Говорит
Москва

Дорогой Алексей Максимович,

Ваш М. Слонимский

Тов. Воронский,

Тов. Воронский,

Жму руку. Ваш Ник. Никитин
Жду срочного ответа.

22/III-22 г. А. Воронский

Крепко жму руку Ник. Никитин

Ваш Зощенко

 

 

23. И.Г. Эренбург – «Серапионовым братьям» (33)

 

12 мая 1922, Берлин.

 

Дорогие Серапионовы Братья, позавчера лишь я получил Ваш альманах и рукописи (34), говоря предварительно с «Геликоном», я думал, что речь идёт о неизданных вещах. Присланные, ввиду того, что это выходит в России, уж он взять отказался. Я обошёл другие издательства, хочет взять «Русское творчество» (ред. А. Толстой). Лично мне это издательство не особенно по вкусу, но сие не столь важно. Условия они предлагают хорошие. Сегодня они должны дать окончательный ответ (35). В случае положительном постараюсь уже завтра выслать посылку на имя Полонской. «Геликон» же Вас просит прислать неизданные вещи. Вот и всё. Позвольте прибавить, что альманах, по-моему, очень хороший.

 

 

24. М.М. Зощенко – А.К. Воронскому (36)

 

12 июня 1922, Петроград.

 

Тов. Воронский, а ведь вы меня совсем забыли. Даже не ответили, где пойдет «Любовь».

Может быть, вы не получили моего письма, где я пишу: «Можно ещё кое-что почиркать». Если вы сомневаетесь, напечатать ли этот рассказ или нет, то лучше не стоит печатать. Право, может и на самом деле есть там кое-что этакое… А мне этого не хочется.

Если же печатать рассказ вы всё-таки решили, то пришлите мне, пожалуйста, денег. Очень нужно. Извините, что я прошу. До сих пор я не просил – думал, что у вас нету, однако кой-кому вы прислали. Так что я в некотором даже недоумении. Если же печатать не будете (печатать его, кроме как у вас, я не буду), то ответьте. Денег же не высылайте , а вышлите как только я пришлю вам новый рассказ. Я вот на днях собрался вам посылать, да деньги понадобились срочно – продал в «Петроградскую правду», в газету (37). А это не интересно.

Ужасно жаль, что вы не здесь, а в Москве. Вместе рассказ привели бы в порядок.

Итак, тов. Воронский, жду вашего ответа.

 

 

12/VI-22.

 

 

25. А.М. Горький – М.Л. Слонимскому, Л.Н. Лунцу, В. В. Иванову (38)

 

Весна-лето 1922, Герингсдорф.

 

 

Если вы пришлёте мне через А. П. Пинкевича рукописи для второго и третьего альманаха (39), я обязуюсь устроить здесь издание оных на условиях возможно более выгодных для вас и в самом скором времени. Выговорю вам гонорары за право перевода на иностранные языки.

Особенно рекомендую Всев. Иванову издать книгу его рассказов.

Сообщите, сколько вы хотели бы получить гонорара и затем – сколько тысяч экземпляров послать вам в Россию на продажу?

Будьте здоровы, будьте бодры, работайте больше, всё остальное приложится!

Привет вам.

 

 

 

26. В.В. Иванов – К.А. Федину (40)

 

1922 (41).

 

Дорогой Костя,

дай мне на несколько дней 15 червонцев. А?

Нет, не надо, – а скажи только, где мы сберёмся во вторник, понеже я никак не смогу раньше выбраться из комнаты.

Ох, и устал!

Пишем, молодой человек, пишем.

 

 

 

27. В.В. Иванов – К.А. Федину (42)

 

1922 (43).

 

посылаю тебе серап<ионовский> червонец.

Где во вторник сбираемся?

Лежу (44).

Всё пытаюсь писать, но туго.

Чехов хороший писатель.

Привет.

 

 

 

28. Л.Н. Лунц – А.М. Горькому (45)

 

16 августа 1922, Петроград.

16/VIII 1922.

 

 

Спасибо Вам за Ваше письмо. Я уже давно собирался написать Вам, но всё откладывал, думая, что вот-вот сам попаду в Германию. Но отъезд мой подвигается туго, да и ехать мне теперь расхотелось.

Простите, Алексей Максимович, если моё письмо будет состоять из вопросов. Я сейчас – одно сплошное сомнение: весь полон противоречиями и колебаниями. А сомненья эти литературные и – о ужас! – этические! И мне нужно посоветоваться с твёрдым человеком, которому я верю и которого я уважаю. Таких людей в Петербурге сейчас нет.

Простите ещё раз, что я решаюсь обратиться к Вам.

Первое сомнение (и самое жестокое): правильно ли поступил я, ударившись в литературу? Не то, чтобы я не верил в свои силы: верю я в себя, может быть, слишком смело. Но я – еврей. Убежденный, верный, и радуюсь этому. А я – русский писатель. Но ведь я русский еврей, и Россия – моя родина, и Россию я люблю больше всех стран. Как примирить это? – Я для себя примирил всё, для меня это ясно и чисто, но другие думают иначе. Другие говорят: «не может еврей быть русским писателем».

Говорят вот по какому поводу. Я не хочу писать так, как пишут 9/10 русских беллетристов и как пишут, в конце концов, и Пильняк и большинство Серапионов. Я не хочу густого, областного языка, мелочного быта, нудной игры словами, пусть цветистой, пусть красивой. Я люблю большую идею и большой, увлекающий сюжет, меня тянет к длинным вещам, к трагедии, к роману, непременно сюжетному. А Ремизова, а Белого – не терплю. Западную литературу люблю больше русской. Нужды нет, что пока у меня ничего не выходит. Я за последние полтора года ничего не напечатал, загубил 25 листов, из коих только 2-3 закончены и готовы. Остальное наброски или неудавшиеся повести. Меня это не страшит. На то мне 21 год. Я могу молчать и хочу молчать (если б только не деньги!) ещё 10 лет, пот<ому> что верю в себя. Но кругом говорят, что я не русский… Что я люблю сюжет, пот<ому> что я не русский. И что ничего из меня не выйдет.

