КУЛЬТУРНЫЕ РЕФЛЕКСИИ 1812 года
(ИДЕОЛОГЕМА «НАРОДНАЯ ВОЙНА»)

ВАДИМ ПАРСАМОВ

Среди множества пропагандистских штампов 1812 года идеологема «народная война» является наиболее распространенной и наиболее укоренившейся в историческом сознании. Она существовала и распространялась во множестве идеологических моделей, имеющих в первую очередь пропагандистский характер. В то же время она позволяла осмыслить характер войны, и в этом смысле выступала в роли метаязыка, описывающего происходящие события.

Понятие «народная война» применительно к войне 1812 г. одной из первых употребила вел. кн. Екатерина Павловна в письме к адъютанту своего мужа князю В. П. Оболенскому, отправленному ею в Москву в конце июня 1812 с целью заставить московского генерал-губернатора графа Ф. В. Ростопчина формировать дворянское ополчение.

Графу, — писала она, — стоит только явиться в собрание дворянства или на какой-нибудь его съезд, стоит только выяснить, какая опасность грозит отечеству и в какой мере начатая война есть война народная (combien cette guerre était nationale), чтобы воодушевить Московское дворянство, а из Москвы, где так много дворян из всех губерний, это патриотическое воодушевление охватит всю Россию¹.

Слово «народная» в данном случае подразумевает не стихийное участие народа в боевых действиях, а дворянскую инициативу, готовность русских дворян добровольно встать под знамена формируемого ополчения. Почему именно участие дворянства, по мнению Екатерины Павловны, должно придать войне народный, или в данном случае точнее будет сказать национальный характер, в общем, понятно. Здесь подразумеваются  9 | 10  идеи Монтескье о дворянстве как посреднике между монархом и подданными², в силу чего именно дворянство представляет нацию в целом. Поэтому участие в войне невоенного дворянства и придает ей народный характер.

Ситуация менялась очень быстро и уже в июле 1812 г. Ф. Н. Глинка использовал выражение «народная война» в совершенном ином смысле: «Народ просит воли, чтоб не потерять вольности. Но война народная <курсив мой. — В. П.> слишком нова для нас»³. Здесь уже речь идет о простом народе, включающем в себя и крепостное крестьянство.

Однако новизна данного понятия не только не исключала, но, наоборот, подразумевала его осмысление через уже сложившиеся культурные стереотипы. Наиболее частой и очевидной была аналогия со Смутным временем, получившая широкое распространение еще до войны 1812 г.⁴ Во время войны она многократно тиражировалась как в официальных манифестах А. С. Шишкова, так и в публицистических и художественных произведениях.

В 1812 г. с вторжением Наполеона в пределы России возникла целая серия новых аналогий. Наиболее широкое распространение получила параллель между Россией и Испанией. Если суммировать многочисленные суждения об испанцах, высказанные как в ходе войны, так и вскоре после ее окончания, то получится примерно следующая картина. Испанцы живут в особом, отделенном от остальной Европы мире. Они не знают и не хотят знать других европейцев. Они не путешествуют и не принимают у себя иностранцев. Испанский мир закрыт для проникновения в него французской культуры и вместе с ней пороков цивилизации. Испанцы глубоко религиозны, и духовенство играет в Испании особую роль. В то время как испанский абсолютизм встречает естественное ограничение в самом ландшафте с его горами, ущельями и труднодоступными для правительственных чиновников местностями, при этом вполне удобными для жилья, священники, живущие среди народа и находящиеся с ним в постоянном общении, являются единственной реальной властью на местах. Вместе с религией испанец впитывает «непреодолимую приверженность  10 | 11  к своему Отечеству и ко всем учреждениям своих предков»⁵, а также стремление к изоляционизму и ксенофобии.

Испанская война быстро изменила европейские мнения по самым коренным вопросам. То, что еще совсем недавно под пером просветителей признавалось предрассудками, невежеством и фанатизмом, теперь вдруг стало источником спасительного патриотизма, примером свободолюбия и воинской доблести. Сам способ ведения войны испанским народом, не знакомым с правилами военной стратегии, народом, по выражению мемуариста, «воинственным» (guerrier), но не «военным» (militaire)⁶, шокировал французов и заставил европейских публицистов и писателей размышлять о характере народной войны. Испанский опыт поставил их перед целым рядом новых вопросов. Сомнительной оказалась сама идея единства человеческого рода. В этом смысле испанская война немало способствовала укоренению в европейском сознании представлений о множественности культур. Цивилизация с ее пороками и достижениями, о которых много говорилось на протяжении XVIII в., перестала восприниматься как единственно возможный путь человеческого развития. Новые пути решения получили и проблемы войны и мира. Альтернативой регулярной войны как одного из атрибутов цивилизации стала народная война, ведущаяся до полного истребления врага и исключающая даже мысли о мире. Такая война предстала перед глазами европейцев как война цивилизаций, и, пожалуй, самым неожиданным стало то, что победа оказалась на стороне отсталой цивилизации. И хотя этому довольно быстро нашлось множество объяснений, сами эти объяснения уже свидетельствовали о серьезных сдвигах, произошедших в культурном сознании европейцев.

