Студенческий трактир «У белого быка».. На переднем плане два столика. За правым два бурша играют в карты. Входит Вульф. У него за спиной бутафорные сапог и крендель.

   1-й бурш. Те же и Вульф.
   Вульф. Ein! (Показывает сапог.) Zwei! (Показывает крендель.) Drei! (Меняет их местами. Хохот.)
   2-й бурш. Утром фрау Мюллер натянет чепец, выглянет в окошко... а на вывеске... (Хохот.)
   1-й бурш. Медики зимой похлеще отмочили. Бал новогодний... вдруг перед профессорской дочкой привидение. Простыня распахнулась... с барышней обморок. (Хохот.)
   2-й бурш. Привидение потом двое суток в карцере отсидело.
   Вульф. Это что... Вот Никола... (Входит Языков.) А вот и он! (Языков приветствует компанию уморительным поклоном. Хохот.)
   1-й бурш. Профессор Крууль!
   2-й бурш. Копия!
   Вульф. Точно он... старый подагрик! Господа! В честь Никола его бессмертное творение. (Запевает, и бурши подхватывают «Нелюдимо наше море»..)
   Языков. Не то, Алексей... не тот настрой. (Затягивает «Крамбамбули», все поют вместе с ним.)
   Вульф (Языкову). Выпьем?
   Языков. Грогу!

Они садятся за второй столик. Амалия приносит грог.

   1-й бурш. За стройную талию фрау Амалии!

Все чокаются. Бурши продолжают играть.

   Языков (оглядываясь). Как дела?
   Вульф (вынимает записку). Адреса: Рига, Кенигсберг, Гамбург.
   Языков. Ай да Филя! Ай да философ!
   Вульф. Нет коляски и костюма...
   Языков. Коляску раздобудем.
   Вульф. А с костюмом — придумал! Помнишь... мою последнюю авантюру. Знаешь, кем она оказалась? Женой торговца старым платьем. Там и достанем. Прелестное создание!
   Языков. Завидую. Все у тебя легко, весело и расставаться умеешь красиво.
   Вульф. А ты — весь в меланхолии. Забавно. Меня все считают высоконравственным философом, а тебя — резвым поклонником Амура. А на самом деле?
   Языков. Наоборот.
   Вульф. Ну, что там?
   Языков. Вчера Протасова плакала: «Воейков каждый день пьян»..
   Вульф. Испоганила дочкам жизнь — а теперь плачет.
   Языков. Мол, придумал — жену на ключ запирать...
   Вульф. Распоясался...
   Языков. Твердит — так скоро и до побоев дойдет...
   Вульф. Саша удивительная — ни стона, ни жалобы.
   Языков. Что делать будем?
   Вульф. Уехать бы ей... хотя бы в Муратово...
   Языков. Пустое... знаешь, что не отпустит... Старуха говорит:
«Тиранствует!»
   Вульф. Уж это — твое словцо, не ее. Это тебе все тираны мерещатся.
   Языков. А по-твоему, терпеть? И когда домашних терзают... и когда людей на рынке продают?
   Вульф. Домашних — не наше дело. А правопорядок — не нам менять.
   Языков. Узнаю тебя. Только я терпеть не намерен.
   Вульф. Как во Франции хочешь? Робеспьера?
   Языков. Нет! И в России рабство не всегда было. Вольность древнее. Воспомни — Новгород. — Республика, вече — и никаких царей!
   Вульф. Не боишься Сибири?
   Языков. Вот и он пишет: «Клянусь Овидиевой тенью, Языков, близок я тебе»..
   Вульф. Вот-вот. Тот был в ссылке, этот — сейчас там, а ты, значит, на очереди...
   Языков. Все может быть. Зато в приличной компании буду. Да ведь и ты ввязался, философ?
   Вульф. Не хотел... видит Бог... А все ты... Разве от тебя отвяжешься... Знаешь, как он про тебя любит говаривать: «Языков надежен, как скала»..
   Языков. Сочиняешь...
   Вульф. Добавлю — но и прилипчив, как банный лист.
   Языков. Правда — так про меня говорил?
   Вульф (шутливо скандируя). «Здравствуй Вульф, приятель мой! Приезжай сюда зимой...»
   Языков (в тон ему). «Да Языкова поэта затащи ко мне с собой...» (Оба смеются.) Одно неладно — как быть с Базилем?
   Вульф. Если Жуковский сам догадаться не может, пусть дураком помрет... Тоже мне... смесь Дон-Кишота с манной кашей.
   Языков. Нельзя. С ним так нельзя.
   Вульф. Почему?
   Языков. Нельзя. Может, растолкуешь ему?
   Вульф. Уволь. Твоя затея — ты и расхлебывай.
   Языков. Ну что я скажу? Вы уж извините, уважаемый Василий Андреевич, но мы из вас с Мойером дурачков сделали.
   Вульф. Придумаешь, что сказать. Послезавтра именины Саши, приедут из Тригорского сестры. Смех, гам... под шумок и скажешь.
   Языков. Я и идти не хотел. Как вспомню о нем — с души воротит.
   Вульф. Нельзя. Именины. (Поднимается.) Да не впадай ты в меланхолию, селадон несчастный. До завтра.

Уходит. Входит Амалия.

   1-й бурш. За поцелуй — душу заложу!
   Амалия. Бог накажет за такие шутки!
   1-й бурш. А Бог как раз и приказал всем людям — любить друг друга.
   Амалия. Вы уж скажете, господин студент. (Убирает стаканы.)

Занавес.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Гостиная в доме Воейковых. В центре — круглый стол. Слева окно, которое выходит в сад. Справа от него — дверь на террасу, слева от него — поставленное несколько под углом пианино. За ним в нише стены, скрытый от глаз, шахматный столик с расставленными фигурами. Дверь справа ведет к парадному крыльцу.

Полдень. Канун именин Саши. Протасова за столом раскладывает пасьянс. Саша разучивает что-то на пианино.