Вот мой рассказ «В пустыне». Я был несказанно рад, узнав, что Вам он понравился. У меня написаны ещё два «библейских» рассказа, кот<орые> по-моему гораздо лучше «Пустыни», во всяком случае, интереснее (46). Но мне их отовсюду возвращают. Говорят – стилизация . Ну, как мне объяснить, что это ни в коем случае не стилизация, что иначе, другим языком, нельзя говорить об этом: великом и кровавом? Если нет современности в узком смысле, если нет русского быта, – значит, стилизация, значит, я не могу быть русским писателем.

Так говорят все. У нас тут царит Иваново-Разумничанье самого дурного тона (47). Единственная моя поддержка – Серапионы, но ведь и они сами ещё мечутся, ещё не отстоялись. Я обращаюсь за ответом к Вам – простите.

Другой мучительный для меня вопрос – это отъезд за границу. Ехать мне надо . Во-первых, я оставлен при Университете по зап<адным> литературам, и мне нужно продолжать занятия. Во-вторых, я страшно ослабел и преплохо живу, а в Германии у меня вся семья. Но ехать я не хочу . Дело в том, что я должен перейти для этого в литовское подданство (48). А это противно. Полгода хлопотал я, чтоб меня выпустили просто, но из-за моего возраста – ничего не выходит (49). В подданство я могу перейти в любое время. Ещё в прошлом году, когда уезжали родители, я не поехал с ними. Противно! И потом трудно будет вернуться. А покинуть Россию навсегда не могу. Вот и мучаюсь. И опять к Вам, Алексей Максимович, обращаюсь за советом. Можно ли жить за границей? И, главное, смею ли я изменить своей стране? Может быть, это детские рассуждения, но мне они не дают покоя.

И ещё – уже конкретней. Можно ли проехать в романскую страну – Францию, лучше всего Италию или Испанию (языки эти я знаю прилично)? Ведь в Германии мне оставаться для занятий нет смысла. Как там, в «Романии», русским?

Дорогой Алексей Максимович! Я долго боялся обращаться к Вам с этими странными бестолковыми вопросами. Я мало виделся с Вами, но я Вас горячо люблю и уважаю. Только поэтому и пишу.

 

 

29. М. Л. Слонимский – А. М. Горькому (50)

 

Середина августа 1922, Петроград .

 

 

получил от вас письмо и, наконец, узнал точный ваш адрес.

Покорнейшая просьба: принять участие в нашем журнале. Журнал будет называться «Двадцатые годы» (51) (не наверняка ещё). Журнал этот – следствие поездки моей со Всеволодом (52) и Фединым в Москву. Жду сейчас Всеволода, который ещё в Москве, – он должен привезти деньги <…>

Соберу с Серапионов рукописи и вышлю. Но ленивый народ – не переписывают. Да и то правда: ужасный это труд переписывать, а на перепечатку – увы! – денег нет.

Военных рассказов больше не пишу. Пишу роман авантюрный, с бандитами, Эйнштейном и прочей чертовщиной. Трудно! Но приятно до чрезвычайности. У меня там профессор есть непризнанный. У него сумасшедшая теория и сам он сумасшедший (53). Занят этим я днём и ночью. Читали ли вы «Варшаву» мою? Меня за неё только Виктор (54) да Ходасевич, да ещё немногие хвалили. А публика ругалась.

Очень по вас соскучился. В субботу соберутся у меня, как всегда, Серапионы, будет Каверин (Зильбер) (55) читать «Гишпанскую повесть» (56), а я объявлю ваше письмо, и мы составим вам как следует послание сообща, ибо любим и помним вас очень.

Был я в Москве. Слушал Пильняка «Третью столицу». Талантливо, но Серапионы не совсем довольны: чистая публицистика, отрывочность возведена в принцип и трагически ведет к Власу Дорошевичу (57). Торопливый человек Пильняк, мог бы писать лучше. Слава богу, таланту у него достаточно.

Читали мы там в Союзе писателей – старики шипели <…> Пили много, да и вообще пьём, но не слишком. Больше от усталости, чтобы встряхнуться и вновь приняться за работу.

Пишите нам, дорогой Алексей Максимович, и сообщите, получили ли вы рукописи, посланные Чуковским А. Толстому и мной из Москвы. Пожалуйста, распоряжайтесь ими (в смысле переводов и прочего) как знаете. Будем очень благодарны. Но не забывайте, пожалуйста, о нашем журнале. У нас на этот журнал – ориентация главная. Наконец-то можно будет заговорить полным голосом.

 

Виктору (58) пишу отдельно. Сообщите ему, пожалуйста, что всё обстоит благополучно, и братство – штука хорошая, лучшая в мире.

 

 

30. А.М. Горький – М.Л. Слонимскому (59)

 

19 августа 1922, Герингсдорф.

19.VIII.22.

 

Получил ваше письмо, Михаил Леонидович, – спасибо за память! Для журнала вашего непременно что-нибудь пришлю, но – какой срок? (60) Напишите.

На днях достал и прочитал «Серапионовы братья» – альманах. Очень хорош Зощенко, как всегда интересен Зильбер (61) – оригинальнейший писатель, сильно написал Лунц, – излишне хвалить Иванова. Сила какая! И это – не из лучших рассказ. Ваш – хороший рассказ – испорчен, я знаю, как и кем. Жаль. Никитин – неудачно написал, но есть прелестные места, напр<имер> – о коробке спичек и самоубийстве.

Разрешите мне указать на следующее: почти у всех вас – исключая В. Иванова – лексикон беднее ваших способностей и тем, – значительно беднее! Техника, которой вы обладаете, задачи, которые вы ставите перед собою, – неизбежно и настоятельно требуют большего богатства слов, большего обилия и разнообразия их. Не следует, конечно, пускаться на фокусы, как это делает Пильняк, заимствуя и искажая лексикон Андрея Белого, – не нужно «сочинять» слова, – но – язык наш достаточно гибок и богат – следует глубже всмотреться в него. В рассказах бытового характера у вас часто получается «единодушие» – в том его виде, который совершенно нежелателен, – один пишет, как другой. Особенно заметно это в страницах описательного характера.