Русский читатель получал подробную информацию о событиях в Испании из переводных брошюр, а также из газет и журналов. Официальная газета Российского министерства иностранных дел “Journal du Nord” c июля по сентябрь публиковала книгу статс-секретаря Фердинанда VII Дона Педро Цеваллоса, подробно рассказывающую историю заманивания  11 | 12  испанских Бурбонов Наполеоном в Байонну и их отречения от испанского престола. Книга писалась по горячим следам событий в сентябре 1808 г., еще до начала народной войны. Но в “Journal du Nord” ей было предпослано предисловие Г. А. Строганова⁷, в котором говорилось о характере испанской войны⁸:

Испанцы предприняли войну, существенно отличающуюся от всех других политических войн. В политических войнах, ведущихся между цивилизованными государствами, подчиненными законным королям, воюют армии, а народы живут в мире. Но в войне захватнической (la guerre d’invasion), когда речь идет о защите своих очагов, храмов, могил предков и свободы, воюют все: мужчины, женщины, подростки. Вся ненависть и все зло, которые могут обернуться против тирана и его сообщников становятся священным долгом. Все страсти направлены к одной цели — уничтожению тирана. Каждый в своей сфере деятельности должен причинить разрушителю его страны все то зло, на которое он только способен. Подобная война есть одновременно политическая, религиозная и индивидуальная. Речь идет о том, чтобы либо все потерять, все склонить перед лицом врага Бога и людей, либо защитить своего Бога, свою страну, свою семью и свою свободу. Тогда должна распуститься святая ненависть, которую небо внушает народам, когда оно хочет их уберечь. Это первый признак его милости и первый залог победы⁹.

Указание на индивидуальный характер народной войны показательно. Против врага действует не безликая масса, а каждый отдельно взятый ее представитель, разделяющий общую ненависть к противнику и в то же время наделенный индивидуальным пониманием чести, собственного достоинства, интересов своей страны и своего народа. Подспудно здесь присутствует противопоставление «испанская война — Французская революция». В первом случае действует народ-гражданин, осознающий свои права и не желающий нести ярмо рабства. Во втором — буйная толпа, лишенная индивидуальных черт, сметающая все на своем пути и нуждающаяся в жестоком усмирении.  12 | 13 

Особенно много материалов, касающихся народной войны в Испании, появилось на страницах «Сына отечества», издаваемого Н. И. Гречем.

Происшествия, случившиеся с 1808 г. в Испании, беспримерны в летописях мира, — говорилось уже в первом номере журнала, — Надеемся заслужить одобрение читателей, сообщая им важнейшие акты, относящиеся к новейшей испанской истории¹⁰.

Как отмечал академик М. П. Алексеев, «русские газеты 1812-го и последующих годов переполнены материалом об испано-французских политических и военных событиях»¹¹. Эти материалы не только сообщали фактические сведения, но и внушали мысль о том, что русский народ превосходит испанский и в численности, и в организованности. Так, например, А. П. Куницын обращал внимание читателей «Сына отечества» на то, что

Испанцы, народ не столь многочисленный, рассыпали грозное ополчение тирана. Но мы, при благоустройстве правительства, наслаждающиеся еще истинною свободою и будучи изобильны Ироями, уже ли уступим врагу нашему землю которая нас родила и воспитала¹².

Такая оговорка, разумеется, не случайна, она не только призвана воодушевить читателя, но и вносит некоторое ограничение в идею народной войны. В Испании воюет сам народ, брошенный на произвол судьбы своим правительством¹³. В России народ не сам борется, а помогает правительству отражать внешнего агрессора.