   Настя (вбегает в комнату). Екатерина Афанасьевна! Там Марью Андреевну кличут.
   Протасова. Скажи: Маша к нам еще не заходила.
   Настя. У Пальмов мальчонка простудился... жар сильный.
   Протасова (обращаясь к Саше). У самой муж профессор, а вся улица лечиться к ней бегает.
   Саша. И мне она нужна. С утра жду. (Смотрит в окно.) Да вон она... в саду. Настя, пошли!   
   Протасова. Саша! Сирени наломайте! Именины. (Саша и Настя уходят.) Всем она нужна... для всех улыбка... только не для меня. Как лучше хотела. Муж солидный, заботливый. Думала — время все лечит. Лучше бы Базиль пореже приезжал. Так ведь все просят. Только и слышно: «Жуковский, Жуковский...»
Лишь Воейков злится. Наказание Божье. Не забыть бы ему счета подготовить.
Входит Воейков.
   Воейков. Сумасшедший дом. Все вверх дном. А вы, Maman, вижу делом заняты... (Протасова резко собирает карты.) Счета бы посмотреть. (Протасова подает счета.) Расходов много стало.
   Протасова. В Муратове куда просторней жили...
   Воейков. Прошу вас о Муратове пореже воспоминать. Гостей назвали. Меня не соизволили и в известность поставить. Может быть, я больше не хозяин в своем доме? Скажите Саше — пошел на заседание Совета. (Выходит.)

Входит Маша.

   Маша. Добрый день.
   Протасова. Маша, тебя искали...
   Маша. Знаю. Сейчас забегу к ним.
   Протасова. Не очень-то бегай. В твоем положении осторожней надо.
   Маша. Где та микстура?
   Протасова. На полке...

Обе выходят. Смеясь вбегает Настя, суетливо вытирает пыль, мечется по комнате. За ней входит Саша.

   Настя. Ой, что сейчас будет...
   Саша. Ну что ты натворила?
   Настя. Ой, что сейчас будет!

Входит Протасова.

   Протасова. Что за шалость, Настя! (Объясняет Саше.) Плясать на кухне вздумала. Сметана об пол! Придумала еще — следы замести. Котенка четырьмя лапами в сметану — и пустила по дому. (Саша смеется.) Ничего смешного. Невеста уж поди. Чтоб больше этого не было!
   Настя. Не буду, Екатерина Афанасьевна.

(Убегает.)

   Протасова. Избаловали вы ее. Забыть не можете, что она — твоя молочная сестра. Ее учить надо, а вы шалостям потакаете.
   Саша (обнимает ее). Не сердитесь, мама.
Вбегает Настя.
   Настя. Приехали! Приехали!

Убегает. Слышатся приветствия: «Здравствуйте! Soyez bien venus!» Входят Анна и Евпраксия Вульф, Саша, Жуковский, Языков, Вулъф.

   Саша. Как доехали? Как дорога?
   Зизи. С приключениями добрались!
   Анна. Колесо сломалось. Думали, ночь придется коротать на дороге.
   Саша. Qelle horreur! Какой ужас!
   Зизи. Смотрим — карета догоняет.
   Языков (с комическим ужасом). Разбойник!
   Анна. Флигель-адъютант граф Строганов. В Ревель катит.
   Жуковский (с шутливым удовлетворением). Спаситель!
   Зизи. Он как на Анюту взглянул — так и обмер.
   Жуковский. Разумеется...
   Анна. Зизи!
   Зизи. Тут и колесо нашлось... и карета покатилась.

Саша усаживает гостей.

   Жуковский.Рассказывайте... да подробней. Как там в Тригорском? Как матушка Прасковья Александровна?
   Зизи (обнимает Вульфа). Алешу заждалась. Насилу отпросились на пять дней.
   Жуковский. А как ваш сосед?
   Зизи. Пушкин? Он у нас каждый день. Стихи... экспромты... шалости разные...
   Анна. Намедни талию Зизи он измерял, потом свою. И знаете — что вышло?
   Жуковский. Боюсь и думать...
   Зизи. Одинаковые оказались. (Общий смех.) Да, тут всем письма от него. Вам — Василий Андреевич, вам — Никола, тебе — Алеша. (Раздает письма.)
   Жуковский. А мы сюда Пушкина ждем. Для операции все готово. Он обещал Мойеру — письмом известить, и тот теперь каждый день ворчит: «Чего он тянет?»
   Анна. Он прошение царю подал — разрешить операцию в Дерпте делать. Вот и ждет ответа со дня на день. И твердит как молитву: «Давно б на Дерптскую дорогу я вышел утренней порой...»
   Саша. Кажется, тоскует он сильно?
   Зизи. Кто? Пушкин? В нашем доме — никогда.
   Анна. Зато в своем — извелся!
   Зизи. Право, нет, Анюта...
   Жуковский. Право, да, Евпраксия Николаевна. Вот пишет мне: «Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем»..
   Саша. Неужели так плохо?
   Анна. Смертельно тоскует...
   Вульф. Но и повеселиться умеет. Вот пишет: «Мы же то смертельно пьяны, то мертвецки влюблены».. (Смех.)
   Саша. Как это у него получается? Тоска и веселье... уныние и радость — и все одновременно...
   Жуковский. Так то — Пушкин, Сашенька. А спасение...
   Анна. Спасение одно — чернила и перо. Трагедию про Годунова пишет.
   Саша. Истинно все на истории помешались. Вот и Никола...
   Вульф. Никола еще и на политике. Готов он колокол великий, новгородский к себе в гостиную немедля приволочь и там трезвон устроить на всю Русь.
   Языков. Стихами заговорил, философ. Тебе бы только тишь да благодать...
   Вульф. Философия и искусство. Ради этого только и стоит жить...
   Зизи. А здесь будут игры, шарады? Я жмурки страсть как люблю.
   Саша. Завтра сыграем.
   Зизи. А стихи, экспромты?
   Саша. Все будет. У нас ведь тут кругом поэты. И царь на этом студенческом Парнасе —Никола. (Смех.)
   Жуковский. А что смешного? Такие цари, как Никола, музе истории любезнее иных прославленных монархов.
   Вульф. Глядишь — лет через сто...
   Языков. А может быть, и двести...
   Вульф. Какой-нибудь педант...
   Языков. Увы, не Вальтер Скотт...
   Вульф. Придумает роман...
   Языков. А может быть, и пьесу...
   Вульф. О нас... о грешных...
   Анна. И так нас размалюет...
   Саша. Что мы самих себя...
   Все. Во век бы не узнали! (Смех. Голос Протасовой: «Саша, проси всех сюда.»)

