центров может осмысляться как максимально возможная удаленность от каждого из них (по формуле «дальше середины в лес не зайдешь»). Таким образом, местоположение позволяет представлять город, а тем более «станцию» Бологое провинциальной глубинкой – со всеми возможными позитивными и негативными коннотациями соответствующего концепта.

Этот нюанс, кстати, также учтен авторами песни о Бологом: неопределенное местоимение «где-то» создает дополнительный ритмико-мелодический изгиб завершающей строки и, хотя пропевается заметно тише остальных слов, не может остаться неуслышанным.

Во «внешних» текстах о Бологом глубинка может обернуться дырой, приобретая непристойные смыслы – собственно, это и обыгрывается в пересказанном выше известном анекдоте про поручика Ржевского.

Не случайно именно Бологое становится прототипом станции с нарочито неблагозвучным названием Волобое, на которой вели политические споры Хрюн и Степан – герои прекратившей свое существование передачи «Красная стрела» (по названию фирменного скорого поезда, курсирующего между Москвой и Петербургом). Локус, географически и топонимически ассоциирующийся со знаменитой провинциальной «дырой» между двумя столицами, оказывается наиболее подходящим для воплощения геоадминистративной модели целой страны[12]. При этом сами бологовцы без труда и, вероятно, не без доли гордости опознают в Волобое родной город:

Вот показывали – Хрюша да этот... Поезда-то показывают, ой, как передача эта, не знаю, щас есть или нет, по телевизору-то.

[Это «Красная стрела»?]

Да, «Красная стрела». Там вот показывают действительно наше вот Бологое. Вот там и считай всё – также переходное [переходной мост через железнодорожные пути. – М.А., М.Л.], такой как в мультике сделано, ну вот считай как наше переходное, там какой-то туннель, вот это всё как будто бы... с той стороны особенно если показывают – ну похоже вообще.

[И что, там прямо говорится, что это Бологое?]

Нет, там нет, там что-то по-другому маленько написано это. Но тоже звучит так же[13].

Мерцание значений серединности/удаленности по отношению к столицам определяет и самовосприятие некоторых бологовцев как жителей глубинки. Так, суждение «мы же как на середине между Ленинградом и Москвой» приводится жительницей Бологого в качестве оправдания тому, что до города не доходят петербургские и московские музыкальные новинки[14].

Мотив захолустности города в суждениях жителей, по-видимому, поддерживается и представлением о типичности его судьбы для городов российской провинции. В связи с этим особенно показательно, что в цитируемом ниже тексте, как и в случае с Волобое, Бологое представлено локусом, репрезентативным в масштабах страны:

Захолустный городишко. Это раньше мало-мальски процветало, а теперь отделение Октябрьской дороги закрыли и всё. На глазах гибнет городишко.

[А когда Бологое процветало?]

В мою бытность оно никогда не процветало, как и вся Россия[15].

Наконец, Бологое как типичный провинциальный город может репрезентировать всю страну как огромную провинцию, в то же время противопоставляясь столицам, даже в речи официального лица. Генеральный директор ОАО «Тверьоблгаз», обращаясь с поздравительной речью к руководству и жителям Бологого на праздновании дня города в 2005 г., произнес: «У нас Россия вся состоит... это не Москва и не Питер, конечно. Это состоит из таких городов, как ваш».

Переживший периоды процветания в предреволюционную и позднесоветскую эпохи, город после перестройки перестал быть «крупным железнодорожным узлом» в результате приватизации железной дороги и перевода управления в другое место (Вышний Волочек или Москву – по разным версиям) – таково мнение многих пожилых бологовцев: «Теперь не узел, непонятно что Бологое»[16].

