Виктор Молчанов / Две лекции о Брентано

Франц Брентано

Виктор Молчанов

Две лекции о Брентано^[1]

Литература

Брентано Ф. Избранные работы. М., 1996.
Брентано Ф. Психология с эмпирической точки зрения. Т.2, раздел 7. Представления и суждения как два различных класса психических феноменов // Вопросы философии, 1995, № 2.
Мур Дж. Э. Опровержение идеализма / Историко-философский ежегодник’87, М., 1987.
Твардовский К. Франц Брентано и история философии / Твардовский К. Логико-философские и психологические исследования. М., 1997.

Лекция I

Постановка проблемы сознания

I. Различие психических и физических феноменов

Основная работа Ф.Брентано называется “Психология с эмпирической точки зрения” (1874). Само название говорит о том, что психология является для Брентано фундаментальной наукой. Однако речь идет не об экспериментальной или интроспекционистской психологии. Речь идет о новой науке о сознании (“о душе”), которая основывается исключительно на внутреннем опыте. Психология — это наука о явлениях сознания. Эта наука, полагает Брентано, важнейшая: с одной стороны, она — вершина башни науки, с другой стороны, она должна стать задачей, основанием общества и его высших ценностей, а также основанием всех устремлений исследователей.

Старое название психологии — наука о душе — лучше заменить другим: психология — это наука о психических феноменах. Феномен, или явление (у Брентано, в отличие от Хайдеггера, это синонимы), понимается здесь как то, что дано нам в опыте, а не как нечто, противоположное истинному, действительно существующему. Таким образом, предметом психологии и философии, по Брентано, оказывается то, как дано нам в опыте сознание. С другой стороны, предмет естествознания — это физические феномены, т.е. то, как в опыте нам даны физические вещи. Различая физические и психические феномены, мы тем самым устанавливаем различие между предметными областями физики и психологии.

Различие между психическими и физическими феноменами не только исходный пункт философии сознания Брентано, но и феноменологической философии в целом.

В соответствии с принципом эмпиризма, Брентано апеллирует к опыту и приводит примеры физических и психических феноменов. Только после этого предпринимается попытка указать на различающий их признак.

Давайте зададим себе вопрос относительно следующего ряда феноменов, или явлений: слышимый звук, видимый ландшафт, ощущаемый запах — это физические или психические феномены?^{^[2]} Мы видим, что ответить на этот вопрос не так уж легко. С одной стороны, эти феномены содержат в себе то, что относится к сознанию, ибо речь идет не о физических свойствах звука, не о геологической структуре местности и не о химических свойствах запаха, а о слышимом звуке и т.д. Вот почему большинство из вас считает, что это психические феномены. Однако, с другой стороны, речь идет о звуке, ландшафте и запахе, которые все же никто не будет отождествлять с сознанием. Можно, конечно, следуя Беркли, сказать, что существование звука составляет то, что он услышан. (Существовать — значит быть воспринимаемым). Но даже Беркли не стал бы отождествлять сознание (душу) и звук. Для души, как вы помните, у Беркли другой критерий существования: существовать — значит воспринимать. Брентано радикализирует этот вопрос, его интересует: что значит воспринимать?

Если мы вспомним, в каком смысле употребляет Брентано термин “феномен”, то нам будет легче понять, что перечисленные феномены относятся к классу физических. В данном случае речь идет о том, что в опыте даны физические вещи — звук, ландшафт, запах. “Даны в опыте” — означает: мы слышим, видим, ощущаем. Иначе говоря, физические вещи даны в сознании. Но при этом само сознание еще не дано нам в сознании, в опыте.

Поставим вопрос иначе. Если мы не слышим звук, а воображаем его, скажем, воспроизводим в памяти услышанную ранее мелодию, если мы воображаем некий ландшафт, даже не соотнося его с каким-либо ранее виденным, и т.д., имеем ли мы дело с физическими или психическими феноменами? Здесь опять-таки следует обратить внимание, что в данном случае перед нами не сама фантазия как акт сознания, но воображаемый объект. Мы можем воображать физические вещи, процессы и т.д. Это означает, что физические феномены даны нам в фантазии.

Что же остается на долю психических феноменов, если класс физических феноменов мы включили все слышимое, видимое, ощущаемое, скажем, тактильно?

В этом как раз и состоит открытие Брентано — открытие сознания. Психические феномены, или сознание, — именно в этом смысле Брентано употребляет термин “сознание” — это сама наша психическая деятельность: это представления, которые возникают посредством ощущений или фантазии; под представлением понимается здесь, однако, не то, что представлено, но сам акт представления. К психическим феноменам относятся, таким образом, акты слышания, акты видения, акты ощущения теплого и холодного, акты фантазии. Относятся к психическим феноменам и акты понятийного мышления. Согласно Брентано, любой акт суждения, любой акт воспоминания, ощущения, убеждения, сомнения выведения следствия — есть психический феномен. К ним относится и любое душевное переживание: радость, печаль, боязнь, надежда, мужество, отчаяние, гнев, любовь, ненависть, желание, воление, намерение, удивление, восхищение, презрение и т.д.

Возникает вопрос, как объединить эти весьма разнообразные акты сознания, существует ли общий признак всех этих актов, или феноменов?

Брентано обращает внимание прежде всего на то, что как бы ни различались психические феномены, мы можем констатировать, что ни один из них невозможен, если не опирается на представление. Именно представление лежит в основе всех актов сознания. Не только любое суждение или предположение, но и любое душевное переживание опирается на представление. Нельзя судить о чем-либо, не представив, о чем мы судим, невозможно радоваться или печалиться, не представляя хотя бы очень смутно, или только косвенно, предмет нашей радости или печали.

В то же время, это не означает, что все психические акты сводятся к представлениям и, соответственно, выводятся из них. Суждение и сомнение, надежда и отчаяние и т.д. обладают собственным своеобразием, однако не могут иметь места без лежащего в основе представления.

Это утверждение о первичной роли представления кажется самоочевидным, однако все же требует критического анализа. Прежде всего, отметим, что это утверждение сыграло большую роль в становлении феноменологии в целом. Речь идет о различии представления и суждения, иначе говоря, первичного опыта сознания и познающего сознания. Тем самым Брентано преодолевает тенденцию немецкого и, прежде всего, гегелевского идеализма — отождествлять сознание и познание. Это, в свою очередь, открывает возможность исследовать обширную сферу сознания, не примеривая каждый раз опыт сознания к гносеологическим структурам. Кроме того, выделение представления в качестве первичного акта сознания, лежащего в основе всех без исключения других актов познания, говорит о том, что сферу сознания Брентано мыслит всецело как сферу опыта, но не как сферу трансцендентальных структур, “схематизма чистого рассудка”, “чистой апперцепции”. Как мы увидим далее, единство сознания для Брентано — это также факт опыта, но не формальное условие объединения представлений.

Тем не менее, это утверждение требует анализа. Дело в том, что в представлении, как мы видим, Брентано различает акт представления и то, что представлено — представленное. Это одно из важнейших феноменологических различий, в котором как раз отделяется “само сознание” от того, чту дано в сознании. Однако в утверждении о том, что представление лежит в основе всех других психических феноменов, как раз не различается акт и предмет, или акт и содержание. (Пока мы не будем различать предмет и содержание). Иными словами, в этой формулировке Брентано не проводит строгого различия между тем, что же, собственно, лежит в основе других психических актов — акт представления или представленное. Конечно, мы можем рассуждать следующим образом: если нельзя судить о чем-либо, не представив это “что-либо”, то наше суждение основано на представленном. Иными словами, акт суждения надстраивается над тем, чту представлено, но не над актом представления. В свою очередь, представленное соотнесено с актом представления, и акт суждения (и все другие акты) о представленном отнесен к фундирующему акту лишь посредством представленного. При этом фундирующая отнесенность акта представления к акту суждения, сомнения, радости и т.д. остается непроясненной. Из аргументации Брентано следует лишь то, что в основе любых актов сознания лежит то, что представлено в акте представления. Это, в свою очередь, подталкивает к тому, чтобы считать основой актов сознания идентифицированный в представлении предмет. Насколько это противоречит первоначальному замыслу Брентано — исследовать психические феномены как таковые — этот вопрос мы рассмотрим позднее, когда попытаемся выявить наиболее общие предпосылки учения Брентано.