Вы простите мне это указание. Поверьте, что оно вызвано моим глубоким и сердечным интересом к работе вашей группы. Она для меня – самое значительное и самое радостное в современной России. На мой взгляд – и я уверен, что не преувеличиваю – вы начинаете какую-то новую полосу в развитии литературы русской, – а это – величайшее, что есть у нас. Слежу за вами с трепетом и радостью. Будьте здоровы, живите дружно, присылайте, пожалуйста, в<аши> книги мне. Очень прошу! Всего доброго.

 

 

 

31. А. М. Горький – М. Л. Слонимскому (62)

 

20 августа 1922, Герингсдорф.

 

 

Вчера – 19-го – Андре Жермен передал мне для «Серапионовых братьев» 50 т<ысяч> гер<манских> марок с просьбой послать вам посылки «Ара» (63).

Посылки будут отправлены на адрес «Дома Искусств» и на имена Слонимского, Лунца, Зощенко, Зильбера – 22-го. Очень грустно, что ввиду падения марки на 50 <%>, можно послать только четыре посылки, но я надеюсь скоро дослать ещё пять или шесть. А если это вам удобнее, могу выслать деньгами.

«Викторию Казимировну», «Пустыню», «Хронику Лейпцига» отдал переводить на французский язык (64). Гонорар будет послан редакцией «Les ecrits nouveaux» непосредственно вам.

Мне нужно бы иметь: «Рассказы Синебрюхова»

«Пятый странник»

Стихи Полонской

–"– Тихонова

и вообще – всё, что вами уже издано. Надо переиздать всё это здесь, чтоб закрепить за вами права на оплату гонораром. У вас, кажется, скоро издадут закон об авторских правах, – как только эту штуку опубликуют, пришлите мне! Очень прошу. Если за иностранными авторами не будут признаны их права, то – разумеется – и за русскими Запад не признает этих прав. Но – Германия связана Бернской конвенцией (65), значит: издавая здесь, вы имеете право авторизации для всех стран Европы.

 

 

 

32. К. А. Федин – А. М. Горькому (66)

 

28 августа 1922, Петроград.

Петербург. 28.VIII.1922. Литейный, 33, кв. 13.

 

 

Весной этого года послал вам предлинное письмо, рассказав о всех Серапионах. Оказывается, вы не получили ни этого письма, ни книжки моей (67), ни писем других Серапионов. Шлю вам «Бакунина в Дрездене» и «Сад» – это всё, что удалось выпустить отдельным изданием. В Москве, в только что возникшем издательстве «Круг», куда входят от Серапионов Всев. Иванов, Ник. Никитин и я, в конце года выйдет первая моя книга рассказов «Пустырь». В неё включаю и повесть «Анна Тимофевна» – сравнительно большую «историю одной жизни», которая будет напечатана сначала в альманахе «Круга». В «Круге» печатаются все Серапионы. Изд<атель>ство большое, и мы связываем с ним много надежд. Совсем было наладилось дело с изданием в Петерб<урге> серапионовского журнала, но в последний момент затею пришлось отложить, как ни странно – не из-за денег (68). Журнал, по-видимому, всё-таки будет.

Точно сговорившись, все мы засели за «романы». Всеволод работает сразу над двумя – «Голубые пески» и «Ситцевый зверь» (первый печатается в «Кр<асной> нови»), Слонимский пишет фантастическую авантюру из революционной поры (69), Зощенко – цикл рассказов «Записки бывшего офицера», я – роман о войне и революции (70). Каверин (Зильбер) продолжает гофманианить, пересадив своих советников, мастеров и студентов на новгородско-московскую почву. Лунц написал новую трагедию (71), но не читал ещё нам – выдерживает в столе.

Только один Никитин ездил этим летом «в вояж за впечатлениями», на Урал. Остальные побывали в пригороде, Москве, на даче. Не собирались, т<аким> обр<азом>, всего две субботы и теперь серапионим нормально.

К сожалению, невозможно рассказать вам в письме, какая игра закрутилась вокруг братства, как трудно бывало иной раз сохранить спокойствие и как, в сущности, удивительно, что мы не поползли каждый по особой дорожке, а продолжаем жить и работать скопом. Не знаю, но кажется, не было в России ни одной литературной группы, которая держалась бы так долго на одной дружбе (школы бывали, «направления» – тоже, но ведь у нас ни школ, ни направлений!). Всё это радует и бодрит. Думаю, что через год все мы обрадуем вас, дорогой Алексей Максимович, каждый по-своему, хорошими книжками: на предстоящую зиму я крепко рассчитываю.

Ещё о нас и о себе. Всех нас изумительно связало наше братство и взаправду сроднило. Все прошли какую-то неписаную науку, и науку эту можно выразить так: «писать очень трудно» (72). Об этом как-то и все и всегда говорят. И это, думаю, верно. Я, по крайней мере, чувствую это болезненно, мне писать трудно и особенно трудно после того, как я сдружился с серапионовцами. Вот только на деле не решено для меня: просто ли писать трудно (Толстой) или мудрено (… Пильняк) и не есть ли «трудность» искусства результат борьбы мудрености с простотой? Все такие вопросы приходится разрешать буквально на своей шкуре, на работе, бесконечно пробуя, нащупывая и примеривая. До сих пор я был не только убеждён, но и видел (на работе), что содержание обусловливает собою форму произведения. Но в таком случае, чего ж я бьюсь над поисками формы (не над её выделыванием), когда у меня есть тема, сюжет, какая-то музыкальная наполненность, словом – содержанье. Очевидно, одно и то же можно сказать по-разному. А раз так – как идти, чтобы не сорваться в пропасть?

Я знаю, что в конечном счете все эти рассуждения выеденного яйца не стоят и что получится всё само собой, выйдет, произойдет. Но на работе изо дня в день брать барьеры подобных сомнений и колебаний утомительно. И иногда мне кажется, что Серапионы помогают мне преодолевать препятствия, иногда – мешают. Но всё дело в том, что этих препятствий было бы у меня куда меньше, если бы не Серапионы! А это хорошо.

