В последние несколько десятилетий в различных гуманитарных науках, во многом благодаря популярности антропологии и/или этнологии, обозначился интерес, во-первых, к бытовой, повседневной, не «высокой» культуре рядового обывателя (в безоценочном смысле этого слова), а во-вторых - к «частным случаям», т.е. не к типичным, а наоборот, скорее единичным явлениям. Несомненно, богатейший материал для исследований в этом направлении содержат частные архивы. Составление личных и семейных архивов – случай не редкий, но он все же не может считаться типичным, особенно если иметь в виду не просто хранение всех бумаг, со временем тоже образующих большой и, безусловно, интересный для исследователя набор источников, а сознательную работу с различными видами документальных свидетельств: их сортировку, описание, классификацию, составление указателей, копирование некоторых документов и т.д.

К сожалению, даже такие архивы обычно попадают в поле зрения исследователей не как комплексный объект изучения, а как хранилище отдельных материалов, которые можно использовать независимо друг от друга при рассмотрении разных вопросов. Так же обстоит дело и с публикациями: из архива изымается какая-то часть (обычно это художественные или мемуарные произведения, но могут быть, например, иллюстрации) и помещается в контекст, принципиально отличный от того, в котором она мыслилась создателем или составителем, т.е. изолированно от других частей и даже иногда без указания на сам факт их существования. Но замысел автора и собирателя частного архива обычно состоит как раз в том, чтобы соотнести многочисленные материалы, снабдить их перекрестными ссылками, подтвердить документами, рисунками, фотографиями и таким образом представить свой собственный образ или историю своей семьи, рода, во всей полноте, как они ему видятся. Многочисленные примеры таких собраний хранятся, в частности, в Народном архиве в Москве¹. Но именно этот замысел обычно игнорируется исследователями, особенно если речь идет об архиве не государственного деятеля или какой-либо другой знаменитости, а частного лица. Некоторое исключение составляют родовые дворянские архивы, в том числе и изданные2. Но их отличие от рассматриваемого феномена заключается в том, что, с одной стороны, эти архивы как раз формировались достаточно спонтанно, в силу общей установки семьи на хранение всех, касающихся ее бумаг (в том числе и с целью, при необходимости, подтверждения родства, права на владение, наследство и т.д.), а с другой, многие члены этих семей занимали высокие государственные должности, что определяло ощущение непосредственной причастности к истории и принципиально иное отношение к документам: они служили подтверждением этой причастности и действительно нередко оказывались связаны с тем или иным историческим событием или лицом. К тому же над изданием этих архивов, осуществленным большей частью еще в XIX веке, обычно трудились представители той же семьи, что вряд ли позволяет считать их сторонними учеными-наблюдателями. Наконец, принцип размещения материалов в этих изданиях, хронологический или тематический, тоже не всегда удачен.

Между тем, обращение к частному архиву в его полноте, как к цельной единице исследования, во-первых, позволило бы приблизиться к реконструкции картины мира его собирателя – часто достаточно типичного представителя своего времени, а во-вторых - того образа (его самого или целой семьи), который он сознательно создавал и предназначал для потомков, как в узком смысле (детей, внуков), так и в широком (следующие поколения соотечественников). Современные технические средства, например, интернет, позволяют осуществлять полноценную публикацию таких архивов, делая доступными и все типы документов в них для различных видов исследовательской работы, и весь архив в целом. Отчасти эти возможности будут продемонстрированы в данной статье: большие текстовые фрагменты рассматриваемых архивов, подтверждающие основные положения статьи, будут представлены отдельно, и на них можно будет перейти по соответствующим ссылкам, как и на некоторые документы и иллюстрации.

Показательно, что при кажущейся разнородности этого материала, частные архивы обнаруживают между собой много общего, и на основе этого типологического сходства можно выработать определенную модель их обработки, описания и публикации. Далее, на примере двух личных архивов, разделяемых двумя столетиями, будет показана типологическая преемственность такого рода явлений. Для сравнения были выбраны частные архивы, цементирующей основой которых является личность составителя и его образ, обращенный к потомкам в назидание, а не история семьи, хотя в обоих случаях семья, безусловно, играет важную роль.

Оба создателя и владельца архива могут быть с полным правом названы частными лицами и рядовыми представителями своего поколения и социума, участвовавшими в исторических событиях в той мере, в которой в них неизбежно участвует каждый.