II. Основные признаки психических феноменов

В качестве первого признака, но не в качестве основного, Брентано выделил, как мы видели, первичность представления по отношению ко всем другим психическим феноменам, или актам сознания. При этом, однако, ни относительно самого представления, ни относительно всех других актов сознания не был еще указан основной признак, отличающий их от физических феноменов. Дело не только в том, что Брентано в контексте определения акта, лежащего в основе других, словно забывает о сделанном им самим различии между актом и его содержанием. Само это различие еще не прояснено, поскольку еще не указано на то, что же представляет собой сам акт. Мы интуитивно чувствуем различие между актом и предметом, ибо сводим его к различию деятельности и предмета деятельности. Однако является ли акт сознания видом деятельности, т.е. применением сил для изменения определенного предмета, группы предметов или для создания определенных предметов?

Вряд ли можно избежать слова “деятельность” при описании сущности сознания, ведь слово “акт” — это, по существу, его синоним. Однако все же следует различать предметную деятельность как деятельность в собственном смысле слова и деятельность сознания — деятельность в более узком значении слова, как обозначение того, что восприятие, память, фантазия, суждение и т.д. сами по себе являются определенным видом жизненной активности, а не пассивным воспроизведением предметного мира. Активность эта не обязательно направлена на преобразование мира, так же как, например, гимнастические упражнения имеют своим предметом тело человека их исполняющего, но не предметный мир.

Брентано поэтому не останавливается на определении психического феномена как акта. Для того, чтобы обозначить сущность акта сознания, дать общий признак всех психических феноменов, он выбирает специальную терминологию, заимствуя ее у схоластики.

Интенциональное, или ментальное, существование предмета

Я приведу полностью слова Брентано, с которых, говоря без всякого преувеличения, начинается феноменологическая философия. Брентано пишет: “Каждый психический феномен характеризуется посредством того, что схоласты средневековья назвали интенциональным (а также, пожалуй, ментальным) существованием в нем некоторого предмета (intentionale (auch wohl mentale)) Inexistenz eines Gegenstandes), и что мы, хотя и не вполне избегая двусмысленности выражений, назвали бы отношением к содержанию, направленностью на объект (под которым не следует понимать некоторую реальность), или имманентной предметностью. Каждый [психический феномен] содержит в себе объект, хотя и не каждый одинаковым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто признается или отвергается, в любви — любится, в ненависти — ненавидится, в желании — желается и т.д.”^{^[3]}.

Термин “intentionаle (mentale) Inexistenz” предмета можно также перевести как “интенциональная (ментальная) присущность предмета”. Перевод “Inexistenz” как “присущность” соответствует значению слова “Einwohnung”, которое Брентано выбирает, характеризуя учения своих предшественников. “Уже Аристотель, — пишет Брентано, — говорил об этой психической присущности (Einwohnung). В своих книгах о душе он говорит, что ощущаемое как ощущаемое находится в ощущающем, чувство принимает в себя ощущаемое без материи, мыслимое находится в мыслящем рассудке”^{^[4]}.

Вполне допустим перевод Inexistenz как “внутреннее существование” (К.С. Бакрадзе^{^[5]}, В.В. Анашвили^{^[6]}) или “внутренняя наличность” (Н.В. Мотрошилова^{^[7]}), хотя словосочетание “ментальное внутреннее” выглядит как плеоназм. Однако при этом следует иметь в виду следующее: речь идет не о том, что предмет находится внутри психического феномена так, как будто в этом феномене может находиться еще что-либо, но о том, что имманентная предметность — это суть психического феномена. Брентано, как мы видим, употребляет также выражение: “каждый психический феномен содержит в себе нечто как объект”. Однако это не означает, что психический феномен содержит в себе нечто большее, чем объект, или имманентную предметность.

Почему же все-таки сам Брентано отмечает, что выражения, с помощью которых он описывает основной признак психических феноменов, не лишены двусмысленности? Обратим внимание прежде всего на то, что термины “ предмет, содержание, объект, имманентная предметность” выступают как синонимы. Вопрос в том, направлен ли психический акт на реальный объект или на имманентный предмет? Брентано дает ответ на этот вопрос: под объектом не следует понимать нечто реальное, объект может и не существовать вне нашего сознания, тем не менее, то, что мы представляем, то, что нам дано как нечто, это и есть объект. Означает ли это, что “имманентный предмет”, или “имманентный объект” — это то же самое, что и “представленный объект”? Означает ли это, что психический феномен направлен на “представленный”, или “мыслимый” объект?

В 1906г. на конгрессе в Риме А. Гефлер выдвинул против Брентано следующее возражение: тот, кто представляет А, тот имеет в качестве объекта (предмета), или содержания, “представленное А”, причем “объект”, “предмет” употребляется как синоним “содержания”. Ученик Брентано, издатель многих его произведений и его постоянный защитник Оскар Краус отрицает, что Брентано отождествлял объект с мыслимым объектом. Согласно Брентано, мы слышим звук, а не услышанный звук. И все же О. Краус вынужден признать, что в главном труде Брентано есть весьма неясные места по этому вопросу. Что касается синонимичности “содержания” и “интенционального объекта”, то О.Краус считает это чисто терминологическим вопросом. Вслед за Брентано он полагает, что лучше было бы не говорить об объекте представления как о содержании представления. Термин “содержание” следовало бы применять к другому классу психических феноменов — к суждению.

Решается ли этот вопрос терминологически? В письме к своему ученику Антону Марти от 17.03.1906 Брентано пишет: “ Когда я говорил об “имманентном объекте”, то я прибавлял выражение “имманентный”, чтобы избежать недоразумения, так как некоторые называют объектом то, что находится вне духа. Я, напротив, говорил об объекте представления, который точно так же присущ представлению, когда ему ничего не соответствует вне духа.

Однако мое воззрение состояло не в том, что имманентный объект = “представленный объект”. Представление имеет объектом (имманентным, так как лишь его, собственно, следует называть объектом) не “представленную вещь”, но “вещь”, таким образом, например, представление лошади [имеет объектом] не “представленную лошадь”, но “лошадь”.

Этот объект, однако, не существует. Представляющий имеет нечто объектом без того, чтобы он поэтому существовал”^{^[8]} Как мы видим, этот вопрос весьма труден и вряд ли разрешим чисто терминологически. Обратим внимание на два основных момента. Во-первых, Брентано утверждает, что некоторые называют объектом то, что находится вне духа. Однако в настоящее время это общепринятая терминология. Во-вторых, Брентано утверждает, что объект представления присущ представлению, когда ему ничто не соответствует вне духа. Затем Брентано утверждает, что этот объект не существует. Последнее утверждение может подтолкнуть к переводу Inexistenz как “несуществование”. Конечно, так переводить не следует, но все же некоторый оттенок смысла следует иметь в виду: речь идет о различии реального существования и существования исключительно “в” духе. Это и есть Inexistenz.

В каком же смысле употребляет термин “объект” Брентано? Речь идет опять-таки о терминологии, воспринятой Брентано у схоластики. Только начиная с Нового времени, начиная с Декарта, термины субъект и объект стали употреблять в современном значении: субъект — это мыслящий человек (или же абсолютный разум — важно только, что субъект — это мыслящая инстанция); объект — это предмет, существующий независимо от субъекта, на который направлены познавательные усилия субъекта. Терминология схоластики соответствовала аристотелевскому воззрению: субъект — это то, что лежит в основе; по Аристотелю, это единичная вещь, объект — это ментальный образ вещи, ее смысл, как бы платоновская идея вещи внутри нашего духа. Именно здесь возникает проблема: что же представлено нам — предмет (лошадь, дерево и т.д.) или же ментальный образ вещи. В последнем случае получается, что психический акт направлен на то, что представлено, т.е. на представленную вещь. Если же мы примем первый вариант — то, что, собственно, утверждает Брентано — и скажем: нам представлен предмет, то ментальный образ вещи, или “имманентная предметность” опять-таки будет ничем иным, как “представленным предметом”.