Испанская тема своим антинаполеоновским пафосом в равной степени устраивала и русских консерваторов, и русских либералов. Религиозность и монархизм испанского народа, защищавшего «святую религию» от революционного безбожия Франции и отстаивающего наследственные права своего короля Фердинанда VII, «томившегося» в Байонне, легко сочетались с идеями народного сопротивления тирании¹⁴. Свое испанофильство всячески демонстрировал Ф. В. Ростопчин. Близкий к нему А. Я. Булгаков в письме к жене от 23 октября 1812 г. писал:  13 | 14 

Говорили о храбрых Испанцах; граф сказал: «Что касается до меня, то я кланяюсь два раза тому, кто чихает, понюхавши Испанского табаку… Я сам сжег Вороново», — прибавил он. — Что такое Вороново? — спросил Jean Bart. — «Вороново, милостивый государь, мой загородный дом, под Москвой; а теперь буду строить свои замки только в Испании¹⁵, сколько из любви к Испанцам, столько и по необходимости»¹⁶.

Испанская тема волновала и другого консерватора — А. С. Шишкова. В 1813 г. он перевел с немецкого «Краткую и справедливую повесть о пагубных Наполеона Бонапарта промыслах, о войнах его с Гишпаниею и Россиею, о истреблении войск его и о важности нынешней войны. Книжку в утешение и наставление немецкому народу сочиненную». Переложенная характерным для Шишкова славянизированным языком эта книга прославляла мужественный испанский народ, ведущий жестокую войну против французов:

Гишпания долженствовала быть порабощена и французскими полководцами и градоначальниками обладаема, и от французских солдат расхищена и опустошена; дух гордого и величавого народа должен был привыкнуть к стыду и рабству… Но гнев гишпанского народа, который поработить мнили, наконец, воспрянул… В Арагонии явился Палафокс, сей доблий подвижник, который небо и землю призывал в свидетельство Гишпанского Срама и французской Измены, и внушил соотечественникам своим такую душу Мужества и Мести, что вокруг Сарагосы многие тысячи французов изрублены в куски. Европа возрадовалась, Бонапарт удивился и ужаснулся. Он искал угрожавшую в Гишпании бурю укротить и послал туда страшное войско… но гишпанского народа и мужественного и гордого духа его, непреклонного к рабству победить не могли.

Заканчивается повесть описанием борьбы испанских партизан — гвериласов — или как, выражается Шишков, «частных испанских ополчений», благодаря которым

Европа видела светлую неугасаемую никогда искру Свободы. Да! Здесь было кроваво-светло, а на остальной земле рабственно-темно¹⁷.  14 | 15

Нетрудно заметить, что Шишков описывает испанскую войну в гражданско-патриотическом стиле. То, что такие ключевые понятия, как «свобода» и «рабство», понимались им довольно своеобразно и отнюдь не распространялись на внутреннее положение России, особого значения не имело. Испанская тема не только подсказывала язык описания, но и служила серьезным опытом для ведения партизанской войны в России. Так, например, известен устойчивый профессиональный интерес Дениса Давыдова к деятельности испанских партизан, которым уделено немало внимания и в «Опыте теории партизанских действий», и в других военных произведениях поэта-партизана.

Тема испанской войны в России в 1812 г. стала поистине всенародной. Она не только воспринималась как историческая параллель, но и сама являлась неотъемлемой частью народной войны. Так в первом номере «Сына отечества» отмечалось:

Добрые крестьяне, начитавшись в газетах об испанских гверильясах, называют кириловцами тех, которые ополчаются по деревням для отражения неприятельских набегов¹⁸.

Слово «кириловцы», представляющее собой народную этимологию испанского «гверилас», вошло в языковой обиход 1812 г. и даже запечатлелось в названии пьесы А. П. Вронченко «Кириловцы, или Нашествие врагов». Герой этой пьесы крестьянин Силин на вопрос своего барина Добромыслова, «кто такие кириловцы?», отвечает:

Ратники, поголовно и самопроизвольно вооружившиеся на защиту домов своих, жен и детей от неприятельских набегов; а слывут кириловцами потому, что в какой-то дальней земле, которую враги наши также разорили, все жители, от мала до велика противу них восставшие, прозываются также кириловцами; об них, сказывают, и в московских газетах часто было писано¹⁹.

Идея множественности культур, нашедшая яркое подтверждение в испанской войне, способствовала постановке вопроса о культурной типологии. Параллель между народными войнами в Испании и России наводила на мысль о ментальной близости самих народов. Наименование «кириловцы» делало испанских  15 | 16 гвериласов частью русского культурного опыта. Далекие и незнакомые испанцы становились близкими и своими. В свою очередь испанская пропаганда 1812 г. представляла русских северными испанцами. Так, в «Прокламации испанского регентства к испанскому народу» от 1 сентября 1812 г., опубликованной по-французски в “Journal du Nord” говорилось:

Если бы в истории переселения народов мы стали искать причины, объясняющие схожесть характеров русских и испанцев, мы смогли бы обнаружить весьма правдоподобные основания. Но для нас важно то, что русский столь же постоянен и религиозен, как и испанец, что по живости характера он превосходит другие народы Северной Европы, что управляемый и предводимый таким великим государем, как Александр, он останется непоколебим в благородном сопротивлении нашему общему врагу, а также в продолжении и укреплении нашей свободы и нашей славы²⁰.

