 |
 |
 |
 |
|
АЛЬМАНАХ В. БРЮСОВА ЕВГЕНИЯ ИВАНОВА, РЕМ ЩЕРБАКОВ Три тоненьких брошюрки, изданные под заглавием "Русские символисты" в 1894-1895 гг., занимают особое место в творческой биографии Валерия Брюсова: это был его дебют не только как поэта, но и как издателя, как организатора и вождя нового течения. Пожалуй, ни одно из его последующих изданий, которых будет немало, не доставило ему столько острых переживаний, как эти три выпуска. Благодаря им, признавался он позднее, "если однажды утром я не проснулся "знаменитым", как некогда Байрон, то, во всяком случае, быстро сделался печальным героем мелких газет и бойких, неразборчивых на темы, фельетонистов"1. Брюсов и его сподвижники стали на некоторое время "героями" литературных фельетонов крупных газет и журналов: ругательные заметки о них поместили "Новое время", "Новости дня", "Северный вестник", "Мир Божий", и другие, всего появилось более 50 рецензий. Среди критиков был и философ и поэт Владимир Соловьев, под псевдонимом "Вл. С." опубликовавший в солидном "Вестнике Европы" три статьи и в них несколько пародий, о которых Брюсов писал П. П. Перцову: "Читая его пародии, я искренно восхищался; слабые стороны символизма схвачены верно..."2. Но эти статьи сыграли в некоторых отношениях и рекламную роль. Арсений Г. (И. Я. Гурлянд), первый журналист, посетивший "московских декадентов" и поместивший интервью с ними, отметил: "Очень большую ошибку сделал г. Вл. С., который в серьезном журнале первый обратил внимание на этих "шалунов""3. Действительно, ругательные отзывы Соловьева во многом способствовали росту популярности альманаха. Почти ни один из тех, кого Брюсов опубликовал в своих "Русских символистах", в дальнейшем не сыграл сколько-нибудь существенной роли в литературе. Но история рождения и недолгого существования альманаха, история и судьбы его участников, роль Брюсова как организатора нового течения - все это достойно внимания хотя бы потому, что в них кроются истоки самого плодотворного течения русской литературы XX в. Именно со страниц "Русских символистов" заявил о себе зарождающийся русский символизм, здесь появились и его первые манифесты, наконец, заглавию альманаха новое течение обязано своим именем. До сих пор наиболее серьезным исследованием по истории создания первого брюсовского альманаха остается статья Н. К. Гудзия "Из истории символизма", которая заканчивалась словами: "Цель Брюсова была достигнута. Своим шумным выступлением он во всеуслышание заявил о том, что пришло новое поэтическое направление. Обильные нападки критиков лишь усилили позицию смелых новаторов, создав им известность и своеобразную популярность. Когда это было достигнуто, и голос был услышан, наступила пора вдумчивой работы и серьезного труда. Символисты победили и преодолели инертность читательских вкусов. Символизм был широко признан, и три тощих московских сборника в этом признании сыграли бесспорную историческую роль"4. Сегодня в историю альманаха "Русские символисты" могут быть вписаны новые страницы, касающиеся прежде всего дальнейших судеб его участников. "НАЙТИ ПУТЕВОДНУЮ ЗВЕЗДУ В ТУМАНЕ..." Первые стихотворные опыты Брюсова, которыми переполнены его черновые тетради, носили подражательный характер. "Влияния разных поэтов сменялись надо мной, - вспоминал он позднее. - Первым юношеским увлечением был Надсон. Я читал и Пушкина, но он был еще слишком велик для меня. Я относился к нему слишком поверхностно. Вторым моим кумиром суждено было сделаться Лермонтову. Его мятежная поэзия была всегда любимицей юности <...> Среди других поэтов особенно выделял я А. Толстого. Одно лето я увлекся Гейне <...> Понемногу я стал различать главнейшие лица в новейшей русской поэзии. Два имени стали мне особенно дороги: Фофанов и Мережковский. Они понемногу вытеснили прежних моих любимцев. Я совсем забросил Надсона, не перечитывал ни Лермонтова, ни А. Толстого. Я собирал, где мог, рассеянные по сборникам и журналам стихи Фофанова, я зачитывался "Верой" Мережковского. Появление "Символов" было некоторым событием в моей жизни. Эта книга сделалась моей настольной книгой"5. К моменту, когда Брюсов стал задумываться о вступлении на литературное поприще, он достаточно свободно ориентировался в творчестве поэтов-современников. Из поэтов, которыми он увлекался в юности, лишь несколько имен он будет называть в числе предтеч нового искусства - А. Фета, К. Случевского, К. Фофанова и Мережковского, которому предстояло стать одним из основоположников символизма. Брюсов неоднократно обращался в редакции журналов со своими стихами, но наталкивался на отказы. Чутье подсказывало молодому поэту, что для вступления в литературу нужен некий трамплин, особенно если он не собирался идти по проторенной дороге и примыкать к существовавшим тогда литературным партиям и группировкам. В процессе творческого самоопределения совершилась встреча Брюсова с поэзией почти неизвестных тогда в России французских символистов. Первое знакомство поэта с их творчеством состоялось в 1892 г., о чем он вспоминал позднее: "Между тем, в литературе прошел слух о французских символистах. Я читал о Верлэне у Мережковского же ("О причинах упадка"), потом еще в мелких статьях. Наконец, появилось "Entartung" Нордау, а у нас статья З. Венгеровой в "Вестнике Европы"6. Я пошел в книжный магазин и купил себе Верлэна, Маллармэ, А. Римбо и несколько драм Метерлинка. То было целое откровение для меня"7. В своей программе на 1893 г. пунктом первым Брюсов записал: "Выступи на литературном поприще"8. Идея предстоящего дебюта постепенно все больше и больше увязывалась им с той новой поэзией, с которой он успел познакомиться. 4 марта 1893 г. в дневнике Брюсова появляется запись: "Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное... Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я!"9. Эту запись принято использовать как доказательство беспримерного честолюбия молодого поэта. Но роль вождя, которую в мыслях уже тогда отводил Брюсов себе, предполагала не столько лавры, сколько труд по организации и созданию нового течения. Основную его задачу он видел в том, чтобы прививать к русской поэзии последние достижения французской. Он не только переводил стихи французских символистов, и, прежде всего Верлена, но и подражал им в собственных стихах, и потому задуманному им альманаху в планах 1893 г. он дал заглавие "Символизм (Подражания и переводы)". Альманах должен был открываться следующей декларацией: "За последнее время у нас много говорят и пишут о символистах, но до сих пор появлялось еще очень мало переводов из их произведений, так что эти "подражания и переводы" могут быть только своевременными. Прежде всего, однако, необходимо решить, что понимать под словом символизм. Большею частью за символизм принимают его крайности: погоню за необыкновенными сюжетами, непонятность выражений и форму, где попираются основные требования стилистики. Все это никак не составляет сущности символизма. Все положения новой школы сводятся к одному: не давать точных, определенных образов - заставлять читателя угадывать, так как цель поэзии возбудить деятельность воображения. В этом и заключается вся система символизма; все остальное, что обыкновенно сливается с ним, составляет внешнее добавление. Так, стремясь приблизить поэзию к современности, символисты стараются рисовать мир таким, как он отражается в душе современного человека. По мнению символистов, для выражения этих новых, утонченных ощущений, недостаточно прежних средств поэзии и необходимы новые метафоры и сравнения. Кроме того, как представители чистого искусства, символисты требуют отрешения от мелочей жизни и красоты формы. Особенное внимание обращают они при этом на звуки слов, желая, чтобы поэзия сливалась с музыкой. Не вдаваясь в разбор этих положений, можно сказать только то, что в них слишком многое представляется на волю поэтического чувства автора. Благодаря этому символизм и подвергается целому ряду искажений. Вместо того, чтобы избегать резких очертаний, стали принципиально стремиться к непонятности; ради новых образов - прибегать к рискованным уподоблениям и параллелям между предметами, не допускающими сравнения. Даже требование отрешенности от мелочей жизни превратили в какое-то презрение к интересам всех людей, кроме маленького кружка своих последователей, а под красотою формы и музыкальностью стиха стали подразумевать нелепую игру звуками и щеголяние рифмами. Надо сознаться, что от подобных ошибок не всегда свободны и корифеи символизма, но понятно, что не в них надо искать образцов нового направления. Истинные символистические произведения более просты и понятны, чем это обыкновенно думают, хотя конечно для непривычного читателя и они покажутся несколько странными. Во всяком случае, символизм представляет несомненный интерес и как новое веяние в поэзии и просто как значительная литературная школа современной Франции. При этом с символизмом соединяется обыкновенно еще одна живая струя - возвращение к Божеству души, уставшей от всеобщего отрицания и атеизма. Наконец, в символизме живо отражается человек Запада, который ко всякому новому движению готов обратиться со словами поэта:
Тебе - от гибнущих привет!"10. К предисловию приложены перевод стихотворения Маллармэ "Трубка", а также брюсовские подражания французским символистам: "Сонет" ("Гаснут розовые краски..."), "Золотистые феи / В зеленом саду!..", "Сонет" ("От слепцов мы в пуховый анапест..."). Некоторые из этих текстов впоследствии появятся на страницах "Русских символистов" в других редакциях. Однако в этот момент Брюсов довольно расплывчато представлял себе эстетические установки французских символистов, он был заворожен их творчеством, и он колебался, следует ли писать об особенностях этих поэтов от своего лица, - их переводчика и подражателя? В планах чередуются варианты заметки о новой школе, то написанной от имени Брюсова, то от имени В. Маслова, которому отводилась роль издателя и мецената нового альманаха. Первый выпуск альманаха получил заглавие "Русские символисты", под которым и вышел в Москве в феврале 1894 г.11 В предисловии, подписанном издателем Владимиром Александровичем Масловым, о новом течении говорилось: "Нисколько не желая отдавать особого предпочтения символизму и не "считая его, как это делают увлекающиеся последователи, поэзией будущего", я просто считаю, что и символистическая поэзия имеет свой raison d'etre"12. В архиве Брюсова сохранился текст этого же предисловия с отдельными разночтениями, в котором он упоминается как составитель альманаха: "[Предпринимая это издание я нисколько не думаю] Я далек от мысли считать символизм поэзией будущего, которая должна затмить современную. Прежде я полагал, что, наряду с обыкновенной, символистская поэзия имеет право на существование... до сих пор очень неблагосклонно относясь к ней, все-таки я затеваю это издание, чтобы дать возможность русским символистам явиться перед публикой <...> впрочем будут собраны мои собственные литературные произведения и выйдут в непродолжительном времени. Г. авторов <...> адресоваться к Валерию Яковлевичу Брюсову на Цветной бульвар в собственный дом. В. Маслов"13. На самом деле и издателем, и меценатом альманаха был сам Брюсов, и весь план издания был основан "на закладывании золотых часов"14. Вымышленный же издатель В. Маслов стал первой "мертвой душой" нового течения, но уже не первой мистификацией начинающего поэта. Именно с мистификации начинается печатная деятельность, а, следовательно, и библиография Брюсова. В "Листке объявлений и спорта", издаваемом Владимиром Гиляровским, 28 февраля 1891 г. появилась анонимная статейка "Немного математики" без подписи. В ней Брюсов пытался математически сформулировать два закона для определения усталости лошадей. Дальнейшая история этой заметки со слов Брюсова была такова: "Я сам написал возражение на свою статью и послал ее в "Русский спорт". Возражение было напечатано. Я хотел писать контрвозражение в "Листке спорта", но Гиляровский объявил мне, что он в принципе "против полемики""15. Возражение "Законы спорта" появилось в "Русском спорте" (1891. 16 марта. N 11) за подписью "И. П.", с этой полемики с самим собой начинается счет брюсовских мистификаций и розыгрышей. В. МАСЛОВ: РОЛЬ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ Вымышленный издатель Владимир Александрович Маслов не только написал предисловие к первому выпуску "Русских символистов", но и выдвинул здесь же предложение: "Гг. авторов, желающих поместить свои произведения, просят обращаться с обозначением условий на имя Владимира Александровича Маслова. Москва. Почтамт"16; письма и стихи от начинающих поэтов приходили на имя Маслова вплоть до 1896 г., и от его лица Брюсов вел переговоры почти со всеми авторами "Русских символистов". Но роль издателя на страницах "Русских символистов" от выпуска к выпуску становилась все более скромной: во втором выпуске было указано "Издание В. А. Маслова", но предисловие было подписано Брюсовым. "Гг. Авторам" предлагалось "адресоваться на имя Валерия Яковлевича Брюсова, Цветной бульвар, свой дом, для В. А. М. Лично можно видеться по четвергам от 6 до 8". В третьем выпуске уже не было указания на издателя и авторам прелагалось адресоваться по всем вопросам к Брюсову. "Раздвоение" уже не требовалось, оно создавало определенные трудности. Некоторые авторы, натолкнувшись на властный характер Брюсова, жаждали, минуя его, личной встречи со щедрым покровителем нового искусства. Роль Маслова, таким образом, была очень понятной, но недолгой. Гораздо менее ясным остается вопрос, откуда взялось это имя. В период, когда создавались стихи, вошедшие затем в первый выпуск "Русских символистов" и в стихотворный сборник "Juvenilia", у Брюсова был роман с Еленой Андреевной, Лелей. Стихотворный дон-жуанский список Брюсова, "венок" его сонетов "Роковой ряд", открывало следующее стихотворение:
Какие выбрать меж святых имен, Томящих сердце мукой и отрадой? Все прошлое встает, как жуткий сон.
