ПРИМЕЧАНИЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

¹ Винокур Г. О. Вольные ямбы Пушкина // Пушкин и его современники. Вып. XXXVIII–XXXIX. Л.: Изд. АН СССР, 1930. С. 34. (перепечатано в изд.: Винокур Г. О. Филологические исследования. М.: Наука, 1990. С. 53).

² Томашевский Б. В. Строфика Пушкина // Томашевский Б. В. Пушкин: Работы разных лет. М.: Книга, 1990. С. 309–313. Выдвижение на первый план «Воспоминания» объясняется, видимо, магией датировки. Со времен Л. Н. Майкова стихотворение датировалось 1807 г. Однако исследования последних лет показали, что стихотворение было написано скорее всего в середине 1810-х гг., примерно в одно время со стихотворением «К другу», написанным аналогичной строфой. В любом случае Пушкин не мог познакомиться с этим текстом ранее 1817 года (тогда стихотворение было впервые опубликовано в «Опытах в стихах и в прозе» Батюшкова).

³ Томашевский Б. В. Строфика Пушкина. С. 394–395.

⁴ Томашевский Б. В. Строфика Пушкина. С. 313.

⁵ Но и здесь Томашевский совершил странный в логическом отношении ход: почему адресация последнего пушкинского стихотворения, написанного соответствующей строфой, объясняет происхождение этой строфы в более ранних текстах, никак с Гнедичем не связанных?..

⁶ Гинзбург Л. Я. Пушкин и Бенедиктов // Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л.: Советский писатель, 1982. С. 131.

⁷ Гинзбург Л. О лирике. Изд. 2. Л.: Советский писатель, 1974. С. 202. Разбор стихотворения — на с. 202–203.

⁸ Отмечено в кн.: Семенко И. М. Поэты пушкинской поры. М.: Художественная литература, 1970. С. 236. Ср. тонкое замечание исследовательницы о применении батюшковской формулы в новой функции: «В отличие от Батюшкова, Пушкин и Баратынский отрицают возможность этого «сближения». У них между минувшим и настоящим пропасть, аналогичная пропасти между иллюзорным и действительным» (С. 237).

⁹ Сопоставительный анализ «Признания» и элегии «Под небом голубым страны своей родной...» (воздействие на которую элегии Баратынского в свое время отметила еще Л. Я. Гинзбург) см. в книге: Семенко И. М. Поэты пушкинской поры. М.: Художественная литература, 1970. С. 234–238.

¹⁰ Шмид, Вольф. Об эволюции поздней элегии Пушкина // Шмид, Вольф. Проза как поэзия: Статьи о повествовании в русской литературе. СПб.: Академический проект, 1994. С. 108.

¹¹ О философской концепции державинского произведения см.: Крон, Анна-Лиза. «Евгению. Жизнь званская» как метафизическое стихотворение // Гаврила Державин 1743–1816. Под ред. Е. Эткинда и С. Ельницкой (= Норвичские симпозиумы по русской литературе и культуре. Том IV). Нортфилд, Вермонт: Русская школа Норвичского университета, 1995. С. 268–281.

¹² На стихотворение Державина обратила внимание Т. Мальчукова — но только как на подтверждение следующей мысли: «В умозрении поэтов классицизма не только не оказывается места воспоминанию — лично пережитому, эмоционально окрашенному событию прошлого, но само единичное событие поглощается “жерлом вечности”, теряется в “реке времен”, растворяясь в единой воле провидения или в общих закономерностях человеческого существования» (см.: Мальчукова Т. Г. О жанровых традициях в элегии А. С. Пушкина «Воспоминание» // Жанр и композиция литературного произведения: Межвузовский сборник. Петрозаводск: Петрозаводский государственный университет, 1984. С. 23). Видимо, поэтому исследовательница и не могла допустить, что стихотворение Пушкина находится с державинским текстом в каких-либо диалогических отношениях.

¹³ «3мея» как своеобразный символ зла — коварства, зависти, злости и проч. (восходящий прежде всего к церковно-книжной традиции) широко использовался в поэзии 18-го – начала 19 века. См.: Григорьева А. Д. Поэтическая фразеология Пушкина // Поэтическая фразеология Пушкина. Отв. ред. В. Д. Левин. М.: Наука, 1969. С. 223–226. Пушкин в свою очередь активно использовал и модифицировал этот образ (Там же. С. 251–254).