Вам уже писали Всеволод и Слонимский, и вы, наверно, знаете, как мы были рады вашему письму. Так хорошо, что вы помните нас, пишите и впредь.

Желаю вам всего доброго, жму руку. Как ваше здоровье?

 

 

Здесь был, проездом на родину, Соколов-Микитов, рассказывал много (73). Говорил, что вы едва ли скоро вернётесь. А вас здесь ждут давно и крепко.

 

 

33. Л.Н. Лунц – Н.Н. Берберовой (74)

 

29 августа 1922, Петроград.

29 августа 1922 г.

Петербург. «Дом Искусств».

 

Ниночка, добрая! Я никогда раньше не думал, что я Вас так искренне и нежно люблю. Ей-богу! Если бы Вы знали, как я огорчался и проклинал себя (вообще я болван, но об этом ниже) за то, что послал Вам глупое письмо (75). А вчера я приехал из Павловска – Лида Х<аритон> сказала мне, что в «Д<оме> И<скусств>» лежит мне письмо, кажется, от Вас. В ту же секунду я бросил её и побежал.

Спасибо, Нина! Спасибо за то, что не рассердились на меня, дурака. Я Вам писал то письмо сгоряча, с истерических глаз. Да и к чёрту всё это. Когда я писал Вам, я был самым настоящим образом болен – болезнь гнуснейшая: несчастная любовь. (Увы!) А теперь всё в розовом свете. Нина! Я счастлив! Я уже слышу, как Вы говорите Ваше любимое и мною любимое: «Да что-о вы!» Но не радуйтесь заранее. Я не просто – разлюбил. Я остался в нежной дружбе с «ей». А ещё месяц назад я подыхал от ревности, от бешенства, от беспричинной злобы ко всем, ко всему, и раньше всего к самому себе. Теперь сердце моё свободно и пребывает в благополучии. А ведь я… ну, достаточно Вам сказать будет, что я ревновал её к… Мише Слоним<скому>! (76) Это уже было последнее дело.

Ещё раз, Нина: забудем всё. Что было, то было. Я не судья… Теперь обо мне. Нина! Я был в Москве и устроил окончательно свой отъезд. Но – не еду. Раздумал окончательно. Немалую услугу оказали мне в этом Ваши письма и письма Борисова (77). Я понял, что в романскую страну мне не проехать из-за денег, а коптеть в Вашем болоте не хочу. Правда, я очень ослабел и живу паршиво, но не унываю. Так что – увы – увидеться нам с Вами скоро не придётся.

А здесь status quo ante. Понедельники у И<ды> (78) – понедельниками, среды «Д<ома> Л<итераторов>» – средами. И<да> толстеет, Ф<редерика> (79) – таинственеет. Н<иколай> (80) жиреет (пишет хорошие стихи). Миша Слоним<ский> спит, Никитин прохвостничает (славный парень, в общем). Мариэтта (81) глуха, В. женился (жена – харя смертная!), П<авлов>ич уехала, А. Р. надувается, О. хорошо одевается. Одоевцева картавит, Зоя (82) женится, Лида (83) пользуется успехом, я – острю – (написал новую трагедию в стихах – антик, а не вещь!) (84), погода скверная, цены растут –

– уф, приблизительно всё.

Ниночка, целую Вас, то бишь целую Вашу ручку.

При сём прилагаю письмо Борисову. Не забудьте передать. Поцелуйте его от меня в лысину.

 

 

 

34. А. М. Горький – М. Л. Слонимскому (85)

 

Конец августа 1922, Герингсдорф.

 

Виктор (86) должен был послать вам моё письмо, в котором я указывал на следующее:

Для того, чтоб вас здесь, за границей, не «разбазаривали» без пользы для ваших карманов, необходимо чтоб всё, что вы пишете, печаталось здесь на русском языке.

Это даст вам право авторизации, т<о> е<сть> – защиты ваших материальных интересов в Европе, – тем самым это даст вам возможность получить здесь некие гонорары.

Здешние издатели, стремясь только «сорвать деньгу», – не заинтересованы в защите ваших интересов.

Нужно поручить эту защиту, а равно и всё дело издания ваших книг, здесь какому-то одному лицу.

Не найдёте ли вы пригодным для этого дела Виктора? Он – достаточно деловит и любит вас, как вы знаете.

Если вы согласны с изложенным, – напишите Виктору.

О вас уже кое-что известно в европейской печати – здесь, во Франции, в Испании.

Скоро в «Ecrits nouveaux» Анри Жермен напечатает рецензию на альманах (87), и должна явиться статейка Диего Диаца в «El Sol». Здесь вами заинтересован Кайзер, а у него – свой журнал «Die neue Rundschau».

Крайне необходимо, чтоб все вы как можно скорее и крепко встали на ноги, – не голодали бы, не хворали. Как вы думаете – не следует ли Зощенко поехать сюда, полечиться? Я сумел бы устроить его здесь, где-нибудь у моря, в тёплом месте.

Ещё раз – всего доброго!

 

 

 

35. М.М. Зощенко – А.К. Воронскому (88)

 

2 сентября 1922, Петроград.

 

Тов. Воронский, посылаю вам рассказ «Коза». Со Всеволодом (89) и Никитиным я условился уже – рассказ этот пойдёт вместо «Записок офицера» (90) в I альманахе (91). «Записки» по некоторым причинам я не кончил и хочется над ними поработать ещё.

P. S. «Коза» – последний мой рассказ, напечатан нигде не был. И посылаю я вам его с некоторой даже радостью, потому что писал я его с любовью.

 

 

Рассказ – 1 лист.

 

2/IХ-22 г.

 

 

36. А.М. Горький – К.А. Федину (92)

 

Начало сентября 1922, Герингсдорф.