Я помню юность; синий сумрак сада;
Ты страсть мою с улыбкой приняла,
Тебя назвал я первой меж других История этой первой серьезной брюсовской любви достаточно подробно излагается в записках "Из моей жизни", где Лёля фигурирует под именем Нины Кариной. Публикатор этих записок Н. С. Ашукин сообщал в примечаниях: "Настоящее имя Нины Кариной - Елена Маслова. К ней относится целый ряд юношеских стихотворений Брюсова <...>. В память Елены Брюсов избрал ее фамилию одним из своих литературных псевдонимов; под именем В. А. Маслова выступил как издатель первого сборника "Русские символисты""18. Эта же версия излагается в книге Ашукина 1929 г. "Валерий Брюсов"19, откуда она перекочевала в комментарий Н. К. Гудзия к первому тому 12-томника Брюсова, который Гослитиздат готовил перед войной, но так и не смог выпустить. Перекочевала она сюда с дополнениями, Гудзий сообщал, что Маслова жила в семействе Красковых. Тогда возникла необходимость объяснить, почему она носила другую фамилию, ведь замужем Лёля не была. Н. К. Гудзий, основываясь на расспросах вдовы Брюсова Иоанны Матвеевны, написал по этому поводу: Красков был отчимом Масловой. Из этого источника объяснение происхождения фамилии Маслова попало в так называемый "сиреневый" семитомник Брюсова. К сожалению, на шаткость этих утверждений в процессе подготовки семитомника не обратил внимания и один из его комментаторов - Р. Л. Щербаков, и потому не успел задать нужные вопросы Н. С. Ашукину, Н. К. Гудзию и И. М. Брюсовой. Убеждение, что здесь есть какая-то неточность, возникло у него гораздо позднее. Ход рассуждений был таков: если псевдоним был взят в память о первой любви, то Маслов оставался бы меценатом и в третьем выпуске. Далее, во всех брюсовских письмах, протоколах спиритических сеансов, в которых принимала участие Лёля, в дневниках Брюсова фамилия Масловой ни разу не упоминается. В афише домашнего спектакля "Женитьба" по Н. В. Гоголю среди исполнителей обозначен В. Я. Брюсов, игравший роль Яичницы, а роль свахи - Е. А. Краскова20. Наконец, оставалось неясным, почему свой сборник "Juvenilia" Брюсов в 1913 г. посвятил "Памяти Елены К.", а не Елены М.? Однажды Е. В. Чудецкая, хранительница Мемориального кабинета В. Я. Брюсова (который недавно вновь открылся после долгого перерыва) показала Р. Л. Щербакову фотографию кудрявой девушки в белом платье с кружевным воротником и черной бархатной ленточкой на шее. Лицо на карточке застыло, словно в ожидании вылетающей птички, а в жизни должно было быть очень живым и подвижным. На обороте значилось - Елена Андреевна Маслова, но надпись была сделана не Брюсовым, а Иоанной Матвеевной. Тогда же Р. Л. Щербаков вспомнил черновик письма В. Я. Брюсова, адресованного М. И. Красковой, матери Лёли, скончавшейся 18 мая 1893 г. от черной оспы. Кончалось письмо так: "Позволю себе надеяться, Мария Ивановна, что вы не откажитесь теперь от своего обещания: дать и мне карточку Елены Андреевны. Знаю, что многие будут против этого, но, думаю, что не Вы. Поверьте, что я готов выпрашивать эту карточку на коленях. Неужели я уж такой отверженный, что и здесь должен составлять исключение"21. Возникало предположение, что это и была та самая карточка, которую Брюсов в итоге получил от матери. Несколько лет спустя, в процессе работы на 85-м томом "Литературного наследства", посвященного В. Я. Брюсову, Р. Л. Щербакову попалась на глаза фотография, сделанная в мастерской И. Курбатова, хранящаяся в Государственном литературном музее. На обороте было указано, что на фотографии В. Я. Брюсов и Иоанна Матвеевна, хотя очевидно было, что это не она, а какая-то удивительно знакомая женщина в белом платье с кружевными оборками и с "бархоткой"... Ну, конечно, это то же лицо, что и на фотографии, подписанной "Елена Маслова"! Но тогда поведение Брюсова выглядит загадочным: раз он снимался с Лёлей вместе, то фотографии должны были получить оба. Зачем же тогда с такой настойчивостью он добивался ее фотографии у матери? Пришлось обратиться к архивным материалам, и здесь, в неопубликованной дневниковой записи от 16 декабря 1893 г. было найдено сообщение, что Брюсов и Наталья Александровна Дарузес снимались на память у Курбатова22. Наталья Александровна Дарузес, или Таля, как называл ее поэт, героиня цикла "Новые грёзы" из первого выпуска "Русских символистов", а также второго сонета "Рокового ряда"23. Вместе с ней Брюсов участвовал в любительских спектаклях, ей посвящена неопубликованная брюсовская пьеса "Проза", исполнявшаяся 30 ноября 1893 г. на сцене Немецкого клуба. Из сохранившейся программы известно, что госпожа Раевская (под таким псевдонимом выступала Дарузес) исполняла в пьесе роль Тали, жены молодого поэта Владимира Александровича Дарова, роль которого исполнял Валерий Брюсов24. Следует обратить внимание, что имя и отчество поэта Дарова такие же, как и у будущего Маслова; фамилию же Дарова Брюсов также использует в выпусках "Русских символистов". Таким образом удалось установить, что с фотографии, изображавшей, по мнению И. М. Брюсовой, Елену Андреевну Маслову, глядит на нас не "державная Дриада", а зеленоглазая "коварная и маленькая Таля", облику которой соответствовали брюсовские строки из цикла "Новые грезы" в "Русских символистах":
Ко мне на холодную грудь И дай по плечам отдохнуть Змеям распущенных кудрей25. Еще одно доказательство этого предположения было обнаружено в черновых тетрадях Брюсова, где есть небольшой, но по-своему замечательный рисунок. Не зря старейший преподаватель чистописания и рисования креймановской гимназии, что находилась на Петровке, И. А. Александров, говорил Брюсову: "Учитесь рисовать. У вас есть талант"26. Сходство с кудрявой головкой девушки было поразительное, но главное - Брюсов написал под портретом крупными буквами: "Таля". В итоге стало ясно, что вся путаница с Еленой Красковой началась с гипнотизирующего воздействия фотографии, неправильную атрибуцию которой произвела Иоанна Матвеевна (впрочем, ее мог по каким-то своим причинам ввести в заблуждение и сам Брюсов). Вопрос же о том, получил ли Брюсов фотографию Лёли от ее матери, остается открытым, и никаких оснований давать ей вторую фамилию "Маслова" у нас нет, как нет оснований и связывать этот псевдоним с памятью о первой любви. Псевдоним "Маслов" был избран независимо от Елены Андреевны Красковой, и пользовался им Брюсов еще до первого выпуска "Русских символистов", но с другими целями. На страницах газет "Русский листок", "Новости дня" и "Русские ведомости" в разделе объявлений удалось обнаружить имя Маслова среди сценических псевдонимов Брюсова. Например, играя роль Мычкина в "Доходном месте" А. Н. Островского на сцене театра Шумова 28 сентября 1893 г., он использовал фамилию Дарова27, а в пьесе Соловьева "На пороге к делу" 11 июля 1893 г.28, в драме Королева "Карьера" 12 октября 1893 г.29 и в водевиле Фролова "Капризница" 2 ноября 1893 г.30 он выступал под именем Маслова. Оба этих имени появятся на страницах "Русских символистов": Владимир Александрович Маслов станет его издателем, а Владимир Александрович Даров - одним из авторов.