Все выходят. Занавес начинает закрываться. В середину со смехом, продолжая какой-то веселый разговор, проходят Жуковский и Языков.

   Жуковский. Осел был самых честных правил, да воз и ныне там. (Оба смеются.)
Языков . Василий Андреевич, простите, как Пушкин вам о крепости написал?
   Жуковский. «Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем.»
   Языков. Так, может, лучше — Гамбургом?
   Жуковский. Простите... не понял...
   Языков. Пушкин не для операции в Дерпт едет.
   Жуковский. Что?
   Языков. Он побег готовит.
   Жуковский. Да полноте, голубчик! Вы просто Байрона начитались... гяуры... корсары...
   Языков. Какой тут Байрон! Вот... письмо... просит разузнать о всех пунктах побега.
   Жуковский. Но это — мечтание одно, спасительная игра.
   Языков. Все серьезно до предела. Вульф уже заграничный паспорт получил. Пушкина — за слугу.
   Жуковский. Тогда ведь и Мойеру надо сказать.
   Языков. Ни в коем случае. Не наша тайна. Да и ему так спокойнее: не замешан.
   Жуковский. А знаете, какой мне диалог с Мойером сегодня ректор Эверс изобразил. «Господин профессор, поступили сведения, что вы оказали помощь пострадавшему в последней дуэли».. — «Да». — «Но деканам строжайше предписано докладывать мне о всех дуэлях».. — «Я дал клятву Гиппократа о сохранении врачебной тайны. О том, что знает врач Мойер, ничего не известно декану Мойеру»..
   Языков. Отлично сказано. Иоганн Филиппович умеет хранить тайну. Но нельзя.
   Жуковский. Будь по-вашему. Вообще-то замешивать человека в подобные дела, не объясняя сути, нехорошо. Но поскольку не отношусь ко всей затее серьезно... Пушкин и побег... (Качает отрицательно головой.) Да не хмурьтесь вы. Пойдемте лучше к гостям.

Они уходят.
Занавес.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Праздничный вечер в доме Воейковых. Именины Саши. Протасова играет вальс. Гости танцуют. Саша и Воейков играют в шахматы.

   Саша. Сдавайся, Александр!
   Воейков. Зачем торопиться.

К ним подходят Вульф и Языков.

   Саша. Мат в три хода!
   Языков. Браво!
   Вульф. Красиво! С вас мадригал в честь победительницы, Александр Федорович.
   Воейков. Извольте!

Глуха, нема, слепа, не видишь, не внимаешь:
Твоя душа — в коне,
Твой ум — в слоне,
Хладнокровием противника смущаешь,
Блистаешь и разишь.
Ты больше, чем Кутузов:
Он побеждал, пленял лишь Турок и Французов;
А ты и Русских не щадишь.

   Все. Браво! Браво!
   Саша. Спасибо.
   Жуковский (тихо). Саша, теперь... надо бы жмурки... для Зизи.
   Саша. А теперь жмурки. Александр водит. (Завязывает Воейкову глаза и шепчет.) Поймай Зизи.
   Воейков (ловит Зизи). Евпраксия Николаевна. Таких гибких и изящных пальчиков нет ни у кого.
   Зизи. Вы мне льстите, Александр Федорович.
   Саша. Зизи водит и, как в фантах, дает задания. И потом — все задания дает она.
   Воейков (Зизи). Помилосердствуйте...

Зизи ловит Никола..

   Зизи. Никола. (Общий смех.) Прочесть стихи в честь виновницы торжества.
   Языков. А можно — в честь города, где живет виновница торжества?
   Все. Просим! Просим!
   Языков. «Дерпт».. Четыре строчки. (Смотрит на Жуковского.)

Мы здесь творим свою судьбу,
Здесь гений жаться не обязан
И Христа-ради не привязан
К самодержавному столбу.

   Жуковский (тихо Языкову). Но к России привязан.
   Зизи. Никола, выполняйте фант. Стихи в честь именинницы...
   Языков (Саше). Прошу стихи мои простить, я на Парнасе школьник юный, Вас не сумели похвалить мои застенчивые струны...
   Зизи. Никола, прошу, серьезно...
   Языков (с внезапной серьезностью).

Забуду ль вас когда-нибудь
Я, вами созданный? Не вы ли
Мне песни первые внушили,
Мне светлый указали путь
И сердце биться научили.

   Воейков (тихо Зизи). А до того оно не билось... (Зиэи смеется.)
   Все. Браво!
Саша и Языков отходят.
Саша (Языкову). Спасибо, Никола. Какие стихи! Не заслужила...
   Языков. Александра Андреевна, вы же знаете...
   Саша. Не надо, Никола... слова там мало значат.
   Языков. Я давно хочу вам сказать...
   Саша. Поэты всегда придумывали себе вдохновительницу. Овидий, Данте, Петрарка. Я счастлива быть для вас Лаурой. (Отходит.)
   Зизи. То же задание — Василию Андреевичу.
   Жуковский.

Всегда, всегда разгорячаешь
Ты пламенной своей душой
И сердце и рассудок мой...

   Воейков (Зизи). Высокий дух. Что-то он еще сегодня на свой желудок не жаловался. (Зизи хихикает.)
   Саша. Милый крестный, спасибо.
   Зизи. Ваша очередь, Александр Федорович...
   Воейков. Какой уж прок от скучного супруга...
   Все. Просим! Просим!
   Воейков. Моя муза — дама желчная, сами знаете...
   Жуковский. Еще бы! Всех осмеял! Но ведь и себя не пощадил...
   Зизи. Это в сатире «Дом сумасшедших»? Как там? Забыла.
   Анна.

Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
Истерзать хотел «Эмиля»
И Вергилию грозил...

   Зизи. Вспомнила!

Долженбыть как сумасбродный
В цепь посажен, в Желтый Дом,
Темя все обрить сегодня
и тереть почаще льдом.

Смех.

   Воейков. Ну так как, Саша? Читать?
   Саша. Читай, конечно.
   Воейков.