Если испанская тема служила примером народного сопротивления тирану, то она не могла «оправдать» отступление русской армии. Здесь требовалась другая пропагандистская модель. И на страницах «Сына отечества» появляются материалы, касающиеся скифских войн. Читатель легко угадывал в персидском царе Дарии Наполеона, а в уклоняющихся от сражения скифах — русскую армию. Так, учитель Дерптской гимназии Струве, излагая в своем сочинении «Поход Дария в Скифию» «Историю» Геродота, внес в изначальный текст существенные изменения, усилив тем самым актуальность изложения. Отвечая на многократные предложения Дария встретиться с ним в открытом сражении или сложить оружие «и, неся в дар твоему владыке землю и воду, вступить с ним в переговоры»²¹, скифский царь Иданфирс отвечает:

Персы! Я никогда не обращался от робости в бегство пред кем нибудь, не бегствую и теперь пред тобою. Я странствую по собственной земле своей; таков обычай кочевых народов и посреди мира: не имею причин вступить в главную битву, ибо не предвижу от оной ни какой пользы. Но дерзни приближиться к тому священному месту, где почивают почтенные остатки Царей наших  16 | 17  и узнаешь, умеем ли мы сражаться. Ты никогда не будешь моим повелителем: Я повинуюсь только Богам моего отечества²².

У Геродота отсутствует выражение «странствую по собственной земле своей», а также упоминание о «почтенных остатках Царей наших», явно отсылающих читателя к Москве. Статья писалась до взятия Москвы, и автор, как и большинство его современников, полагал, что под стенами Москвы будет дано победоносное сражение.

В отличие от персов, скифы свободолюбивы, и это качество в итоге помогает им одержать победу над превосходящим их в военном отношении персидским царем:

Многочислие и опытность войск были на его стороне; но народ свободный, приверженный к Отечеству, Царю и вере праотцев своих, обратил его в постыдное бегство; он совершенно бы истребил хищника, и возвратил бы свободу вселенной, если б трусость и своекорыстие не вспомоществовали тиранству²³.

В последней фразе имеются в виду европейские народы, порабощенные Наполеоном и пришедшие вместе с ним покорять Россию. Скифская модель исключала идею заграничных походов. Скифы не только свободолюбивы, но и миролюбивы. Они живут только на своей земле, они гостеприимны и не дают повода к войне, однако в любой момент готовы защищать свою землю. А. П. Куницын перевел из «Истории Александра Македонского» Квинта Курция речь скифского посла Александру, в которой говорится:

дабы ты имел понятие о Скифском народе, то извещаем тебя, что каждый из нас имеет пару волов, плуг, оружие и чашу. Сии вещи доставляют нам средства для угощения друзей и для отражения неприятелей: с друзьями разделяем мы плоды, приобретенные трудами наших волов, из чаши вкушаем с ними вино в честь Богов наших, неприятелей издали поражаем стрелами, а вблизи копьями.

Если в статье дерптского учителя скифы (русские) противопоставлялись персам (французам) как свободолюбивый народ народу порабощенному, то в переводе Куницына противопоставление  17 | 18  скифов грекам актуализирует антитезу «верность первобытного народа — вероломство народа цивилизованного»:

Скифы утверждают мир не клятвою, а сохранением договоров. Греки имеют обыкновение давать клятвенные обещания; наша религия состоит в честности. Кто не почитает людей, тот обманывает Богов²⁴.

Но греки чаще всего выступали не как завоеватели, а как патриоты, защищающие свои республики от внешних врагов. В таком случае с ними ассоциировались русские, и тогда «народная война» облекалась в спартанские одежды: «Возник у нас Лакедемон», — писала А. Волкова в одном из своих патриотических стихотворений²⁵. Наполеон соответственно именовался «новым Ксерксом», который

своими дерзкими кровожадными толпами рабов наводнил наши области, дабы потопить оные в собственной крови их, дабы сыскать им погибель в нашем мужестве, в нашей к нему ненависти, дабы подвергнуть их громоносным рукам Руских Леонидов, которые никогда не падут, ибо защищают дело Бога и человечества?²⁶

Не только греки, но и персы, если они подвергались внешней агрессии, могли ассоциироваться с русскими. Именно таким образом «прочитывался» поход Юлиана Отступника против персов в статье «Бонапарте и император Иулиан», помещенной в «Сыне отечества» с очевидно фиктивной пометой «сочинение одного знаменитого Английского Литератора». Наполеон, как и Юлиан, по мысли автора является вероотступником:

Разница между сим отступником и Бонапартом, принявшим в Египте Магометанский закон, состоит в том, что Иулианово отступничество могло быть основано на заблуждении, а перемена веры Али-Бонапарта была подлая комедия, которую он равнодушно играл, потому что он равно презирает вообще религии.