 

 

Очень обрадован всем, что вы пишете о себе – и как пишете – о той душевной связи, какая скрепляет Серапионов. Ваша дружба – это, действительно, оригинальное, и ценное, и небывалое явление в литературе. Таланты столь разнообразные, так резко различимые – вы связаны не «тенденцией эпохи», не общностью философии, не «школой», наконец, а – видимо – чувством крепкой дружбы, углублённым – как мне хочется думать, и как это, вероятно, и есть – чувством искренней дружбы, углублённым общим для всех вас серьёзным и любовным отношением к священному делу искусства. Не разрывайте этой связи – вот самый дельный совет, который может дать вам всякий человек, который внимательно присмотрится к вашей работе и честно оценит её крупное значение. Дружба – чувство, плохо развитое в России, и если вам удастся надолго сохранить его, оно будет и вам взаимно полезно и другим покажет нечто необычное. Держитесь крепче!

Волнующий вас лично вопрос: как писать? разрешается временем и любовью к делу писания. Толстой? Его «простота» давалась ему – вы знаете это – тяжелым упорным трудом. Пластичность, скульптурность его письма очень не «проста». Ещё более «прост» другой великомученик слова – Флобер.

Да, Пильняк пишет «мудрёно», но – я очень не советую обращать на него внимание. Он весь – из Белого и – немножко – от Ремизова. Пильняка как такового ещё не видно. И – не надеюсь увидеть, прочитав его фокусническую «Метелицу» – вещь совершенно мёртвую (93). Белый – человек тонкой культуры, широко образованный, у него есть своя оригинальная тема, её, пожалуй, другим языком и невозможно развивать, она требует именно того языка, тех хитросплетений, которые доступны и уместны только для Белого. Ремизов – человек, совершенно отравленный русскими словами, он каждое слово воспринимает как образ, и потому его словопись без?бразна, – не живопись, а именно словопись. Он пишет не рассказы, а – псалмы, акафисты.

Пильняк – странно говорить о нем рядом с этими – Пильняк же – пока – имитатор, да ещё и не очень искусный. Имитирует грубовато, ибо – не культурен и не понимает всей глубины и сложности образца. Он – больше выдумывает, чем чувствует. Белый же чувствует нечто, что даже и всей роскошью его слов, всей змеиной гибкостью языка его – выразить трудно. Нет, Пильняка вы оставьте, вы не меньше его, поверьте-ка!

Но – не поймите, что я рекомендую вам Белого или Ремизова в учителя – отнюдь! Да, у них – изумительно богатый лексикон, и, конечно, это достойно внимания, как достоин его и третий обладатель сокровищами чистого русского языка – Н. С. Лесков. Но – ищите себя. Это тоже интересно, важно и, может быть, очень значительно.

«Писать очень трудно» – это превосходный и мудрый лозунг. Не отступайте от него, и – всё пойдет хорошо. С этим лозунгом – один и верный путь – к совершенству. И – позвольте дать вам – всем – грубый, но добрый совет: не очень подчиняйтесь литературным «отцам» и «старшим». Лучше самим ошибиться, чем повторять ошибки других, хотя ошибки всегда поучительны. История человечества суть история разнообразнейших ошибок его, и было бы всем нам легче, если б они остались неповторяемыми – на страницах книжной истории. А в жизни – можно сделать другие, более весёлые, менее глупые и кровавые.

О Зильбере. Вот увидите, что этот чудотворец весьма далеко пойдёт,– его фантастика уже и сейчас интереснее и тоньше Гоголевых подражаний Гофману.

С трепетным нетерпением жду книжку Зощенка. Ваши две – «Сад» и «Бакунина» получил, сердечное спасибо вам за милые и лестные надписи.

Письма от вас – не получал, кроме того, на кое отвечаю. Вообще же – спасибо вам. За границей – скверно, ибо она медленно, но неуклонно изгнивает, но – тем очень хорошо, что здесь напряжённо думается по всем «большим» вопросам. Ибо – всё здесь наго, всё бесстыдно и жалостно обнажено. Жму руку вам и всем мой сердечный привет.

 

 

Скажите Лунцу, чтоб ответил мне.

 

 

37. А.М. Горький – М.Л. Слонимскому (94)

 

10 сентября 1922, Герингсдорф.

 

 

Вы хорошо делаете, отказываясь издавать «материалы» (95), – в том виде, как они сделаны, они бы несколько скомпрометировали вас. Я давно хотел сказать вам это, но было неловко как-то, не хотелось мешать вам. Но теперь, когда я чувствую, что в то время как одни чрезмерно – на мой взгляд – ласкают Серапионов, другие зорко присматриваются, за какое место больнее укусить вас, – теперь вашу книгу встретили бы с радостью злой и вам неприятной.

Получил хорошее письмо от Федина, он совершенно правильно характеризует вашу группу, как оригинальное и небывалое в русской литературе явление, построенное не на основе «школы» или «тенденций», но на крепком «внутреннем» – как хочется, чтобы эта внутренняя связь всё крепче связывала бы вас. Только вот на таком чувстве глубокой дружбы и взаимопомощи возможна плодотворная работа без ущерба индивидуальности каждого из вас. Большие, яркие надежды возбуждаете вы. «Сборник», наконец, вышедший здесь в издательстве «Русское творчество», где работает А. Н. Толстой, – очень читается и весьма волнует (96).

Вы, вероятно, знаете адрес Пильняка? Будьте добры, пошлите ему прилагаемое моё письмо, он писал мне с Пинкевичем, но не дал адреса. Я пишу ему несколько резко, но он это вполне заслужил, ибо – фокусничает чрезмерно. Схватил здесь ревматизм – уж очень плохое лето было: дождь, ветер, холод – и, вот, должен буду ехать на зиму в теплые края, кажется – в Испанию. Значит – увижу вас только весною.

До свидания! Всего доброго и не забывайте меня!

Присылайте ваши – и серапионовские вообще – книги.

 

 

10.IХ.22.

 

Получил Лунц моё письмо?

Получил книжку Никитина «Америк<анское> счастье». Немножко вычурно и придумано «в поте лица».

Не пришлёте вы мне книжку Павлова – «Жученко», изд<ательство> «Былое»? (97) Пожалуйста! Привет.

 

 

 

38. К.А. Федин – И.С. Соколову-Микитову (98)

 

19 сентября 1922, Петроград.

