Untitled DocumentЯрослав Шимов

Ярослав Шимов

Четвертый Рим, или Бессилие сильных

О Западе как русском интеллигентском комплексе

Ругать Запад теперь стало модным в российских интеллектуальных кругах. Связано это прежде всего с разочарованием, которое принесли нашей западнической интеллигенции 90-е годы. В 1991 году думали, что вот скинем коммунистов — и заживем как на Западе. В 1996 году полагали, что вот не дадим коммунистам вернуться к власти — и, может быть, в обозримом будущем все-таки заживем как на Западе. К 2000 году революционный цикл закончился, настало время сумрачного и деловитого путинского полубонапартизма — и стало ясно, что как на Западе не заживем никогда. Просто потому, что страна другая и люди, ее населяющие, тоже.

Критика Запада в России от славянофилов до наших дней процентов на 90 представляет собой размышления на тему: почему мы не такие? И интенсивность этой критики лишь подтверждает вывод о том, что Запад был и остается фетишем для носителей русских интеллигентских комплексов, на первый взгляд ненавидимым, но втайне нежно любимым преуспевающим родственником, ругая которого, отечественные интеллектуалы пытаются избавиться от собственных психологических проблем — и часто достигают прямо противоположного результата. Между тем сам факт дискуссий о Западе, не прекращающихся в российских научных изданиях и СМИ, — лучшее доказательство близости России (или по крайней мере ее культурной элиты) к западной традиции.

Ведь вокруг других соседних цивилизаций — исламской ли, дальневосточной ли — почему-то никогда не ломалось столько копий. Китай, Япония, мусульманский мир обычно воспринимаются русским сознанием спокойно — как некие интересные, иногда опасные, а чаще нейтральные, но в любом случае далекие от нас и наших проблем политические, исторические и/или этнографические феномены. Запад же ноет и дергает, как разболевшийся зуб. Потому что свое, близкое, хочешь не хочешь... Вот и ругаем — но ездим, смотрим, иногда уезжаем навсегда. В тот же Китай русских — удивительное дело! — тянет значительно реже, чем на Запад, несмотря на всю нашу нынешнюю дружбу со Срединной империей.

Из уст русских, осевших на Западе, увидевших и познавших его изнутри, порой раздаются особенно гневные антизападные филиппики (текст Ю.Тюрина написан в Копенгагене, что очень симптоматично). Потому что Запад действительно есть за что ругать. Но, на мой взгляд, совсем не за то, за что его чаще всего бичуют интеллектуалы — не только российские, собственные тоже.

Наиболее “модных” нынче претензий к западному миру несколько (в той или иной степени все они содержатся и в статьях Джохадзе и Тюрина). Во-первых, это упрек в лицемерии, а именно — в отсутствии на Западе подлинной свободы и демократии, умело замаскированном под торжество этой самой свободы и демократии. Во-вторых, упрек во всепоглощающем (в буквальном смысле слова) потребительстве, проистекающей из него тупой сытости и — как результат — в животном эгоизме, нежелании реально помочь бедному большинству человечества, за счет которого якобы процветает “золотой миллиард”. В-третьих, упрек в (пардон за слово из лексикона партсобраний) бездуховности, приземленности современной западной цивилизации, в связи с чем часто говорят о ее “дехристианизации”. В-четвертых... Нет, пожалуй, хватит. Картина станет достаточно ясной, даже если ограничиться анализом трех вышеперечисленных обвинений как наиболее тяжелых и, на первый взгляд, обоснованных. Что ж, по порядку и начнем.

О свободе, равенстве и братстве

Если внимательно приглядеться к истории западного мира, нетрудно заметить, что лозунг французской революции “Свобода, Равенство, Братство” претворялся в жизнь в строгой хронологической последовательности. Вначале, после того, как три революционные волны к середине XIX в. покончили с социальной системой, основанной на религии, консерватизме и сословной иерархии (ancien regime), настала эпоха Свободы. Ее приметами были первые конституции, парламентаризм, законодательные гарантии индивидуальных прав, неограниченная свобода предпринимательства, относительный упадок традиционных церквей и религиозности как таковой.

