[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Конфликт дворянства с Союзом
Историю пребывания дворян в Союзе, их отношений с организацией можно изложить подруобно — материала достаточно, сведения разбросаны по документам разных лет. Попытаемся обобщить данные, чтобы определить наиболее существенные тенденции.
Начнем с организационных основ Союза, отраженных в его уставах. Сразу же можно сделать вывод: несостоятельной оказалась концепция союза союзов, то есть объединения союза городов, дворянского общества и князей в индивидуальном порядке. Союзные структуры сохранило только городское объединение, а для дворян пришлось ввести индивидуальное членство. [78]
Произошло это после швейцарской войны 1499 г. (подробнее см. главу 2). Дворянское Общество оказалось не в состоянии выплачивать свою долю расходов на содержание войска. Города стали ориентироваться не на союз с дворянской корпорацией, а на объединение с князьями и «сильнейшими дворянами», для которых Устав 1500 г. предусматривал имущественный ценз для вступления — 200 гульденов годового дохода. Но и с тех, кто входил в Союз, получить деньги полностью никогда не удавалось. С 1488 по 1522 г. число дворян внутри организации постоянно уменьшалось313.
Однако нельзя заключить, что выход дворян был свободным. С самого начала их положение было двойственным, в Союз они вступали не вполне добровольно, а по велению императора для поддержания состояния ландфрида. В январе 1513 г. Аугсбургский съезд Союза, ссылаясь на императорский мандат от 3 апреля 1512 г. потребовал вступления графов, господ и других дворян. Посредником на переговорах с ними был Максимилиан, вступивший в контакты с верхушкой швабского дворянства и просивший Союз принять графов, а также Трухзеса фон Вальдбурга314. В 1522 г. предстояло продление Союза. В 1520 г. на союзном съезде часть дворянства заявила о нежелании вступать в объединение. Съезд 1521 г. объявил условием продления обязательную уплату взносов всеми членами Союза. На городском же съезде было принято окончательное решение: императора просили санкционировать продление Швабского союза без того, чтобы он добивался вступления тех дворян, которые выбыли из него315. Верх взяли не принципы ландфрида, а реальные возможности участия сословий в деятельности Союза. Прежде всего это были финансовые возможности.
Среди тех, кто входил в организацию, наблюдалось социально-правовое расслоение. Традиционная структура, которая встречалась в уставах дворянских обществ XV в., уступала место другой, институциональной по происхождению, противопоставлявшей графов и господ рыцарству. Устав 1512 г. предоставил дворянской курии Союза столько же голосов, сколько княжеской и городской — семь. Они делились между прелатами, графами и господами, рыцарями и благородными кнехтами (нетитулованными дворянами)316. В 1522 г. дворяне Союза заседали по двум куриям. Первую образовали прелаты, графы и господа, вторую — рыцарство. То же наблюдается и в имперских институтах: в 1517 и 1522 гг. состоялись первые крейстаги, на которых швабские графы и господа имели отдельное от рыцарства представительство317.
Все это касается той части дворянства, что оставалась в Союзе, дворянства как субъекта этой организации, как ее члена. Но существовало и дворянство, бывшее объектом союзной политики, развивавшееся вне Швабского союза, в конфликте с ним.
Этот конфликт явился частью более крупного конфликта, который, в свою очередь, стал проявлением политического кризиса, бывшего частью Реформации. [79]
Среди многочисленных жалоб и петиций начального этапа Реформации дворянству принадлежит петиция, составленная на дворянском съезде в Швейнфурте в начале 1523 г., то есть после франконского дворянского восстания 1522 г. Этот документ заслуживает подробного изложения.
Большинство статей петиции касалось княжеской власти. Графы, господа и другие дворяне, говорилось в жалобе, больше всех пострадали от недавних событий — заговора Башмака и восстания Бедного Конрада, но они же являются наиболее угнетенным имперским сословием. Князья создают собственные тайные союзы, без сомнения, направленные против императора и блага германской нации, поэтому графы, господа и рыцарство собрались, чтобы обсудить, как им защищать свои интересы. С точки зрения собравшихся дворян, лучше всего было бы распустить все союзы318.