Составитель первого по времени архива, Андрей Тимофеевич Болотов (илл. 1) (1738-1833), агроном и писатель, несмотря на свою известность в определенных кругах, все же на протяжении жизни стремился оставаться частным лицом: на государственной службе находился недолго и имел небольшой чин (закончил службу коллежским асессором), большинство своих произведений, особенно художественных и философских, публиковал под инициалами или анонимно, так же издавал и сельскохозяйственные журналы, и в целом тяготел к тому типу помещика-домоседа, посвятившего себя занятиям науками и искусством, который появился и стал популярен в России во второй половине XVIII века. Творчество Болотова может служить примером избирательного отношения к частным архивам. Материалы его архива достаточно хорошо известны специалистам в самых разных областях знаний и многократно привлекались в исследованиях³, но обычно изолированно друг от друга и без учета специфики личности Болотова, накладывавшей отпечаток не только на все то, что он делал, но и на все, о чем писал, в том числе и на общеизвестные факты. Отчасти, впрочем, такой подход может быть оправдан обширностью болотовского наследия, а также его рассеянностью по разным хранилищам и частичной утратой.

Судьба второго персонажа, находящегося в центре внимания данной статьи, Михаила Андриановича Червочкина (илл. 2) (1914-1994), в свою очередь, достаточно типична для советской эпохи. Выходец их крестьянской семьи, он, наоборот, всю жизнь трудился, причем чаще всего там, куда был «направляем» разными органами власти. Благодаря постоянному стремлению к получению образования и повышению квалификации, Червочкин, агроном по первой специальности, значительно продвинулся по служебной лестнице и уже в 1939 году (т.е. в 25 лет) был назначен инструктором политотдела по учету партийно-комсомольских документов Иркутского военно-авиационного технического училища Забайкальского военного округа, а к концу своей трудовой деятельности занимал пост начальника отдела кадров Ленинградского производственного объединения предприятий мясной промышленности им. С.М. Кирова. В то же время, ни на одном этапе своей службы или учебы он не был публичной персоной, что позволяет признать его в той же степени рядовым сотрудником партийного и советского аппарата, в какой Болотов был рядовым помещиком. Даже участие в Параде Победы, вне всякого сомнения очень почетное и значимое для самого Червочкина, не делает его исключительной исторической личностью, потому что и здесь он был «одним из многих» участников. Важно также в обоих случаях учитывать свойственное и Болотову, и Червочкину уверенное определение самого себя как частного лица и «обычного человека». Стоит также отметить, что оба составителя архива были «адекватны системе», то есть не находились, и не могли находиться в оппозиции к ней, потому что именно этот общественный строй осознавался ими как предоставивший им возможность достичь того, к чему они стремились и чего достигли: Болотову – возможность не служить и посвятить себя наукам, Червочкину – переехать в город, получить образование и т.д. Этот факт необходимо принимать во внимание, так как в некоторых случаях мотивировкой для создания частного архива становится пафос обвинения власти или сохранения того, что эта власть стремится уничтожить - сравни семейные архивы опальных дворян или, позднее, репрессированных советских граждан. В рассматриваемых примерах этот пафос отсутствует.