 

Дорогой друг, по всему расчёту, ты сегодня выезжаешь в Москву и вернёшься на деревню не раньше числа 25-24-го: телеграмма подана 13/IХ, в среду, а речь идёт о вторнике – «Вторник еду в Москву», т<о> е<сть> сегодня. Теперь слушай меня и не брани, ради господа-бога. Кроме телеграммы, ничего от тебя не получил и очень беспокоился – не случилось ли с тобой чего недоброго. К счастью, по-видимому – нет. Если бы ты известил меня до 15-го числа (телеграмма пришла 15-го), то я непременно добрался бы, потому что хотелось мне поехать к тебе всерьёз. А сейчас меня задерживает следующее: 1) В конце двадцатых чисел я должен непременно быть дома, ибо жду в эти дни сына (99), имя которому нареку Кирилл, что значит – Барчук. 2) Погода здесь расхлябалась (до 15 числа было солнце!), и я сижу дома, сморкаясь в полотенце, растирая грудь скипидаром, чихая и охая. 3) Денег у меня ровно столько, чтобы хватило доехать до Детскосельского вокзала, а не до прекрасной твоей Угры. И всё-таки пункт первый – самый главный.

Поверь мне, дорогой, что я наказан больше тебя, т<ак> к<ак> все недавние солнечные дни только и мечтал, что о поездке на Невестницу. Это я к тому, чтобы ты не ругался, а, прочтя, письмо моё, примиренно сказал баском: «так-так». И не думай, ради всех богов, не думай (не губи меня!), что Иванов был прав, предрекая такой конец разговорам нашим о моей поездке. Всё-таки я жду сына…

По тону телеграммы судя, у тебя и твоих стариков всё благополучно, и это радует меня. Пишу я тебе с большой любовью; откуда она взялась к тебе, за короткий срок, – не знаю. За сантимент не сердись. Сантимент нужен, без сантимента тяжело, особенно тяжело мне, в последнее время. Здесь, конечно, не без литературной подоплёки: я считаю себя литературой отравленным, да это и есть на самом деле. А дело всё вот в чём. Пишу роман. Дело идёт плохо, медленно, туго. И умучен я неразрешенным вопросом: как писать?

Серапионовцы влияли и влияют на меня благотворно и пагубно. Первое потому, что они выучили и учат меня быть строгим к себе и экономным в средствах. Второе потому, что я ничего не могу сделать непосредственно, всё оцениваю формально, смотрю на материал (на чувство) сквозь форму, через форму. Другими словами, стою на распутье Пильняка-Белого-Ремизова и Бунина-Чехова-Толстого. Писать можно разно, но кто знает, как нужно писать? Материал (содержание) определяет форму, и форма обусловливает содержание. Но ведь определенный материал может быть изображён с преобладанием конструкции или ритма. В самой форме, определённой материалом в целом, внутри самой формы заложены бесчисленные возможности. Так в живописи я избираю плакат: плакат есть форма, которая единственно может изобразить мой материал; но как сделать плакат? Для этого ведь нет никаких законов. Я волен взять любую фактуру – краску, уголь, карандаш. Я думаю, что между любыми литературными антиподами очень много формального (!) сходства, только они пользовались разными фактурами.

Пойми меня верно, дорогой друг, всё это – не теоретическое празднословие, а настоящее мученье, рассказанное не очень удачными словами. Я пишу по четыре фразы в день, или рву десятки листов, или не пишу вовсе неделями.

Можешь себе представить, как должен чувствовать я себя в обстановке обычной литературщины – разговоров о печатании критических статеек, чтений, споров. Иной раз кажется, что, если я не брошу всего, не уйду от серапионов (да, да, хотя я никому из них не говорил этого) по крайней мере на год, я вообще ничего не сделаю. Такое чувство, точно я порчусь как писатель. А ведь я ещё ничего не сделал!

Ещё раз, не сердись на сантимент.

A «Schlesien» (100) приезжала сюда ещё раз и вновь ушла в Германию.

Не соберешься ли, пока тепло, в Петербург? Где думаешь прожить зиму? Напиши обо всём.

 

Не напишешь ли что-нибудь для детей? Но с фабулой. Здесь Чуковский затеял детский журнал (101). Присылай.

 

 

39. Л. Н. Лунц – А. М. Горькому (102)

 

22 сентября 1922, Петроград.

 

 

Я был бесконечно тронут, получив Ваше письмо, такое трогательное и тёплое. Оно принесло мне полное успокоение и доставило мне долгую и большую радость. Спасибо!

Жадно прочел я Ваши строки о Европе, особенно, об Испании. С новой силой загорелось во мне желанье уехать. Но – увы! – это, кажется, невозможно. Меня не выпускают отсюда из-за моего возраста (103). На будущей неделе я еду в Москву и пущу вход все мои связи. Авось, удастся. Тогда мы скоро увидимся. Во всяком случае, я немедленно по возвращении напишу Вам.

У меня большая радость. Я кончил, наконец, после девятимесячной работы свою новую трагедию (104). По общему мнению, она лучше, чем «Вне закона». Я доволен ею, но всё же считаю, что первая была острее. Эта, правда, грамотнее, законченнее, но нет в ней дикого (может быть, бестолкового) напора. И она насквозь романтична. Тема, давно меня занимавшая: борьба человека, героя – с временем, с историческим процессом, и гибель этого человека. Главнейшая трудность, которую я пытался преодолеть: героя постигает кара сильнее смерти; он гибнет, но гибель его не в смерти, – а как раз в том, что он остаётся жив. Впрочем, так, «своими словами», трудно передать содержание. Если не удастся самому привезти, непременно пошлю Вам пьесу по почте. На напечатанье здесь не надеюсь: все хвалят мои пьесы, и никто не печатает.