СПОДВИЖНИКИ ПО "РУССКИМ СИМВОЛИСТАМ":
Вспоминая о своем шумном дебюте в 1914 г. в автобиографии, Брюсов писал: "Критики насильно навязали мне роль вождя новой школы, ma Брюсов в данном случае достаточно объективно оценил значение тех, кто опубликовал свои стихи на страницах "Русских символистов": по существу они сыграли роль литературных статистов, которые нужны были ему для численного увеличения рядов символистов. Это был дебют в роли "главаря русских декадентов", как писали о нем в газетах, на этих статистах он отрабатывал приемы, при помощи которых в дальнейшем он будет руководить настоящими, а не мнимыми сторонниками нового искусства. Таким образом, альманах стал для него своеобразным испытательным полигоном. Сподвижников на первых порах почти не было, а те, кто изъявил желание примкнуть к новому течению, в большинстве своем оказались случайными людьми. Но уже тогда Брюсов проявил незаурядные способности стратега и тактика, и там, где не находилось подходящих реальных сподвижников, он пополнял их ряды за счет собственных псевдонимов. Но все-таки реальные сподвижники тоже были, и, несмотря на их незначительность для истории русской поэзии, их судьбы по-своему интересны - ведь именно они первыми поддержали новое течение. Сам Брюсов продолжал следить за их судьбами, написав в примечании к автобиографии о каждом из них: "А. Л. Миропольский позднее выпустил сборник стихов под псевдонимом А. Березин32, и участвовал в "Северных цветах" книгоиздательства "Скорпион". Э. Мартов позднее сотрудничал в газетах (ныне он уже умер). В. Хрисонопуло напечатал несколько стихотворений в разных сборниках (он тоже уже умер). Н. Нович до сих пор работает как переводчик. Лицо, скрывшееся под псевдонимом Г. Заронин, изредка выступает в литературе и поныне. В. Даров (псевдоним) занялся торговлей и в настоящее время известен в финансовом мире, но продолжает писать стихи. Остальные... остальные исчезли бесследно и, вероятно, даже позабыли, что когда-то в их студенческих виршах видели попытку подорвать устои русской поэзии"33. Здесь перечислены по существу все реальные участники "Русских символистов", все они названы здесь теми именами, которыми были подписаны их стихи на страницах "Русских символистов" - А. Л. Миропольский, Э. Мартов, В. Хрисонопуло, Н. Нович, Г. Заронин. Но и здесь Брюсов не обошелся без мистификации: к списку живых участников приписал вымышленного Дарова (о нем еще пойдет речь). Но начнем с реальных участников. Самым стойким сподвижником Брюсова, единственным, появившимся рядом с ним уже в первом выпуске, был поэт, скрывшийся за псевдонимом А. Миропольский. В реальности это был Александр Александрович Ланг, с которым Брюсов учился вместе в гимназии Креймана, но сблизились они позднее, когда Брюсов уже ушел из этой гимназии. Сближение произошло на почве общего увлечения поэзией и спиритизмом, оба они посещали спиритические сеансы, в том числе и те, которые устраивались в доме Ширяевых, находившемся в переулке около Сретенки. Этот дом окрестные жители называли "дом пяти красавиц", подразумевая хозяйку дома и ее четырех дочерей34. Ланг был влюблен в Авдотью Павловну Ширяеву, которая потом стала его женой, а Брюсов увлекался Марией Павловной. Оба увлечения нашли отражение в их стихах: в первом выпуске "Русских символистов" Ланг-Миропольский посвятил этюд "Лучи" "Дуне Ш.", а Брюсов в сборнике "Шедевры" - поэму "Осенний день" посвятил "Мане", также Ширяевой. Только, в отличие от Брюсова, Ланг на страницах "Русских символистов" выступил не под своей настоящей фамилией, а под псевдонимом. Почему? Наверное, потому, что родители начинающих поэтов по-разному относились к их творчеству. Брюсов вообще пользовался в семье полной свободой, и его отец, Яков Кузьмич Брюсов, под псевдонимом "отец своего сына" защищал его стихи и упрекал критика Old Gentleman'a (А. В. Амфитеатрова) за грубые нападки на "символическую блажь"35. В семье А. А. Ланга, отец которого был известным владельцем книжного магазина на Кузнецком мосту, продававшим научную и художественную литературу, "символическая блажь" встретила совсем иной прием. Е. А. Ланг, младшая сестра Александра Александровича, в мемуарах "Из воспоминаний детства" писала: "Относительно Сашиных литературных произведений я помню разговор такой: Папа сказал, что пока твои стихи посредственные, возможно, ты со временем сделаешь успехи, но пока я не хочу, чтобы под ними фигурировала наша фамилия. <...> И Саша взял себе два псевдонима - А. Л. Миропольский и Александр Березин"36. Итак, выступить в печати под собственной фамилией Лангу помешал семейный запрет, но зато он мог в своем магазине предлагать покупателям выпуски "Русских символистов". Псевдоним помог Лангу остаться в тени тогда, когда вокруг этих выпусков разразился самый настоящий скандал, всю тяжесть которого вынес на своих плечах один Брюсов. Первым, кто заинтересовался судьбами остальных участников альманаха "Русские символисты", был Н. К. Гудзий, в уже упоминавшейся статье "Из истории русского символизма". И он первый обратил внимание на то, что подавляющее большинство авторов были вымышленными лицами, "мертвыми душами", с помощью которых пытался увеличить ряды своих единомышленников Брюсов. Мы продолжим его изыскания, пытаясь собрать все, что удалось узнать о каждом из участников альманаха. О появлении первых потенциальных союзников Брюсов записал в дневнике 19 июня 1894 г.: "Минувшая неделя была очень ценна для моей поэзии. В субботу явился ко мне маленький гимназист, оказавшийся петербургским символистом Александром Добролюбовым. Он поразил меня гениальной теорией литературных школ, переменяющей все взгляды на эволюцию всемирной литературы, и выгрузил целую тетрадь странных стихов. С ним была и тетрадь прекрасных стихов его товарища - Вл. Гиппиуса. Просидел у меня Добролюбов субботу до позднего вечера, обедал etc. Я был пленен. Рассмотрев после его стихи с Лангом, я нашел их слабыми. Но в понедельник опять был Добролюбов, на этот раз с Гиппиусом, и я опять был прельщен. Добролюбов был у меня еще раз, выделывал всякие странности, пил опиум, вообще был архисимволистом. Мои стихи он подверг талантливой критике и открыл мне много нового в поэзии. Казалось, все шло на лад: Добролюбов писал статью, их стихи должны были войти во II-й выпуск, но вот два новых символиста взялись просмотреть другие стихи, подготовленные для II-го выпуска. В результате они выкинули больше половины, а остальные переделали до неузнаваемости. В субботу они явились с этим ко мне. Мы не сошлись и поссорились. Союз распался. Жаль! Они люди талантливые"37. История этого несостоявшегося сотрудничества петербургских поэтов-символистов Александра Михайловича Добролюбова (1876 - после 1943) и Владимира Васильевича Гиппиуса (1876-1941) уже была подробно изложена38. Причина расхождения заключалась именно в том, что Добролюбов и Гиппиус, гораздо лучше Брюсова знакомые с творчеством французских символистов и более радикальные их последователи, захотели играть ведущую роль в составлении второго выпуска альманаха, принимая Брюсова за одного из авторов, и даже пытаясь напрямую установить контакты с В. А. Масловым. Эти претензии Брюсову явно не понравились и намечавшийся союз распался. В дальнейшем Добролюбову предстояло сыграть самостоятельную и достаточно значительную роль в истории символизма39, свое место в его истории имело и менее изученное творчество Владимира Гиппиуса, но с альманахом "Русские символисты" их контакты на этом заканчиваются. Реальным участником брюсовского альманаха стал младший брат Владимира Гиппиуса - Александр. Г. ЗАРОНИН (ГИППИУС-МЛАДШИЙ) В кратком обзоре дальнейших судеб своих сподвижников Брюсов кратко упомянул о Г. Заронине: он, мол, изредка выступает в литературе и поныне. Замечание Брюсова слишком беглое, чтобы в точности понять, знал ли он, кто скрывался под этим именем. Оно было обозначено на письме из Петербурга, в которое было вложено 3 стихотворения, два из которых вошли во второй выпуск альманаха. Обратный адрес - "До востребования", письмо так и осталось единственным. Никаких поводов для раскрытия псевдонима не было, текст письма был краток: "М. Г. Желательно было бы поместить эти стихотворения в III выпуске "Русских символистов". Готовый к услугам. Григорий Заронин". К письму были приложены три стихотворения: "Льются звуки, замирая...", "Не во мраке в бурю-вьюгу..." и "Ночь в сердце у меня... Лукавый ветерок...", первое и третье из них вошли в третий выпуск "Русских символистов". Гимназиста младших классов в авторе письма выдавало множество грамматических ошибок, которые Брюсов методично исправил в тексте стихов и письма. Единственное, чем в дальнейшем прославил свое имя Александр Васильевич Гиппиус (1878-1915) - многолетняя дружба с Александром Блоком, начавшаяся позднее, в годы их учебы в университете40. Из переписки с Блоком известно также, что Александр Гиппиус продолжал писать стихи, но сведений об их публикации нет. ЭРЛА МАРТОВ (А. БУГОН) В августе 1894 г., вскоре после разрыва с петербургскими символистами, происходит знакомство Брюсова с Андреем Бугоном, который в двух последующих выпусках "Русских символистов" публиковал свои стихи под псевдонимом Эрла Мартов. Его недолгую литературную судьбу прекрасно описывает дневниковая запись Брюсова 18 января 1898 г.: "Был Мартов-Бугон, который теперь сотрудничает в "Русском листке", - автор стихов:
Любви блаженства. Теперь он пишет городскую хронику. Sic transit"41. Поскольку Андрей Бугон, как и А. А. Ланг, публиковался в "Русских символистах" под псевдонимом, слава "русского символиста" обошла его подлинное имя. Других стихов он, видимо, вообще не печатал, хотя в письме к Брюсову упоминал о намерении издать сборник. Вдобавок он довольно рано умер, в вышеприведенном примечании Брюсова, относящемся к 1914 г., он назван в числе умерших. Первое обращение Бугона было направлено на имя Маслова. "Многоуважаемый Владимир Александрович! - писал он. - Великое дело вы предприняли! Пробивавшееся и прежде сквозь лед отживающих представлений о задачах поэзии, могучее течение, которому предстоит наводнить весь мир, нашло в Вас союзника, смело поднявшего знамя новых заветов искусства... Я... пребегаю (так!) к Вам, чтобы дать возможность... моей душе взглянуть смело и гордо в лицо дрожащей и бледнеющей рутины!"42. Получение этого письма Брюсов отметил в дневнике 16 марта 1894 г.: "Получил символические стихи от некоего Эрлы Мартова"43. Здесь же приложены стихи и переводы Бугона из Метерлинка с правкой Брюсова. В августе 1894 г., вскоре после неудавшегося союза с Добролюбовым, состоялось личное знакомство Брюсова с Андреем Эдмондовичем Бугоном; Брюсов не признался тогда, что издатель Маслов - лицо вымышленное. После встречи с Бугоном 16 августа Брюсов записал в дневнике: "Познакомился с Мартовым (А. Бугон), поэтом-символистом, и его приятелем - Ивановым, музыкантом-символистом. Люди милые - добрые малые, но недалекие"44. В сентябре еще одна запись: "Показывали меня как редкого зверя домашним Иванова. Я выделывал все штуки ученого зверя - говорил о символизме, декламировал, махал руками (признак оригинальности)"45. Среди стихотворений Эрлы Мартова, помещенных в "Русских символистах", одно имеет посвящение М. П. И-вой, то есть, адресовано кому-то из близких Иванова. В Отделе рукописей РГБ удалось обнаружить дневниковую запись П. И. Корженевского46, где описывается поездка автора записи к Брюсову, в которой принимал участие и Бугон (он легко угадывается за фамилией Губон). Полный текст записи, относящейся к визиту и беседе с Брюсовым, был нами опубликован47. В этой записи наибольший интерес для нас представляет спор между Корженевским и Бугоном, с одной стороны, отстаивавших утилитарный взгляд на цели искусства, и Брюсовым, с другой, - защищающим новое представление о задачах символистского искусства. Приводим из записи П. Корженевского ответ Брюсова. На призыв Бугона и Корженевского с помощью искусства "повторять старые истины" для исправления жизни Брюсов отвечал: "К чему изображать то, что можно пережить <...> Все это будет старо, все избито, все темы разработаны... Да их лучше всякий почерпнет из жизни <...> Нам нужен новый мир, где бы мы могли отдыхать, куда бы мы могли совершенно уйти из жизни... Мир существующий доступен всякому, к чему изображать то, что может каждый перечувствовать сам и притом гораздо лучше... Мы хотим создать новый мир..."48. Встречи с А. Бугоном упоминаются всего в нескольких брюсовских записях, потом они обрываются. Судя по второму письму Бугона, он входил в число тех, кого Брюсов известил о планирующемся в Петербурге издании журнала "Горные вершины" под редакцией А. Добролюбова и В. Гиппиуса49. Это второе письмо от 8 февраля 1896 г. написано на бланке страхового общества "Россия". В нем Мартов, так и не раскусивший, что издатель "Русских символистов" - лицо вымышленное, задавал вопрос, не издаст ли Маслов сборник его стихов, который "имеет печальное сходство с "Обнаженными нервами" не по своему содержанию, а потому что в него намечены как стихотворения символические Вашего покорного слуги, так и несимволические его же и еще одного юного поэта". В этой связи Бугон просил Брюсова быть редактором книги и спрашивал, как обстоят дела с изданием "Горных вершин"50. В черновых тетрадях Брюсова сохранился набросок его ответа Бугону от 12 февраля 1896 г.: "Многоуважаемый Владимир Эдмондович (если я не перепутал Ваше имя - простите). "Г. Маслов" существует и даже очень, - если такое выражение понятно, - но, как на символического издателя, на него рассчитывать трудно. "Других и подходящих мужчин", конечно, маловато; могу указать лишь на одного: это г. Снегирев, владелец типографии в переулке близ Остоженки. Сей юный "печатник" страстно жаждет заняться издательством, но в его расположении к стихам я не убежден. Во всяком случае, можно попытаться, указывая ему на обычный материальный успех символических сборников - наших, Коханского, Степанова и др."51. В этом же письме Брюсов предлагал свои услуги как редактора, но никаких следов подготовки или издания сборника стихов Бугона не обнаружено. Последний эпизод их знакомства отражает фраза в брюсовском дневнике, с которой мы начали свой рассказ о Бугоне, ставшем, в итоге, городским хроникером. Н. НОВИЧ Под этим псевдонимом в альманахе Брюсова публиковал свои стихи переводчик Николай Николаевич Бахтин (1866-1940), факт этот настолько малоизвестен, что даже не нашел отражения в статье о нем в словаре "Русские писатели". Биография Николая Бахтина представляет некоторый интерес в связи с его возможным родством с выдающимся ученым-филологом Михаилом Михайловичем Бахтиным, о родословной которого идут ожесточенные споры52. Николай Бахтин считал себя принадлежащим к дворянскому роду орловских Бахтиных, как и М. М. Бахтин, называл своим предком основателя Орловского кадетского корпуса М. П. Бахтина, имя которого корпус носил до революции 1917 г. О принадлежности к этому же роду Николая Бахтина мы также знаем с его собственных слов. Остальные сведения о нем таковы: он родился 5 мая 1866 г. на Кавказе в г. Чирюрте (нынешняя Чечня). Учился в Орловской военной гимназии и 2-м военном Константиновском училище, которое окончил в 1885 г. С 1885 по 1891 гг. служил в Киеве. В 1891 г. был назначен офицером-воспитателем Орловского кадетского военного корпуса им. М. П. Бахтина. На этой должности оставался до 1909 г. В 1910 г. вышел в отставку и переехал в Петербург. В дальнейшем занимался проблемами педагогики и школьного театра; составил картотеку переводов зарубежной поэзии на русский язык53. Все имеющиеся в брюсовском архиве письма Н. Н. Бахтина адресованы на имя издателя В. Маслова, либо имеют обращение "милостивый государь", остается только догадываться о том, подозревал ли он, что переписывался с самим В. Я. Брюсовым. Первое письмо было написано 19 мая 1894 г., в нем говорилось: "Милостивый государь Владимир Александрович! Посылаю Вам несколько опытов в "символическом" роде: одно стихотворение оригинальное и три переводные <...> Если воспользуетесь моими стихотворениями, то прошу подписать их псевдонимом Никотин и выслать мне оба выпуска (1-й и 2-й) Вашего издания "Русских символистов"". В приписке к письму указывалось, что его стихи ранее публиковались в журналах "Всемирная иллюстрация" (1886), "Пантеон литературы" (1889), "Славянское обозрение" (1892) и "Новое слово" (1894) под разными фамилиями54. Брюсов опубликовал во втором выпуске "Русских символистов" два перевода за подписью Н. Нович: "Из Верлена" ("Над пустыней снежной..."), "Из Эдгара По" ("Я жил одиноко..."). Судя по письму Н. Н. Бахтина от 31 мая 1894 г., замена псевдонима произошла по инициативе В. Брюсова. "Что касается псевдонима, - сообщал ему Н. Н. Бахтин, - то я совершенно согласен с Вами в том, что он выбран мною неудачно. Можно подписать стихотворение псевдонимом Н. Нович, который я употреблял уже раньше"55. Специально для третьего выпуска Бахтин стихов не присылал. В письме от 27 января 1895 г. он сообщал: "Что касается присылки чего-нибудь для 3-го выпуска, то готового у меня ничего подходящего нет, но я постараюсь перевести что-нибудь из Верлена, как только позволит время". В итоге в третьем выпуске были опубликованы два его перевода из Эдгара По ("К Зантэ" и "Эльдорадо") и два перевода из Верлена ("О, звездочка крошка! пока ты..." ("La bonne chanson") и из "Романсов без слов" ("Как дождь стучит в окно..."). Бахтин оказался, можно сказать, самым тихим и покладистым автором, - во всяком случае, его сотрудничество в альманахе Брюсова не было омрачено никакими разногласиями с редактором-составителем. Французский символизм интересовал его исключительно как переводчика зарубежной поэзии вообще, и наряду с переводами из Верлена он присылал свои переводы из Эдгара По. Судя по его письмам, он не обратил никакого внимания на скандальную славу брюсовского альманаха, на пародии Владимира Соловьева. Сам он был надежно защищен от узнавания своим псевдонимом, которым и в дальнейшем широко пользовался в своей переводческой деятельности. Под псевдонимом Н. Нович Бахтин и сам в 90-е гг. издавал альманахи, цель которых состояла в том, чтобы познакомить русского читателя с зарубежной поэзией. На фоне антологий, изданных Новичем-Бахтиным, более рельефно обозначаются некоторые особенности судьбы брюсовского альманаха "Русские символисты". Н. Нович опубликовал в "Орловском вестнике" статью о Поле Верлене (1896. N 22), а в 1896 г. стал выпускать серию под общим названием "Маленькая антология", по замыслу она должна была иметь сквозную нумерацию, состоять из 25 выпусков, и стать "собранием переводов из лучших поэтов всех культурных народов и всех времен"56. Некоторые выпуски были снабжены статьями о творчестве зарубежных поэтов. Первые два выпуска антологии вышли в 1896 г., одна из них озаглавлена "С чужих полей", и содержит переводы зарубежных поэтов разных стран; другая посвящена поэзии Китая и Японии; последний ее выпуск появился в 1905 г. ("Песни ста поэтов. Японская антология"). Выпуски нумеровались в соответствии с общим планом серии, предполагавшей двадцать пять отдельных антологий, из которых было издано десять. Под десятым номером в 1900 г. вышел сборник "Французские поэты", под двенадцатым - в 1899 г. - "Поэты Швеции". В составленном Брюсовым "Списке моих книг" значатся три выпуска бахтинских антологий: "С чужих полей" (СПб., 1897), "Песни Англии и Америки. Песни Германии" (2 выпуска) и "Сборник поэм (Переводы из Гаммерлинга, Мюссе, Зола, Колэ и Ленау)"57. Особый интерес представляет "Маленькая антология" под номером 20 "С чужих полей" (СПб., 1896), куда были