Твоя любовь меня и греет и хранит,
Под бурей и грозой во тьме путеводитель
И за минувшее мой с Богом примиритель,
Ты против самого себя мой верный щит.

   Все. Браво!
   Языков (тихо). Хорошие стихи. Не ожидал.
   Воейков (Саше тихо). А ты мне ничего не скажешь?
   Саша. Не пойму тебя... столько в тебе намешано...
   Воейков. Во всех намешано...
   Саша (показывает на руке синяк). Я ведь не простила.
   Воейков. Крепко бью — крепко люблю. Такое женщины легко прощают...
   Саша. Это, когда любят...
   Воейков. Ты хочешь сказать...
   Саша. Да. Именно это.
   Воейков. Думаешь, твой щелкопер со сладенькими стишками — ангел? Посмотрела бы ты на него в трактире...
   Саша. Он и в трактире — человек.
   Зизи (подбегая к ним). Как в вашем доме хорошо!
   Воейков. Приезжайте почаще, Евпраксия Николаевна.
   Зизи. Алексей, зови нас почаще. Вот и Александр Федорович приглашает. Вы, Александра Андреевна, должно быть, самая счастливая женщина на свете...
   Саша. Конечно, Зизи. Я самая счастливая женщина на свете.
   Языков. Прошу прощения, я должен вас покинуть. (Идет к дверям.)
   Вульф (устремляется за ним). Что случилось?
   Языков. Дело срочное.
   Вульф. Не морочь мне голову!
   Языков. К черту! Ложь кругом! Ухожу!
   Вульф. Куда?
   Языков. Да хоть в трактир! Там по крайней мере воздух чище.
   Вульф. Не шуми. Пока ты не в трактире. Праздник испортишь.
   Языков. Правда важней. Кто-нибудь должен раскрыть глаза.
   Вульф. Тебя просили?
   Языков. Не твое дело!
   Вульф. Нет, мое. Сестры не затем приехали.
   Языков. Пусти! (Уходит.)
   Анна. Что это он?
   Вульф. Пустяки. Каприз. Скоро вернется.
   Протасова. Прошу всех к столу.

Все выходят. Входит Настя, убирает комнату, открывает окно. За ней, крадучись, входит Воейков, он сначала, как будто играя, ловит ее, потом прижимает к стене.

   Настя. Оставьте, Александр Федорович, не надо...
   Воейков. Тише ты...
   Настя. Пустите... закричу...
   Воейков. Поговори у меня...
   Настя. Пустите!
   Воейков. Сегодня на ночь двери не запирай!
   Настя. Пустите!
   Воейков. И никому ни слова... поняла?
   Настя. Ой, шаги, кажись...
   Воейков. Смотри, упрешься... худо будет...
   Настя (плачет). Оставьте... Екатерина Афанасьевна меня звали...
   Воейков. Слыхала, что я сказал? (Настя всхлипывает.) Ладно... иди...

(Настя убегает.)

Занавес.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Гостиная в доме Воейковых. Саша читает, Маша шьет.

   Маша. Мне сегодня такой сон снился... Будто мы все, как прежде, в нашей гостиной в Муратове. Веселимся, шарады ставим, счастливые такие... Базиль шуточные стихи читает...
   Саша. Какой он был тогда веселый... Где он — там смех... хохот...
   Маша. Вдруг человек какой-то входит... лица не видать... всю мебель переставляет, а стулья и кресла выносит. Мы стоим... сесть не на что... Неловко так...
   Саша. Не грусти... Кабы я могла тебе сны выбирать!
   Маша. И какие бы ты выбрала?
   Саша. Светлые такие... чтоб вокруг добро царило. Как ты любишь говорить — Бог чувствовался.
   Маша. Милая ты моя. Это не я, это Жуковский так говорит: «Бог открывается нам во всяком добром чувстве.»
   Саша. Что это мы сегодня все Базиля вспоминаем.
   Маша. Дождь заладил... будто не май, а сентябрь.
   Саша. Постой... что ты читаешь? Так и знала, опять «Валери»...
   Маша. Вот тут... она мучается во время родов. Густав слышит ее стоны и почти рассудок теряет.
   Саша. Но кончилось-то все хорошо. Больше всего страдания причиняют нам несчастья, которые мы ожидаем и которые никогда не произойдут.
   Маша. Можно подумать, что ты — старшая, а я младшая, и мне плохо, а тебе — хорошо. Я же знаю, как ты плачешь по ночам.
   Саша. Не надо, Маша.
   Маша. Никто и не подозревает, какой у нас ад. Вчера Зизи как восхищалась. Каждый день — пьянство, оскорбления, а при гостях сама добродетель.
   Саша. Не надо... ты же знаешь... об этом я молчу. Каждому — свой крест.

Вбегает Настя.

   Настя. Ой, что было! Языков на Домберге с лошади свалился! Со всего маху!
   Саша. Ой! (Сползает со стула.)
   Маша. Что с тобой? Настя, воды!

Настя мечется по комнате.

   Саша. Ничего... прошло... сердце... Настя, объясни толком...
   Настя. Не хотела я... простите... не думала...
   Маша. Перестань хныкать. Объясни толком...
   Настя. Алексей Николаевич к нему бросились, а он как мертвый... Не шелохнется. Вылили полведра воды, он встал и пошел.
   Маша. Что же ты сразу не сказала, глупая девчонка.
   Настя. Обратно вместе идут. Он, хоть и мокрый, а спорит...
   Маша. О чем?
   Настя. Как всегда... об этом... как его... вече...
   Маша (расстегивая Саше ворот, обращаясь к Насте). Лучше бы твой Языков вовремя экзамены сдавал. Вон сколько долгов накопил.
   Настя. Ну и что! Зато Николай Михайлович веселые... (Убегает.)
   Саша. Вылили полведра воды... идет и спорит. Какое счастье!
   Маша. А ты меня еще уверяла...
   Саша. Сама себя не понимала, поверь. Только сейчас поняла, как сердце сжало.
   Маша. Что делать будем?
   Саша. Уехать мне надо... хоть на время. Себя боюсь... Вдруг он опять начнет об этом... Машенька! Уехать!
   Маша. Химеры какие!
   Саша. Не могу противостоять ему. Наваждение какое-то. Дрожу вся.
   Маша. Саша!
   Саша. Уехать! Пока он не заметил, не догадался... Уехать, Машенька!
   Маша. Некуда тебе ехать.
   Саша. А в Муратово?
   Маша. Не отпустит...
   Саша. Отпустит... уговорю... Не враг же он себе...
   Маша. Не станешь же ты ему объяснять?
   Саша. Уже объяснила.
   Маша. Саша!
   Саша. Сказала, что не люблю его.
   Маша. А он?
   Саша. Обратил в шутку.
   Маша. Господи! Зачем? На муку идешь.
   Саша. Не люблю его. И что хуже — не уважаю. Обманывать не хочу, а уехать имею право.
   Маша. Не знаю... перед алтарем венчаны...