¹⁴ Л. Щерба почему-то считал использование Пушкиным славянизма «град» слабо мотивированным. Вадим Ляпунов полагает, что архаизм «стогны града» будет достаточно мотивирован, если прочесть его как эквивалент французского Cite — страна, народ (Liapunov, Vadim. Mnemosyne and Lethe: Puškin’s “Vospominanie” // Alexander Puškin: A Symposium on the 175th Anniversary of His Birth. Edited by Andrej Kodjak and Kiril Taranovsky. NY: New York University Press, 1976. P. 36). Однако это слишком далеко уводящая мотивировка. И «стогны», и «град» находят прецеденты в батюшковском словоупотреблении: в том же «шуме градском» («К другу») и в медитативной элегии — «Умирающему Тассу», с его «стогнами всемирныя столицы».

¹⁵ На возможную значимость для пушкинского текста «К Дельвигу» Баратынского указал еще Томашевский — в примечании к своей статье. Там же, однако, он отметил, что в целом стихи Баратынского, написанные соответствующей строфой, «прямой переклички со стихами Пушкина не имеют». См.: Томашевский Б. В. Строфика Пушкина. С. 394–395. С. Сендерович, кроме того, усматривает в пушкинском тексте диалог с целым комплексом стихотворений Баратынского (написанных иными — хотя и ямбическими — размерами) — его переводом из «Воспоминания» Легуве, «Элизийские поля» и «Бдение». См.: Сендерович С. Алетейя: Элеги я Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики. (= Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 8). Wien, 1982. С. 191–199. Наиболее интересными кажутся параллели с «Бдением» — одним из наиболее скандальных текстов молодого Баратынского («В окно не зря глядел» вызвало град насмешек).

¹⁶ Поэты 1820–1830-х годов. Т. 1. Л.: Советский писатель, 1972. С. 257.

¹⁷ Вересаев В. Загадочный Пушкин. М.: Республика, 1996. С. 262.

¹⁸ Сендерович С. Алетейя: Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики. С. 70.

¹⁹ Тынянов Ю. О Хлебникове // Тынянов Ю. Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. С. 590.

²⁰ Семенко И. М. Поэты пушкинской поры. С. 210.

²¹ Т. Мальчукова полагает: «Внесенный поэтом в текст библейский образ карающего ангела (Бытие, 3, 24) вызвал замену первоначального античного образа...» (см.: Мальчукова Т. Г. О жанровых традициях в элегии А. С. Пушкина «Воспоминание». С. 29). Однако мы не мо-

жем с уверенностью сказать, произошла ли эта замена уже после того, как появилась заключительная сцена, или еще до нее.

²² Там же.

²³ Ср. наблюдения над субстанцией тени, призрака, привидения в художественном мире Жуковского (в связи с пушкинским текстом) в работе: Сендерович С. Алетейя: Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики. С. 172–191.

²⁴ Щерба Л. В. Опыты лингвистического толкования стихотворений. I. «Воспоминание» Пушкина // Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1957. С. 39, 44.

²⁵ Иванов Вяч. К проблеме звукообраза у Пушкина // Московский пушкинист. Вып. II. Под ред. М. А. Цявловского. М.: Федерация, 1930. С. 102–103.

²⁶ Отмечено Т. Мальчуковой. См.: Мальчукова Т. Г. О жанровых традициях в элегии А. С. Пушкина «Воспоминание». С. 23.

²⁷ Здесь лирический герой Батюшкова обнаруживал неожиданное родство с Державиным. Герой «Жизни Званской» тоже читал «мрачные скрижали»: «Иль в зеркало времен, качая головой, //На страсти, на дела зрю древних, новых веков, //Не видя ничего, кроме любви одной // К себе, — и драки человеков».