Представление о глубинке и захолустье включает в себя и мотив пространственной удаленности, отграниченности от крупных городов и/или путей сообщения. Город, находящийся на крупной железнодорожной магистрали, едва ли может представляться затерянным, погруженным в природное пространство и отгороженным от культурного. Однако это отчасти компенсируется одной из постоянных характеристик здешнего ландшафта: Бологое окружено болотами. Образ болот позволяет представить окружающую Бологое местность – и, метонимически, сам город, дающий этой местности имя, – как глухое, опасное, буквально «гиблое» место. Это особенно хорошо заметно в рассказах о произошедшей в 1988 г. близ Бологого железнодорожной катастрофе, в которых постоянно возникают упоминание болота: «Там болото, большое болото. Такое место низкое. Болотистое. Вот здесь вот произошла эта катастрофа <...> Даже это, мы доставали из этого болота людей. Трупы. Погибших. Много погибло людей, много <...>»[17];«Не знаю там, правда или нет, по слухам-то, в общем, говорят, что там один вагон так и не достали. Вот с людьми он, со всем так и ушел там. Жуткое место там вообще, там топь везде и не подъехать никак»[18].

Позитивные коннотации Бологого как глубинки весьма традиционны для апологии провинции[19] и связываются, во-первых, с сохранившимися лишь в провинции размеренностью жизни, патриархальным укладом, истинной духовностью и т.п., ср.: «…Но как добрая неистребимая привычка, как дань ушедшей патриархальности осталась еще такая «прошлая», тихая и неспешная жизнь во многих домах бологовских обывателей»[20]. Во-вторых, удаленность города от крупных центров урбанизации позволяет ему сохранять связь с природой, оставаться как бы частью прекрасного валдайского ландшафта. Наиболее регулярная реализация этого мотива связана с образом озера и «озерного края»: город располагается вокруг живописного Бологовского озера, поэтому «городом озерной тишины можно назвать Бологое. Озеро – его душа, его легенды и его история»[21]. Обилием в округе озер обычно мотивируется особая привлекательность здешних мест (очень распространенный мотив в экскурсионных, краеведческих и, шире, презентивных текстах) и, соответственно, обилие известных имен, связываемых с Бологим: «Александров вот, руководитель военного ансамбля, он здесь, в Бологое жил. Напротив здесь, вот. Дальше, здесь очень такие крупные ученые были. Рерих был <...>. Вообще, Бологое – оно славится. Здесь прекрасные места, очень много… знаете, как говорят, – природа сама привела их сюда. Здесь, если на озера вам поехать, одно, второе, третье, четвертое. В нашем Бологовском районе пять огромных озер. Только вот здесь. Вот, это место привлекало всех[22]».

Природное богатство бологовского края делает его привлекательнее и предпочтительнее обеих столиц:

Мне б по ягоды, и не надобно

Мне ни Питера, ни Москвы,

Отдыхать поеду на Кафтино,

На Платищенку по грибы.

Мне и с тополем и с осинкою

Есть о чем поговорить,

Бологое, край мой синий,

Как тебя мне не любить![23]

Образ города не отделяется от образа окружающего его природного пространства, элементы второго по умолчанию встраиваются в первый и так или иначе подверстываются к его провинциальным, «глубиночным» коннотациям. Показательно, что две наиболее распространенные этимологические версии напрямую связывают название города с двумя обозначенными выше полюсами природно-ландшафтной обусловленности образа Бологого как глубинки/захолустья – благолепие местной природы и, наоборот, гиблость здешних мест. Приедем два фрагмента из разговоров с жителями Бологого:

[А слово "Бологое" откуда произошло?]

Вы знаете, я вам точно не могу сказать, но как-то я ехал на экскурсию, мы ехали, на экскурсию. И нам экскурсовод сказал, что никто не может твердо сказать, от какого слова: то ли "благое" – хорошее место, то ли Бологое от болотного места, у нас тут кругом болота. Кругом болота. Дак вот, здесь вот одно из них – "болотное место" или "хорошее, благое место"[24];

Есть два значения названия. Первое – не Бологое было, а Благое. И Благое. Первое оттого, что благополучное, хорошее, доброе место. Благие намерения, благое. А второе «благое» – это дурное место, оттого, что в топких местах там погибали коровы, люди тонули[25].