За дверью крики: «Пришли... сухое оденьте... обогрейтесь».. Саша выходит. Маша снова садится за шитье, что-то напевает, входит Жуковский.

   Жуковский (дает лекарство). Время... прими...
   Маша. Спасибо, Базиль, оставь...
   Жуковский. При мне...
   Маша. Не забуду...
   Жуковский. При мне...
   Маша. Какой ты, Базиль... (принимает лекарство.)
   Жуковский. Надоеда.
   Маша. Как мне от этого сна избавиться?
   Жуковский. Опять Муратово?
   Маша. Каждую ночь. Начинается хорошо, а потом... ужас...
   Жуковский. Не надо бояться. У тебя будет девочка... Катенька.
   Маша. Что?
   Жуковский. Катюша... Катрин...
   Маша. Ты уже и имя придумал...
   Жуковский. Такая же тихая и милая, как ты.
   Маша (смеется). Ну что ты за человек!
   Жуковский. Я ее уже люблю, как свою.
   Маша. Когда поедешь?
   Жуковский. Проводим гостей... и поеду.
   Маша. Обратно — когда?
   Жуковский. Постараюсь побыстрей.
   Маша. Пожалуйста, очень прошу. Твоя помощь может потребоваться. Саше непременно надо в Муратово уехать.
   Жуковский. Что за новости? Зачем?
   Маша. Не спрашивай, Базиль, поверь: в этом единственное ее спасение.
   Жуковский. Вот что... От мужа бежать — не дело. Счастье — на небесах. Мы же... терпели?
   Маша. Терпели... прости.

Уходит чуть не плача. Входит Мойер с нотами.

   Мойер. Я вам Россини обещал, Василий Андреевич, — раздобыл.
   Жуковский. Вот уважили... Спасибо. Возьму в Петербург.
   Мойер. Уезжаете?
   Жуковский. Надо. Дел много накопилось.
   Мойер. Возвращайтесь побыстрей. Здесь всегда вам рады.
   Жуковский. И вы?
   Мойер. Сомневаетесь?
   Жуковский. Странное существо человек. Знаю, что не надо возвращаться, а еду. Мечусь, как неприкаянный: Дерпт — Петербург, Петербург — Дерпт.
   Мойер. Я ведь все понимаю, Василий Андреевич...
   Жуковский. Вряд ли, Иоганн Филиппович. Я сам-то себя плохо понимаю. Похоже — и себя, и других обманываю. Написал вот в письме: «Маша — сама поэзия. Судьба прогремела мимо нас мимоходом, но не разбив ничего лучшего: любви к добру, уважения к жизни и веры в прекрасное».. Правда... и не то... не договариваю...
   Мойер. Пишете как о прошедшем, а это — настоящее.
   Жуковский. Наверное, вы правы.
   Мойер. Возвращайтесь побыстрей и не терзайте себя. Поверьте, я горжусь вашей дружбой.
   Жуковский. Спасибо. Взаимно. Не будь вы так великодушны, не ездить мне в Дерпт.
   Мойер. Что вы... Забыл спросить. Как самочувствие?
   Жуковский. Да, доктор, не помогла ваша микстура, снова желудок побаливает...
   Мойер. Пойдемте... выпишу вам новое лекарство.

Уходят. Входит Воейков. Садится за шахматный столик. Ставит какую-то позицию. Думает. Входят Языков и Вульф.

   Вульф. Как дела?
   Языков. Так вот. Кучером у нас будет Пеэтер.
   Вульф (оглядываясь). Не шуми. И стены имеют уши.
   Языков. Ты прав, философ. Осторожность превыше всего.
   Вульф. Так все в порядке?
   Языков. Пожалуй. Значит так. Под вечер хозяин выедет по дороге в Ригу с кучером и слугой. Утром вы будете там.
   Вульф. Надеюсь.
   Языков. А костюм слуги?
   Вульф. Костюм есть. Завтра здесь в полдень отдам. (Воейков шелохнулся.) Тихо! Слыхал?
   Языков. Да нет. Тебе послышалось. Продолжай...
   Вульф. Договорим там.

Они уходят.

   Воейков. Интересно. Похоже, ребятки балуются серьезненько. Хозяин, слуга, кучер. Трио. Хозяин — Вульф. Кучер здешний... среди своих нашли. А вот слуга? Эта персона, может быть, самая интересная. Кто же? Докопаюсь!

Входит Саша, замечает Воейкова, хочет ускользнуть.

   Воейков. Саша!
   Саша. В чем дело?
   Воейков. Как ты себя держишь? Этот вертопрах все время трется подле твоей юбки, а ты и уши развесила...
   Саша. В таком тоне, сударь... (Хочет уйти.)
   Воейков. Погоди! Ему доверять совершенно нельзя. С полной серьезностью тебе говорю. В своем доме покоя нет!
   Саша. Вот и отпусти меня в Муратово.
   Воейков. Зачем тебе в Муратово?
   Саша. Извелась здесь. С нервами плохо. И тебе и мне будет лучше.
   Воейков. С этим Муратово... как с ума все посходили.
   Саша. Умоляю, Александр! Поверь мне. Это очень важно для нас обоих.
   Воейков. Сестрица в голову вбила? Не бывать этому! И больше чтобы об этом ни-ни!

Уходит. Входит Языков.