При этом

нечестие того и другого происходило из одного источника. Оба тщеславились мнимым именем философов прежде нежели получили  18 | 19  название отступников; оба притворно изъявляли желание восстановить народ Еврейский²⁷.

Как и Наполеон, Юлиан принял титул императора, находясь в Париже (Лютеции). К этому времени он покорил галлов и германцев и повел их с собой в поход против персов. Персы, как и русские, отступая, заманивали римскую армию вглубь своей территории.

Персидские Полководцы беспрестанно разъезжали с силами своими вокруг оной, перехватывали отставших и нападали на многие отряды; но варвары²⁸ сии, по словам Иулиана, всегда были отражаемы²⁹.

Далее начинается народная война, сопровождающаяся патриотическим самопожертвованием:

Преданные к Отечеству жители той страны, желая обратить на самого истребителя все бедствия войны сей, собственными руками довершали разорение полей своих³⁰.

Любопытно также отметить, что форма правления Персии, традиционно оцениваемая как деспотическая, в данном случае, проецируясь на твердость Александра I, упорно не желающего заключать мир с Наполеоном, воспринимается как «сильное самодержавное правительство, которое, для спасения земли своей, решается всем жертвовать»³¹. В итоге в жертву приносится сама персидская столица: «жесточайшая судьба города Маогомолка весьма сходствовала с участью Москвы»³². Занятие персидской столицы для Юлиана становится началом конца. Беспорядочное отступление римлян из Персии описывается аналогично отступлению французов из России, где совпадает почти все, вплоть до того, что «погода также была им неблагоприятна»³³.

В ассоциациях, которые рождала идеологема «народная война», важно было не столько внешнее фактографическое сходство, сколько актуализация освещенных традицией представлений. При этом не имело значения то, что различные ассоциативные модели плохо монтировались между собой, а подчас даже исключали друг друга. Так, например, если и  19 | 20  можно было разглядеть какое-то отдаленное сходство между испанскими гвериласами и скифами, то в любом случае ни те, ни другие не имели ничего общего с древними римлянами. Между тем народная война могла проецироваться на пунические войны, где римляне отождествлялись с русскими, а карфагеняне — с французами. Любителей таких аналогий не смущало то обстоятельство, что борьба Рима и Карфагена использовалась наполеоновской пропагандой в качестве исторической параллели к войне Франции с Англией. 16 июня 1811 г. Наполеон, обращаясь к законодательному собранию, говорил:

Английская кровь наконец пролилась ручьями во многих сражениях, прославивших оружие Французов. Сия война с Карфагеном, которой надлежало бы решиться битвами на Океане или за морем, совершится на равнинах Испании! Когда Англия будет истощена, когда наконец сама почувствует бедствия, которыми в течение двадцати лет обременяет твердую землю, когда половина семейств ея облечена будет в одежду печали, громовой удар прекратит дела полуострова, решит судьбу ея войска, и отомстит за Европу и Азию, прекратив сию вторую Пуническую войну³⁴.

Сама по себе параллельная антитеза «Франция/воинственный Рим — Англия/торговый Карфаген» была довольно устойчива, особенно если принять во внимание, что Англия проводила свою внешнюю политику не менее агрессивно, чем древний Карфаген. Но с Римом связывалась не только идея воинственности, но и идея патриотизма, что делало его удобным конструктом при моделировании идеологемы «народная война». Вместе с тем агрессивность Карфагена и завоевательные планы Ганнибала могли служить языком описания для внешней политики Франции. Таким образом, наполеоновская антитеза «Франция (Рим) — Англия (Карфаген)» перевертывалась, но только вместо Англии в роли Рима и победителя Франции оказывалась Россия.