включены бахтинские переводы трех стихотворений Верлена и двух Эдгара По, одно из которых ранее было опубликовано в "Русских символистах"58. Несмотря на то, что замысел маленьких антологий Н. Н. Бахтина в чем-то перекликался с брюсовскими "Русскими символистами", она встретила со стороны критики совсем иной прием. В тех же изданиях, где были помещены резко отрицательные отзывы на "Русских символистов", сборнику Новича-Бахтина пелись самые настоящие дифирамбы. Положительную рецензию на антологию скандинавских поэтов поместил "Северный вестник", враждебно встретивший издание Брюсова59. В марксистской "Жизни" была помещена статья Н. В. Дризена, где было сказано: "Весьма симпатичной представляется попытка г. Новича пересадить и культивировать на русской почве цветы "чужих полей". Первый опыт автора должно признать удачным"60. В таком же духе выдержана и рецензия в журнале "Мир Божий": "Тонкий вкус и большое знакомство с переводимыми авторами показывают, что все издание, задуманное широко, составит ценное приобретение для всех любящих поэзию"61. Возникает вопрос: почему же с таким негодованием современники отнеслись к попытке Брюсова, также попытавшегося "пересадить цветы чужой поэзии" на русскую почву. И ответ один - символисты могли быть во Франции, в России они в момент прихода были никому не нужны. Бахтин, таким образом, оказался в стороне от всех скандалов, связанных с "Русскими символистами", оставаясь скромной "почтовой лошадью просвещения" до конца своих дней. Собственные просветительские устремления он излагал и в письмах к Брюсову. Например, 1 октября 1894 г. он писал: "Я очень рад, что у нас, по-видимому, пробуждается интерес к поэзии, по крайней мере издается много поэтич<еских> сборников; недавно я вычитал объявление об издании Бодлера в русском переводе"62. После прекращения издания "Русских символистов", Брюсов некоторое время переписывался с Бахтиным. Так, он был в числе тех, кого Брюсов оповестил о планах А. Добролюбова и В. Гиппиуса издавать журнал "Горные вершины", о чем свидетельствует ответное письмо Бахтина от 16 января 1896 г. Но на этом их переписка обрывается, и вновь пересекаются их пути уже в после революции в Московском ТЕО Наркомпроса в 1918 г., но они работали там в разных секциях и неизвестно, существовало ли в эти годы общение между ними. СИМВОЛИСТ ИЗ НИЖНЕГО (В. ХРИСОНОПУЛО) Первое письмо В. Хрисонопуло пришло из Москвы, оно не имело даты, к нему были приложены семь стихотворений. "Прилагаю при этом письме несколько своих стихотворений, покорнейше прошу уведомить меня, найдете ли Вы возможным поместить их в одном из ближайших сборников произведений русских символистов и на каких условиях"63. Из семи стихотворений Брюсов выбрал одно, имевшее авторское заглавие "Morendo", снятое при публикации. На страницах третьего выпуска альманаха "Русские символисты" оно появилось вообще без заглавия:
Равниною темной Нескромной картиной, Картиной нескромной Повисли туманы, Туманы повисли, Как будто обманы, Обманы без мысли, Без мысли и связи В рассказе бесстрастном, В бесстрастном рассказе, В рассказе неясном, Где бледные краски Развязки печальной Печальны, как сказки О родине дальней. Само стихотворение было подвергнуто Брюсовым решительной переделке, правка не была согласована с автором, что вызвало его возмущение. В письме от 25 сентября, направленном из Петербурга, В. Хрисонопуло писал: "Только что прочел третий выпуск альманаха "Русские символисты", где между прочим помещено также и мое стихотворение: "Над темной равниной", во-первых, без означенного мною заглавия, и, во-вторых, с изменением двух последних строф, не знаю, на каком основании и с какою целью; мне кажется, что в данном случае исправлявший немного поторопился, не спросив моего на то разрешения и не вникнув в общий смысл стихотворения; поэтому честь имею покорнейше просить Вас объяснить мне этот случай, и сообщить мне, может ли это стихотворение войти в выпуск моих стихотворений, который я намерен издать. Ожидая Вашего любезного ответа до 5 октября сего года, остаюсь в некотором недоумении"64. Именно стихотворение В. Хрисонопуло стало предметом одной из пародий Владимира Соловьева, который писал в рецензии на третий выпуск: "Некоторые символисты облегчают себе труд сочинения бессмысленных стихов довольно удачным приемом: написавши один стих, они затем переворачивают его наизнанку - выходит другой". Далее следовала пародия Соловьева:
Над холмом зеленым, Нам влюбленным вдвоем, Нам вдвоем влюбленным, Светит в полдень звезда, Она в полдень светит,
Хоть никто никогда Попытка Брюсова объяснить собственное самоуправство спешкой не удовлетворили молодого поэта, и третьим письмом он заявил о разрыве отношений66. Получение письма от В. Хрисонопуло Брюсов отметил в дневнике между 7 и 15 октября: "Ругательное письмо Станюковича и Хрисонопуло - нигде поддержки..."67. На этом отношения Брюсова и Хрисонопуло обрываются, и мы едва ли бы узнали что-нибудь о нем, если бы неожиданно не выяснилось, что хотя письма приходили из Москвы и Петербурга, писал их нижегородский поэт. Имя Хрисонопуло всплывает в переписке М. Горького, который 16 апреля 1895 г. писал Б. В. Беру: "Как живет гигантский Хрисонопуло?"68. Любопытно, что в следующем письме Горький просил Бера выслать ему сборники Брюсова "Русские символисты", которые он, вероятно, читал в процессе работы над статьей "Поль Верлен и декаденты". Биографические сведения о Хрисонопуло удалось найти в фонде Московского университета69, куда тот поступил в 1894 г. на историко-филологический факультет, и в фонде петербургского университета, на первый курс юридического факультета которого Хрисонопуло перевелся в 1895 г. В личном деле Хрисонопуло в фонде петербургского университета сказано, что он родился 5 октября 1875 г. в Одессе, учился в евпаторийской гимназии, а в 1889-1894 гг. - в нижегородском Александровском дворянском институте. В личном деле Хрисонопуло из фонда Александровского института содержится и его характеристика: "Обладая весьма хорошими способностями, Хрисонопуло легко переходил из класса в класс, хотя занятия его шли вообще неровно. Проявляя по временам большую пытливость ума, любознательность и трудолюбие, он, к сожалению, слишком разбрасывался, сосредоточивая все силы то на одном предмете, то на другом, то на чтении книг, то относясь равнодушно ко всему... Характера он доброго, сообщительного и веселого, в манерах грубоват, но держит себя всегда скромно"70. Личное дело в Петербургском университете позволяет установить и дату смерти В. Хрисонопуло: 22 декабря 1900 г. Об обстоятельствах знакомства Горького и Хрисонопуло мы узнаем из писем и воспоминаний нижегородского краеведа А. Богодурова, который в начале 20-х гг. писал Горькому: "Хрисонопуло может быть помните еще с 1893 года. Он умер в 1900 году случайно, уроженец Евпатории, его стихи (печатались) я собрал, где мог, он написал одно стихотворение 1893 года, посвященное Вам, после рассказов Ваших ему (и Ланину) о своих заключениях"71. В воспоминаниях А. Богодуров подробно рассказывает о встрече Горького и Хрисонопуло: "К Николаю Александровичу Ланину, учившемуся со мною в одном классе, я часто заходил со своим товарищем, также одноклассником, начинающим поэтом, Виктором Евстафьевичем Хрисонопуло. Там мы встречались с Алексеем Максимовичем и, сидя у шкапов обширной библиотеки Ланина, рассматривали книги и вели разговоры и споры. Тогда А<лексей> М<аксимович> пробовал писать стихи и читал их нам, в памяти у меня, впрочем, ничего не сохранилось. В эти же времена он рассказывал иногда нам о недавней тогда, прошлой своей жизни в деревне в лавке, в Казани, в булочной и о попытке самоубийства; далее о скитаниях по России и претерпленных им во время их злоключений. Под впечатлением этих рассказов, вышеупомянутый мой товарищ, впоследствии в первых стихотворных выступлениях в столичной печати соучастник В. Брюсова, написал ему след<ующий> стих:
Где твое сердце и где твоя милость? Боже, ведь страшно взглянуть Сколько сраженных суровой судьбою, Сколько подавленных трудной борьбою Шедших в таинственный путь! Силы погибли во цвете могучие, Слезы бессилья полилися жгучие, С кровью смешались в борьбе. Господи! Это ль твоя справедливость, Это ль твоя бесконечная милость? Боже, проклятье тебе!"72. В газете "Волгарь" стихи Хрисонопуло выявить не удалось, поскольку стихи на страницах газеты подписывались либо инициалами, либо помещались вовсе без подписи. Но шесть его стихотворений были опубликованы в "Литературном сборнике под редакцией Д. В. Григоровича, А. Н. Майкова и Я. П. Полонского в пользу Общества вспомоществования студентам императорского Санкт-Петербургского университета" (СПб., 1896). Сборник был издан с благотворительной целью, о чем Д. В. Григорович извещал в предисловии: "Книга внушена благородным порывом нескольких молодых людей, студентов, пожелавших прийти на помощь товарищам, стесненным в средствах". Возможно, этот сборник имел в виду В. Брюсов, когда писал о Хрисонопуло, что он "изредка выступает в литературе и поныне"73. Горький упомянул о Хрисонопуло последний раз в письме к сестре Б. В. Бера - Е. В Молоствовой в ответ на ее расспросы: "Хрисонопуло - юноша огромного объема, автор неудачных стихов, больше ничего не могу сказать о нем"74. Относительно обстоятельств смерти Хрисонопуло существуют воспоминания другого нижегородца - поэта Бориса Садовского, но это был известный мистификатор, и доверять ему можно с большими оговорками. "С Парадизовым и будущим моим зятем Богодуровым и Скворцовым в том же году окончил курс Хрисонопуло, черный плечистый грек. Он выступил через год в сборнике "Русские символисты", не помню под каким именем, знаю только, что известная пародия Владимира Соловьева "Над зеленым холмом" написана на его стихи. Студентом Хрисонопуло спился и быстро