И Болотов, и Червочкин с юности проявляли стремление к фиксации событий и обстоятельств собственной жизни: собирали различные документальные свидетельства (это более характерно для Червочкина, что обусловлено более высоким уровнем развития советской бюрократии, по сравнению с XVIII веком), вели дневники, иногда в форме эпизодических записей (наоборот, более свойственно Болотову, имевшему для этого больше досуга), составляли многочисленные списки: прочитанных и имеющихся в домашней библиотеке книг, выписываемых журналов, просмотренных кинофильмов (Червочкин), деревьев в саду (Болотов) и т.д., хранили и систематизировали письма. Постепенно накопление материала превратилось в планомерное создание архива своей жизни, который был оформлен по всем правилам. Показательно, что оба «архивиста» были хорошо знакомы с этим видом работы, имея опыт службы в бюрократической системе: Болотов несколько лет провел в русской канцелярии правителя Восточной Пруссии, где вел дела самого разного рода, а Червочкин работал в отделе кадров, т.е. занимался непосредственно систематизацией индивидуальной информации. Этот опыт послужил им и при составлении личных архивов: Болотов, который на первом этапе своей службы просто переписывал все поступавшие в канцелярию бумаги в толстую шнурованную тетрадь, точно так же переписывал каллиграфическим почерком (который значительно отличается от неразборчивого почерка черновиков) все разрозненные сообщения, заметки и наблюдения в небольшие томики (в 1/8 листа, переплетенные в картоне), группируя их по тематическому или хронологическому принципу. Все эти томики были озаглавлены, пронумерованы, проиллюстрированы и снабжены перекрестными ссылками⁴. Червочкин, обладавший бóльшими техническими возможностями, хранил материалы в специальных папках с надписью «Дело №», также пронумерованных и снабженных пометой «Хранить постоянно5». Таких папок (дел) было больше десяти. Внутри папок материалы (справки, удостоверения, свидетельства, аттестаты, иногда отдельные фотографии) подклеивались на картонные листы или также переписывались по тематическому признаку (например, из школьных тетрадей были выписаны образцы диктантов и сочинений, которые Червочкин писал в младшей школе). Все они тоже имели перекрестные ссылки, которыми охватывались и пронумерованные альбомы с фотографиями (в них материал был расположен в хронологической последовательности), и пачки писем.

Такое устройство архива позволяло достаточно быстро ориентироваться в обилии материала и при необходимости сразу найти нужный документ или упоминание какого-либо факта. Для Червочкина это имело и практический смысл: ему периодически приходилось подтверждать в различных организациях свое происхождение, образование, участие в каких-либо событиях и т.д. Центральной частью архива, к которой в результате вели все ссылки, и которая логически связывала и объясняла все его составляющие, в обоих случаях были мемуары6. Оба автора приступили к написанию воспоминаний в зрелом возрасте, уже имея в своем распоряжении достаточно большой архив, требовавший комментария.

Видимо сам по себе феномен создания частного архива находится в тесной связи с развитием мемуарных жанров: оба эти явления развиваются параллельно, а их появление обусловлено формированием комплекса представлений о ценности частной жизни. В рассматриваемых случаях авторов-мемуаристов объединяет определенный дилетантизм и даже «наивность» в рассказе о себе. Впрочем, мемуары – жанр сам по себе в известной степени наивный и по природе своей факультативный для человека любой профессии и рода занятий, в том числе и для писателя. Поэтому выделение разновидности «наивных мемуаров» представляет собой еще большую сложность, чем определение «наивного романа» или «наивной поэзии»7. В рассматриваемых текстах признаком наивности может служить потребность обоих авторов в оправдании своей тяги к жизнеописанию, носящей не только формульный характер и обусловленной, вероятно, ощущением нетипичности этого рода деятельности для людей их круга. У Болотова попытка объяснить, зачем он пишет о себе, дана в предисловии к мемуарам (пример 1а). Червочкин же использует прием, который создает эффект уже освоенного молодым поколением наследия – повествование ведется от лица внука, т.е. сторонний читатель должен предположить, что внук когда-то слышал устные рассказы деда, а потом решил записать их по памяти (пример 1). Вероятно, автор мемуаров действительно хотел, чтобы так было, но на практике этого быть не могло: когда Червочкин начал записывать свои воспоминания, внуку было 8 лет. Тем не менее, с помощью такого приема Червочкин снимает вопрос о праве на собственное жизнеописание: это не его повествование, а внука, увлеченного воспоминаниями деда и считающего их достойными публикации (по свидетельству дочери М.А. Червочкина, Н.М. Червочкиной, он надеялся на будущую публикацию, но даже не успел завершить текст мемуаров).

При этой общей неуверенности в праве на письменный рассказ о себе, оба автора очевидно ориентировались на определенные образцы и имели достаточно четкие представления о жанровом каноне мемуаров, даже может быть гораздо более строгие, чем того требует жанр. Для Болотова, как это не покажется странным современному читателю, образцом служили прежде всего галантные и приключенческие романы (не случайно он озаглавил свои записки «Жизнь и приключения Андрея Болотова…»), которые в его понимании были противопоставлены историческим биографиям, как повествующие о жизни «обычного» человека. Сознавая некоторое (объективное) новаторство своего занятия, он, в то же время, отдавал себе отчет в том, что он уже не исключение. В то же время, выступая против беллетризации собственной жизни⁸, он выбрал для себя форму писем, как наиболее свободную и личную, и, кроме того, позволяющую «рассказать иногда что-нибудь и смешное» (Т.I. Стлб. 2). Червочкин видимо ориентировался прежде всего на революционные и военные мемуары, а также популярные биографии из серии «Жизнь знаменитых людей» и им подобные, которые были в его домашней библиотеке. В то же время, ему несомненно была дорога советская идея ценности «рядового бойца» и «неизвестного героя», ставшая особенно актуальной во время Великой Отечественной войны. Возможно это случайность, но его жанровое определение собственных воспоминаний (текст мемуаров озаглавлен КНИГА) совпадает с автоопределением пожалуй главного произведения военного времени про рядового – «книги про бойца», т.е. «Василия Теркина» А.Т. Твардовского.