Отсюда ясно, что критика А. Гефлера не лишена оснований. Ибо в брентановском определении психического феномена мы читаем: психический феномен направлен на объект, под которым не следует понимать некоторую реальность. Направленность на объект как “имманентную предметность”, отношение к “содержанию” (т.е. не к реальному предмету, а к имманентному) есть как раз направленность к “представленному предмету”.

Конечно, Брентано не имел в виду, что мы сначала представляем вещь, а затем направляем свое внимание к “представленной вещи”. Однако двусмысленность выражений, отмеченная самим Брентано, не исключает такого толкования. Эта двусмысленность состоит, на мой взгляд, в столкновении двух различных и даже противоположных способов описания в одном и том же контексте. С одной стороны, речь идет о “направленности к объекту”, или “отношении к содержанию”, с другой — о “ментальной присущности” или, можно сказать, о ментальном присутствии предмета. Иными словами, с одной стороны, психический феномен характеризуется как направленность на объект, а с другой — как то, что содержит в себе нечто как объект. “Быть направленным на” и “содержать в себе” — эти два вида описания противоречат друг другу; точнее говоря, “направленность на” ориентирует на объект как реальный, объект или имманентный. Во всяком случае, “направленность на” ориентирует нас на реальный объект, а “содержимость” — на имманентный. Это можно показать на примере поля зрения: если мы говорим: “я вижу предмет”, в смысле “я визуально направлен на предмет”, тогда само поле зрения на втором плане; если же речь идет о том, что предмет появляется в нашем поле зрения или находится в нашем поле зрения, тогда наше поле зрения может выйти на первый план нашего сознания, а предмет останется на втором плане.

Брентано имеет в виду следующее: наша направленность на объект доставляет ему интенциональное, или ментальное, существование. Однако речь ведь должна идти не об объекте, речь должна идти об акте сознания, о его сущностной характеристике. И эта сущностная характеристика есть не что иное, как ментальное существование объекта. Таким образом, как бы не решался вопрос о природе объекта, акт сознания определятся через объект и прибавление свойства “ментальный”.

Несмотря на то, что понятие объекта заимствуется Брентано из схоластики и не подвергается анализу, ему удается с помощью этого понятия, во-первых, дать отличительный признак психических феноменов и, во-вторых, поставить вопрос о независимости сознания (психических феноменов) от предметов реального мира.

Прежде чем продолжить тему различия психических и физических феноменов, обратимся к этой общей и весьма важной проблеме. Брентано подчеркивает, что объекту, т.е. имманентному объекту может ничего не соответствовать в реальности. Однако при этом данность, как ментальное присутствие, не исчезает. Сознание не определяется, таким образом, существованием или несуществованием реальных предметов, сознание содержит в себе предметно-смысловой образ, смысловой слепок предмета, но сам предмет может не существовать, он может быть иллюзорным. Этот аргумент, который неоднократно воспроизводит затем Гуссерль, является одним из важнейших моментов феноменологической постановки проблемы сознания. По существу, Брентано, а вслед за ним Гуссерль, отделяют предмет от его данности. Однако это лишь первый аргумент в пользу такого отделения. Второй аргумент состоит в следующем: психические феномены, или, используя гуссерлевскую терминологию, модусы сознания, многообразны. (Ранее мы уже познакомились с перечислением Брентано). Это многообразие или, по крайней мере, часть его может быть отнесена к одному и тому же объекту. Один и тот же объект можно представить, можно о нем высказать суждение, можно любить его, ненавидеть, сомневаться в его существовании и т.д. и т.п. Тем самым становится возможным исследовать само это многообразие модусов сознания независимо от предмета. Между этими аргументами существует определенная связь, ибо несуществование предмета — это тоже своеобразный вариант его самотождественности: то, что не существует, полагается как тождественно несуществующее. Может быть, как раз мысль о несуществовании лежит в основе тождества как такового

Итак, два аргумента, позволяющие говорить о самостоятельности сферы сознания: 1) безразличие данности в отношении существования или несуществования и вытекающее отсюда различие предмета и содержания представления, суждения и т.д., и 2) возможная тождественность предмета в отличие от многообразия актов сознания. Мы не будем касаться здесь первого аргумента, а лишь выскажем сомнение относительно второго. Остается ли предмет действительно тем же самым, если на него направлены различные акты сознания? Когда мы говорим об одном и том же предмете, мы должны иметь в виду, что тождественность предмета — это тоже данность. Причем тождественность предмета как данность (иначе говоря, осознание того, что перед нами один и тот же предмет) формируется или принимается как уже сформированная. Не будет ли это наивной позицией — допускать тождественность предмета и не поставить вопрос о том, каким образом была сформирована данность этой тождественности. Иными словами, если мы признаем, что сущность сознания заключается в придании смысла, почему идентификация как смысл ускользает при этом от анализа?

Возвращаясь теперь к теме отличительных черт психических феноменов от физических, отметим, что введение термина “интенциональный”, который в дальнейшем у Гуссерля превратился в основной термин “интенциональность”, оказалось весьма плодотворным. В самом общем смысле “интенциональный” означает “смысловой”, или “взятый в качестве смысла”. “Интенциональная присущность предмета” или “интенциональное внутреннее существование предмета” характеризует сознание как “внутренне предметное”. Характеризуя психические феномены, Брентано подчеркивает, что “интенциональная присущность им предмета” — это отличительный признак всех без исключения психических феноменов. Этот вопрос особенно важен, как мы увидим в дальнейшем, для обсуждения проблем, касающихся душевных переживаний и чувств.

Дело в том, что некоторые философы, например, Гамильтон, соглашаясь с тем, что представление и суждение направлены на объект (другое дело, чту Гамильтон понимал под “объектом” — мы это опускаем), в то же время отказывали нашим чувствам, эмоциям, душевным переживаниям в предметности. Гамильтон даже называл чувства “субъективистски субъективными”, полагая, что чувства направлены на самих себя. Вопрос о предметности душевных переживаний мы рассмотрим позднее, в связи с проблемой классификации психических феноменов, а теперь перейдем к рассмотрению других признаков психических феноменов.

Самонаблюдение или внутреннее восприятие?

Прежде всего, зададим себе вопрос, каков источник нашего знания о психических феноменах. Вслед за Брентано мы выделили пока два признака психических феноменов, противопоставили эти феномены физическим феноменам, перечислили основные психические феномены. Однако мы еще не ответили на вопрос, и даже не поставили его, каким образом мы это в принципе можем делать, что же дает нам доступ к нашему собственному сознанию? Рассуждая о такой “тонкой материи” как сознание, мы не должны забывать, что именно сознание, а не что-либо иное лежит в основе этих рассуждений.

Первый напрашивающийся ответ — самонаблюдение. Кажется, что аналогично внешним предметам мы можем наблюдать за сознанием, т.е. за психическими феноменами. Очевидно при этом, что наблюдение возможно только за уже определенными, идентифицированными предметами или ситуациями. Являются ли таковыми психические феномены? Наблюдая за внешними предметами, мы не вмешиваемся в их “жизнь”, пытаясь же наблюдать за сознанием, мы тем самым воздействуем на свои внутренние состояния и изменяем их. Тем не менее, у нас все же есть возможность исследовать сознание благодаря памяти о прошедших состояниях. Однако указание на память еще не решает вопроса. Тем более что память зачастую обманчива. Нам нужно понять, каков предмет нашей памяти, чтo мы, собственно, вспоминаем, когда речь идет не о предметах внешнего восприятия, но об актах сознания? Иначе говоря, благодаря чему мы можем вспомнить именно определенные акты или состояния сознания? Ответ достаточно прост: благодаря тому, что они определены, или, лучше сказать, благодаря тому, что они обладают определенностью. Мы вспоминаем, что мы воспринимали нечто, а не судили о нем, или, что мы высказывали суждение, а не оценку и т.д. Что же придает определенность психическим феноменам?