Князья лишали их владений и привилегий. Дворяне постепенно теряли права на разбор внутридворянских тяжб — такие дела велись теперь советниками и служащими князей. На Рейне, во Франконии, Вестфалии и на Везере обычным стал захват ленов, присвоение князьями доходов с этих владений.
Это был протест против ограничения частной власти представителями публично-правового порядка. Дворяне страдали, по утверждению жалобы, не только от захвата владений. В Тюрингии, Мейссене, Кобурге князья вводили дополнительные поборы с дворянских крестьян, в частности, десятина вином теперь должна была выплачиваться как непосредственному сеньору, так и князю. Кроме того, князья обвинялись в порче монеты, в введении новых, незаконных таможен (особенно в Вюртемберге и Бранденбургских землях).
Территориальное подданство все более ограничивало возможности дворянской службы. Авторы жалобы указывали на лишение дворян имущества за службу другим князьям, в том числе и императору. Дворяне протестовали против действий карательных военных отрядов князей, за которыми они не признавали права преследования319.
Дворянство терпело убытки, говорилось в различных пунктах жалобы, от произвола нотариев палатного суда, от княжеского суда, «день за днем проникающего в низшую юрисдикцию дворян», от имперской опалы320.
Не меньшее возмущение вызывало у дворян и право non appellando. В результате императорских пожалований, указывалось в жалобе, князья и города получили неограниченную власть, поскольку запрещены апелляции по искам, не превышающим 400–600 гульденов. «Дворяне и другие бедные люди» не имеют доступа ни к императорской защите, ни к защите имперских институтов321.
Статьи 61–66 жалобы были посвящены Швабскому союзу. Суть их сводилась к следующему. Действия Союза противоречат общему и имперскому праву: на словах борясь против нарушений земского мира, руководство организации [80] само постоянно выступает в качестве нарушителя. Особенно страдают от этого дворяне, у которых по решению судей Союза отнимают имущество по обвинению в разбое. Судиться же с Союзом дворянину невозможно — дела вершат ученые юристы, решающие все не в пользу дворян322.
Если располагать только одним источником — Швейнфуртской петицией, то можно заключить, что на рубеже 1522–1523 гг. в Германии существовало единство дворянского сословия, основывавшееся прежде всего на общности ценностей, связанных с частноправовым порядком. Разумеется, многие стороны зарождавшегося территориального режима, будущего княжеского абсолютизма, были чужды всем дворянам.
Но единства, сословной солидарности все же не было. Швейнфуртский съезд последовал за восстанием Франца фон Зиккингена, и рейхстаг предупредил собравшихся дворян, что поддержка участников восстания сделает невозможными переговоры323. Кажущимся было и единство дворян всех земель — отдельно в Швейнфурте собирались франконцы, выступившие особенно решительно против Швабского союза и, в первую очередь, против пургации — процедуры в суде организации, в ходе которой нарушитель земского мира признавал себя виновным и давал клятву не повторять более совершенное преступление324.
На протяжении десятилетий дворянский разбой занимал существенное место в деятельности Союза. Право на пургацию — унизительную процедуру, которая противоречила тем нормам, которые существовали в дворянском обществе XV в., — Швабский союз получил в качестве императорской привилегии, а до этого он создал карательный отряд и последовательно преследовал все проявления дворянского насилия. Последним актом Союза стала карательная экспедиция во Франконию, предпринятая уже после съезда силами швабских дворян325.
Дворянство против дворянства, несмотря на, казалось бы, единодушие на Швейнфуртском съезде. Что стояло за этим разъединением? Для ответа на этот вопрос придется обратиться к той части истории сословия, которая имеет имена, — к деятельности таких лиц, как Франц фон Зиккинген и Гёц фон Берлихинген.
С этими людьми связывается романтическая традиция в истории Реформации. Гёц был известным рыцарем–разбойником, а Франц пытался выступить в роли вождя низшего дворянства, был одним из организаторов дворянских объединений, целью которых была самопомощь дворян разных земель и которые являлись отчасти преемниками сословных обществ XV в. Зиккинген стал вождем франконского восстаний дворян 1522 г.