3. Между столицами: центр

Наконец, располагаясь посередине между двумя столицами, город оказывается как бы в абсолютном центре административной карты страны. Эта идея в том или ином контексте звучит в рассуждениях жителей города, в стихах о Бологом, в краеведческих изданиях и т.д., причем положение города между столицами обычно интерпретируется вкупе с его статусом железнодорожного центра. В стихотворении бологовской поэтессы О. Марковой узел-Бологое «связывает» железные дороги всей страны:

Между Петербургом и Москвою

Есть на карте старый городок-

С песенным названьем – Бологое,

Узел ста путей и ста тревог!

Со Всея Святой Руси сюда –

Едут-мчатся чудо-поезда…[26]

В связи с той же железнодорожной топикой представление о Бологом-центре естественно приводит к появлению образа «сердца страны» как логического развития метафорического значения слова «артерия» -- ‘путь сообщения, имеющий важное значение для страны’[27]. Этот образ, в свою очередь, поддерживается прежде всего сюжетом героической деятельности бологовских железнодорожников в годы Великой Отечественной войны, когда город, именно в силу своего стратегического значения для снабжения фронтов и, в частности, для обороны Москвы, подвергался массированным бомбардировкам. Приведем отрывок из стихотворения, посвященного бологовскому подвигу:

<...> Между Ленинградом и Москвою

Прервано движенье на пути,

Но как сердце бьется Бологое

Ни на шаг не может отойти.

И тогда решили уничтожить

Сердце то, послав воздушный смерч,

И бомбили асы из Люфтваффе,

Тоннами послав на землю смерть.

Улетали, сделав дело злое,

И писали рапорты в Берлин,

Что разгромлен узел Бологое,

И живым не встанет не один.

Но еще не смолкли взрывов звуки,

И еще не села наземь пыль,

Как сквозь эти ужасы и муки,

Встала жизнь, как сказочная быль.

Встала жизнь в лице простых рабочих,

Встали женщины, мужчины, старики,

Встали, взяв в израненные руки

Шпалы, рельсы, ломы, молотки.

Шли они голодные, худые,

Как на бой, на подвиг ратный шли,

Клали шпалы, рельсы боевые,

Чтобы поезда по ним пошли. <...>[28]

В приведенном отрывке речь идет о событиях середины марта 1943 г., когда проводилась специальная операция по уничтожению железнодорожного узла Бологое, в ходе которой за 11 суток было сброшено более 1800 бомб (больше половины от общего числа упавших на город бомб за весь период бомбардировок с июля 1941 г. по февраль 1944 г.). Тогда же было перехвачено и неявно упоминаемое в цитируемых строках сообщение в Берлин, в котором сообщалось о полной ликвидации станций Бологое и Медведево. Стихотворение рисует вполне конкретные реалии, в нем нет ничего фактически неверного или случайного. Не очень понятным в контексте описываемых событий остается лишь указание «Между Ленинградом и Москвою // Прервано движенье на пути», и это делает еще более очевидным истинное назначение этих строчек: именно они, напоминая о местонахождении Бологого, мотивируют появляющуюся далее метафоризацию его как «сердца».

По рассказам, в период, когда столице всерьез угрожал враг, Бологое временно взяло на себя информационного центра страны, обеспечивающего все ее население сведениями о ходе войны:

Вот это я не знаю, слухи это или нет, я знаю, что одно время здесь у нас Левитан водил, то есть вёл сводки Совинформбюро, вот, особенно когда к Москве немец шел. Говорят, что у нас на Красной Горке есть такой вот дом, он и сейчас сохранился, там, по-моему, было детское отделение, сейчас психиатрическое отделение, лечат алкоголиков, каменное такое здание <...> И в этом здании, вот, находилась связь, вот, правительственная. И вот Левитан, Юрий Левитан, сколько там, месяц или два, сколько, пока вот шли бои, от нас вёл, вот, сводки свои[29].

Наконец, иногда о центральном положении Бологого и даже его «столичности» говорится напрямую. Приведем фрагмент праздничного представления, посвященного 510-летию Бологого (2005 г.; сценарий – дипломная работа студентки Тверского училища-колледжа культуры им. Н.А. Львова Олеси Султановой). Праздничную программу ведут актеры, представляющие князя и княгиню Путятиных – своего рода бологовских geniorum loci:

Путятина: Символично, что торжества, посвященные дню города и дню железнодорожника, начинаются с места, где когда-то стоял путятинский дом-усадьба, бывший в свое время культурным центром провинциальной России. На редкость одаренные, талантливые люди собирались на лето в Бологое. Художники, историки, музыканты, искусствоведы. В этом доме устраивались театральные выступления, давались балы и музыкальные вечера.