С другой стороны, при всем понимании традиций жанра и обоснованности объяснений, которые дают авторы воспоминаний в качестве самооправдания, существенную роль в самой склонности к созданию архива и написанию мемуаров в данном случае сыграла любовь к письму как таковому, то есть графомания в прямом смысле этого слова. Болотов неоднократно упоминает в своих записках, что «увеселял» себя переписыванием доставшихся ему книг или уже сделанных кем-то копий. Например, перечисляя свои занятия в деревне, где он оказался после смерти родителей в одиночестве в возрасте 16 лет, он пишет: «Третье упражнение мое состояло в писании. С самого малолетства имел я уже к тому некоторую охоту и всегда, бывало, что-нибудь марал и списывал; а тогда склонность сия возросла уже до знатного градуса и сделала меня на весь мой век охотником до писания. Я находил как-то особливое удовольствие в сей работе, и она была мне не только не трудна, но еще увеселительна. Наилучшее мое писание было в зимнее время по утрам, в которые вставал я очень рано и за несколько еще часов до света» (Т. I. Стлб. 234). Для XVIII века ситуация переписывания достаточно обычна - иногда это был единственный способ заполучить дорогую и редкую книгу, но из приведенного примера видно, что Болотова интересовал не столько результат – понравившаяся книга, сколько процесс. Червочкин также увлекался переписыванием: например, он скопировал в отдельную тетрадку статьи из Большой Советской Энциклопедии о художниках-передвижниках. При этом писал именно от руки, хотя в доме была пишущая машинка. Наконец, оба многократно переписывали собственные тексты. Вероятно любовь к письму (оба обладали неплохим почерком) как-то психологически связана со стремлением к систематизации и архивации окружающей действительности и собственной жизни, но этот аспект требует специального рассмотрения.

Оба мемуарных текста характеризуются постоянным переключением стилистического регистра. Можно выделить три основных типа стиля, к которым обращается автор в определенных ситуациях. Во-первых, это стиль географического и природного описания (с элементами этнографического), используемый в первую очередь в главах о детстве и деревенской жизни, описании обычаев (пример 2а), ремесел (пример 3а) и т.д. (пример 2), а также в тех случаях, когда автор попадает в незнакомую ему культурную среду, например, Болотов – в Кёнигсберг (пример 4а) или Польшу (пример 5а), Червочкин – во Владивосток (пример 3). Стиль этот был знаком обоим по той литературе, которую они читали: Болотов с детства любил книги по географии и различные «путешествия»⁹, Червочкин ценил справочные издания, в частности, Большую Советскую Энциклопедию10, а также читал мемуары, в которых повествование тоже начиналось с детства и этнографического описания деревенского быта. Эти фрагменты самые иллюстрированные, они сопровождаются различными планами, изображением строений, орудий труда и т.д. (пример 6а, пример 2) и характеризуются тяготением к объективности и обобщению (Червочкин даже иногда переходит от прошедшего времени к настоящему), а также использованию диалектных слов и специальных терминов. Второй стилистический регистр, по стремлению к объективности близкий первому, но заимствованный уже из исторической литературы, которую оба автора также внимательно изучали¹¹, используется в описании событий, значимых для российской и даже мировой истории (войны, Семилетняя - у Болотова, Русско-японская, Гражданская и Великая Отечественная - у Червочкина, восстание Пугачева или коллективизация и т.д.). При характеристике исторических фактов оба автора активно использовали справочный материал, поэтому описания эти достаточно точны (указываются даты, места, имена) даже в тех случаях, когда авторы не принимали в этих событиях участия (пример 7а, пример 4). Если же автор оказывался в центре действительно значительного события, общая характеристика и личные впечатления обычно разделены и последние вводятся соответствующими маркерами, как и во многих аналогичных случаях при переходе к субъективному повествованию и наоборот. Таким образом осуществляется переключение на третий, разговорный стилистический регистр, более всего представленный в текстах и, по-видимому, осознаваемый авторами как жанрово обусловленный. Болотов переход от одного типа рассказа к другому обычно сопровождает обращением к условному «любезному другу», которому якобы адресованы его «письма» (пример 8а, см. также пример 7а). Червочкин часто начинает или заканчивает рассказ какого-то эпизода из своей жизни формулой: «А вот был такой случай» или «Вот такой был случай» (пример 5). Показательно также, что именно в этих фрагментах Червочкин иногда увлекается и переходит с 3-го лица («мой дед») на 1-е («я») (пример 6). Впрочем, у него же личное и общее разделяются отнюдь не всегда, иногда они наоборот оказываются буквально в одном ряду, будучи, видимо, слишком тесно связанными в сознании автора (пример 7).