Брентано так отвечает на этот вопрос: внутреннее восприятие, которое отличается от самонаблюдения. Внутреннее восприятие сопровождает каждый наш акт сознания. Аристотель, указывает Брентано, называл это сопровождающее сознание en parergo, т.е. в добавление. Причем внутреннее восприятие не является отдельным психическим актом, который направлен на восприятие внешнего предмета. Внутреннее восприятие так тесно связано, переплетено с обычным восприятием, что они как бы сосуществуют в рамках одного и того же психического акта. Если бы внутреннее восприятие представляло собой отдельный психический акт, то во внутреннем опыте имел бы место бесконечный регресс: внутреннее восприятие было бы направлено на восприятие, а затем следующее внутреннее восприятие было бы направлено на первое внутреннее восприятие и т.д. Напротив, считает Брентано, внутреннее восприятие не порождает бесконечный регресс, оно как раз является источником очевидности.

В то время как физические феномены даны во внешнем восприятии, признаком психических феноменов является то, что они даны во внутреннем восприятии, или, как пишет Брентано, “воспринимаются во внутреннем сознании”. Этот характерный термин “внутреннее сознание” затем перенял Гуссерль и широко использовал в “Лекциях по феноменологии внутреннего сознания времени”. Этот термин отличается по смыслу от традиционно понимаемого “самосознания” как осознания того, что все совершаемые мной акты сознания относятся ко мне самому, к моему Я. “Внутреннее сознание” говорит о другом: о возможности схватывать собственные акты сознания с очевидностью и отличать их друг от друга.

Кажется, что этот признак немногое говорит нам о психических феноменах, замечает Брентано. Кажется также, что мы должны определить не психические феномены через внутреннее восприятие, но наоборот, внутреннее восприятие через психические феномены, учитывая своеобразие объектов внутреннего восприятия. Однако внутреннее восприятие характеризуется не только специфичностью своих объектов. Внутреннее восприятие характеризуется своей непосредственной, безошибочной очевидностью, которая отличает его от всех видов познания предметов опыта. Поэтому, с точки зрения Брентано, психические феномены, раз они схватываются во внутреннем восприятии, воспринимаются непосредственно и с очевидностью.

Более того, Брентано высказывает весьма нетривиальный взгляд, что внутреннее восприятие только и может быть названо восприятием в собственном смысле слова. Строго говоря, утверждает Брентано, так называемое внешнее восприятие — это не восприятие.

Мы привыкли считать наоборот. Внешнее восприятие — это для нас подлинное восприятие, а внутреннее восприятие, или рефлексия, может быть названо восприятием лишь условно, в переносном смысле. Такое рассуждение не имеет, однако, глубоких оснований. Оно ориентировано на обыденную установку, согласно которой мы непосредственно воспринимаем реальные вещи, процессы, ситуации.

С точки зрения Брентано, имея дело с физическими феноменами, мы никогда не застрахованы от ошибок. Мы не можем с уверенностью сказать, имеем ли мы дело с реальностью, которая стоит за физическими феноменами, или нет. Напротив, психические феномены мы вос-принимаем во внутреннем сознании непосредственно, целиком и полностью. Они даны нам реально, или действительно.

Действительное и интенциональное существование

В этом пункте мы переходим к следующему признаку психических феноменов. Здесь мы опять для целей анализа должны процитировать Брентано: “Мы говорили, что психические феномены таковы, что только относительно них возможно восприятие в собственном смысле слова. Мы можем точно так же сказать, что они суть такие феномены, только которым, кроме интенционального, присуще также действительное существование. Познание, радость, желание существуют действительно; цвет, звук, теплота — только феноменально и интенционально”^{^[9]}.

Проводя это различие, Брентано обращает внимание на проблему реальной основы физических феноменов. Однако нас интересует здесь, прежде всего, формулировка Брентано относительно интенционального и действительного существования психических феноменов. Действительное существование познания, радости, желания и т.д. может означать только одно: мы непосредственно переживаем эти акты. Что же в таком случае означает интенциональное существование психического феномена? Если строго следовать словам Брентано, это означает, что психические феномены воспринимаются во внутреннем сознании. Отсюда следует, что внутреннему сознанию, или внутреннему восприятию, присуща “имманентная предметность”, которая в данном случае есть не что иное, как “психический феномен”.

Это и означает “интенциональное существование психического феномена”. Другое толкование вряд ли возможно: речь здесь вовсе не идет об интенциональной присущности предмета; признаком психического феномена выступает как раз его “действительность”, т.е. действительное переживание этого феномена. Однако термин “интенциональный” опять обнаруживает свою двусмысленность: если психический феномен существует интенционально или феноменально, то это означает, что он содержится во внутреннем восприятии. С другой стороны, внутреннее восприятие — это то, что дает нам возможность осознать психический феномен как нечто другое, чем внутреннее восприятие. Мы опять сталкиваемся с противоречивым описанием: “содержится” и “направляется на” противоречат друг другу.

Что касается интенционального или феноменального существования физических феноменов, то Брентано весьма настойчиво подчеркивает, что физическим феноменам вполне может соответствовать некоторая действительность. Брентано допускает существование физического мира, который существует, не будучи воспринятым, оспаривает чисто феноменалистическое воззрение. С точки зрения феноменализма, предмет известен нам благодаря восприятию. То, чем может быть этот предмет до восприятия или независимо от него, мы сказать не можем. Мы можем мыслить его в качестве воспринятого, но не в качестве невоспринятого — так аргументирует английский философ и психолог А. Бэйн (Bain).

Брентано возражает Бэйну, приводя следующий аргумент: разумеется, что цвет нам является, когда мы его представляем, но отсюда не следует, что цвет не мог бы существовать и без того чтобы мы его представляли. “Только если бы быть-представленным, — пишет Брентано, — содержалось бы в цвете как момент, так же, скажем, как интенсивность и качество, тогда не-представленный цвет означал бы противоречие, ибо целое без одной из его частей действительно есть противоречие”^{^[10]}. Не всякое мышление, аргументирует Брентано, есть восприятие, и даже если это было бы так, то отсюда только следовало бы, что мы мыслим воспринятое дерево, но не дерево как воспринятое. “Белый кусок сахара вкусен, но это не означает, что кусок сахара, — пишет Брентано, — вкусен как белый”.

Ошибка феноменализма, справедливо утверждает Брентано, в смешении восприятия и воспринятого, ощущения и ощущаемого. Брентано приводит слова А. Бэйна: “мы знаем ощущение прикосновения к железу, но не представляется возможным, чтобы мы знали ощущение прикосновения как нечто в себе, независимо от ощущения прикосновения”. Очевидно, отмечает Брентано, что Бэйн употребляет выражение “ощущение прикосновения” один раз в значении “ощущаемое”, другой раз — в значении “акта ощущения”. Иными словами, один раз имеется в виду физический феномен — ощущаемое железо, другой раз — психический феномен — акт ощущения.