²⁸По мнению С. Сендеровича, «свиток воспоминания — образ, напоминающий кн. Иова, 31, 33–37» (Сендерович С. Алетейя: Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики. С. 258). Следует заметить, что в сознании позднего Пушкина античные и мифологические образы-символы могли корреспондировать. Так, в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы» античная Парка и апокалипсический «топот бледного коня» выступали как эквивалентные обозначения Судьбы и Смерти. Пушкин, однако, в конце концов убрал «бледного коня», дабы не создавать внутреннего стилевого диссонанса в стихотворении. Ср.: Григорьева А. Д. «Мне не спится...»: К вопросу о поэтической традиции // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка, 1974. Т. 33, № 3. С. 211–212. Впрочем, принцип двупланной символической семантики — когда текст в одном плане мог отсылать к ассоциациям античным, а в другом к библейским — был нащупан еще молодым Баратынским. См. об этом: Пильщиков И. А. «Я возвращуся к вам, поля моих отцов...»: Баратынский и Тибулл // Известия Российской Академии Наук Сер. литературы и языка. 1994. Т. 53. № 2. С. 37–39.

²⁹ См., например: Левкович Я. Л. «Воспоминание» // Стихотворения Пушкина 1820–1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. Под ред. Н. В. Измайлова. Л.: Наука, 1974. С. 111; Liapunov, Vadim. Mnemosyne and Lethe: Puškin’s “Vospominanie”. P. 33–35; Мальчукова Т. Г. О жанровых традициях в элегии А. С. Пушкина «Воспоминание». С. 41. С. Сендерович в соответствии со своим общим пониманием стихотворения предложил оригинальную трактовку,

вообще нейтрализующую противопоставление «не хочу» и «не могу»: «Без ссылки на нормативный религиозный контекст не смываю может означать только имманентную, экзистенциальную позицию, или парадоксальную “моральность без морали”. Ценность в экзистенциальном модусе строится на переживании конфликта подлинности и неподлинности существования. Это непосредственные ценности, выражающие личность целостно, а не на основе внешних критериев. Отсюда и невозможность различать между “не хочу” и “не могу”» (Сендерович С. Алетейя: Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики. С. 70, 259).

³⁰ Щерба Л. В. Опыты лингвистического толкования стихотворений. I. «Воспоминание» Пушкина. С. 34.

³¹ Я. Л. Левкович осторожно допускает связь «Воспоминания» с элегией «Под небом голубым...» — но скорее именно в биографическом плане: «В элегии выражено не только равнодушие к смерти бывшей возлюбленной, но и осуждение ее “легковерной тени”. Такая реакция на смерть, независимо от причин, ее вызвавших, могла обернуться позднейшим раскаянием» (Левкович Я. Л. «Воспоминание». С. 115).

³² «На холмах Грузии...» (вообще не обойденное вниманием исследователей) стало сравнительно недавно предметом двух ярких аналитических этюдов, избавляющих нас от необходимости подробно рассматривать внутреннюю структуру стихотворения. См.: Холшевников В. Е. «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» А. С. Пушкина // Анализ одного стихотворения: Межвузовский сборник. Под ред. В. Е. Холшевникова. Л.: Изд. ЛГУ, 1985. С. 98–105; Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство-СПБ, 1996. С. 800–805 (извлечения из прежде малодоступной «Книги для учителя», выпущенной в Таллинне в 1984 г.; ценность анализа Лотмана выходит далеко за рамки методического руководства).

³³ Анализ рукописных редакций элегии и обоснование текста ее первой редакции как завершенного стихотворения см. в классической работе: Бонди С. М. «Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла...» // Бонди С. М. Черновики Пушкина: Статьи 1930–1970 гг. М.: Просвещение, 1971. С. 11–25.

³⁴ У. Викери в своей последней работе показал — чрезвычайно убедительно — структурную связь стихотворения с одесской «Ночью», по традиции связывающейся с Воронцовой. См.: Vickery, Walter. Odessa — Watershed Year: Patterns in Puškin’s Love Lyrics // Puškin Today. Edited by David M. Bethea. Bloomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1993. P. 144–146. Впрочем, сам Викери никаких имен в связи с одесским лирическим романом совершенно правильно не называет.

³⁵ Гершензон М. О. Мудрость Пушкина. М.: Книгоиздательство писателей в Москве, 1919. С. 129–133.

³⁶ Благой Д. Д. Социология творчества Пушкина: Этюды. Второе, доп. издание. М.: Кооп. изд-во «Мир», 1931. С. 197–200, 307.

³⁷ Мейлах Б.С. Пушкин и русский романтизм. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1937. С. 247.

³⁸ Городецкий Б. П. Лирика Пушкина. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1962. С. 377.