Путятин: Отсюда начинались императорские охоты. И тогда на несколько дней этот дом в Бологое становился резиденцией российского монарха. Великие князья, зарубежные дипломаты, многочисленная свита... Бологое превращалось в филиал столицы Российской империи [sic!][30].

А на праздновании дня города в следующем, 2006 году, глава администрации Бологовского городского поселения С.Н. Кульбаков произнес следующее:

Вот мы с вами находимся между двух столиц <...>. Между физической столицей -- это Москва, между исторической столицей -- это Санкт-Петербург. А сегодня мы с вами -- маленькая столица между двух столиц. И именно сегодня мы с вами столица. <...> Особенно хочу обратиться к молодежи. Не уезжайте в те столицы, физические и исторические. Мы постараемся вместе с вами в ближайшее время нормально обеспечить вас и жильем и досугом. Ну а магазинов у нас хватает, сегодня мы с вами можем купить всё то же, что в Москве, в Питере. Поэтому, молодежь, не надо уезжать. Давайте закрепляться, рожать детей и быть здесь будущими хозяевами нашего города.

День города – один из случаев предельной актуализации городского мифа. Но и в обыденной жизни бологовцы говорят о том, что Бологое – столица (правда, с иронией). Например, бывшая учительница сказала авторам этих строк:

Столичная здесь я, а вы два пригорода – Москва и Петербург[31].

Вообще, восприятие и презентация себя как центра страны или региона характерно для многих провинциальных городов[32]. Так, Старая Русса может представляться центром России[33], Пермь – центром (и одновременно окраиной) мира[34], центром России или центром Евразии[35], Екатеринбург – Третьей столицей России, Евразийской столицей (и одновременно – окраиной Европы и границей между ней и Азией)[36] и т.д. Другой вариант этой формулы, предполагающий объявление города «столицей» (обычно, региона, например «столица Западной Сибири», или отрасли, например «нефтяная столица») распространен настолько, что может гиперболизироваться и обыгрываться иронически даже в «официальном» тексте самопрезентации. Так, при въезде в город Луховицы, расположенный между Москвой и Рязанью, над шоссе растянут огромный транспорант с фотографиями видов города и следующим текстом:

Есть в России три столицы:

Москва, Питер, Луховицы!

Значительно менее распространенной, но не специфичной оказывается и модель «центра между двумя центрами»: так, в Переславле-Залесском нам удалось записать рассуждение, согласно которому этот город является «сердцем России», поскольку находится посередине «между Москвой и Ярославлем. 120 километров туда, 120 километров сюда», и «если бы судьба не повернулась бы, он бы был столицей»[37].

«Внешние» тексты, напротив, никогда не связывают идею Бологого как абсолютного центра с железнодорожным значением города-узла, апеллируя исключительно к его межстоличному месторасположению. В ряде интернет-форумов, когда речь заходит о переносе столицы в Петербург в связи с терактами в Москве или с несостоятельностью и коррумпированностью московских чиновников, обычно кто-нибудь из участников форума заводит речь о Бологом. Вот два примера:

Столицу надо перенести в Бологое, как раз между Москвой и Питером. И установить жесткую квоту на количество федеральных министерств и чиновников в новой столице России. Воздух в Москве и Питере сразу станет значительно чище, поскольку люди там займутся делом[38].

Тяпун тебе [предложившему перенести столицу в Петербург – М.А., М.Л.] на язык не дай боже нам стать столицей, не надо мне всех этих прелестей столицы. Предлагаю на роль столицы Бологое (это где то между Ленинградом и Москвой)[39].