В данном контексте было бы уместно сравнить аргументацию Брентано против феноменализма с аргументацией Дж. Э. Мура против идеализма, прежде всего идеализма берклианского типа. Статья Мура появилась в 1903 г.^{^[11]}, т.е. почти через 30 лет после выхода книги Брентано. В статье нет ссылок на “Психологию” Брентано, видимо, Мур не был знаком с этой книгой. (Несколько больше повезло знаменитому докладу (1889) Брентано “О происхождении нравственного познания”, с которым Мур познакомился тогда, когда уже завершил свою книгу Principia Ethica (1903 г.)^{^[12]}. Мур фиксирует существенное сходство своих взглядов и взглядов Брентано, отмечая при этом и различия. Об этом обстоятельстве стоит упомянуть потому, что существует, видимо, глубокая, еще далеко не исследованная связь между учением о сознании и этическим учением у каждого мыслителя. Брентано и Мур — яркий тому пример.)

Мур исходит из различия между ощущением и его объектом. “Все мы знаем, — пишет Мур, — что ощущение синего отличается от ощущения зеленого. Но ясно, что если оба они — ощущения, то у них есть что-то общее... Я буду называть это общее “сознанием”. В каждом ощущении мы имеем два разных элемента: 1) “сознание”, по отношению к которому все ощущения подобны друг другу; и 2) что-то еще, что отличает одно ощущение от другого. Позволю себе назвать этот второй элемент “объектом” ощущения...”^{^[13]}. Основной ошибкой идеализма, которую совершил и Беркли и Милль, — это отождествление esse и percipi. Эта ошибка вытекает из того, что отождествляют то, что дано в восприятии, и само восприятие — считает Мур.

В отличие от Брентано, Мур более осторожен в отношении термина “содержание”. Согласно Муру, то, что он называет объектом, не есть содержание ощущения в том смысле, что оно не содержится в ощущении как его часть. Мур стремится к радикальному различию между актом ощущения и его объектом, отрицая существование ментального образа вещи, содержащегося в акте сознания.

Нам, однако, важно сейчас обозначить общее, а таковым является выделение сознания как особой реальности. Мур пишет: “... хотя, как философы признавали, под сознанием подразумевается нечто особое, они тем не менее никогда ясно не представляли, каково же это нечто... И это происходит по ... причине ...: как только мы пытаемся фиксировать свое внимание на сознании и рассмотреть, каково оно, оно словно исчезает — как если бы перед нами была пустота. Когда мы пытаемся всмотреться с помощью интроспекции в ощущение синего, все, что мы можем увидеть — это синее: другой элемент как бы прозрачен. Однако его можно отличить, если присмотреться повнимательней и если знать, что искомое нечто существует”^{^[14]}. Говоря об интроспекции, Мур фактически отрицает ее пригодность для анализа сознания. Однако, в отличие от Брентано, он вообще не ставит вопрос о средствах, дающих доступ к сознанию. Как и Брентано (а вслед за ним Гуссерль), Мур отделяет сознание от его объекта. В этом состоит большое значение их аналитической работы. Однако проблема остается: каким образом сознание относится к своему объекту?

Психические феномены как частичные феномены одного, единого феномена

Следующий признак психических феноменов связан с проблемой единства сознания. Зачастую считают, говорит Брентано, что психические феномены выступают только друг за другом, а физические — одновременно. Однако такое высказывание может иметь разный смысл. Его можно преобразовать в следующее: из психических феноменов в одно и то же время может появиться только один, а из физических — несколько. Это можно понимать, согласно Брентано, таким образом: все многообразие психических феноменов, которое является кому-либо во внутреннем восприятии, обнаруживает себя всегда как единство, тогда как физические феномены, схваченные во внешнем восприятии, не дают такого единства.

Когда мы одновременно воспринимаем звук, цвет, теплоту, запах и т.д., ничто не мешает нам приписать это различным предметам. Когда же мы отдаем себе отчет о многообразии соответствующих актов ощущения, видения, слышания и одновременно — воления, чувствования и размышления, то мы вынуждены их считать частичными феноменами некоторого единого феномена, в котором они содержатся, и принимать это за одну единую вещь. При этом подчеркивает Брентано, не следует смешивать простоту и единство. В следующей лекции мы коснемся этой проблемы подробнее.

Итак, следуя Брентано, можно выделить шесть основных признаков, пять из которых мы рассмотрели подробно (шестой признак — это негативное определение психических феноменов):

Каждый психический феномен есть представление или основывается на представлении.

Интенциональное, или ментальное, существование предмета в психическом феномене, направленность на объект — ни один физический феномен не обнаруживает что-либо подобное.

Психические феномены суть исключительно предметы внутреннего восприятия.

Кроме интенционального существования психическим феноменам присуще действительное существование.

Психические феномены, несмотря на их многообразие, являются всегда нам как единство.

Психические феномены не обнаруживают пространственного расположения, в отличие от физических феноменов.

Основным признаком психических феноменов Брентано считает интенциональную присущность им предмета. Это свидетельствует о том, что для Брентано проблема отношения сознания к предмету всегда была основной проблемой, сквозь которую просматривались все другие проблемы в его философии.

Лекция II

Структура внутреннего опыта. Проблема единства сознания

I. Очевидность, внутреннее сознание и бессознательное

Выделяя признаки психических феноменов, Брентано определяет тем самым предметную область психологии и отделяет ее от предметной области естествознания. Психология как наука о психических феноменах, как наука о сознании лежит в основе всех философских наук. В свою очередь, наука о сознании не основывается на какой-либо иной науке. Психология у Брентано принимает на себя роль науки о “первых причинах и началах”. Однако наука о сознании весьма далека при этом от традиционной метафизики, от трансцендентализма (по крайней мере, кантовского), от спекулятивных конструкций Гегеля и — что особенно важно в нашем контексте — от любых иррационалистических учений, и в частности, от учений о бессознательном.

Наука о сознании должна, по Брентано, основываться на внутреннем опыте, который служит источником очевидности. В этом как раз и состоит глубокое различие между феноменологией и кантианством. Согласно Канту, разделение на явления и вещи в себе действительно не только относительно внешнего, но и внутреннего опыта. “...Я познаю себя, — пишет Кант, — только как я себе являюсь, а не как я существую” (Критика чистого разума, §25). С точки зрения Брентано, во внешнем опыте существует различие между явлениями и тем, что им соответствует в реальности. И хотя Брентано не называет эту реальность “вещью в себе”, все же можно констатировать определенную близость его позиции к кантианской, или, по крайней мере, к позитивистской, феноменалистской.

Во внутреннем опыте, однако, Брентано не признает такого различия. Сфера очевидности внутреннего опыта очень узка, однако все же она существует. Мы осознаем, что в данный момент мы воспринимаем, а не судим, воображаем, а не представляем, сомневаемся, а не предполагаем и т.д. На первый взгляд такое знание почти бесполезно, однако, если не терять из виду основного свойства сознания — быть направленным на объект, то оказывается, что вовсе не бесполезно знать, какого рода предмет перед нами, представленный, воображаемый, предполагаемый, сомнительный и т.д.

Психические феномены даны нам во внутреннем опыте, однако могут ли существовать психические феномены за пределами этого опыта? В каком смысле могли бы мы говорить об их существовании? Брентано заостряет этот вопрос, переходя от термина “психический феномен” к термину “сознание”. Рассматривая многозначность слова “сознание”, которое, кстати сказать, было изобретено, так же как слово “представление” (Vorstellung), Христианом Вольфом, Брентано отказывается следовать какому-либо из общеупотребительных значений. Он оговаривает, что будет употреблять этот термин как равнозначный “психическому феномену”. Таким образом, сознание характеризуется интенциональной присущностью ему предмета, или, иначе говоря, каждый психический феномен есть сознание об объекте. Теперь можно, следуя терминологии Брентано, переформулировать наш вопрос следующим образом: существует ли психический феномен, который не является объектом какого-либо сознания? Или иначе: “Все психические феномены суть сознание — но осознаются ли так же все психические феномены, или же существуют, возможно, неосознанные психические феномены?” Причем Брентано указывает, что неосознанное (или бессознательное) сознание не является противоречием, как, скажем, невидимое видимое.