сгорел от спирта. Доктор сказал, что он умрет, как только выпьет какой-нибудь жидкости. Тогда Хрисонопуло потребовал огромный ковш пенистого холодного пива, выпил его, сладко вздохнул и умер"75. Хрисонопуло - последний в ряду реально существовавших авторов, поместивших свои стихи в альманахе "Русские символисты". ДУШИ МЕРТВЫЕ В РОЛИ СПОДВИЖНИКОВ Н. К. Гудзий первый обратил внимание на то, что ряды своих сподвижников Брюсов во многом пополнил за счет псевдонимов, его литературная многоликость имела определенный смысл, она создавала впечатление, что это не затея двух начинающих поэтов, а именно зарождающееся течение, имеющее своих адептов. Разбирая архив Брюсова, Н. К. Гудзий распознал некоторые мистификации. В одной из черновых тетрадей76 Брюсов составил план второго выпуска "Русских символистов" и рядом со стихотворениями проставил авторов: "На брачной постели" - Даров: "В гармонии тени" - Любомудров, "Труп женщины" - Бэнг-Фальк. В опубликованном же тексте альманаха фамилии изменены: вместо Дарова появился М., вместо Любомудрова - К. Созонов, вместо Бэнг-Фальк - З. Фукс. Уже это позволило понять, что все они и есть "мертвые души", псевдонимы Брюсова. Особенное внимание обратил Н. К. Гудзий на одну из брюсовских мистификаций, на которой поэт настаивал и в своей автобиографии 1914 г. Выше мы упоминали о ней - о вымышленном поэте Владимире Дарове. "Нетрудно догадаться, - писал Н. К. Гудзий, - что вымышленная биография вымышленного Дарова и отношение к нему Брюсова напоминает некоторыми своими моментами биографию Рембо и отношение к последнему Верлена"77. История появления Дарова подробно рассмотрена в статье Гудзия, мы не будем на ней останавливаться, коснемся лишь тех псевдонимов, которые вызывали сомнения у автора статьи и других исследователей. Некоторые ориентиры для раскрытия брюсовских псевдонимов давало его письмо к П. П. Перцову от 17 августа 1895 г., где он признавался, что в третьем выпуске альманаха "Русские символисты" "мне принадлежат стихи, подписанные мною, затем стихи, подписанные тремя звездочками, и, наконец, плохой перевод из Малларме, подписанный М. (Перевод сделан еще в 92 г., я все собирался пересмотреть его, да так и не собрался). "Зоилам и аристархам"78 было первоначально написано мною, но статья вышла такой громадной, что стал ее сокращать Миропольский. Теперь от первоначального замысла не осталось следа <...> - поэтому она и не подписана"79. Бесспорность того, что М. - псевдоним Брюсова подтверждается еще и тем, что и стихотворение, подписанное астронимом, и стихотворение, подписанное буквой М., вошли в первый том Полного собрания сочинений Брюсова, изданный "Сирином" в 1914 г. Но Н. К. Гудзий не смог расшифровать все литературные маски. "Кто были А. Бронин и лицо, скрывшееся за инициалами Ф. К., не знаю", - признавался он80. Один из псевдонимов нам удалось расшифровать сразу. Довольно ясным представляется его происхождение - повторяются инициалы поэта, вошедшего в историю русской поэзии с именем Федор Сологуб, его настоящее имя - Федор Кузьмич Тетерников - названо в плане второго выпуска, но личное знакомство с ним Брюсова состоялось позднее. Возможно, Брюсов, внимательно читавший журнал "Северный вестник", намеревался привлечь его в качестве автора. Единственное стихотворение, помещенное в "Русских символистах" под инициалами Ф. К. - "В час загадочных видений", принадлежало самому Брюсову, хотя текст этот можно назвать подражанием Сологубу. В одном из брюсовских блокнотов "Мои стихи" оно записано с датой 10 ноября 1894 г. Сложнее обстояло дело с А. Брониным. Поначалу казалось, что это на самом деле псевдоним. Именно так расценил дело Н. П. Смирнов-Сокольский в своем труде "Русские альманахи и сборники XVIII-XIX веков", указавший, что А. Бронин - это псевдоним известного переводчика "Интернационала" Аркадия Яковлевича Коца (1872-1943), социал-демократа, сведения о котором можно найти в любой советской энциклопедии. Но Н. П. Смирнов-Сокольский в архивах не искал, и, тем не менее, этот псевдоним Коца был перенесен в словарь И. Ф. Масанова. Между тем, никаких оснований для зачисления А. Я. Коца в сонм соратников Брюсова Смирнов-Сокольский не привел, но это могло быть устное признание ему со стороны самого Коца. И все-таки раскрытие псевдонима нуждалось в проверке. Для зачисления в число участников "Русских символистов" необходимо соответствовать нескольким условиям. Во-первых, надо писать стихи, во-вторых, - быть сравнительно молодым, в третьих, в случае с А. Брониным, - знать французский язык, ведь кроме оригинального стихотворения "Над светлой верандой" во втором выпуске, А. Бронин поместил в третьем выпуске альманаха перевод стихотворения П. Верлена "В местах раскинулась поляна". Некоторым из этих условий А. Я. Коц отвечал. Из небольшого фонда А. Я. Коца в Рукописном отделе Пушкинского Дома удалось узнать, что родился он в 1872 г., стихи писал с детства, в 1897 г. поехал в Париж учиться в Горном институте (французский, стало быть, знал), но ни о каком его интересе к поэтам-символистам сведений не было. Правда, он мог и утаить подобный факт. Кроме того, в годы первой русской революции издательство "Молот" выпустило брошюру А. Я. Коца "Как бельгийский народ боролся за свободу", также свидетельствующую о его интересе к зарубежной жизни, пусть политической. Немного к этому добавлял архив Брюсова: писем А. Бронина здесь не было, но это не исключало реальность его существования, поскольку это имя упоминалось в одном из писем к П. П. Перцову: "<...> связка анонимных писем у меня значительно увеличилась, - да не мало и интересных писем у меня с подписями. Г. Фриче возвратил мне посланный экземпляр "Шедевров" (моя надпись была: "Одному из тех, чьим мнением я когда-то дорожил"). Бронин (символист) совершил то же (моя надпись: "Прилежному ученику" - намек на сборник его стихов, который скоро появится - и который составлен из похищений у меня)"81. И поскольку будущий советский искусствовед-марксист Владимир Максимович Фриче (1870-1929) был реальным приятелем Брюсова 90-х гг., возможность существования А. Бронина опять вроде бы подтверждалась. Немного настораживало упоминание о предстоящем выходе сборника стихов А. Бронина, составленного из хищений у Брюсова - это слишком смахивало на историю с поэтом А. Н. Емельяновым-Коханским, выпустившим в 1895 г. сборник стихов "Обнаженные нервы", частично составленный из стихов Брюсова82. Тем более заманчиво было бы установить, что переводчик "пролетарской марсельезы", на стихи которого "Майская песнь" и "9 января" написал музыку Дм. Шостакович, дебютировал в "Русских символистах". Но все разрушилось в одночасье, стоило лишь натолкнуться на брюсовское примечание в его книге "Поль Верлен. Собрание стихов. Пер. В. Брюсова". (М., 1911), где на странице 180 о переводе стихотворения Верлена, появившемся в "Русских символистах" за подписью А. Бронина, читаем: "Мой первый перевод этого стихотворения был напечатан в третьем выпуске "Русских символистов" (М., 1895)". Так имя А. Я. Коца исчезло из числа живых участников "Русских символистов", а А. Бронин переместился в число многочисленных брюсовских мистификаций, связанных с изданием альманаха. Казалось бы, с псевдонимами Брюсова в "Русских символистах" на этом покончено, если бы не статья С. Н. Тяпкова "К истории первых изданий русских символистов"83, в которой он выдвинул предположение о том, что за подписью З. Фукс в "Русских символистах" опубликовал свои стихи известный скандалист Александр Николаевич Емельянов-Коханский, творчеству которого и посвящена указанная статья. В июне 1895 г., на месяц опередив книгу В. Я. Брюсова "Chefs d'ouevre" ("Шедевры"), Емельянов-Коханский выпустил сборник "Обнаженные нервы". Сборник был издан на розовой бумаге, с портретом автора в костюме оперного демона и с посвящением "Мне и египетской царице Клеопатре" (как известно, Брюсов свой сборник завещал "вечности и искусству"). Обложку сборника стихов Емельянова-Коханского украшал отрывок из его собственного стихотворения "Мертвец":
Труп мой снесут на кладбище... Бедные черви! Жалею я вас: Глупая будет вам пища. По поводу выхода сборника Емельянова-Коханского Брюсов писал 14 июля 1895 г. П. П. Перцову: "Думаю предупредить Вас относительно книги "Обнаженные нервы" А. Н. Емельянова-Коханского, долженствующие изображать русские "Цветы зла" и посвященные автором "себе" (это он украл у меня) и "царице Клеопатре" (это он выдумал сам). <...> Интереснее всего, однако, то, что эти стихи, предаваемые мною анафеме, наполовину написаны мною же. Однажды Емельянов-Коханский нашел у меня на столе старую тетрадь стихов, которые я писал лет 14-15, и стал просить ее у меня. Я великодушно подарил ему рукопись, вырвав только некоторые листы"84. Брюсов несколько искажает факты. Подаренные им стихи были написаны с 1892 по 1895 гг., когда ему было 19-22 года. В письме от 24 июля 1895 г. к А. А. Курсинскому Брюсов сделал такое признание по поводу этих же стихов: "<...> мы любим все свои собственные стихи, и - когда я увидал десяток своих стихотворений в "Обнаженных нервах", то - хотя эти стихотворения и были изгоями - мне стало грустно и обидно, и жалко их"85. Рецензии и отклики на книжку Емельянова-Коханского были сугубо отрицательные, в одной из них об авторе было сказано: "В этих стихотворениях Коханский обнаруживает несомненный талант, и мы всегда с удовольствием печатали подобные его произведения, но что касается до его гениальности, то подобный самообман мы склонны отнести скорей к расстроенному воображению автора..."86. Сам автор писал о себе в "Обнаженных нервах":