   Языков. Александра Андреевна, наконец-то я застал вас одну.
   Саша. Не подходите, Никола!
   Языков. Что случилось?
   Саша. Не подходите!
   Языков. Вы меня боитесь?
   Саша. Ничуть я вас не боюсь. Простите... меня ждут гости. (Направляется к дверям.)
   Языков. Думаете, я о чувствах говорить буду? Совсем о другом. (Она останавливается.) Тут такая ситуация. Может быть, будет возможность для вас — уехать.
   Саша. Уехать? Куда? Да говорите же!
   Языков. За границу.
   Саша. За границу?
   Языков. Если бы вы согласились, все заботы я с радостью бы...
   Саша. Это невозможно, Никола. Это совершенно невозможно.

Уходит. Входит Вульф.

   Вульф. Николя, Воейков на меня как-то странно поглядывает...
   Языков. Он на всех так поглядывает...
   Вульф. Что с тобой, Ни-кола, ни-двора?
   Языков. Она со мной обращается, как с влюбленным мальчишкой!
   Вульф. Еще один скандал хочешь устроить?
   Языков. Нет. Я, кажется, начал что-то понимать. Эта суровость ей не так уж легко дается.
   Вульф. А что я тебе твердил?
   Языков. Я заставлю ее выслушать себя. Вот увидишь!

Занавес.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Гостиная в доме Воейковых. Протасова в углу молится.

   Протасова. Смилуйся, Господи... пошли им счастье...

Входит Анна.

   Анна. Простите, Екатерина Афанасьевна... (Хочет уйти.)
   Протасова. Останьтесь, Анна Николаевна, посидите со мной. А где все? Бросили вас?
   Анна. Зизи пошла с Дерптом прощаться. Влюбилась в ваш городок, уезжать не хочет.
   Протасова. Мы все его любим. Здесь могли бы быть счастливы... не захотел Бог.
   Анна. Не убивайтесь так, Екатерина Афанасьевна.
   Протасова. Из-за дочек плачу. Маша и Базиль уж так любили друг друга... истинно — суженые. А я не разрешила — думала — Богу не угодно.
   Анна. Почему?
   Протасова. Мы ведь с Базилем брат и сестра сводные. Уж как меня все уговаривали... А я уперлась. Да ведь не просто было... Мать-то у него... знаете, кто была — пленная турчанка. Кто бы решился? И не богат. Было у него именье — так он Саше в приданое отдал.
   Анна. Вот он какой...
   Протасова. Маша тогда совсем извелась: и меня ослушаться не хочет, и о нем плачет... А как Воейков в семью вошел — тут ей и вовсе житья не стало...
   Анна. А с виду такой обходительный...
   Протасова. Вот-вот... точно... «обходительный».. Всех в доме «обошел».. Мне стихи посвящал, с три короба о наследстве наплел, я и отдала за него Сашу.
   Анна. Кто же его в дом ввел?
   Протасова. Да Базиль и ввел. Он ему и место профессора здесь выхлопотал. А как сюда переехал — никакого житья не стало. Машу — со свету сживать... Базиль ее сам просил принять предложение Мойера... другого выхода не было.
   Анна. А Саша?
   Протасова. Не спрашивайте... и говорить не хочется...
   Анна. Не знать — так не поверишь. Кажется — такая счастливая женщина.
   Протасова. Умеет держаться. Характер. Вся в меня. Мне-то не на пользу пошло. Лучше бы — помягче была. Казалось — все понимаю... всю правду знаю... а вышло — загубила им жизнь. (Плачет.)
   Анна. Не горюйте, Екатерина Афанасьевна, Бог даст, изменится все...
   Протасова. Вряд ли. Теперь один удел — терпеть. Вернулись, кажется, с прогулки. Пойдем к ним.

Уходят. Входит Маша. За ней — Мойер.

   Мойер. Маша!
   Маша. Что с тобой?
   Мойер. Только что новому попечителю, князю Ливену, представляли профессоров. Знакомясь, он многим вручал какую-то бумагу. Когда подошел Воейков... Нет, не могу...
   Маша. Успокойся, сядь...
   Мойер. Когда подошел Воейков, князь резко так: «Не желаю вас лицезреть. Все эти доносы, господа, написал на вас этот господин»..
   Маша. Ох, ты сам это слышал?
   Мойер. К счастью, нет.
   Маша. Бедная Саша! Что с ней будет?
   Мойер. Как мне теперь с ним держаться? Не могу же я делать вид, что ничего не произошло...
   Маша. Умоляю, Иоганн, ради Саши...
   Мойер. Попытаюсь.
   Маша. Лишь бы Базиль и Никола не узнали... Стыд-то какой. Доносчику никто и руки не подаст. Дом его за три версты обходить станут.
   Мойер. Ты права. Это очень серьезно.
   Маша. И Саша не должна знать. Она меня все убеждала, что ей в Муратово уехать надо. Теперь вижу сама — необходимо. Но как это сделать?
   Мойер. Придумаем что-нибудь... Успокойся... тебе вредно волноваться. Пойдем-ка к себе.

Уходят. Входит Воейков, садится за шахматный столик. Входит Языков, за ним Вульф.

   Вульф (подает сверток). Вот костюм. Спрячем где-нибудь здесь.
   Языков. Посмотрим... все ли в порядке...
   Вульф. Что смотреть... обещали все в точности подобрать.
   Языков. А все-таки... (Разворачивает, оба застывают в изумлении.) Что это такое? На Илью Муромца?
   Вульф. Я же ей столько раз повторял — на твой рост.
   Языков. Представляю нашего миниатюрного чистюлю эфиопа в лохмотьях верзилы...
   Вульф. Живо! Менять или раздобыть новую. Пошли!

(Уходят.)

   Воейков. Так вот кто слуга! Какой же я болван! Сразу не догадался. Эфиоп. Потомок Ганнибала. На операцию к Мойеру едет. Вот это — шанс! Наконец и мне — козырной туз. Не разыграть ли мне эту карту? Заодно и со щелкопером покончить... Но ведь это — Пушкин. Ну и что же? Это все надо обдумать. Главное — не горячиться. Время само решит.

(Уходит.)
Занавес.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Гостиная в доме Воейковых. За столом Саша, Маша и Протасова разматывают шерсть.