³⁹ Макогоненко Т. П. Творчество Пушкина в 1830-е годы: 1830–1833. Л.: Художественная литература, 1974. С. 96–104.

⁴⁰ Katz, Michael R. The Literary Ballad in Early Nineteenth-Century Russian Literature. Oxford University Press, 1976. P. 162.

⁴¹ Berelowitch, Wladimir. Les Demons (Besy) // Revue des Études slaves, 1987. T. LIX. Fasc. 1–2. P. 285–286.

⁴² Катенин П. А. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1954. С. 100.

⁴³ Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин в мировой литературе: Сборник статей. Л.: Госиздат, 1926. С. 263–264.

⁴⁴ Виноградов В. В. О стиле Пушкина // Литературное наследство. Т. 17–18. М.; Л., 1934. С. 154–155 (в книгу «Стиль Пушкина» эти наблюдения по каким-то причинам не вошли).

⁴⁵ Катенин П. А. Размышления и разборы. М.: Искусство, 1981. С. 104.

⁴⁶ Катенин П. А. Размышления и разборы. С. 303.

⁴⁷ В списке наказаний А. Тургеневу (арзамасское имя «Эолова Арфа») за отказ произносить положенную речь и тем самым не выполнившему «священную свою обязанность» предписывалось среди прочего: «Переименовать его из Эоловой Арфы Убийцею, или Лешим, или Плешивым месяцем» (А. I, 299). Ср. затем упреки, расточаемые Тургеневу Жуковским (Светланою): «О убийца! О Наташа! О леший! О месяц плешивый!» (А. I, 348).

⁴⁸ В этом контексте особый смысл приобретает установленная В. Э. Вацуро реминисценция из басни Сумарокова «Феб и Борей»:

Борей мой дует,
Борей мой плюет,
И сильно под бока прохожего он сует...

(Вацуро В. Э. Из историко-литературного комментария к стихотворениям Пушкина. 1. «Сумароковская» реминисценция в «Бесах» // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XII. Л.: Наука. 1986. С. 307). В. Э. Вацуро отмечает, что в пушкинском осмыслении формула предстала как «фразеологизм, за которым стоит ритуальный жест, зарегистрированный неоднократно, вплоть до примера в словаре Даля: “Плюнь и дунь, отрекись от злого духа” <...> Несомненно, этот фольклорный субстрат формулы присутствовал в его сознании, когда он писал “Бесов”...» (С. 308). Между тем этот жест связан не столько с фольклорным сознанием, сколько с обычаями православной церкви: «дуть и плевать» следует на дьявола и всех аггелов его при совершении

обряда крещения (именно в этом смысле использована формула в цитируемом Вацуро письме Плетневу по поводу Ф. Глинки, пригласившего Бога в «кумовья»). Во-вторых, в арзамасской игре эта крестительная формула широко использовалась в применении к «бесам»-беседчикам. Подробнее см.: Проскурин О. А. «Новый Арзамас» — «Новый Иерусалим»: Литературная игра в культурно-историческом контексте // Новое литературное обозрение, 1996, № 19. С. 82–83; ср. также: Алексеев А. Место П. А. Вяземского в истории русского литературного языка // In Honour of Professor Victor Levin: Russian Philology and History. The Hebrew University of Jerusalem, 1992. C. 147–148. В контексте пушкинского стихотворения «арзамасский» подтекст формулы представляется достаточно явным.

⁴⁹ Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). М.: Советский писатель, 1967. С. 477.

⁵⁰ А. Асоян вполне обоснованно называет Катенина «первым русским комментатором поэмы» (Асоян А. А. «Почтите высочайшего поэта»: Судьба «Божественной Комедии» Данте в России. М.: Книга 1990. С. 30).

⁵¹ Катенин П. А. Размышления и разборы. С. 92.

⁵² Об этом прямо говорилось, например, во вступительной речи Д. Северина при устроенных Василию Львовичу ритуальных испытаниях (А. I. 334–335).