В архиве П. Н. Тиханова хранится отрывок из сочинения, в котором проводится параллель между пуническими войнами и Отечественной войной 1812 г. Автор неизвестен. Датировать отрывок можно исходя из его содержания. В конце говорится  20 | 21  о сражении под Лютценом, состоявшемся 20 апреля (2 мая) 1813 г. как о только что одержанной победе³⁵, и ничего не говорится о последовавшем вскоре за ним (8–9 мая (20–21 мая) 1813 г.) Бауценском сражении. Следовательно, это сочинение было написано скорее всего в мае 1813 г. Сходство древних римлян и современных россиян автору представляется настолько очевидным, что не требует доказательств:

Не стану я здесь доказывать сходство народа Российского с римским ни по обширности Государств, ни по покорению тех же самих, которые падением и рабством России угрожали, ни по скорому завоеванию толиких царств и областей. Не стану также доказывать сходство россиян с римлянами, сравнивая древних России героев с древними Героями Рима: ни единоборца Владимира с Торкватом, ни завоевателя Сибири с Лукуллом, ни Иоанна, покорителя царств, с Помпеем, ни Филарета с Регулюсом, ни Пожарского с Камиллюсом, ни Суворова с Цезарем, ниже Петра I … — извините меня Высокопочтенные Посетители! я не нахожу даже между Римлянами с кем бы его сравнять? Но пускай с Ромулом или Августом или с обоими вместе. Все сие я умолчу и для краткости времени, и для сходства никакому опровержению не подлежащего. Я токмо скажу здесь о войне прошедшего 12-го года, в которой Россияне твердость духа, любовь к отечеству и храбрость оказали такую, какую Римляне во время войны Пунической³⁶.

При этом автор явно не склонен углубляться в параллель между республиканским Римом и монархической Россией, равно как и противопоставлять Рим республиканский и Рим императорский. Отмечая сходства русских полководцев 1812 г. с римскими полководцами второй Пунической войны³⁷, он не забывает и об Александре I, приписывая ему лучшие черты лучших римских императоров: «кротость Тита, великодушие Августа, премудрость и любовь Марка Аврелия»³⁸.

Следует отметить, что различные модели народной войны, будь то испанская, скифская или римская, выражались единым языком культурных представлений, восходящим к просветительской идеологии XVIII в. Не случайно у Ф. Н. Глинки понятия народная война и отечественная война выступают как  21 | 22  синонимы. Такое понимание народа в общем соответствует тому, что Руссо называл personne morale³⁹. Народ и отечество в изображении Ф. Глинки являются воплощением руссоистской идеи общей воли, не только ставящей интересы народного целого выше индивидуальных желаний, но и практически полностью исключающей их. По словам Ф. Глинки, «в отечественной войне и люди ничто!»⁴⁰

Само происхождение народной войны могло объясняться в соответствии с просветительской теорией общественного договора. В одной из статей «Сына отечества» говорилось о том, что

Французская революция, сверх многих зол, нанесенных ею человечеству, произвела и новый образ войны, неслыханной со времен варварских веков. До последнего десятилетия 18 века Государи и правительства, принимаясь за оружие для защищения прав своих — истинных или мнимых — воевали с противником своим на поле чести. Полководцы и воины всячески старались облегчить судьбу той земли, в которой война происходит, своя ли она или неприятельская; употребляя все силы, чтоб доставить отечеству своему успех в начатой брани, уважали они и противную сторону, и не смели подумать об оскорблении особы или учреждений неприязненного Государя.

Иными словами, речь идет о том, чтобы между воюющими сторонами соблюдался некий договор о правилах войны, накладывающий определенные ограничения на воюющие стороны. Соблюдение этого договора придавало войнам не только профессиональный, но и локальный характер. Революционное правительство Франции, к которому, по мнению автора, относятся «Народное собрание, Комитет Робеспьера, директория, Консул Бонапарте, Император Наполеон — все одно!» — отвергло эти правила, придав войне тотальный и грабительский характер:

Возмущение народа против законной власти, грабеж всякого имущества, нарушение всех прав народных и человеческих — вот средства революционных героев.  22 | 23 

Вмешательство Наполеона во внутренние дела завоеванных им государств, установление там своего режима могло интерпретироваться как нарушение общественного договора с вытекающим отсюда вступлением в силу естественного права на самозащиту. Народная война как акт законного сопротивления тирану была организована правительством, выступившим в роли вождя народного восстания.

Гнушаясь употребить те способы, которыми пользовались бесчестные враги, благоустроенные правительства нашли другие средства воспротивиться новому образу войны. Видя, что она угрожала не только войскам, но и всему народу, всему имуществу Государства, они вооружали и употребляли против неприятельского нашествия весь народ, все силы державы своей.

