Из приключений, случившихся со мною около сего времени, памятны мне только два, из которых одно имело великое влияние во всю мою жизнь и чуть было не лишило меня жизни, а именно.

Родителю моему в бытность его у зятя в деревне вздумалось однажды с некоторыми приезжими гостьми поехать с собаками на охоту. Он хотя и не был страстным охотником до сей толь многих людей с ума сводящей, увечущей и разоряющей забавы, однако изредко, а особливо с приятелями, любил выезжать для компании в поле, и потому всегда бывали у него две или три борзых собаки. Точно так случилось и в сей раз. Съехалось к зятю моему множество соседственного дворянства, некоторые из них расхвастались своими собаками и что зверей много, и всем тем уговорили отца моего, чтоб выехать с ними в поле. Но сего еще было не довольно; но как и в тогдашнее время была такая же у многих глупость, какою заражены многие и ныне, то есть, чтоб брать с собою на охоту маленьких детей, коих от младых когтей приучать к сей вредной и разорительной охоте, то все гости убедили родителя моего, чтоб и меня взять с собою на охоту на маленькой моей и смирной лошади, и тем паче, что я около сего времени умел уже сидеть на лошади и ездить, а охоты от рождения моего еще не видел; но что ж воспоследовало?

Не успели мы выехать в лес и на одну вырубленную в оном обширную поляну, наполненную множеством высоких пней, каких везде в тамошней местности много и каковые места называются там суками, как появился заяц и началась травля. Собаки полетели за оным и все охотники на лошадях своих поскакали во весь опор за оными. Лошадь моя какова ни была смирна, но увидев таковую дружную скачку сопровождаемую криком, вздумала для компании скакать вместе с ними, и что ни есть поры мочи. Я ее держать и останавливать, ибо мне скакать нимало не хотелось, но не тут-то было. Силы мои были слишком слабы к удержанию сего животного. Она и не чувствовала всего моего тащения поводами, но ярилась еще более. Увидев сие и что лошадь взяла верх и меня не слушается, обмер я, испужался, ибо как ни мал был, но заключал, что она меня собьет и я легко могу лишиться жизни. К вящему несчастию я никогда еще добровольно не скакивал кроме того случая, о котором упоминал я прежде, и при котором едва было я не лишился жизни, иному же лошадь мою остановить было некому, все без памяти поскакали вслед за зайцем и я находился позади всех. В сей крайности находясь другого я не нашел, как ухватиться обеими руками за холку у лошади и прилечь к седлу, думая что чрез то удержусь я лучше; но сие положение было для меня еще того труднее и опаснее. Меня зачало тресть и взметывать немилосердно, и я всякую минуту ждал, что полечу с лошади долой. До сего времени все еще я молчал, но как сделалось сие, то, отчаявшись в жизни, поднял я ужасный вопль: "Ай! ай! ай! ай! ай! ай!" Но криком сим сделал себе еще того хуже; из господ охотников никто оного не услышал и не оглянулся, а моя лошадь сочла, что я ее еще более понукаю, и начала скакать еще прытче прежнего. Тогда-то считал я уже погибель свою неизбежимою и тем паче, что вскакала она в такое место, где пень на пне почти находится и я того и смотрел и ждал, что она спотыкнется и меня и себя разобьет вдребезги. Что было тогда делать?.. Удержать не было способа, ибо, между тем как я лежал на седле, вырвались у меня и повода и я не мог уже и достать оных. Крик и вопль мой был тщетен, никто меня не видел и не слышал, все уже из виду ускакали. Лошадь неслась во всю прыть, и то и дело цепляла за пенья и коряги. В таковой крайности находясь другого не оставалось, как искать по-прежнему спасения своего в прыганье. По крайней мере думал я, что тут нет никакой вершины и буерака и убиться мне будет не можно. И так, не долго думая и улучив такое место, где пенья были пореже и не таковы часты как в других местах, прыг я с лошади долой; но надобно было, чтоб и сие не к спасению моему, но к вящему еще приумножению моей опасности послужило. Рассудок мой был не так еще велик, чтоб взять предосторожность в рассуждении ног моих: одну из них я из стремя освободил, а о другой и позабыл вовсе, а она благополучно и просунулась сквозь стремя, и я, упав на землю, повис одною ногою на стреме.

Всякому можно теперь рассудить, ни на единый ли волос или не на пядень ли я был от смерти? Упасть на всем скаку лошади между пеньев и повиснуть на стреме! Долго ли было убить лошади меня ногою, либо раздребежить о пенья и коряги. Однако ни того ни другого не воспоследовало. Но Провидению, бдевшему о целости моей жизни и назначившему мне жить многие годы на свете, угодно было распорядить инако и сделать то, чтоб самый сей по-видимому бедственный и наиопаснейший случай не только не послужил мне ни к малейшему вреду, но обратился еще мне в существенную пользу. Лошади надобно было падение мое почувствовать, а в самое то ж время заступить ногою за повод, и от самого того тотчас остановиться, а самое сие и спасло меня от смерти. Я успел ногу свою из стремя высвободить и от лошади откатиться прочь; и как падение было не совершенное, то и не убился я нимало, но был цел и невредим; польза же произошла та, что сей случай и родителя моего и самого меня так настращал, что он с сего времени не стал уже меня никогда брать с собою на охоту, а я никогда не помышлял уже и проситься, но получил к ней совершенное отвращение, что спасло меня от того, что я не мог в молодости своей к сей пагубной охоте пристраститься, но во все продолжение жизни моей не находил в ней никакого удовольствия и не потерял на нее ни единого часа времени, но был всегдашним ее ненавистником. Т. I. Стлб. 57-60.