Безусловно, выделение нескольких основных типов стилей можно рассматривать лишь как тенденцию: иногда переходы от одного регистра к другому осуществляются слишком часто и почти незаметно, иногда встречаются фрагменты, которые трудно однозначно стилистически определить. Кроме того, у обоих авторов очень сильно выражено влияние канцелярского языка, что не удивительно, потому что им за свою жизнь пришлось написать и переписать немало официальных документов.

Возможно, именно служба привила Болотову и Червочкину особое уважение к документу, как своего рода верификатору человеческой жизни. В их архивах представлено несколько типов таких верификаторов, о некоторых из которых уже шла речь выше: документы (пример 8, у Болотова их функциональным аналогом отчасти могут быть признаны дневниковые записи), письма¹² (пример 9а, пример 9), собственные произведения (пример 10а, у Червочкина в этой роли выступают в основном различные рефераты, написанные во время учебы, а также школьные диктанты и сочинения), многочисленные списки и иллюстрации разного рода. В обоих рассматриваемых архивах иллюстративный ряд находится в непосредственной связи с текстом мемуаров. Это рисунки, например, план и изображение дома и села/усадьбы (илл. 3, 4, 5, 6, 7, 8, 10), а также садов¹³ (илл. 13), а во-вторых, сельскохозяйственных орудий и домашней утвари (8, 14, 15, 16, 17¹⁴). Примечательно (хотя вряд ли типологически значимо), что оба автора были агрономами, и видимо с этим связано их повышенное внимание к сельскохозяйственному труду. Болотов в основном изображает инструменты собственного изобретения, так как на протяжении его жизни формы ведения сельского хозяйства в России мало изменились, Червочкин же, доживший до начала компьютерной эпохи и отчетливо осознающий, насколько технический прогресс изменил мир, скорее стремится к фиксации ушедшей повседневности, которую теперь можно встретить лишь в этнографических музеях. Но в обоих случаях авторы изображают то, что, с их точки зрения, может представлять интерес для потомков как утраченное, ставшее редким. Болотов также делал небольшие зарисовки тушью и акварелью в отдельных альбомах15 и прямо на страницах мемуаров, очень детальные и точные: эпизоды из полковой жизни (илл. 18), садовые сцены и виды усадьбы (илл. 19). Можно сказать, что эти зарисовки, а также портреты (пример 11а) и автопортреты, отчасти выполняют в его архиве ту же функцию, которую у Червочкина выполняют фотографии (пример 10).