При исследовании социальных движений средневековья, в частности, связанных с Реформацией, современные политические критерии — число участников, масштаб событий, ясность программных требований и проч. — не вполне применимы. Если рассматривать рыцарское восстание 1522 г. во [81] Франконии, исходя из таких критериев, то оно выглядит не очень значительным. Восстание началось как частный конфликт, после того как архиепископ Трира посягнул на права одного из приближенных Франца фон Зиккингена — Хартмута фон Кронберга. В восстании участвовало небольшое число дворян, и оно вскоре было подавлено. Не была сформулирована ясная программа, требования участников остались расплывчатыми и частными.
Следует, видимо, обратиться к тому, что побудило дворян к восстанию, что определило положение дворянина и что изменялось в этом положении, то есть к внутригрупповым отношениям, связям, нормам. Речь идет о хрониках, содержащих сведения о жизни Франца фон Зиккингена, и о дворянских мемуарах XVI в. — автобиографии Гёца фон Берлихингена и биографии братьев фон Фрундсбергов. Нельзя сказать, что эти источники неизвестны ученым. Они анализировались в научной биографии Гёца, автор которой указал на то, что жизнь его героя и Георга фон Фрундсберга — два «пути наверх», возможные тогда для дворянина, два варианта социальной мобильности326. Но любой источник допускает разные подходы.
Употребление термина «мемуары» — модернизация жанра повествований, хотя и не столь уж грубая. Любые воспоминания, в современном понимании, стремятся создать некий образ, в той или иной степени соответствующий социальной нормативности, которая, однако, может очень широко варьироваться. Произведения XVI в. построены по-иному, в них приоритетна нормативность, а не индивидуальность, поэтому они отражают лишь поведение героев, а точнее, их наиболее существенные (опять же относительно определенных норм) поступки. Это обусловливает фрагментарность повествования, отсутствие внимания к переживаниям, к внутренней жизни персонажей. Распространение подобного жанра (указанные произведения далеко не единственные) в Германии эпохи Реформации весьма симптоматично. Общественные изменения, затрагивающие и нормы повседневного поведения, порождали интерес к отдельному человеку, но пока еще преимущественно как к члену корпорации.
Как уже говорилось. к концу XV в. положение дворянина обусловливалось разнородными связями — прежние вассально-ленные переплетались с новыми, клиентельными, территориальное подданство рассматривалось отчасти как личное покровительство, срочные, договорно-наемные отношения заключались преимущественно с дворянами из территориальных клиентел. И все же есть смысл допытаться вычленить вассально-ленные связи и определить, какие нормы поведения ассоциировались с ними.
Образ жизни Гёца фон Берлихингена вовсе но означал, что он был человеком неимущим, напротив, этот дворянин был состоятельным, и его доходы складывались не только из «разбойничьего предпринимательства». Некоторую часть владений он держал в качестве ленов в общей сложности от десяти разных господ — князей, графов, епископов, монастырей327. Связи с [82] ленными господами, даже опосредованные другими отношениями, не потеряли в его глазах значения. Представляясь, Гёц сообщал не только имя своего капитана, но и то, чьим ленником был последний328. Будучи ленником графа Георга фон Вертхейма, Берлихинген считал себя вправе рассчитывать на его помощь329. Но в целом ни повседневное поведение, ни реальное социальное положение не определялись принадлежностью к вассалам какого-то одного человека.
Франц фон Зиккинген держал лены от пфальцграфа330. Но он имел все основания считать себя имперским деятелем. Причислить его отношения с императорами Максимилианом I и Карлом V к какому-то определенному тину связей, существовавших в то время внутри господствующего слоя, вряд ли возможно, Франц не входил ни в швабскую клиентелу, положение которой во многом приближалось к территориальному подданству, ни в группу графов и господ, имевших доступ на рейхстаги.