Хожу по граду, словно тень! За буйство бьют меня порою, Но это, право, дребедень... Я - друг притонам всем московским, Я - гордый бич столичных фей: Моим присутствием чертовским Наполнен воздух всех частей87. Эта автохарактеристика почти дословно повторена в воспоминаниях И. А. Бунина: "Москву первым поразил Емельянов-Коханский. Это был рослый, плотный малый, рыжий, в веснушках, с очень неглупым и наглым лицом. Выпустил в один прекрасный день книгу своих стихов <...>, а затем самолично появился на Тверском бульваре: в подштанниках, в бурке и папахе, в черных очках и с длинными собачьими когтями, привязанными к пальцам правой руки. Конечно, его сейчас же убрали с бульвара, увели в полицию, но все равно: дело было сделано, слава первого русского символиста прогремела по всей Москве. Все прочие пришли уже позднее - так сказать, на готовое"88. Критик Old Gentleman (А. В. Амфитеатров) прочитал эту "удивительную книжку" по совету приятеля и писал о ней: "Г-н Емельянов-Коханский - человек, по-видимому, только что сорвавшийся с цепи и имеющий твердое намерение попасть на нее сызнова. Такого бреда не слыхали даже Фауст и Мефистофель в кухне ведьмы, не читали даже те оригиналы, которые купили "Русских символистов" г-на Валерия Брюсова и компании <...>. На днях г. Емельянов-Коханский напечатал в московских газетах объявление о своих прогремевших "Обнаженных нервах", в котором приглашает всех желающих лицезреть автора, удостоиться беседы с ним, получить его портрет и собственноручную надпись на книге, пожаловать туда-то и туда-то, в такие-то и такие-то часы, ежедневно, кроме суббот. Почему г. Емельянов-Коханский исключил из обращения субботы, - его секрет. В прежние времена по субботам секли баловников и школьников. Если субботний антракт в mania grandiosa московского "поэта" связан с этой традицией, то остается лишь пожалеть, что суббота бывает не семь раз на неделе"89. 21 ноября 1895 г. Емельянов-Коханский написал большое письмо А. Амфитеатрову: "<...> я издал пресловутую и очень нескромную "шутку-сатиру" на наше "рассейское символичество" под странным заглавием "Обнаженные нервы" <...>. Пресса и публика пришла в благородный гнев и приняла мои "пошлости и гадости" за чистую монету. <...> Прошло три месяца после издания моей книги, я возвратился из-за границы в Москву и, узнав, что многие книгопродавцы отказались распространять мое издание <...>, я поместил возмутительную "кокоточную" рекламу и для скандала нарочно выбрал для нее "передовую" русскую газету "Русские ведомости". И это "бульварное" объявление было принято всерьез. О моей "злой шутке" знали только "юнцы-ерундисты" или символисты с г. Брюсовым-коневодом. Я открыл им свою тайну еще задолго до издания своей "шутки". Г.г. символисты отговаривали меня от "опасного шага", но видя, что я непоколебим, они подвергли меня "остракизму""90. На основании этого "пространного письма" Амфитеатров сообщал читателям, что Емельянов-Коханский "в весьма крепких выражениях заявляет публичное раскаяние в неосторожной шутке", что все "стихотворцы декадентства и символизма - шуты гороховые", и "благодарит всех критиков, которые обругали, на чем свет стоит, его книжку"91. В статье Амфитеатрова письмо было опубликовано не полностью, дальше у Емельянова-Коханского следовали еще более скандальные разоблачения "русских символистов": "Своим "осуждением" меня г. Брюсов, - продолжал он, - выкопал себе яму и уничтожил свое общество. Во втором и третьем выпуске "Русских символистов" были помещены мои стихи за подписью Зинаиды Фукс (лисицы). Г-ну Брюсову было неизвестно, кто автор этих "произведений" и собственник "подходящего" псевдонима: "Фукс", он не подозревал, что автор-Фукс - я. Я могу представить в подтверждение своих слов ту особу, которая переписывала мои стихи и отсылала их г. Маслову - издателю символистов за подписью З. Фукс (Пусть только г. Брюсов представит рукописи. С моей стороны это была просто уловка!)"92. Именно это письмо заставило С. Н. Тяпкова поверить Емельянову-Коханскому, известному своими провокациями и мистификациями, и на основании его признания считать стихи, подписанные именем З. Фукс, принадлежащими Емельянову-Коханскому. Но это признание не находит подтверждения в архиве Брюсова. Если верить Емельянову-Коханскому, то стихи за подписью З. Фукс присылались на имя Маслова, и должны храниться в архиве Брюсова, наряду с письмами других авторов "Русских символистов", но там они отсутствуют. Есть и другие факты, заставляющие усомниться в правдивости Емельянова-Коханского. 20 июня 1894 г. Брюсов сообщал Лангу о своей работе над стихами для второго выпуска "Русских символистов": "И дни и ночи я занят исправлениями. <...> Бронина всего переделал, так что он сам себя не узнает. Мартова переделываю страшно. Собственные стихотворения переделываю от верха до низу"93. В процессе редакторской работы Брюсов в черновых тетрадях правил только свои стихи, стихи других авторов он правил на отдельных листках. Первое стихотворение З. Фукс, опубликованное затем в "Русских символистах", - "Труп женщины, гниющий и зловонный..." - вписано в брюсовскую черновую тетрадь N 9, где оно соседствует со стихотворением "Шорох", которое будет опубликовано за подписью В. Даров, и стихотворением "В гармонии тени", его Брюсов подпишет еще одним своим псевдонимом "К. Созонов". Стихотворение "Труп женщины..." Брюсов правил прямо в черновой тетради, можно выделить три редакции, под последней проставлена дата - 20 июня 1894 г., дата последней правки94. Под правкой чужих стихов Брюсов даты не ставил. Еще на один факт, свидетельствующий в пользу того, что З. Фукс - псевдоним Брюсова, указал Н. К. Гудзий, обративший внимание на следующее обстоятельство: в одном из планов издания "Русских символистов" первоначально против стихотворения "Труп женщины..." стояла фамилия Бэнг-Фальк, которая была потом зачеркнута и сверху надписано "иностранная фамилия"95. Едва ли Брюсов стал бы менять псевдоним, если бы у стихотворения был реальный автор, если бы это не была очередная "мертвая душа" его символистской рати. Кстати, сам выбор "иностранной фамилии" мог быть подсказан фамилией его преподавателя истории и французского языка в гимназии Л. И. Поливанова - Владимира Александровича Фукса. Еще одно: с именем З. Фукс Брюсов связывал далеко идущие планы, он намеревался под этим именем выпустить сборник стихов, в наброске предисловия к которому писал: "Когда я редактировал "Русских символистов", я часто вписывал поэтам целые строфы, не говоря уже о новых эпитетах и переделанных выражениях, но у З. Фукс не осмелился тронуть ни одной буквы, потому что здесь на меня пахнула поэзия. Осталась у меня еще рукопись ее предсмертных стихов - но они слишком прекрасны для мира - только немногим посвященным читаю я их, а толпа никогда не коснется святыни"96. Так что его замыслы, связанные с именем З. Фукс, не ограничивались помещением двух стихотворений в стиле Бодлера за ее подписью в "Русских символистах", Брюсов вынашивал более сложный замысел, намереваясь создать вокруг имени безвременно умершей поэтессы целую легенду. Итак, участие Емельянова-Коханского в альманахе Брюсова ничем не подтверждается. Скорее всего, этот литературный скандалист в силу приятельских отношений с Брюсовым в эти годы хорошо знал "кухню" брюсовского издания, ряды авторов которого существенно пополнялись за счет "мертвых душ", и потому так смело присвоил себе имя одной из таких фикций. Напротив, Брюсов имел все основания назвать себя наряду с Емельяновым-Коханским соавтором сборника "Обнаженные нервы", поскольку в первом издании этого сборника (М., 1895) в разделе "Песни моего знакомого" было опубликовано 18 стихотворений и переводов Брюсова, принадлежность которых ему установлена по его записной книжке "Я и мир". На авторство Брюсова Р. Л. Щербаков указал в его библиографии97. Во втором издании "Обнаженных нервов" (М., 1901) Емельянова-Коханского, не упомянутых в указанной "Библиографии В. Я. Брюсова", опубликованы еще пять его стихотворений: "Весталка" (О, если б он вошел..."), Их Гейне ("Смерть - безмятежная ночь..."), "Поэзия везде", "Я начал привыкать..." и "Призраки" ("Бесстрастная луна на мрачном небосклоне..."). Причем все эти стихи Емельянов-Коханский с сентября 1894 по январь 1895 г. публиковал в московской газете "Театральная Россия" под псевдонимом А. Алоэ, как и заимствованный у Брюсова перевод из Гейне "Из глубины таинственной бездны", не включенный в "Обнаженные нервы". Так что искать надо не стихи Емельянова-Коханского в альманахе Брюсова, а, напротив, брюсовские стихи в публикациях Емельянова-Коханского. Таким образом, в общих чертах история первого альманаха В. Я. Брюсова "Русские символисты" и имена реальных его участников на сегодняшний день можно считать известными. Но, как всегда в случаях с Брюсовым, возможность выявления новых имен и новых подробностей до конца не исключается, и залог тому - исключительная, почти патологическая любовь поэта к мистификациям. Не случайно он написал в "Полном собрании сочинений и переводов": "Впрочем, добавлю в утешение гг. библиографов, - если им когда-либо угодно будет обратить благосклонное внимание и на мои работы, - что для них остается еще обширное поле действия. <...> Я вовсе не хочу лишать библиографов удовольствия открывать новые стихи Валерия Брюсова, потому что для истинного библиографа, конечно, все равно, хорошие или плохие стихи он "открывает": важно лишь то, чтобы они были до него неизвестны"98. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Брюсов В. Автобиография // Русская литература XX века / Под ред. С. А. Венгерова. М., 1914. Т. 1. С. 109. Назад 2 Письма В. Я. Брюсова П. П. Перцову. М., 1927. С. 44. Назад 3 Арсений Г. Московские декаденты // Новости дня. 1895. 5 сент. N 4396. Назад 4 Гудзий Н. К. Из истории раннего русского символизма. Московские сборники "Русские символисты" // Искусство. 