После появления психоанализа вопрос о бессознательном приобрел большое значение, а сам термин вошел в плоть и кровь современной культуры. Однако и во времена Брентано многие психологи признавали существование бессознательных или неосознанных представлений и т.д. При этом необходимо, конечно, точно определить, что же каждый раз понимается под сознанием. Отметим, в частности, что у Фрейда понятие бессознательного становится основным, но при этом нет, по существу, анализа сознания. Вы знаете, что для определения значения чего-либо, важно понять так же противоположное значение. Если не определено сознание, то, следовательно, не определено и бессознательное.

У Брентано сознание определено достаточно четко: это направленность на объект. Сама эта направленность и определенный способ этой направленности является объектом сопровождающего сознания. Можно сказать, что это сопровождающее сознание и делает сознание сознанием, иначе говоря, делает направленность на объект осознанной. Теперь мы задаем вопрос, существуют ли психические феномены, которые не осознаются, не являются объектом сопровождающего сознания? Уже исходя из брентановского определения сознания, можно ответить на этот вопрос отрицательно.

Еще раз подчеркнем, речь идет не об отрицании бессознательного вообще, в каком-либо из возможных смыслов, но именно о бессознательном, исходя из определенного понимания сознания.

Брентано, конечно, не довольствуется дефинициями и выводами из дефиниций и фиксирует очевидное: неосознанные психические феномены по самому своему смыслу не даны непосредственно в опыте. Следовательно, мы можем лишь опосредствованно иметь знание о них. И Брентано выделяет четыре способа возможного понимания неосознанных психических феноменов и их возможной роли в сознании, т.е. возможной связи с осознанными психическими феноменами.

Мы могли бы считать неосознанные психические феномены причинами данных в опыте фактов.

Мы могли бы полагать, что данный в опыте факт производит некий психический феномен, который не осознается.

Можно было бы предположить, что у осознанных психических феноменов сила сопровождающего их сознания является функцией их собственной силы, и при определенных условиях, когда последняя имеет положительную величину, первая равна нулю. Иначе говоря, психический феномен может быть настолько слабым, что он не осознается.

Можно полагать, что допущение — каждый психический феномен есть объект психического феномена — ведет к бесконечному усложнению состояния души, что противоречит опыту.

Мы не будем рассматривать все эти четыре попытки, остановимся кратко на первой и более подробно на четвертой, ибо в последнем случае речь идет о структуре опыта вообще и структуре внутреннего опыта в частности.

Относительно первого случая Брентано отмечает следующее: во-первых, для того чтобы определенный факт рассматривать как действие неосознанного психического феномена, необходимо, чтобы сам этот факт был достоверно установлен. Однако, такие факты, как ясновидение, предчувствие, предвидение весьма недостоверны. Ссылки на творчество гениальных людей неубедительны, ибо гениальные мыслители, замечает Брентано, все же не сомнамбулы и, кроме того, некоторые из них, например Ньютон, сообщают нам о ходе своих открытий.

Эта аргументация Брентано может показаться неубедительной, ибо здесь возможно смешение двух различных ситуаций: усмотрение нового объекта (открытие ) и контроль над собственным мышлением. Последнее, конечно, невозможно. Однако спонтанность мышления не означает его иррациональности. Последнее имело бы место, если бы за мышлением стояло нечто “немыслимое”, иррациональное, которое определяло бы это мышление. Однако опыт не дает нам достаточных оснований для такого допущения. Дальнейшим условием правдоподобности этого допущения является то, что факт опыта должен получить объяснение, исходя из неосознанного психического феномена, который выступает его причиной. Кроме того, неосознанный психический феномен, как причина, не должен радикально отличаться от своего действия — осознанного психического феномена. Еще одно условие принятия данной гипотезы состоит в доказательстве, что без данной причины данное действие — осознанный психический феномен — не существовало бы. Все эти условия говорят о том, что вместо гипотезы неосознаваемого психического феномена как причины того или иного нашего акта, или состояния сознания, мы всегда можем принять гипотезу, что некоторые факты опыта нам еще неизвестны.

Рассмотрим один из многочисленных рассматриваемых Брентано примеров. Часто говорят: он сам не знает, чего он хочет: после того как он долгое время к этому стремился, он досадует, когда этого достиг. При этом, указывает Брентано, упускают из виду, что стремлению представляется только освещенная, но не теневая сторона предмета, и действительность не соответствует ожиданию. Таким образом, речь идет не о незнании своих стремлений и желаний, но о недостатке опыта относительно желаемого предмета. Подробно анализируя все четыре варианта гипотезы о существовании неосознанных психических феноменов, Брентано приходит к выводу, что эта гипотеза в целом несостоятельна. Повторим еще раз, речь идет о допущении психических феноменов за пределами внутреннего опыта, о том, что некоторые акты сознания, т.е. некоторые виды направленности на предмет в опыте не осознаются нами.

Вернемся теперь к примеру Брентано и рассмотрим его в другом аспекте. Досада, которая охватывает нас, когда цель достигнута, осознается, конечно, как досада, она непосредственно переживается нами, но причина этой досады может, по крайней мере, некоторое время не осознаваться. В то же время, как справедливо указывает Брентано, речь идет о восприятии теневой стороны предмета. И здесь возникает вопрос, о недостатке какого опыта идет речь — внутреннего или внешнего? Теневая сторона предмета может открыться нам, но при этом мы можем лишь смутно осознавать отрицательные свойства предмета — те стороны предмета, которые ранее были от нас скрыты.

Вопрос в том, какой вид опыта — внутренний или внешний — “несет ответственность” за смутность восприятия?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вспомнить, что, согласно Брентано, внутренний опыт является источником очевидности. Но тождественна ли очевидность внутреннему опыту? Брентано, по существу, весьма жестко ставит вопрос об их тождестве: все то, что дано во внутреннем опыте, во внутреннем восприятии, дано ясно и отчетливо. Если психический феномен осознается нами как феномен такого-то типа, то он осознается, по Брентано, отчетливо. Во внутреннем опыте, как его раскрывает Брентано, нет места смутности, нет места градациям. В то же время мы по собственному опыту знаем, что некоторые акты сознания, не говоря уже об их объектах, осознаются смутно. В дальнейшем мы увидим, что именно этот момент брентановского учения Гуссерль подверг критике в первую очередь^{^[15]}.

Таким образом, мы должны все же различать между допущением иррациональных сил, управляющих нашим сознанием, и признанием, что во внутреннем опыте существуют градации, что не все акты сознания (психические феномены) осознаются нами в равной степени. В этом смысле мы должны терминологически различать — то, что Брентано не принял в расчет — между неосознанным, как тем, что может быть осознано, и бессознательным, как некой иррациональной силой.

Признание того, что все психические феномены осознаются нами, поставило Брентано перед трудностью: душевная жизнь в таком случае должна быть бесконечно сложной. Вслед за Брентано возьмем простейший пример слышания звука. Это психический феномен, в отличие от слышимого звука. Если ни один психический феномен невозможен без направленного на него сознания, то вместе со слышанием звука как представлением звука мы должны еще иметь представление представления звука. Итак, у нас два представления различной природы — представление звука и представление слышания. Далее, представление слышания — это так же психический феномен, следовательно, должно быть еще одно представление — представление представления слышания звука и т.д. Сознание бесконечно усложняется, что, конечно, противоречит опыту. Более того, усложняется не только структура актов сознания, но и сам предмет: звук якобы представлен в сознании несколько раз — в слышании, в представлении слышания и т.д.

Кажется, замечает Брентано, что только одно допущение спасает положение (если, конечно, полагать, что все акты сознания осознаются), а именно, что слышание и слышимое совпадают, что это один и тот же феномен, т.е. слышание направлено на само себя как на свой объект. Этот взгляд противоречит, однако, опыту и не принимает во внимание различие между психическими и физическими феноменами.

Как же выйти из этого положения — признать осознанность всех актов сознания и, в то же время, избежать бесконечного усложнения структуры опыта, т.е. бесконечного регресса.