Отношения Зиккингена с Максимилианом соответствовали образу императора–рыцаря, который тот стремился создать. Это касалось и поведения императора, и покровительства, подчас внешнего, кое он оказывал некоторым дворянам и в целом сословию. Показательно, что политическая акция, предпринятая на основе прежних, традиционных отношений с дворянством, сорвалась. Максимилиану не удалось в 1507 г. создать на основе швабского дворянского Общества Орден Св. Георгия, союз для крестового похода против турок331. Критику со стороны Гуттена вызывала приверженность Максимилиана «писцам», которым он платил исправнее, чем воинам, то есть усиление бюрократических элементов и ослабление традиционных начал в политике императора332. Но, как показывает Швейнфуртская петиция, для дворян «императорская защита» оставалась надеждой против произвола тех, кто был носителем писаного права, олицетворял новую государственность, новые нормы, новую дисциплину.
В 1519 г., когда зашла речь об оформлении императорской службы — договорных отношений, которые заключались на определенный срок, сопровождались точным указанием прав и обязанностей и подразумевали личное покровительство императора, — Зиккинген усмотрел препятствие для этого акта в ленной зависимости от пфальцграфа, хотя Максимилиан и обещал договориться с последним333. Правда, это не мешало дворянину служить французскому королю или самому себе, имея значительное число приближенных, последовавших за ним в 1522 г.
В обоих случаях относительная свобода и самостоятельность поведения дворянина сочетались с признанием значимости вассального подчинения, которое подразумевало в качестве нормы повседневную независимость ленников. Это своего рода взаимная обусловленность. Гёц фон Берлихинген позднее также отказался от перехода на императорскую службы, усмотрев в этом шаге препятствия для осуществления собственных планов334.[83]
Дворянин–вассал противопоставлялся в какой-то мере дворянину–наемнику, который был одновременно и дворянином–клиентом. Разумеется, нельзя забывать о том, что в традиционной иерархии отношения с императором, хотя бы и как с одним из князей, имели особое значение. Но существовало другое противопоставление: дворянина–вассала — дворянину–подданному. Это лучше всего прослеживается в судьбе Франца фон Зиккингена.
В 1519 г. Швабский союз решил покончить с его разбоями, но речь шла не о войне с дворянином, а о войне с пфальцграфом — человек, находившийся под покровительством, не рассматривался как равноправный противник335. Определяющим был не характер ленного подчинения, а статус ленного господина, Франц, считавший себя вассалом, был для княжеско-городского объединения подданным, и с этим статусом связывались иные, нежели у него самого, представления о нормах дворянского поведения. Под сомнение ставилось право на частную войну (Fehde), освященное той же традицией, что и отношения с сюзереном, бывшее важнейшей частью понятия чести, и, как уже говорилось, по существу признававшееся Обществом Щита Св. Георгия в XV в. Лучше всего представления о справедливой частной войне прослеживаются в автобиографии Гёца фон Берлихингена.
Законная частная война являлась ответом на оскорбление (которым было, в частности, покушение на владельческие права) или вызывалась необходимостью защитить людей, входивших в одну социальную общность с Берлихингеном. К последним могли относиться бюргеры, находившиеся под покровительством родственника Гёца; дворяне, служившие князю, которому некогда служил автор мемуаров (так представлена им знаменитая распря с Нюрнбергом)336.
В том, что касалось права на войну, никаких принципиальных различий между собой, князьями, городами, Гёц не видел. Ему приходилось бросать вызов курфюрсту Майнцскому, епископу Бамбергскому, Нюрнбергу337. Он и они были равносубъектны. И этому нисколько не противоречит постоянно проявляемый дворянином пиетет по отношению к князьям, которым он служил, признание своей подчиненности им. Эта подчиненность не унизительна, напротив, она соответствует положению дворянина, которое, в свою очередь, подтверждает право на войну, а значит и на равенство в делах чести. То, что с нашей точки зрения оценивается как неравенство, обусловливало равноправие в пределах определенного социума.