Адресация к потомкам – едва ли не самый устойчивый признак мемуарного жанра, характеризует и рассматриваемые тексты. Болотов несколько раз упоминает о том, что читал в кругу семьи фрагменты из записок по мере их написания, Червочкин, как уже было сказано, вообще пишет от лица внука. Но в обоих случаях эта обращенность в будущее касается всего архива. Показательно, что оба «архивиста» - люди «нового типа», нарушающие определенную семейную преемственность: Болотов воспользовался полученным дворянами правом не служить и первый в роду провел жизнь не на военной службе, и даже большей частью вообще не на службе; Червочкин, выходец из крестьянской семьи, основную часть жизни прожил в городе, имел образование и трудился на разных, иногда довольно высоких должностях. Оба они ощущали некоторую «пограничность» своего положения и возможно мыслили себя как звено, связующее навсегда ушедшее прошлое с настоящим, перетекающим в будущее. Это чувство усиливало желание сохранить, зафиксировать в различных формах свои знания, навыки, впечатления. Немаловажным представлялся им и собственный опыт, который мог оказаться потомкам не только полезным, но и в какой-то степени образцовым. Апологетический по своей природе, жанр мемуаров был здесь подкреплен разного рода материалами, свидетельствовавшими в пользу их авторов: они предстают в своих архивах как честные граждане своей страны (верноподданные), заботливые отцы семейств, хорошие друзья и т.д. (для Болотова также важно представить себя как добродетельного христианина, а для Червочкина – как настоящего коммуниста). Помимо прямых личных оценок, на этот образ работают все включенные в архив документальные свидетельства. И не случайно у обоих мемуаристов очень значительную роль играет категория удачи, которая, как известно, сопутствует смелым, а также активным, решительным, находчивым, тем, кто «идет навстречу» своей судьбе. Болотов, в соответствии своими убеждениями и верой, объясняет это божественным покровительством, которое по большей части обусловлено его личной добродетелью (пример_12а). За частыми упоминаниями о везении, как в повседневных, бытовых ситуациях, так и в случаях настоящей опасности (пример 13а, пример 11) просматривается определенная система ценностей и уверенность в том, что везет отнюдь не каждому, а только тому, кто этого заслужил. И в этом смысле собственная судьба кажется Болотову и Червочкину также поучительной и достойной описания и документального свидетельствования.

Таким образом, при рассмотрении двух частных архивов, созданных в разное время разными по социальному положению и происхождению людьми, выявляются многочисленные аналогии, которые свидетельствуют о наличии у них во многом схожей картины мира. Картина эта характеризуется прежде всего эгоцентричностью: в центре ее находится сам составитель архива – именно ему посвящены подавляющее большинство страниц мемуаров, ему же принадлежат многочисленные составляющие архив материалы. Вокруг него с разной степенью близости расположены другие люди: близкий круг (семья), более широкий (друзья), дальний (сослуживцы). Всем им «архивист» по мере возможностей уделяет внимание – полностью указывает имя, должность, стремится дать человеку насколько можно подробную характеристику, прослеживает его дальнейшую судьбу или указывает на то, что она ему неизвестна. Иногда приводятся целые списки даже самых случайных людей (пример 14а, пример 12), и если фамилия какого-то человека забылась – это обязательно оговаривается (пример 15а, пример 13). Не исключено, что создателем архива подсознательно владела утопическая идея тотальной «архивизации» всех людей, с установлением соответствующих связей между ними. В то же время, его собственная жизнь подается как некое (хотя и отнюдь не единственное) исключение, в первую очередь достойное описания, в силу сложившихся вокруг него обстоятельств, а также его собственных положительных качеств. Прослеживая эту жизнь по хронологии, отсчет которой начинается еще до рождения автора, с родословной (пример 16а, пример 14) «архивист» демонстрирует и изменения окружающей действительности – эта фиксация меняющегося мира как будто бы дает ему дополнительное право на личное жизнеописание. Наконец, немаловажным оказывается и вписанность создателя архива в исторический контекст: свидетельства рядового участника значимых для всей страны событий совершенно справедливо представляют в его глазах особую ценность как взгляд изнутри, объединяющий частное и общественное (пример 17а, пример 15). Эта картина мира и должна определять принципы публикации частного архива и работы с его материалами. Рассмотрение такого архива требует комплексного подхода, опирающегося на личность составителя и его мировоззрение, так как оно служит связующим звеном между разными и, на первый взгляд, не имеющими между собой ничего общего, сферами деятельности «архивиста», и объясняет их взаимное притяжение. При полной публикации такого архива степень подробности комментария должна корректироваться в зависимости от внимания автора к тому или иному явлению. Более того, публикатор, пользуясь доступными ему материалами и техническими средствами, может дополнить имеющийся в его распоряжении архив, восстановив пропущенные имена, даты, проследив судьбы упомянутых в нем людей. В то же время, исследователю необходимо учитывать личностную доминанту архива и возможные, вольные или невольные, искажения фактов, происходящие под ее влиянием. Выявление этих искажений - также необходимая часть работы. Представляется, что именно такой подход, во многом определенный замыслом создателя, архива будет наиболее адекватен материалу.

