[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Еще раз о национальности Христа
На вопрос «Христос какого роду по человечеству?» св. Димитрий Ростовский отвечает: «Еврейского, и не только Христос, но и Пресвятая Богородица, и апостолы», Это просто и ясно. Однако ж время от времени какой-нибудь богословствующий погромщик или просто дурак заявляет, что применительно к Христу вопрос о национальности кощунствен. При этом он не замечает, что такое заявление — почти монофизитство. Впрочем, мне приходилось слышать, как некоторые батюшки именуют Христа «творением Божьим».
Русская интеллигенция до сих пор склонна называть фашистами православных традиционалистов или фундаменталистов. Спору нет, граница между православными погромщиками и фашистами–язычниками легко преодолима. И приверженцы славянского происхождения Христа эту границу переходят. Но, увлекшись очевидным, мы рискуем проглядеть серьезнейшую угрозу.
Фашисты могли прийти и в 17-м году — не только Розанов, но и весь Серебряный век готовил их приход. И теософы старались, и Александр Блок, сказавший «скифы мы». Не русские, а скифы. Это ведь тоже бегство от цивилизации. Не к папироске, не к Ивану-дураку, не в клозет, а в степь. Гитлер с Муссолини не испытывали трудностей с языческим прошлым — слишком много в немецкой и итальянской культуре связано с дохристианским периодом национальной истории. Русские же, памятуя о том, что было до 988 года, все-таки считают началом своего осмысленного исторического существования крещение Руси. Русским трудно создать языческую легенду. И тогда на помощь приходит степь. Наследие евразийцев, конечно, годится, но проще и доступнее написанное Львом Гумилевым («Смешно быть сыном Микеланджело», — сказал как-то Модильяни его матери.). В книгах его есть все, что может пригодиться русскому фашизму. [208]
И это прежде всего биологизм, который в XX веке пришел на смену религиозному отделению евреев от христиан. Фашизм не может не быть антисемитским, поскольку он ополчается против монотеизма как основы персонализма и шире — как основы цивилизации — против письменной культуры как формы цивилизационной рефлексии и исторической памяти. Но при этом он в состоянии артикулировать ненависть к Богу лишь на биологическом уровне, перенести ее на тот народ, что хранил Закон и первым услышал Весть. На народ Книги. И после Шести миллионов для цивилизованного человека неприятие антисемитизма стало даже не общественной позицией, а одним из способов самоидентификации.
Россия оказалась первой страной, в которой была совершена попытка начать преследование целого народа при помощи одного из институтов новоевропейской цивилизации — суда присяжных. (Дело Дрейфуса не в счет — там антисемитизм был опосредован.) Выяснилось, что это невозможно, что для этого нужны особые, антицивилизационные институты вроде СС и КГБ. Русское общество и Православная Церковь смогли оказать достойное сопротивление. Присяжные, специально отобранные из так называемых простых людей, оправдали Бейлиса. И все же именно в России нашлись люди, которые первыми стали интеллектуально обосновывать антисемитизм, причем претендуя на христианский характер такого обоснования.
И естественным образом порывая при этом с духом и смыслом Благой Вести, с основами христианской культуры, с принципами текстуальности и однозначности смысла.
Предмет этот достаточно подробно изучен в трудах Леонида Кациса, вместе с которым я имел честь написать несколько статей. Опираясь на них в этих заметках, я хотел бы все-таки рассмотреть проблему с иной точки зрения, нежели в наших совместных работах.
Предоставим слово Зинаиде Гиппиус: «Ко времени «дела Бейлиса», так взволновавшего русскую общественность и интеллигенцию, Розанов, не без помощи Ф., начинает выступать против евреев — в «Земщине». Статьи, которые отказывалось печатать даже «Новое время», — радостно хватались грязной погромной газеткой…
Розанов в «Земщине», т. е. среди подлинных погромщиков, говорил, со свойственным ему блеском, что еврей Бейлис не мог не убить мальчика Ющинского, что в религии еврейства заложено пролитие невинной крови — жертва.
А Ф. сказал тогда сестре: если бы я не был православным священником, а евреем, я бы сам так поступил, т. е. пролил бы кровь Ющинского».
Ф., которого Гиппиус называет «человеком утонченной культуры и громадных знаний», — отец Павел Флоренский.
Заслугой Леонида Кациса является подробный анализ дела Бейлиса в контексте Серебряного века. Так, суждения Флоренского соответствуют логике [209] понимания иудаизма как антихристианства. Раз христианство — религия бескровной жертвы, то иудаизм не может не быть религией жертвы кровавой. Такая логика, как показал Кацис, вполне соответствует и логике имяславия, ереси, навязывающей христианству, магизм, и прямо противоположной иудейскому пониманию Имени Всевышнего.
О имяславии просто и ясно сказал архиепископ Никон. Он исходил из того, что «все догматы, несмотря на всю их таинственность и непостижимость для ума нашего, тем не менее никогда не противоречат законам нашего разума». У имяславцев же получалось, что «нереальное (имя) есть реальнейшее Существо, всесовершеннейшая Личность».
Владыка Никон заключил: «Такого логического противоречия и взаимного отрицания наш разум, как отображение разума творческого, принять не может».
Нетрудно заметить, что в простых словах архиепископа Никона (которого вовсе не стоит идеализировать, — антисемит был еще тот, но богословски, безусловно, был грамотнее Флоренского, не говоря уж о Розанове), заключается и возражение на антиномизм Флоренского, не только поддержавшего сторонников кровавого навета, но и отрицавшего наличие духовной жизни и церковности у католиков. Вместе с другими положениями его книги «Столп и утверждение Истины», ставшей в наши дни вместе с сочинениями Розанова частью интеллигентской поп-культуры, этот тезис в 1914 году был подвергнут критике в подробном докладе князя Евг. Трубецкого на собрании Религиозно-философского общества.
Главным объектом критики, был, разумеется, знаменитый антиномизм отца Павла, в котором тот усматривал одновременно и печать духовного раздвоения нашего рассудка и силу, нас спасающую. По словам Трубецкого, антиномии Канта остаются таковыми только для плоского рассудка и «легко преодолеваются самостоятельными силами мысли, как только она поднимается в область сверхвременного». Один из выводов Трубецкого был весьма интересен: «Первородный грех книги о. Флоренского заключается именно в зависимости от той «интеллигенции», которую он отрицает. Как раз «антиномизм» есть точка зрения для современного интеллигента весьма типичная, а потому и чрезвычайно популярная. Это — не более и не менее, как непобежденный скептицизм, раздвоение мысли, возведенной в принцип и норму».
Таким образом, антисемитизм Флоренского (о Розанове чуть позже), строго говоря не вполне христианский. Он рассудочно-интеллигентский, интеллектуальный. То есть, как показала история XX века, более опасный, чем антисемитизм обыденного сознания, как у архиепископа Никона.
Интеллектуальным был и антисемитизм видного имяславца Алексея Лосева. [210]