В документах Швабского союза почти все войны, инициаторами которых выступали дворяне, квалифицируются как разбой. Последний осуждался и дворянской традицией — достаточно вспомнить турнирные регламенты 80-х годов XV в. и произведения Ульриха фон Гуттена338, но не имел ничего общего с частной войной. Швабский союз, превращаясь в публичноправовой институт, в принципе отказывался от подобных различений, сила выводилась [84] из сферы частного права. Отношения дворян со Швабским союзом предстают как нормативный конфликт.
В записках Берлихингена подчеркивается бескорыстие, добровольные и бесплатный характер службы339. Точных денежных расчетов в мемуарах нет, все цифры условны, поскольку выплаты имеют ценность не сами по себе, а как свидетельство почета, взаимного уважения. Декларируемое отношение к деньгам не соответствует ни той роли, которую они, как об этом уже говорилось, играли во внутригрупповых отношениях, ни реальному, довольно высокому, имущественному статусу Гёца.
Современник Зиккингена и Берлихингена Георг фон Фрундсберг связал судьбу с Карлом V и позже стал командующим императорской пехотой. Биография братьев фон Фрундсбергов содержит иную концепцию жизни дворянина. Одним из прав Гёца было право выбора господина, исходя из представлений о должном. Так, он считал себя обязанным не воевать против пфальцграфа, поскольку служил какое-то время под началом Франца фон Зиккингена340. В жизнеописании фон Фрундсбергов утверждается, что они служили всегда одному господину. Участие в войнах Швабского союза, проводившихся вопреки воле Максимилиана, даже в мелких частных акциях, к которым император не имел никакого отношения, мотивируется приказом монарха. Отличаются и описания выплат. Безусловно, в биографии фон Фрундсбергов они выполняют ту же функцию, что и в сочинении Берлихингена, — подтверждение социального статуса. Но они гораздо подробнее, включают точный перечень владений и рент, полученных от Максимилиана и Карла V, и оттого приобретают самостоятельную ценность341.
Таким образом, к 20-м годам XVI столетия стала очевидна трансформация сословия — средневековое дворянство превращалось в дворянство Нового времени, добровольно, под влиянием обстоятельств или под давлением интегрируясь в новую систему отношений власти–подчинения.
313 Klüpfel. l. I. S. 17, 81–84, 350–363, 367–370, 374, 388, 400–401, 545; II. S. 41, 60–62, 87, 89, 92, 109–117, 136–140, 231–232, 243–244, 330–331; Lünig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XXVII, XXIX, XXXIIX, XLV–XLVII.
314 Klüpfel. II. S. 57, 65, 77–78.
315 Ibid. S. 190–191, 204–205.
316 Lünig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XLV, XLVI.
317 Klüpfel. II. S. 136–140, 221–223, 231–232. Jäger H. Reichsstadt und Schwäbischer Kreis. Göppingen, 1975. S. 15–17.
318 RTA JR III. No. 113. Art. 1–2.
319 Ibid. Art. 14, 15.
320 Ibid. Art. 16, 31, 50.
321 Ibid. Art. 22.
322 Ibid. Art. 61–66.
323 RTA JR III. No. 112.
324 Ibid. No. 116 A.
325 Lünig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XLV; Klüpfel. II. S. 59–63, 67, 69–73, 74, 77, 83, 86,98–99, 106, 111, 112–117, 121, 129.
326 Ulmschneider H. Götz von Berlichingen. Sigmaringen, 1974. S. 246.
327 Ibid. S. 202–204; Anhang 3. S. 274–279.
328 Berlichingen. 1963. S. 24.
329 Ibid. S. 69.
330 Münch. 111. S. 5–7.
331 Klüpfel, l. S. 480–481; Lünig. 111. Cont. 1. Fort. 2. No. XLIII, XLIV.
332 ДПП. С. 235.
333 Münch. III. S. 208–209.
334 Berlichingen. 1963. S. 86–87.
335 RTA JR I. No. 29, 100.
336 Berlichingen. 1963. S. 34, 39, 42, 46, 47, 60–61.
337 Ibid. S. 21, 39, 42, 46, 88.
338 Burgermeister. 1721. 3. 55.
339 Ibid. S. 21, 88.
340 Ibid. S. 54–55.
341 Reissner. S. 18–20, 23–24, 42.