Но довольно обо мне. Сегодняшнее своё письмо я хотел посвятить «Серапионовым братьям». Не знаю: может быть, рано говорить это, может быть, говорили это все и всегда, но мне кажется, что наше братство не простой кружок, каких было сотни. Прошедший год доказал мне это. Когда-то Виктор сказал: «когда разводят мост, люди собираются на берегу и ждут. Так собрались «Серап<ионовы> братья» (105). Это неверно. Мост наведён, – печать работает, мы перешли мост – мы печатаемся, но мы не распались. Больше того: никогда мы не были так спаяны до НЭПа (106). С каждым днём всё неразрывнее чувствую я (и так все) связь свою с каждым «братом». А ведь мы с каждым днём в то же время становимся всё более непохожими друг на друга. Не во всех верю я, не всех признаю (как писателей, конечно), но знаю, что писать не могу без них, без любого из них! Точно, действительно, это мои братья по крови .

Усиленно втирается к нам Пильняк. Многие из нас любят его и считают Серапионцем. Мне это больно. Я не выношу его, как человека, и не люблю, как писателя. А он оказывает на наших ребят большое влияние. Федин, особ<енно> Никитин, даже Иванов не избежали этого. Жаль, потому что Пильняк, хоть и большой талант, но дёшев и неоригинален. Его «Голый год» – голый быт, совершенно неоформленный, только завитый a la Белый.

Что касается Ваших опасений насчёт «Веретена», то для нас это явилось совершенной новостью. Мы ничего не имели от Дроздовской компании, и иметь с ним дела и впредь не желаем (107).

 

22/IX. Петроград. Мойка 59

«Дом Искусства»

 

Примечания

 

1. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983, с. 553.

2. М. М. Зощенко предложил журналу «Красная новь» рассказ «Любовь».

3. «Серапионовы братья» в собраниях Пушкинского Дома. Материалы. Исследования. Публикации. СПб., 1998, с. 153-154.

4. 18 января 1922 г. отправлявшиеся в Берлин Б. А. Пильняк и А. Б. Кусиков выступали в Доме Литераторов. На этом выступлении присутствовали и некоторые «серапионы». О шумном прощальном банкете впоследствии М. Л. Слонимский рассказывал в мемуарах.

5. В ноябре 1921 г. К. А. Федину была сделана операция.

6. Одним из самых любимых развлечений «серапионов» был так называемый «кинематограф», нечто вроде «живых картин», которые ставил Л. Н. Лунц.

7. В книге «Сентиментальное путешествие» В. Б. Шкловский описывает этот случай иначе. Но как бы то ни было, из-за полученной травмы здоровье Л. Н. Лунца, и без того слабое, совсем ухудшилось.

8. Об этом происшествии упоминается и в принадлежащей, вероятно, А. М. Ремизову, заметке без подписи, опубликованной в газете «Голос России» от 18 июня 1922 года. Возможно, и серапионовская «фильма», от которой в памяти мемуаристов сохранилось только название «Действительный член Дома Искусств», посвящена этому происшествию.

9. Автор письма не точен. В. В. Иванов сшил шубу, купив для этого шкуру белого медведя, которую обычно кладут на пол.

10. Имеется в виду книга «Серапионовы братья. Альманах первый».

11. Об альманахах, выпущенных или готовившихся к выпуску в издательстве З. И. Гржебина, ничего не известно.

12. О «финском альманахе», несколько раз упоминавшемся в серапионовской переписке, сведения также отсутствуют.

13. Если насчет двух упомянутых книг нет сомнений, это повесть «Цветные ветра» и сборник рассказов «Лога», то судьба третьей не ясна. Сборник рассказов «Глухой мак», выпущенный берлинским отделением издательства «Эпоха», отсутствует в библиографии В. В. Иванова и упомянут лишь в первом томе указателя И. В. Владиславлева «Литература великого десятилетия» (М.-Л., 1928). Между тем, и произведение с таким названием у В. В. Иванова отсутствует, однако, у него есть рассказ «Глухие маки», входивший в сборник «Седьмой берег» (М.-Пг., «Круг», 1922), переизданный и в следующем году.

14. Н. С. Тихонов был принят в группу «Серапионовы братья» позже других.

15. Конст. Федин. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 11. М., 1986, с. 28-29.

16. Упоминается роман впоследствии названный «Города и годы».

17. Во 2-й книге альманах «Круг» увидела свет повесть К. А. Федина «Анна Тимофевна».

18. В. П. Полонский изучал жизнь М. А. Бакунина, собранные им «материалы для биографии» впоследствии составили три тома.

19. Всеволод Иванов. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. М., 1978, с. 585.

20. Книга рассказов «Седьмой берег».

21. Здесь и далее, если не отмечено особо, под этим названием фигурирует газета «Петроградская правда».

22. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983 , с. 557.

23. Уже 28 марта того же 1922 года в журнале «Жизнь искусства» было опубликовано «Письмо в редакцию», где «Серапионовы братья» решительно выступали против упомянутой статьи С. М. Городецкого «Зелень под плесенью. (Литературный Петербург)», в которой критиковались рассказы В. В. Иванова и М. М. Зощенко. Первой под письмом стояла подпись Н. Н. Никитина.

24. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983, с. 559.

25. Речь, по всей вероятности, идет об издательстве «Серапионовы братья». Издательство создано не было.

26. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983 , с. 561.

27. Упоминается статья А. К. Воронского «Литературные отклики». Но почему о ней зашла речь, неясно – начало письма отсутствует.

28. Вероятно, имеется в виду вступительный взнос в артель писателей «Круг».

29. Журнал «Летопись Дома литераторов».

30. Н. Н. Никитин собирался в заграничное путешествие.

31. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983 , с. 564.

32. Имеется в виду альманах «Наши дни».

33. «Вопросы литературы», 1997, март-апрель , с. 234.

34. Речь идет об издании «Серапионовы братья. Альманах первый» (Пб., «Алконост», 1922).

35. Ответ был положительным. Вышедшая вскоре книга «Серапионовы братья. Заграничный альманах» (Берлин, «Русское творчество», 1922), несколько отличается по составу от «петербургского». Рассказ Н. Н. Никитина «Дэзи» заменен рассказом «Пес», кроме того, добавлены стихи Е. Г. Полонской, Н. С. Тихонова и статья И. А. Груздева «Лицо и маска», отсутствовавшие в издании «Алконоста».

36. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983 , с. 565.

37. Имеется в виду рассказ «Веселая жизнь».

38. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963, с. 376.

39. Свет увидел только первый альманах «Серапионовы братья». «Петроградское» издание отличается от дополненного издания, которое чуть позднее вышло в Берлине.

40. Всеволод Иванов. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. М., 1978 , с. 586.

41. Письмо датируется публикатором условно.

42. Всеволод Иванов. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. М., 1978 , с. 586.

43. Письмо датируется публикатором условно.

44. Возможно, глагол «лежу» означает не то, что автор письма болен, а то что он работает – писал В. В. Иванов чаще всего лежа, пристроив дощечку с листами бумаги на колене.

45. Неизвестный Горький (к 125-летию со дня рождения). М., 1994, с. 141-142.

46. Имеются в виду произведения Л. Н. Лунца «Рассказ о скопце» и «Родина».

47. Термин образован от фамилии критика и публициста Р. В. Иванова-Разумника, придерживавшегося «почвеннической» ориентации.

48. Родители Л. Н. Лунца были уроженцами Литвы, что давало им право беспрепятственно выехать за границу, в то время как ему для выезда надо было принять литовское гражданство.

49. По всей вероятности, проблема заключалась в том, что возраст у Л. Н. Лунца был призывной и рассматривался вопрос о его службе в армии.

50. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 376-378.

51. От идеи издавать журнала «серапионы» отказались.

52. В. В. Иванов.

53. Роман «Трактат профессора Мясникова» не был завершен.

54. В. Б. Шкловский.

55. Упоминается настоящая фамилия В. А. Каверина.

56. Рассказ впоследствии получил название «Столяры».

57. В. М. Дорошевич первым выстроил свою поэтику на очень короткой фразе, иногда состоящей всего из нескольких слов.

58. В. Б. Шкловский в это время находился в эмиграции.

59. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 378-379.

60. Журнал «Двадцатые годы».

61. В. А. Каверин.

62. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 379-380.

63. Имеется в виду «Американская администрация помощи», организация, созданная в 1919 году в США, целью которой было оказание продовольственной помощи странам, пострадавшим от первой мировой войны. С 1923 года деятельность АРА в Советской России запрещена.

64. Упоминаются рассказы М. М. Зощенко, Л. Н. Лунца и В. А. Каверина.

65. Конвенция по охране авторского права.

66. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 466-468.

67. Имеется в виду книга «Бакунин в Дрездене. Театр в двух актах».

68. Журнал «Двадцатые годы».

69. Роман «Трактат профессора Мясникова».

70. Роман «Города и годы».

71. Пьеса «Бертран де Борн».

72. Фраза эта была с радостью подхвачена А. М. Горьким. В статье, посвященной «Серапионовым братьям», он утверждал, что члены группы при встрече якобы приветствуют друг друга словами: «Здравствуй, брат! Писать очень трудно».

73. И. С. Соколов-Микитов встречался с А. М. Горьким в Германии.

74. «Опыты» (Нью-Йорк), 1953, № 1, с. 169-170.

75. Письмо было уничтожено адресатом, по всей вероятности, из-за его резкого тона. Можно предположить, что речь шла об отъезде за границу В. Ф. Ходасевича и Н. Н. Берберовой, который воспринимался многими, как побег.

76. М. Л. Слонимский был самым близким другом Лунца. Упоминаемая Л. Н. Лунцем «она», возможно, М. С. Алонкина, одна из серапионовских «девиц».

77. Под псевдонимом скрыт В. Б. Шкловский, находившийся тогда в эмиграции.

78. У И. М. Наппельбаум, точнее, в доме ее отца М. С. Наппельбаума, в память о занятиях литературного объединения «Поющая раковина», которым руководил Н. С. Гумилев, устраивались так называемые «понедельники». «Понедельники» эти посещали многие петроградские литераторы.

79. Ф. М. Наппельбаум

80. Н. К. Чуковский.

81. М. С. Шагинян.

82. З. А. Никитина.

83. Л. Б. Харитон.

84. Имеется в виду пьеса «Бертран де Борн».

85. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963, с. 380.

86. В. Б. Шкловский.

87. Вместо рецензии появилась заметка о встречах с А. М. Горьким, где упоминаются и «Серапионовы братья».

88. Литературное наследство. Т. 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования. М., 1983 , с. 566.

89. В. В. Иванов.

90. Вариант названия так и недописанного произведения М. М. Зощенко, см. письмо 32.

91. Имеется в виду альманах «Круг».

92. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 469-470.

93. Автор письма неточен, рассказ Б. А. Пильняка называется «Метель».

94. Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963 , с. 381-382.

95. М. Л. Слонимский работал над биографической книгой об А. М. Горьком, но в силу разных причин отказался от своего замысла. Собранные материалы он передал И. А. Груздеву.

96. Имеется в виду книга «Серапионовы братья. Заграничный альманах».

97. Речь идет о книге П. Павлова «Агенты, жандармы, палачи. По документам» (Пг., «Былое», 1922).

98. Конст. Федин. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 11. М., 1986, с. 30-31.

99. Вместо ожидаемого сына родилась дочь.

100. «Силезия» (нем.), пароход.

101. Имеется в виду журнал «Носорог», который должен был выпускаться издательством «Радуга». Журнал в свет не вышел.

102. Неизвестный Горький (к 125-летию со дня рождения). М., 1994, с. 142-143.

103. Возраст Л. Н. Лунца был «призывным».

104. Имеется в виду пьеса «Бертран де Борн».

105. Отсылка к статье В. Б. Шкловского «Серапионовы братья».

106. Первые мероприятия, связанные с введением новой экономической политики, относятся к весне 1921 года, когда группа «Серапионовы братья» была только-только организована. Однако изменения в жизни общества, зачастую воспринимаемые отрицательно, как возрождение уничтоженного революцией, стали заметны лишь к осени.

107. Упоминается писатель А. М. Дроздов, который, находясь в эмиграции, основал писательское содружество «Веретено» и организовал несколько печатных изданий.