   Протасова. Все-таки хлопотно с гостями. Приятно, конечно, но утомительно. Кажись, довольны остались.
   Саша. Сколько было шума, смеха — еще сегодня утром. И вдруг тишина. Дом как вымер.
   Маша. Хорошо и наедине с собой побыть.
   Саша. И с Богом пообщаться...
   Маша. Не шути... ты же знаешь...
   Саша. Прости... не буду...
   Протасова (Маше). А твой куда запропастился?
   Маша. С Базилем ноты разбирает. Уже поздно. Надо идти...
   Протасова. Чего торопиться. Чай, рядом живете.
   Саша. Грустно как-то стало. Все унылые такие... А что с Настей — не знаете?
   Маша. Я тоже замечаю, сама не своя ходит...
   Саша. Заплаканная...
   Протасова. Ерунда какая-нибудь...
   Маша. Вот уже три дня... по углам прячется...
   Протасова. Господи! Ну что вас занимает!
   Саша. Может, из Муратова письмо пришло?
   Маша. Или приехал кто-нибудь?
   Протасова. Никто из Муратова не приезжал.
   Саша. Надо крестного попросить... пусть расспросит. Она его больше всех любит.
   Протасова. Заладили какую-то чепуху. Надоело! Помогите-ка мне лучше мазь положить, плечо ноет.

Все трое уходят. Входит, оглядываясь, Настя с узелком. Что-то идет складывает в узелок. Незамеченный ею входит Жуковский и с изумлением за нею наблюдает.

   Жуковский. Настя!
   Настя (отворачивается). Ой!
   Жуковский. Что с тобой? (Настя плачет.) Ну что ты?
(Гладит ее по голове.) Что случилось? Ты это куда собралась? (Она плачет навзрыд.) Обидел кто-нибудь? (Она кивает.) Петрушка? Все рядом крутился... (Она мотает головой. Он вдруг понимает, что дело серьезное, молча ходит по комнате.) Александр Федорович? (Настя плачет навзрыд.) А ты, значит, бежать надумала? И куда же? В Муратово? (Настя кивает.) Ну вот что... Поедешь завтра со мной... сначала в Петербург...
   Настя (плача). Не отпустит...
   Жуковский. Отпустит. Пристрою тебя у хороших людей... А потом посмотрим... И никому ни слова. Поняла?
   Настя. Поняла...
   Жуковский. Иди.

Настя уходит. Жуковский думает, расхаживает, качает головой, уходит за ней. Входит Саша с книгой, садится читать. В окно влезает Языков. В дверях появляется Воейков, отступает в тени за дверь.

   Саша. Вы с ума сошли, уходите немедленно, Никола...
   Языков. Александра Андреевна, молю, выслушайте... два слова...
   Саша. Сейчас же, сию же минуту уходите! Не буду я вас слушать!
   Языков. На этот раз вам придется. Не уйду, пока не скажу...
   Саша. Вы погубите меня, злой человек!
   Языков. Но я люблю вас и не хочу скрывать этого!
   Саша (зажимает уши). Не слышу... не слышу... не слышу...
   Языков. Слышите! (В левую дверь входит Маша и застывает в изумлении.) Душа за вас болит... Ваш муж...
   Саша. Ни слова о моем муже...
   Маша. Никола! Саша! Что здесь происходит?
   Языков. Не пугайтесь, Мария Андреевна, просто я хотел сказать Александре Андреевне одну вещь и теперь ухожу. (Направляется к окну.)

Воейков входит в гостиную.

   Воейков. Почему же через окно?
   Языков. Простите, Александр Федорович, я только хотел...
   Воейков. Что же, интересно знать, вы хотели?
   Языков. Тут такое дело... песню новую...
   Воейков. Ах, песню... Какое невинное занятие...
   Саша. Ты не понял, Александр...
   Воейков. Я отлично понял. Теперь для многих святости домашнего очага вовсе не существует.

На шум входят Жуковский и Мойер.

   Маша. Саша-то при чем? Побойся Бога!
   Воейков. А ты со своим Богом... помолчи! Тоже мне... праведница!
   Жуковский. Александр! Ты с ума сошел!
   Воейков. А! Еще один защитничек...
   Жуковский. Он просто не в себе. Не надо принимать всерьез.
   Воейков. Это тебя не надо принимать всерьез, Базиль. Впрочем, незаконнорожденные всегда почему-то больше всех пыжатся...
   Саша. Опомнись, Александр!
   Воейков. И ты — туда же! В прошлые времена умели неверных жен укрощать... Да я тебя...
   Языков. Осторожней...
   Воейков. Вам бы, господин студент, помолчать! Из-за вас скандал...
   Языков. Не желаю. Я люблю Александру Андреевну и при всех заявляю, что не знаю более достойной женщины и более верной жены.
   Воейков. Извольте сию минуту оставить мой дом...

Языков резко выходит.

   Саша. Ты пожалеешь об этом, Александр...
   Воейков. Кто из нас пожалеет, скоро узнаем...
   Жуковский. На-а-астя!
   Маша. Ее-то зачем звать?
   Жуковский (глядя на Воейкова). Можно и не звать. Я ее завтра с собой забираю. В Муратово поедет. По родным затосковала. (Обращаясь к Воейкову.) Ты не возражаешь?
   Воейков (сквозь зубы). Пусть едет.
   Саша. И я поеду в Муратово! Я тоже! Не могу здесь оставаться.
   Воейков. Ишь как навострилась! С тобой мы еще здесь потолкуем.
   Маша. Саше необходимо уехать.
   Мойер. У Саши расстроены нервы. Ей надо уехать.
   Воейков. Ах! И доктор заговорил! Теперь все в сборе.
   Мойер. Саше для здоровья необходим деревенский воздух.
   Воейков. И в Дерпте воздух отменный.
   Маша. Она здесь оставаться не может!
   Воейков. Ах! Заговор!
   Маша. Он и вправду с ума сошел!
   Воейков. Молчи, проклятая сводница! Разврату потакаешь? Ночные свидания сестре устраиваешь? Да и сама хороша. Удивляюсь я вам, Иоганн Филиппович. Я бы на вашем месте за женой лучше приглядывал.