И далее автор приводит картину развертывания народной войны в Европе:

Первое государство, ополчившее народ, для воспрепятствования вторжению Французов, была Россия, в 1807 году; но в то время не имела она нужды изгонять врага из пределов своих; ибо мир заключен был до вшествия его в границы Российские. В следующем году вооружился народ в Испании, и вот уже пять лет противится он колоссальной Франции с постоянством и редкими успехами. В 1809 году составлено было земское ополчение в Австрии; но тогдашняя война, начатая быстро и смело, продолжаема была без постоянных напряжений, и пагубная умеренность в брани с коварным врагом превратила первоначальные успехи в неудачи; при всем том ополчение принесло великие выгоды и содействовало возвращению многих, неприятелем занятых областей. Наконец, в 1812 году, Россия вооружила народ свой по вступлении неприятелей в ее пределы и — конец брани известен. — Ныне последовала Пруссия сим примерам, и при объявлении Французам войны, составила земское ополчение и земское охранное войско⁴¹.

Народная война в такой интерпретации утрачивает свой специфически национальный характер и превращается в универсальный способ сопротивления тирании. Одновременно она становится аргументом в пользу реставрации старого порядка, который в этой связи мыслится как результат свободного волеизъявления  23 | 24  народа в отличие от революционного порядка, представляющего собой узурпацию народных прав.

И хотя народная война предстает как организованное и упорядоченное явление, тем не менее она значительно по своим методам отличается от войны профессиональной. Народ освобожден от всех обязательств по отношению к своему противнику, отсюда особо жестокий характер народной войны, на что обращал внимание декабрист В. Ф. Раевский. В его оценках войны 1812 г. звучат коннотации, явно навеянные Французской революцией⁴². Наполеон у Раевского «чудовище, бич человечества», «палач народный», но и война против него — «это народная война со всеми ужасами и варварством». «Народ русский, — пишет Раевский, — зверски рассчитывался за пожары, насилие, убийства, свою веру»⁴³.

Сама народная жестокость есть проявление народного духа. Она обеспечивает народу победу над врагом, действующим числом и умением.

Не оружие составляет силу воина, но дух, оживляющий того, кто сим оружием действует. Известно с каким успехом работало наше ополчение под Полоцком топорами! Как вы управились с Французами? Спросил некто возвратившегося из похода ратника; ведь у них и ружья, и сабли, и пушки. — «И батюшка!» отвечал крестоносец: «как закричат: вперед, ребята! Перекрестишься, схватишь топор обеими руками, пустишься вперед, да и ну их рубить, как ельник; тут и ружья и сабли из рук повалятся!»⁴⁴

Возможно, это и другие подобные рассуждения о духе народной войны, побеждающем материальную силу противника, повлияли на толстовскую концепцию войны 1812 г. В этом смысле Толстой, когда писал о «дубине народной войны», не только излагал свое понимание событий, но и учитывал ту интерпретацию, которую, они получали в современной им публицистике. Таким образом, в самой идеологеме «народная война» сложно переплетались охранительные, консервативные, либеральные, национально-патриотические и даже космополитические идеи. Ее идеологическая валентность становилась практически неограниченной.  24 | 25 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Екатерина Павловна, вел. кн. Письма / Читано в заседании Тверской Ученой Архивной Комиссии 13 апреля 1888 г. Членом Комиссии Е. А. Пушкиным. Тверь, 1888. С. 21.

² Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 176.

³ Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. М., 1987. С. 8.

⁴ См.: Зорин А. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001. С. 157–187.

⁵ Сын отечества. 1812. Ч. 2. № 11. С. 200.

⁶ Roccа de. Mémoire sur la guerre des français en Espagne. Paris, 1814. Р. 68.

⁷ Авторство Г. А. Строганова установлено в кн.: Додолев М. А. Россия и Испания: 1808–1823 гг. М., 1984. С. 67.

⁸ Вскоре появился русский перевод этой кн.: Цеваллос Д. П. Историческая картина вероломных и насильственных поступков императора французов в Испании или объяснение скрытых действий, имевших следствием похищение Испанской короны, и коварных средств, употребленных к тому Французами. СПб., 1812.

⁹ Journal du Nord. 1812. № 27. P. 533–534.

¹⁰ Сын отечества. 1812. № 1. С. 175.

¹¹ Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв. // Алексеев М. П. Русская культура и романский мир. Л., 1985. С. 98.

¹² Сын отечества. 1812. Ч. 1. № 5. C. 182. C. 182.

¹³ Тема монаршего предательства общенационального дела в Испании особо подчеркивалась на страницах «Сына отечества». Так, в ст. «Изображение важнейших причин, побудивших Испанцев к учреждению Верховной Севильской Юнты», представляющей собой перевод официального бюллетеня, подписанного Архиепископом Лаодикийским Иоанном Баптистом Пардо, говорилось: «4-го Мая Карл IV провозгласил себя в Байонне Королем, и сказал, что намерен посвятить последние дни жизни своей правлению и благу своих подданных; а 8-го числа того же месяца забыл все сие, и отказался от Испанской короны в пользу Императора Наполеона, с правом передать оную тому, кого он изберет по своему благоусмотрению! Какие противоречия! Какие нелепости!