⁵³ Эту трансформацию ощутили не все, даже весьма проницательные исследователи. Так, для Е. Г. Эткинда «Бесы» — «народная баллада» (Эткинд Е. Симметрические композиции у Пушкина. Paris: Institute d’études slaves, 1988. С. 64). Однако М. Катц точно отметил произведенные Пушкиным сдвиги в структуре жанра — правда, связав их в основном с концовкой текста: “...In the last line, these external demons are suddenly related to the poet's internal emotional state. The parallel between nature and psychology, which had been employed in Russian literary ballads since the 1790s, is here completely reinterpreted by Pushkin. The ballad Besy has been transformed into a profound personal lyric” (Katz, Michael R. The Literary Ballad in Early Nineteenth-Century Russian Literature. P. 163).

⁵⁴ O. C. Муравьева справедливо говорит о «чисто лирической форме суггестии» в «Бесах» (Муравьева О. С. Об особенностях поэтики пушкинской лирики // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XIII. Л: Наука, 1989. С. 27).

⁵⁵ Благой Д. Д. Социология творчества Пушкина: Этюды. Второе, доп. издание. М.: Кооп. изд-во «Мир», 1931. С. 307; Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). С. 474–476.

⁵⁶ Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Л.: Просвещение, 1972. С. 162–168.

⁵⁷ Анализ разных аспектов этих стихотворений см., например: Григорьева А. Д. Язык лирики Пушкина 30-х годов // Григорьева А. Д., Иванова Н. Н. Язык лирики XIX в.: Пушкин. Некрасов. М.: Наука, 1981. С. 49–120.

⁵⁸ Б. М. Гаспаров, пытавшийся показать, что будто бы Пушкин осмысливал свое путешествие с Раевскими по Северному Кавказу и Крыму летом 1820 г. как «паломничество в ад», и отыскивая (на наш взгляд, несколько искусственно) в «южных» стихотворениях дантовские мотивы, странным образом полностью обошел молчанием ситуацию второго кавказского путешествия, действительно прошедшего «под знаком Данте» и отразившегося в ряде спроецированных на Данте текстов. Следует заметить, что «дантовская» парадигматика оказалась очень важна для поэтической картины мира у английских романтиков, которых Пушкин начинает внимательно изучать как раз в конце 20-х годов. См., например: Knight, G. W. Coleridge’s Divine Comedy // English Romantic Poets: Modern Essays in Criticism. Edited by M. H. Abrams. London; Oxford; New York: Oxford University Press, 1960. P. 158–169 (в работе предпринята интересная попытка показать, что центральные произведения Кольриджа — «Кристабель», «Сказание о Старом Мореходе» и «Кубла Хан» — сопряжены с дантовской поэтической теологией).

⁵⁹ М. Л. Гаспаров возводит пушкинский 4-стопный хорей к линии «легкой лирики», которая к концу 20-х годов раздваивается: стихотворения, продолжающие «легкую» тематику, обрастают приметами быта, но «рядом с ними появляются стихотворения грустные, тревожные и медитативно-сентенциозные». Эти две струи соприкасаются в стихотворениях о зиме и дороге, а затем вытесняются восприятием метра как «национально» окрашенного и используемого главным образом для эпического материала. См.: Гаспаров М. Л. Семантический ореол пушкинского 4-стопного хорея // Пушкинские чтения в Тарту: Тезисы докладов научной конференции 13–14 ноября 1987 г. Таллинн: Тартуский гос. университет, 1987. С. 53–55. Семантика 4-стопного хорея как размера стихотворений о «спиритуальном пути» Гаспаровым в этой связи не рассматривается.

⁶⁰ См. об этой традиции в европейской культуре: Chew, Samuel. The Pilgrimage of Life. New Haven and London: Yale University Press, 1962.

⁶¹ См., в частности, работу: Вацуро В. Э. Повести покойного Ивана Петровича Белкина // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994. С. 29–48.

⁶² И. П. Смирнов указал недавно и еще на один возможный претекст «Бесов» — стихотворение П. А. Вяземского «Метель» (1828). См.: Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994. С. 46–51. Некоторые мотивные и лексические переклички между двумя стихотворениями представляются довольно отчетливыми, однако несомненно, что «Метель» играла в интертекстуальном плане пушкинского текста вторичную роль. Факультатив-

ный характер имеют и отмеченные В. А. Грехневым переклички «Бесов» со стихотворением Баратынского «Бесенок» (1828). См.: Грехнев Всеволод. Мир пушкинской лирики. Нижний Новгород: Изд «Нижний Новгород», 1994. С. 240–243.

^* Проскурин О. А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М.: Новое литературное обозрение, 1999.