Мойер угрожающе направляется к Воейкову.

   Маша. Умоляю, Иоганн!
   Мойер. Да, господа, забыл вам рассказать. Вчера новому попечителю, князю Ливену, представляли профессоров. И вот... когда...
   Воейков. Хорошо. (Саше) Можешь ехать. Вы все этого хотели? Будь по-вашему. (В сторону.) Вот все и решилось!

(Уходит.)
Занавес.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Комната Жуковского. Утро. Он собирается к отъезду.

   Настя. Василий Андреевич! К вам гости.

Уходит. Жуковский выходит вслед за ней. Слышатся голоса: «Здравствуйте! Bon matin!» Входят Жуковский, Языков и Вульф.

   Жуковский. Входите. Очень рад. Могу оказию в Петербург составить. Попрощаться пришли?
   Языков. И поблагодарить за вчерашнее. Кабы не вы...
   Жуковский. Не я один. Всем собором выступали. Славная вышла баталия?
   Вульф. Я думал — вы какой человек? Воск. А оказалось — кремень.
   Жуковский. А вы, голубчик, из одной крайности — да в другую.
   Языков. У нас новость, Василий Андреевич.
   Жуковский. Какая?
   Языков. Письмо от Пушкина. Только что Мойеру доставили. Значит, едет.
   Жуковский. Встретимся с ним все-таки в Дерпте. Радостная новость. Но ведь я уезжаю. Вот незадача! А когда его ждать?
   Языков. Сами не знаем.
   Вульф. В письме, наверное, сказано.
   Жуковский. Настя! (Входит Настя.) Передай Иоганну Филипповичу мою нижайшую просьбу. Пусть сейчас заглянет ко мне, если не занят. (Настя уходит.) А вы, я вижу, чем-то взволнованы?
   Языков. Для побега все готово. Не сорвалось бы!
   Жуковский. Об этом не беспокойтесь.
   Вульф. Почему?
   Жуковский. Tout simplement. Побега не будет. Пушкин не побежит.
   Вульф. Откажется?
   Языков. Вернется в Михайловское?
   Жуковский. Вернется. Представьте себе.
   Вульф. Да он там заживо похоронен. В каждом письме:
«Михайловское душно для меня...»..
   Языков. Вокруг — ни души. Пустыня.
   Жуковский. Не такая уж и пустыня. Тригорское рядом.
   Языков. Дамский мирок.
   Жуковский. Он к прекрасному полу вполне расположен.
   Языков (смотрит в окно). Карету подали, Василий Андреевич...
   Жуковский. Вижу. (Разводит руками.) Пока ясности не будет — не поеду. А хлопоты ваши и тревоги, по-моему, напрасны...
   Вульф. Но он мечтает о побеге. Во сне видит.
   Жуковский. Ведь это — Пушкин. Мысленно он уже сто побегов совершил. И в крепости побывал. И в Соловецком монастыре. Мысленно.
   Языков. А нам известно — он в Петербург раз совсем уж собрался.
   Жуковский. Так то в Петербург. (Смотрят в окно.) Чемоданы понесли. Куда это Настя подевалась?
   Языков. Вспомните, Василий Андреевич, под каким он гнуснейшим надзором...
   Вульф. Я-то сам видел. Письма все проверяют.
   Жуковский. Надзор оскорбительный. Не спорю. А какие прекрасные вещи в своей глуши написал. Какие стихи. «Онегина», «Годунова»..
   Вульф. Сколько надзирающих... знаете? Иона, Рокотов, Пещуров, Адеркас...
   Жуковский. Знаю. И даже, увы, Сергей Львович. Но сядет вечером за стол... перо... бумага... Муза впорхнет — и свободен!
   Вульф. Хороша свобода — под палкой фельдфебеля!
   Жуковский (выглядывает в окно и кричит). Чемоданы надежней закрепите!
   Языков. Что с ним дальше будет... подумали? Ведь он здесь обречен.
   Жуковский. Судьбу не угадаешь. Полагаю — ничего ужасного не случится. Хуже надзора не будет.
   Языков. Да кабы все дело в надзоре! Вся Россия — ссылка. Все мы под надзором! Кругом — одни рабы. И не только крепостные. Здесь все рабы!

Я видел рабскую Россию.
Перед святыней алтаря,
Гремя цепьми, склонивши выю,
Она молилась за царя.

   Жуковский. Чьи стихи? Ваши?
   Языков. Мои. Но и он бы подписался.
   Жуковский. Стихи хорошие. Но какие вы горячие головы! Разве так: уже все рабы? Вот вы — раб? И таких много. Поймите... Пушкину без России невозможно. Говорите — «задыхается».. Но вне ее, без ее воздуха он ни строчки не напишет. А не писать для него — не жить.
   Вульф. Писали же в изгнании. Данте — «Божественную комедию», Байрон — «Дон-Жуана»..
   Жуковский. А Пушкин не сможет. Не сможет. Доказать вам не могу, логических резонов не имею, но сердцем чувствую. Не сможет. (Обращаясь к Языкову.) А вы бы — предложи вам сейчас — уехали бы?
   Языков. Я не в ссылке... И не под надзором...
   Жуковский. А все-таки?
   Языков. Об этом не думал. Не знаю... Может быть, вы и правы.
   Вульф. И вы полагаете... доберись он до Дерпта... коляска у дверей... паспорта в порядке... завтра Кенигсберг... впереди Париж, Неаполь... и он не поедет?
   Жуковский. Не поедет. Вернется в Михайловское.
   Вульф. Ни за что! Готов любое пари держать! Голову даю на отсечение.
   Жуковский. Голова вам еще пригодится.

Входит Мойер с письмом в руке.

   Мойер. Господа! Ошибка! Пушкин не приедет! Разрешение делать операцию в Дерпте государь дать не соизволил.
   Жуковский. Вот как повернулось! Ну что же! (Языкову.) Спор наш не разрешен... уж не гневайтесь...
   Языков. Почему не разрешен? Разрешен! Чисто российским способом!
   Жуковский. Такой способ тоже не всегда плох. Можно ехать! Настя, зови Сашу! До скорой встречи!

Все выходят.
Занавес.

ТАРТУ, 1983