Примечания

¹ Центр документации «Народный архив». Справочник по фондам. Под ред. Б.С.Илизарова. М. [б.и.], 1998.
Назад

² См., например: Архив князя Воронцова. Ред. П.И. Бартенев. Кн. 1-40. М., 1870-1897; Архив князя Вяземского. Князь Андрей Иванович Вяземский. Вступ. ст. П.П. Вяземского и Ф.И. Булгакова. СПб., 1881; Архив князя А.Ф. Куракина. Ред. М.И. Семевский. Кн. 1-10 (кн. 3-10 изданы О.А. Куракиным), 1890-1902. Кн. 1-3 – СПб, кн. 4-8 - Саратов, кн. 9 – Астрахань, кн. 10 – М.
Назад

³ См. библиографические указатели: Андрей Тимофеевич Болотов (1738 - 1833). М., 1984; Андрей Тимофеевич Болотов. Биобиблиографический указатель. Тула, 1988; а также последнее исследование творчества Болотова, автор которого как раз стремился преодолеть тенденцию к избирательности: Щеблыгина И.В. А.Т. Болотов. Гармония мира и души. Ценностные ориентиры и творческие интересы. М., 2003.
Назад

⁴ См., например, лишь самые длинные из болотовских «серийных изданий»: Собрание мелких сочинений в стихах и прозе, 1-10. 1794-1824. РО РНБ Ф. 89. Ед. хр. 65-74; Магазин достопамятных бумаг. Ч. I-XXX. 1796-1815. РО РНБ Ф. 89. Ед.хр. 78-95.
Назад

⁵ Здесь и далее все выделения принадлежат составителям архивов.
Назад

⁶ Записки Болотова цитируются с указанием номера тома и столбца по изданию: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Ред. Семевский М.И. Т. I-IV. СПб., 1870-1873; мемуары Червочкина цитируются по рукописи, хранящейся в его семье, с указанием листа. Вставки в угловых скобках принадлежат Червочкину. Орфография и пунктуация исправлена в соответствии с современными нормами.
Назад

⁷ О понятии «наивной литературы» см., например: Козлова Н.Н. , Сандомирская И.И. Я так хочу назвать кино. «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. М., 1996; Неклюдов С.Ю. Тексты «наивной литературы» // Живая старина. 2000. №4. С. 2-4; Лурье М.Л. О феномене «наивного сочинительства» // «Наивная литература»: исследования и тексты / Составитель С.Ю. Неклюдов М., 2001. С. 15-29.
Назад

⁸ Так, Болотов очень критически отозвался о книге П.З. Хомякова «Похождения некоторого россиянина…» (1770), явно смешивающей документальное повествование и роман (см. статью Болотова об этом произведении: Из неизданного литературного наследия Болотова. Публикация И. Морозова, А. Кучерова // Литературное наследство. М., 1933. Т. 9-10. С. 196-198).
Назад

⁹ В частности, еще в юности Болотов переводил статьи из книги немецкого педагога и писателя Иоганна Гюбнера (Hubner) «Краткие вопросы по старой и новой географии» (Kurze Fragen aus der alten und neuen Geographie, 1693) (См. Т. I. Стлб. 336).
Назад

¹⁰ Червочкин указывает, что он вез с собой издание Большой Советской Энциклопедии в 1954 г., при переезде из Иркутска в Ленинград (Л. 231).
Назад

¹¹ Например, Болотов пишет о том, что повествуя о Семилетней войне, пользовался газетой «Данцигские известия» (пример 18а), а Червочкин ссылается не только на книги, в том числе художественные, но и на кинокартины и даже песни (пример 16).
Назад

¹² В мемуарах Болотов часто не просто цитировал письма сына, но целиком включал их вместе с ответами, иногда заменяя ими повествование. См. письма с середины 252 по 266 (Т. IV. Стлб. 587-724).
Назад

¹³ Планы некоторых болотовских садов хранятся в РО БАН (Собр. 69. Ед. хр. 34-38).
Назад

¹⁴ Иллюстрация взята из книги: Бердышев П.А. А.Т. Болотов. М., 1998. С. 132.
Назад

¹⁵ Например, альбом акварелей с видами Богородицкого парка хранится в Отделе изобразительных источников ГИМ.
Назад