Испанская монархия принадлежала Карлу IV не исключительно и не по собственной его воле, а по праву рождения, на основании коренных наших законов <…>. По какой силе, по какому  25 | 26  праву смеет он передать корону Испанскую, и поступить с Испанцами, как со стадом скота, пасущимся на лугу? По какому праву смеет он лишать трона своих сыновей, их потомков и всех их наследников по закону рождения» (Сын отечества. 1812. Ч. 1. № 6. С. 238–239).

¹⁴ См.: Пугачев В. В. Испанский «Гражданский катехизис» и В. К. Кюхельбекер в 1812 г. // Русско-европейские литературные связи. М.; Л., 1966. С. 109–114.

¹⁵ «Французское выражение: batir des chateaux en Espagne — равносильно русскому: строить воздушные замки» (прим. П. Бартенева).

¹⁶ Русский архив. 1866. С. 719.

¹⁷ Шишков А. С. Полн. собр. соч.: В 17 ч. СПб., 1827. Ч. 10. С. 171 и сл.

¹⁸ Сын отечества. 1812. Ч. 1. № 5. С. 216.

¹⁹ Цит. по: Алексеев М. П. Указ. соч. С. 103–104.

²⁰ Journal du Nord. 1812. № 48. Octobre. P. 951.

²¹ Геродот. История в девяти книгах. М., 1993. С. 218.

²² Сын отечества. 1812. Ч. 1. № 4. С. 138–139.

²³ Там же. С. 145.

²⁴ Сын отечества. 1812. Ч. 2. № 11. С. 190–191.

²⁵ Сын отечества. 1812. Ч. 2. № 9. С. 133.

²⁶ Сын отечества. 1813. Ч. 4. № 12. С. 270.

²⁷ Сын отечества. 1813. Ч. 3. № 5. С. 221–222.

²⁸ «Ничего же нет нового под солнцем! Сим именем Наполеон и нас честит» (прим. автора).

²⁹ Сын отечества. 1813. Ч. 3. № 5. С. 225.

³⁰ Там же. С. 226. Курсив в данном случае служит для подчеркивания параллели между персами и русскими, находящимися в аналогичных ситуациях.

³¹ Там же. С. 226–227.

³² Там же. С. 227.

³³ Там же. С. 230.

³⁴ Сын отечества. 1812. Ч. 2. № 7. С. 18–19.

³⁵ Поражение союзных войск под Лютценом русская официальная пропаганда выдавала за победу.

³⁶ ОР РНБ. Ф. 777. Оп. 1. Ед. хр. 1317. Л. 159–159 об.

³⁷ «Сие пламя любви к Отечеству, как в Римлянах, так и в Русских новых родил Героев. Ибо кроме князя Кутузова-Смоленского, который благоразумие и проницательность Фабия с храбростию и быстротою Сципиона в себе соединил; Граф Витгенштейн часто  26 | 27  поражавший неприятеля и исторгнувший из рук его Полотск, живо мне представляет Маркелла, взявшего приступом Сиракузы. Платов мужеством и удивительною скоростию в совершении подвигов равен есть Клавдию Нерону, а храбрый Милорадович Ливию Салинатору, наголову поразившему Асдрубала брата Аннибалова» (Там же. Л. 163).

³⁸ Там же. Л. 166 об.

³⁹ Rousseau J.-J. Oeuvres complètes. Paris, 1824. T. IV. P. 124.

⁴⁰ Глинка Ф. Н. Указ. соч. С. 21. Эти слова Глинки, возможно, являются парафразом известных из «Нового летописца» слов Минина: «Будет нам похотеть помочи Московскому государству, ино нам не пожелети животов своих, да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать» (Новый летописец // Полн. собр. русских летописей. Т. XIV. С. 116). Эти слова в 1811 г. процитировал А. С. Кайсаров в своей «Речи о любви к Отечеству» (Сын отечества. 1813. Ч. 7. № 27. С. 8–9).

⁴¹ Сын отечества. 1813. Ч. 7. № 27. С. 40–42.

⁴² Ср.: «Французы казнили бедного Людовика XVI, а этому палачу народному кричали “Vive l’Empereur!”» (Литературное наследство. М., 1956. Т. 60. Кн. 1. С. 114).

⁴³ Там же.

⁴⁴ Сын отечества. 1813. Ч. 7. № 28. С. 86.