1927. Кн. 4. С. 218. Назад 5 Брюсов В. Из моей жизни. М., 1927. С. 76. Назад 6 Русский перевод книги французского психиатра Макса Нордау "Entartung" ("Вырождение") появился в ноябре 1893 г. одновременно в Петербурге и Киеве; статья З. Венгеровой "Поэты-символисты во Франции" опубл. в кн.: Вестник Европы. 1892. N 9. Назад 7 Брюсов В. Из моей жизни. С. 76. Назад 8 Брюсов В. Дневники. М., 1927. С 10. Назад 9 Там же. С. 12. Назад 10 ОР РНБ. Ф. 386. К. 40. Ед. хр. 22. Л. 1-4. Назад 11 См. запись в дневнике Брюсова 16 февраля 1894 года: Брюсов В. Дневники. С. 16. Назад 12 Русские символисты. М., 1894. Вып. 1. С. 1. Raison d'etre (франц.) - право на существование. Назад 13 Записная тетрадь. Сентябрь 1893 - 11 января 1894. ОР РНБ. Ф. 386. К. 2. Ед. хр. 9. Л. 26 об. Назад 14 О закладывании часов упоминается в дневниковой записи 7 июля 1895 года - см.: Брюсов В. Дневники. С. 21. Назад 15 Брюсов В. Из моей жизни. С. 51. Назад 16 Русские символисты. Вып. 1. С. 4. Назад 17 Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973. Т. 2. С. 303. Назад 18 Ашукин Н. С. Примечания // Брюсов В. Из моей жизни. С. 124-125. Назад 19 Ашукин Н. С. Валерий Брюсов. М., 1929. С. 52. Назад 20 Афиша опубл. в кн.: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Литературное наследство. М., 1991. Т. 98. Кн. 1. С. 617. Назад 21 ОР РГБ. Ф. 386. К. 2. Ед. хр. 8. Л. 83. Назад 22 Там же. К. 1. Ед. хр. 13/2. Л. 43 об. Назад 23 См.: Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 303. Назад 24 Программа спектакля опубликована в кн.: Валерий Брюсов. Литературное наследство. М., 1976. Т. 85. С. 727. Назад 25 Русские символисты. Вып. 1. С. 30. Назад 26 Брюсов В. Из моей жизни. С. 33. Назад 27 Информация о спектакле опубл. в газетах 1893 г.: Новости дня. 30 нояб. N 3756; Русские ведомости. 28 нояб. N 330; Русский листок. 30 нояб. N 332; Московские ведомости. N 330. Назад 28 Информация о спектакле: Московские ведомости. 1893. 11 июля. N 188. Назад 29 Информация о спектакле: Русские ведомости. 1893. 10 окт. N 270. Назад 30 Афиша спектакля опубл. в кн.: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. С. 615. Назад 31 Брюсов В. Автобиография. С. 109. Назад 32 А. Л. Миропольский - псевдоним, под которым А. Ланг опубликовал стихи в трех выпусках "Русских символистов", о нем речь пойдет далее. Под псевдонимом А. Березин вышли его книга "Одинокий труд. Статья и стихи" (М., 1899) и поэма "Лествица" в издательстве "Скорпион" (М., 1905); под псевдонимом А. Л. Миропольский А. Ланг публиковал в брюсовском альманахе "Северные цветы" стихи в первом и втором выпусках и рассказ "Митя, Божий человек", - в третьем выпуске альманаха. Назад 33 Брюсов В. Автобиография. С. 109. Назад 34 Именно так называла этот дом в своих неопубликованных воспоминаниях Е. А. Ланг (Архив Р. Л. Щербакова). Назад 35 Old Gentleman <Амфитеатров А. В.> Москва. Типы и картинки // Новое время. 1895. 4 ноября. Назад 36 Архив Р. Л. Щербакова. Назад 37 Брюсов В. Дневники. С. 17-18. Назад 38 Иванова Е. В. Валерий Брюсов и Александр Добролюбов // Известия АН СССР. 1981. Т. XI. Серия литературы и языка. N 3. С. 255-265. Назад 39 Подробнее о творческом пути Добролюбова см.: Иванова Е. В. Александр Добролюбов - загадка своего времени // Новое литературное обозрение. 1997. N 27. С. 191-229. Назад 40 Переписка Блока с А. В. Гиппиусом (1900-1915) / Предисл., публ. и коммент. В. В. Бузник, Л. К. Долгополова, В. А. Шошина // Александр Блок: Новые материалы и исследования. Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 415-457. Назад 41 Брюсов В. Дневники. С. 32. Назад 42 ОР РНБ. Ф. 386. К. 79. Ед. хр. 6. Л. 1-2. Назад 43 Брюсов В. Дневники. С. 16. Назад 44 Там же. С. 18. Назад 45 Там же. С. 19. Назад 46 Корженевский Петр Иванович (1872-1968) - юрист, участвовавший в качестве адвоката в ряде политических процессов. Назад 47 Об одном визите к Брюсову в 1896 году / Вступит. заметка и публ. Е. Ивановой // Брюсовские чтения 1986 года. Ереван, 1992. С. 370-375. Назад 48 Там же. С. 374-375. Назад 49 О проекте журнала см.: Иванова Е. В. Александр Добролюбов - загадка своего времени. С. 214-219. Назад 50 Брюсов В. Дневники. С. 16. Назад 51 Там же. К. 70. Ед. хр.12. Л. 1-2. Еще одно письмо Брюсова к Бугону опубл. С. И. Гиндиным в кн.: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. С. 621-622. Назад 52 В беседах с В. Дувакиным М. М. Бахтин говорил: "Я родился в 1895 году <...> в семье дворянской и очень древней: по документам она с XIV века <...> Мой прапрадед был бригадир екатерининских времен, и он три тысячи крепостных душ своих пожертвовал на создание кадетского корпуса - одного из первых в России. Этот корпус просуществовал до революции и носил его имя: имени Бахтина Орловский кадетский корпус" (цит. по ст.: Паньков Н. А. Вопрос о родословной М. М. Бахтина: все ли так ясно? // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1994. N 2. С. 126-127). В этом же номере помещена статья С. С. Конкина "Пора закрыть вопрос о родословной М. М. Бахтина", где дворянское происхождение М. М. Бахтина оспаривается. Не имея возможности подробно останавливаться на этом вопросе, отметим, что биография интересующего нас Н. Н. Бахтина во многом схожа с той, которую приписывал себе М. М. Бахтин, и, если его слова подтвердятся, они будут признаны родственниками. Назад 53 Подробнее см. статью о Н. Бахтине в словаре "Русские писатели", в которой излагаются сведения, почерпнутые из двух статей Т. И. Бронь: Бронь Т. И. Н. Н. Бахтин и его картотека // Международные связи русской литературы. М.; Л., 1963. С. 434-449; Бронь Т. И. Картотека иностранных переводов Н. Н. Бахтина // Советская библиография. 1963. N 4. С. 35-45. Более ранний период деятельности Н. Н. Бахтина освещен в его автобиографии, опубликованной в кн.: Венгеров С. А. Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых. СПб., 1897-1904. Т. VI. C. 421. Назад 54 РО РНБ. Ф. 386. К.76. Ед. хр. 29. Л. 1-1об. Назад 55 Там же. Л. 6. Назад 56 Цит. по ст.: Бронь Т. И. Н. Н. Бахтин и его картотека // Международные связи русской литературы. М.; Л., 1963. Н. Н. Бахтину посвящена еще одна ее статья: Бронь Т. И. Картотека иностранных переводов Н. Н. Бахтина // Советская библиография. 1963. N 4. Назад 57 РО РНБ. Ф. 386. К. 117. Ед. хр. 32. Л. 7. Назад 58 Нович Н. С чужих полей. Сборник стихотворных переводов. СПб., 1896. Назад 59 Северный вестник. 1896. N 9. Отдел "Библиография". Назад 60 Дризен Н. В. Н. Нович. С чужих полей // Жизнь. 1897. N 2. С. 297. Назад 61 Мир Божий. 1896. N 11. С. 395-396. Заметка без подписи в отделе "Библиография". Назад 62 Там же. К. 76. Ед. хр. 29. Л. 11 об. Назад 63 ОР РГБ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 8. Л. 1. Назад 64 Там же. Л. 7-7об. Назад 65 Вестник Европы. 1895. N 10. С. 292. Назад 66 ОР РГБ. Ф. 386. К. 107. Ед. хр. 8. Л. 8. Назад 67 Неопубликованная запись - ОР РГБ. Ф. 386. К. 1. Ед. хр. 13 (2). Л. 20. Назад 68 Горький М. Полн. собр. соч. М., 1997. Т. 1: Письма. С. 85. Назад 69 ЦГИАМ. Ф. 418. Оп. 308. Ед. хр.1033. Назад 70 Гос. архив нижегородской области. Ф. 522. Оп. 459. Д. 512. Л. 1. Приношу благодарность сотруднице архива Куприяновой, приславшей мне выписку из личного дела Хрисонопуло. Назад 71 Архив М. Горького. КГ-П-10-5-2. А. Богодуров - зять поэта Б. Садовского (был женат на его сестре). Назад 72 Там же. МОГ. 2-1-1. Назад 73 Брюсов В. Автобиография // Русская литература XX века / Под ред. С. А. Венгерова. М., 1914. С. 109. Назад 74 Волга. 1966. N 5. С. 129. Назад 75 Сообщено Р. Л. Щербаковым. Назад 76 Черновая тетрадь N 9 - ОР РГБ. Ф. 386. К. 2. Ед. хр. 12. Лето 1894. Назад 77 Гудзий Н. К. Из истории русского символизма. С. 187. О Дарове в указанной статье речь идет на С. 184-187. Назад 78 Заглавие вступительной статьи, открывавшей третий выпуск. Назад 79 Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. С. 34-35. Назад 80 Гудзий Н. К. Из истории русского символизма. С. 189. Назад 81 Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. С. 72-73. Назад 82 Подробнее см. об этом в статье Тяпкова. Назад 83 Русская литература. 1979. N 11. Назад 84 Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. С. 29-30. Назад 85 Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. С. 294. Назад 86 <Б. п.> По поводу одной книжки // Театральные известия. 1895. 18 июня. Назад 87 Емельянов-Коханский А. Н. Обнаженные нервы. М., 1901. С. 172. Назад 88 Бунин И. А. Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 286 и 279. Назад 89 Новое время. 1895. 30 сент. N 7036. Назад 90 Письмо процитировано в статье А. В. Амфитеатрова. Подлинник находится в фонде В. П. Буренина - РО ИРЛИ. Ф. 36. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 7-12. Назад 91 Old Gentleman. Москва. Типы и картинки // Новое время. 1895. 25 апреля. За эти публикации Емельянов-Коханский позднее отблагодарил А. Амфитеатрова, поместив в своем журнале следующую эпиграмму на него:
Русской прессы подлый гном, Не достоин пистолета, Заряженного дерьмом (Шутенок. 1912. N 3). Назад 92 РО ИРЛИ. Ф. 36. Оп. 2. Ед. хр.12. Л. 7-12. Назад 93 ОР РГБ. Ф. 386. К. 71. Ед. хр. 44. Л. 16. Назад 94 Там же. К. 2. Ед. хр. 12. Л. 42. Назад 95 Гудзий Н. К. Из истории русского символизма. С. 185. Назад 96 ОР РГБ. Ф. 386. К. 2. Ед. хр. 20. Л. 44. Назад 97 Библиография В. Я. Брюсова. 1884-1973. Ереван, 1976. С. 11-12. Назад 98 Брюсов В. Полн. собр. соч. и переводов. СПб., Т. 1. С. IX. Назад
* Блоковский сборник XV. Тарту, 2000. С. 33-76. Назад К оглавлению сборника |
tre de l'e'cole, школы русских символистов, которой на самом деле не существовало тогда вовсе, так как те пять-шесть юношей, которые вместе со мной участвовали в "Русских символистах" (за исключением разве одного А. Л. Миропольского), относились к своему делу и к своим стихам очень несерьезно. То были люди, более или менее случайно попытавшие свои силы в поэзии, и многие из них вскоре просто бросили писать стихи. Таким образом, я оказался вождем без войска"