Мотив переноса столицы в Бологое находит отражение также в текстах религиозных и эзотерических субкультур, и в этих случаях он обретает характер программы или пророчества. Так, советует перенести столицу в Бологое астролог В. Ледовских[40]. Пророк религиозного движения «Бажовская академия сокровенных знаний» (бажовцы) В.В. Соболев, предрекая разрушение Москве и Петербургу, возвещает сооружение второй политической столицы под названием Москвопетроград возле Бологого, в то время как основная будет находиться в Константинополе[41].

Этот последний факт заслуживает особого комментария. Идея разрушения/гибели в «последние времена» обеих русских столиц и появления новой довольно традиционна в эсхатологическом фольклоре[42], однако мотив совмещения двух столиц крайне редок. Возможно, «Москвопетроград» был заимствован пророком Соболевым из «Великой Дивеевской тайны» – эсхатологического текста XIX в., получившего распространение в недавнее время благодаря активной републикации дореволюционной и эмигрантской религиозной литературы[43]. В источнике Москвопетроград является не будущей столицей России, но местом рождения антихриста (что, впрочем, не отменяет его эсхатологического значения как «великого города»), и, разумеется, никак не соотносится с Бологим. Не странно, что в конце ХХ в. именно Бологое, нагруженное соответствующей пространственной семантикой, оказалось наиболее удобным местом локализации нового центра, совмещающего (или замещающего) одновременно две исторические столицы. Показательно, что в картине, рисуемой Соболевым, Москвопетроград в районе Бологого играет роль границы/центра между двумя столицами не только в пространственном, но и во временном аспекте, являясь своего рода медиатором между бывшими, историческими столицами России и Константинополем, которому, по Соболеву, суждено вновь обрести функцию политического центра христианского мира.

Надо сказать, что и самим жителям Бологого может быть не чужда мысль об особой роли города в духовном будущем России. Например, одна из активных в местной церковной жизни женщин считает, что поскольку в городе находится недостроенный храм в честь трехсотлетия дома Романовых, то пока этот храм не достроен и не освящен, общерусское покаяние, а тем более восстановление монархии в России невозможно. Приведем фрагмент этого интервью:

...Ну конечно, об этом, о покаянии, всё время говорят. Но, чтобы покаяться, вот, покаяние в Бологое находится.

[В смысле?]

В смысле – храм трёхсотлетия дому Романовых. <...> Вера без дел мертва, вера без дел мертва. Вот, покаяние - мы возвращаем сначала вот этот храм, да? Прикладываем свои руки. А потом мы, значит, мы уже начинаем, как, какое там покаяние пойдёт – это уж священники нам скажут. Вот, ну, возвратим мы то, что было, царю. Для царя это построено <...>

[А говорят, что уже скоро монархия будет и что царь, который взойдет на престол, уже есть, и где-то в народе?]

Нет, такого я не слышала. Еще место ему не готово. Да сначала мы должны царя в его храм ввести <...> Ну, мы хотя бы его династию, царской, трехсотлетия, храм построен. В России же этого не было. Это же монастырь устроил, в связи с празднованием рождения наследника. И бологовские жители, вот, подарили землю для такого события. Так как же так? А храм не будет готов. Господь медлит. Пусть там и ждут царя, а Господь медлит. Он скажет: "Нет, а вот..." Ему всё видно свысока: какой им царь, когда вот, царский храм – там, вот, колотят, машины гудят? [в здании храма расположено предприятие. – М.А., М.Л.] Нет, Россия не готова[44].

Итак, Бологое – город «меж двух столиц» – предстает то центром страны, то провинциальным захолустьем, то границей, разделяющей сферы влияния Москвы и Петербурга. В целом очевидно – и мы это старались по возможности проиллюстрировать, – что «бологовский текст» использует те же модели, что и современный провинциальный текст в широком смысле, и во многих конкретных моментах он сопоставим с другими локальными текстами. В этом смысле город Бологое предстает традиционным, а в каком-то смысле даже «идеальным» провинциальным локусом. С другой стороны, такие факторы, как расположение города на середине пути из Москвы в Петербург и его историческая связь с железной дорогой, обусловили некоторое своеобразие воплощения ряда общих мотивов. Это предопределило не только особое место Бологого в культурном ландшафте России, но также определенную специфику локального самосознания и, соответственно, стереотипию городских текстов.