Брентано предлагает рассмотреть вопрос о том, действительно ли мы имеем в подобных случаях многие и различные представления или только одно единственное. Но предварительно он считает необходимым ответить на другой вопрос: определяем ли мы число и различие представлений по числу и различию объектов или же по числу психических актов, в которых мы представляем объекты. В первом случае мы имели бы действительно многие и различные представления, причем одни было бы содержанием других.

Рассмотрим теперь второй случай. Брентано предлагает соотнести число представлений с числом психических актов, в которых мы представляем объекты. Обратим внимание на то, что здесь содержится скрытая тавтология. Согласно самому Брентано, представление звука есть психический феномен, т.е. психический акт. Можем ли мы соотносить число психических актов по числу психических актов? Если же под представлением имеется в виду представленное, то тогда тавтологичным оказывается первое утверждение, а именно: число представлений должно быть соотнесено с числом объектов, ибо представленное — это и есть объект.

Кроме того, Брентано отождествляет в данном контексте^{^[16]} объект и физический феномен. Здесь уместно вернуться к критике Гефлера: если физический феномен — это объект представления, или, иначе говоря, если физический феномен представляется нами, то это означает — поскольку физический феномен есть представленная вещь (звук, ландшафт и т.д.) — что мы представляем представленную вещь.

Когда мы сталкиваемся в философском учении с тавтологиями, это не означает, что мы имеем дело просто с ошибкой. Тавтологии возникают, как правило, тогда, когда речь идет о предельных основаниях учения. Другими словами, тавтология — это признак неявного допущения, или “метафизической” предпосылки.

В этом смысле утверждение Брентано о том, что число представлений должно соответствовать числу психических актов, означает: мы имеем один и тот же психический акт, в котором “представление звука связано с представлением представления звука таким своеобразно внутренним способом, что оно тем, что оно существует, одновременно внутренне вносит вклад в бытие другого [представления]”^{^[17]}. Согласно Брентано, оба своеобразно переплетенные представления в одном и том же психическом акте направлены на различные объекты, но не на один объект — в последнем случае этот объект (физический феномен), как полагал Аристотель, должен был бы быть представлен дважды, т.е. звук мы схватывали бы в представлении и в представлении представления.

По Брентано, это не так. Два сплетенных в одном акте представления направлены на различные объекты: на первичный, т.е. на звук, и на вторичный, т.е. на представление звука. Представление звука можно, по крайней мере, мыслить без представления слышания, но представление слышания невозможно без представления звука. Этим разрешаются, с точки зрения Брентано, указанные трудности. Мы можем констатировать, что все психические феномены нами воспринимаются, но это не означает, что все они нами наблюдаются. Структура сознания была бы бесконечно сложной, если каждое последующее состояние сознания представляло бы собой наблюдательный пункт за предыдущим. Мы можем наблюдать за звуком, но мы не можем наблюдать за слышанием. В то же время, мы внутренне воспринимаем слышание, видение и другие психические феномены, и мы имеем о них знание именно из внутреннего опыта.

Брентановское различие внутреннего восприятия и внутреннего наблюдения, несомненно, имеет большое значение для того, чтобы внутренний опыт не понимать и не строить по образцу внешнего. Однако относительно природы самого внутреннего восприятия возникают сомнения.

Брентано, говоря о внутреннем переплетении двух представлений в одном акте, апеллирует к внутреннему опыту. Зададим себе вопрос, какова природа этого внутреннего опыта? Если это внутреннее восприятие, то отсюда должно следовать, что во внутреннем восприятии нам дано это своеобразное внутреннее переплетение, или сплетение, двух представлений, т.е. во внутреннем восприятии нам дано сплетение внутреннего и внешнего представления. Вопрос в том, может ли быть дано во внутреннем опыте переплетение внутреннего и внешнего опыта, или же в опыте нам дано скорее различие между внутренним и внешним опытом?

Брентано исходит из того бесспорного факта, что мы можем выделить во внутреннем опыте акты сознания, отделить их от данностей, объектов сознания. Источником знания об этих актах является внутреннее восприятие. На основе внутреннего восприятия мы можем с очевидностью судить: я в данный момент воспринимаю, т.е. совершаю акт восприятия. Таким образом, внутреннее восприятие — это, по существу, суждение, констатирующее наличие того или иного акта. Осуществление этого суждения при нормальных условиях всегда в нашей власти. Однако представление представления вряд ли может быть дано нам в опыте. Можно, конечно, сказать, что понятие объекта берется в данном контексте в самом широком смысле, однако по существу, здесь объектом становится акт. Можем ли мы сказать, что акт сознания — это нечто представленное во внутреннем сознании? Ведь акт есть не что иное, как направленность на объект, или то, что содержит в себе объект. Но чем является эта направленность, чем является это “то, что содержит в себе” — на эти вопросы опыт — так, как его понимает Брентано — ответа не дает. Вопрос о сущности опыта заменяется у Брентано, как и у Гуссерля, вопросом о структуре опыта. Как и при выделении основных признаков психических феноменов, так и при экспликации сущности внутреннего сознания, у Брентано остается нерассмотренной природа самой направленности, самого отношения к объекту. Тем более, подчеркнем еще раз, описание интенциональной присущности противоречиво: это и “направленность на” и “то, что содержит в себе”.

Хайдеггер справедливо отмечал, что Брентано оставил нерассмотренным то, структурой чего же, собственно, должна быть интенциональность”^{^[18]}. У самого Хайдеггера, правда, вообще исчезает тема сознания, несмотря даже на его программу обосновать интенциональность, так сказать, бытийственно. Однако это уже другая тема.

Возвращаясь к вопросу о структуре опыта, необходимо отметить, что первоначально Брентано полагал возможным говорить о тройственности сопровождающего сознания. Каждый психический акт может рассматриваться с четырех сторон. Во-первых, он может рассматриваться как представление первичного объекта, во-вторых, как представление самого себя, в-третьих, как познание самого себя, т.е. как внутреннее восприятие, в-четвертых, как чувство самого себя. В последнем случае речь идет не о данных чувственности, но об эмоциях — о радости, печали и т.д. Впоследствии Брентано отказался от этого взгляда. Однако от различия между представлением психического акта и восприятием психического акта Брентано не отказался. В то же время, это различие — между внутренним представлением (такой термин Брентано не употреблял, но по аналогии с восприятием им можно воспользоваться) и внутренним восприятием не дано в опыте. Это явно конструкция, опирающееся на различие между представлением и восприятием во внешнем опыте. Тем самым понимание внутреннего опыта по аналогии с внешним не вполне преодолено у Брентано.

II. Проблема единства сознания

Итак, сознание в целом предстает и как направленность на объект, и как сопровождение этой направленности представлением представления, и как познание психического акта во внутреннем восприятии. Уже самый простейший акт обладает, по Брентано, двойной направленностью — на первичный и на вторичный объект.

Теперь мы рассмотрим вопрос о том, обладает ли эта разветвленная структура — которая даже была на подозрении по поводу своей бесконечной сложности — некоторым единством. В этой связи Брентано вводит важное различие — между простотой и единством. Не все, что обладает единством, обладает простотой, иначе говоря, неделимо. Однако не все, что не обладает простотой, обладает единством.

Итак, обладает ли единством сознание, несмотря на многообразие психических феноменов? Охватывает ли сознание многочисленные психические феномены в качестве частичных феноменов, которые принадлежат к реальному целому, или же мы имеем дело с многообразием самостоятельных единиц? Брентано обозначает термином “коллектив” такое положение дел, когда сознание рассматривается как группа феноменов, каждый из которых или сам является самостоятельной вещью, или же принадлежит к какой-либо самостоятельной вещи. Здесь нам необходимо отказаться от привычного значения слова “коллектив” и рассматривать это слово как технический термин. Примером коллектива может служить город, ибо он состоит из домов, дом, ибо он состоит из комнат и т.д. Состоит ли в этом смысле наше сознание из психических феноменов? Представляет ли собой наше сознание коллектив, или же сознание предстает как единая реальная вещь, в которой мы можем все же выделить части? Такое понимание дела Брентано обозначает термином дивизив, т.е. то, что можно разделить, причем результаты деления будут представлять собой части дивизива, но не самостоятельные вещи.