На рубеже XIX — XX столетий мир Свободы вступил в полосу кризиса. Сословные перегородки времен ancien regime сменились ничуть не менее острыми классовыми противоречиями, демон национализма все туже и туже затягивал узлы конфликтов между европейскими империями, да и само общество стало другим — массовым. Политика переместилась из кабинетов на улицы, где толпы, уставшие от свободы, требовали справедливости. Мир Свободы погиб в огне Первой мировой войны. Наступила эпоха Равенства.

“Только вера сдвигает горы, но не разум. Разум — это инструмент, но он никогда не может быть для масс движущей силой... Стремление современного человека верить невероятно велико”, — говорил Муссолини, один из идолов тех лет. Эпоха Равенства стала временем слепой веры толп в порожденных ими земных богов и в завораживающие теории, сулившие справедливость, победу и счастье. Квинтэссенция эпохи Равенства — тоталитаризм, коммунистический, нацистский и фашистский. Были и другие модели, более компромиссные — модернистский авторитаризм Перона, де Голля и “позднего” Франко, мобилизационный авторитаризм Черчилля и даже New Deal Ф.Рузвельта, давший второе дыхание Америке, которая едва не захлебнулась Свободой.

Но и Равенство оказалось фантомом. Его идеалы обветшали, к тому же утомился и сам Запад. Усталость от бесконечной борьбы, страх перед новыми войнами и катастрофами, ощущение бессмысленности и лживости политических комбинаций и простое желание отдохнуть вызвали к жизни новую идеологию — Братства. Питательной средой для нее стали левые и либеральные движения конца 60-х — 70-х, от мнимо аполитичных хиппи, антивоенных и правозащитных инициатив до “антисистемных” ультралевых группировок. Те, кто когда-то участвовал в их деятельности, постарели, научились искусству компромисса, но далеко не во всем изменили идеалам молодости. В 90-е годы это поколение (президент США Клинтон, французский премьер Жоспен, немецкий министр иностранных дел Фишер и другие бывшие леваки-шестидесятники) вышло на первые роли. И тогда пробил час Братства, точнее — левого либерализма, ставшего новой идеологией Запада вопреки всем утверждениям о том, что во времена постмодерна идеологии умирают.

Вот некоторые постулаты этой идеологии и характерные черты эпохи Братства. Все люди равны, все хороши, всем должно быть предоставлено право на свободное развитие. Но некоторые, как на оруэлловском скотном дворе, “равнее других” — меньшинства, чьи права должны соблюдаться неукоснительно, даже если они начинают садиться на шею большинству. Торжествует политическая корректность, т.е. расизм наизнанку. Появляются виртуальные политики, демократию заменяет медиакратия (об этом подробнее ниже). Западные либеральные рецепты преподносятся в качестве панацеи от бед всего мира. Наступает “конец истории”, наивно провозглашенный профессором Фукуямой: все, граждане, истина найдена, дальше ехать некуда! Молчите, внемлите и покоряйтесь! На смену борьбе за державные интересы приходит геополитическая трусость: ни одна война современного Запада не доведена до полной победы (Ирак, Югославия), некоторые же закончились позорным поражением (Сомали). А все лишь потому, что американские и европейские матери, по убеждению сторонников Братства, ни в коем случае не должны получать похоронки. (На сербских и иракских матерей это правило, вопреки канонам политкорректности, почему-то не распространяется). Зачем тогда, спрашивается, вообще воевать? Ну как же — во имя всемирного торжества демократии!

А кстати, как там у нас с демократией?

О демократии

Демократия — это не система общественного устройства, а процесс. Опускание избирательного бюллетеня в урну служит лишь символом преемственности между различными фазами этого процесса. Сам по себе факт народного волеизъявления ни о чем не говорит, поскольку каждая из вышеописанных эпох новейшей истории Запада имеет свои традиции, свою логику и собственную модель демократии.