Единство сознания есть не что иное, как общая принадлежность отдельных психических феноменов одной реальной вещи. Доказательство этой сопринадлежности Брентано проводит, во-первых, основываясь на первом признаке психических феноменов — все они или представления, или основываются на них. Если у нас есть два психических феномена, представление и любовь, отнесенные к одному и тому же предмету, то представление и любовь как акты отнесены к одному и тому же сознанию, ибо любовь невозможна без представления.

Такое доказательство является все же формальным, ибо оно непосредственно не апеллирует к опыту, т.е. к опыту сопринадлежности. Более того, мы уже отмечали, что отношение двух психических актов, таких, как представление и суждение, представление и любовь (или ненависть) все же не является непосредственным. Отношение фундирования предполагает посредника — тот объект, который представляется. Именно об этом объекте мы можем затем судить или можем его любить и т.д. Таким образом, если к этой аргументации подходить со всей строгостью, то при наличии двух психических феноменов мы можем лишь констатировать их сопринадлежность к одному и тому же объекту, но не к некоторой единой вещи — сознанию. Более того, мы уже видели, что говорить об одном и том же объекте двух разных актов сомнительно; скорее объект представления, когда он становится объектом любви, изменяется.

Гораздо более весомый аргумент в пользу единства сознания как сопринадлежности выдвигает Брентано при сравнении двух, так сказать, однопорядковых актов, двух разных видов представлений — видения и слышания. При одновременности этих актов, направленных на один и тот же первичный объект (здесь у нас есть больше оснований говорить о тождественном объекте ) мы можем фиксировать различие этих актов. Чему же мы должны приписать это представление различия, спрашивает Брентано, — представлению цвета (видение), представлению звука (слышание), обоим сразу или чему-то третьему? Ясно, что все эти четыре возможности следует исключить. “Только если звук и цвет вместе представлены в одной и той же реальности, — пишет Брентано, — мыслимо то, что оба они могут сравниваться между собой”^{^[19]}.

Обратим вначале внимание на характерный способ выражения: цвет и звук должны быть представлены “в” одной и той же реальности. Единство психических актов означает, что они части целого. Отношение части и целого играет важную роль и в определении психического феномена — нечто содержится в нем как объект. Видимо, отношение части и целого — самостоятельных и несамостоятельных частей — одна из неявных предпосылок брентановского мышления.

Вернемся теперь к вопросу о различии психических феноменов. Аргументы Брентано и Мура обнаруживают здесь если не совпадение, то существенную близость. Брентано находит основание для различия психических феноменов в общей для них реальности — сознании. Мур, различая два ощущения — синего и желтого — так же определяет общее между ними как сознание. Отсюда лишь один шаг до признания различения, или акта различия, той самой реальностью, которая составляет существо сознания. Но ни Брентано, ни Мур, ни Гуссерль такого шага не сделали. Брентано говорит о представлении различия, однако, строго говоря, мы можем представить лишь различенное, результат различия. Само различие, или, лучше, различение, мы представить не можем, но можем его осуществить. Не представление различия, но различие как основа любого представления есть то, что мы можем назвать сознанием, или, по крайней мере, первичным сознанием.

Аналогичные аргументы выдвигает Брентано относительно осознаваемой одновременности двух психических актов. Это так же очень сильный аргумент: осознание одновременности мы не можем приписать ни слышанию, ни видению, которые мы осознаем как одновременные. Тем не менее, это осознание, как и всякое другое — акт сознания. Однако и здесь следует иметь в виду, что осознание одновременности предполагает различие во времени, осознание одновременности есть не что иное, как отрицание этого различия.

Понятие единства сознания имеет, согласно Брентано, гораздо более скромное значение, чем ему обычно приписывают. Речь идет лишь о взаимопринадлежности психических феноменов к одной и той же реальности, но не о парящей над миром субъективности и не о едином в себе и для себя абсолютном разуме. Речь идет об опыте, в котором это единство дано. И хотя сами процедуры обращения к опыту у Брентано не всегда корректны, в основе своей его аргументы верны: нам дано многообразие психических феноменов и их единство в опыте не только феноменально, но и реально, как реальное единство. В противном случае, справедливо утверждает Брентано, само существование сознания никогда не было бы гарантировано. “Это как раз является противоречием, — пишет Брентано, — если приписывают, как это делал Кант, внутренним и внешним восприятиям, обоим равным образом, лишь феноменальное существование. Ибо феноменальная истина физических феноменов требует реальной истины психических; если психические феномены не были бы действительными, то тогда как физические, так и психические даже не имели бы места как феномены”^{^[20]}.

Таким образом, рассматривая проблему единства сознания, мы вернулись к одному из важнейших положений учения Брентано: об очевидности и реальном единстве внутреннего опыта.

В заключение наших бесед о философии Брентано поставим важный вопрос: достаточно ли определить сознание как направленность на объект? Не есть ли сознание нечто большее? Рассмотрение проблемы единства сознания указывает на это. Эта единая реальная вещь, к которой принадлежат все психические феномены как части, видимо, больше, чем сумма частей. Психические феномены — это различные виды направленности на объект, но их различение, упорядочение, структурирование и т.д. — есть ли это направленность на объект? К какому опыту сознания мы обращаемся, не только выделяя многообразие психических феноменов, но и различая основные типы психических феноменов и тем самым выявляя общую структуру нашего сознания? Или сформулируем этот вопрос в общем виде: если интенциональность есть свойство сознания, означает ли это, что сознание сводится к интенциональности?

^{^[1]} Лекции о Ф. Брентано я ежегодно читаю на философском факультете РГГУ. В публикуемых лекциях рассматривается в основном постановка проблемы сознания у Брентано — исходной и основной проблемы феноменологической философии.

^{^[2]} Как правило, студенты IV курса философского факультета делятся на две неравные группы при ответе на этот вопрос. Большая часть полагает, что мы имеем дело с психическими феноменами.

^{^[3]} Brentano F. Psychologie vom empirischen Standpunkt, Bd.I, Leipzig, 1924, S.124-125.

^{^[4]} Idid, S.125.

^{^[5]} Бакрадзе К. С. Очерки по истории новейшей и современной буржуазной философии. Тбилиси, 1960. С. 493.

^{^[6]} Франц Брентано. Избранные работы / Пер. В.В. Анашвили. М.: Дом интеллектуальной книги, 1996. С. 33.

^{^[7]} Н.В. Мотрошилова. Феноменология // Современная буржуазная философия М.: МГУ, 1972. С. 485.

^{^[8]} Brentano F. Wahrheit und Evidenz. Leipzig: Meiner, 1930. S.87-88. (Ср. рус. пер.: Антология мировой философии, т.3, М. Мысль, 1971, с.645-646.)

^{^[9]} Psychologie... I, S.129.

^{^[10]} Ibid., S.130.

^{^[11]} Мур Дж. Опровержение идеализма / Историко-философский ежегодник 87, М. Наука, 1987.

^{^[12]} Мур Дж. Принципы этики. М.: Прогресс, 1984.

^{^[13]} Мур Дж. Опровержение идеализма, с.257.

^{^[14]} Там же, с.262.

^{^[15]} В этих лекциях данный вопрос не рассматривается.

^{^[16]} Psychologie I, S.178.

^{^[17]} Ibid., S. 179.

^{^[18]} Heidegger M. Gesamtausgabe, Bd.20, 1979, S.62.

^{^[19]} Psychologie… I, S. 227.

^{^[20]} Psychologie… I, S.245.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]