Время Свободы — это эпоха постепенной замены сложной избирательной геометрии (имущественный ценз, система выборов по куриям и т.п.) непосредственной демократией, в рамках которой реализуются и сталкиваются групповые и классовые интересы. Время Равенства — период торжества массовых партий, меняющих свою ориентацию: вместо отдельных, пусть даже весьма широких, слоев и сегментов общества они начинают апеллировать к электорату в целом, предлагая программы, которые должны устроить всех, от лорда до дворника (американские политологи изобрели для таких политических субъектов термин catch-all party). Наконец, время Братства — эпоха виртуализации политики, массовой торговли политическими образами, медиакратии, делающей СМИ все более влиятельными политическими игроками. Митинговая толпа эпохи Равенства рассеивается, превращаясь в совокупность обывателей, под пиво и попкорн поглощающих у телевизора политтовар, заботливо упакованный журналистами. Такая рассеянная толпа все же не перестает быть толпой — со всеми ее специфическими инстинктами и представлениями.

Тем не менее никакого “демократического тоталитаризма”, о котором пишет И.Джохадзе, на современном Западе нет и в помине. Есть лишь господствующая идеология — леволиберальная, названная выше идеологией Братства. Она действительно ловко замаскирована: формально на Западе, говоря словами Раскольникова, больше нет “тварей дрожащих”, поскольку все “право имеют”. Ан нет, здесь соглашусь с Ю.Тюриным: в эпоху Братства на Западе существует весьма обширный набор тем, свободное обсуждение которых не приветствуется ни либеральным истеблишментом, ни столь же либеральными в большинстве своем СМИ. Проблемы межнациональных и межрасовых отношений занимают в этом негласном списке первое место.

Тем не менее “нового тоталитаризма” нет, во всяком случае пока — поскольку существует выбор между либерализмом и консерватизмом. В том, что выбор этот не ложный, не очередной мыльный пузырь постмодерна, легко убедиться, сравнив, к примеру, политику нынешней (“реакционной”, по мнению левых либералов) и предыдущей (либеральной до мозга костей) администраций США. Консервативные круги, противостоящие Братству, в западных странах никуда не делись. Хотя в 90-е годы они оказались загнанными в глухую оборону, однако время от времени предпринимают успешные контрнаступления. Таковыми, в частности, можно считать победы Дж.Буша-младшего в США, С.Берлускони в Италии и даже Й.Хайдера в Австрии — при заведомой неоднозначности фигуры лидера австрийских правых.

Медиакратия не всесильна: Буша-младшего избрали президентом, хоть и со скрипом, несмотря на явное противодействие 90 процентов американских СМИ, придерживающихся либеральной ориентации. Пока на западном политическом рынке нет супермонополистов, но, увы, нет и надежной защиты демократии от их возможного появления. Между тем если это произойдет, то вне зависимости от того, будет ли монополист леволиберальным или правоконсервативным, “новый тоталитаризм” станет реальностью.

Выбор, который стоит перед нынешними западными демократиями, чем-то напоминает ситуацию 30-х гг. прошлого столетия, когда вопрос стоял ребром: модернизированная демократия или тоталитаризм? То же и сегодня: Западу — как, впрочем, и России — предстоит выбирать между дальнейшим развитием демократического процесса (за счет усиления местного самоуправления, гибкого сочетания институтов прямой и представительной демократии, изменения механизмов предвыборных кампаний и т.д.) и полным торжеством виртуальной реальности в политике. Последнее будет означать действительный, а не мнимый конец демократии.

Станет ли это катастрофой для Запада? Трудно сказать. В определенных условиях — если “виртуальная диктатура” будет сопровождаться очередной сменой системы ценностей — такое развитие событий может послужить своего рода электрошоком, способным привести западную цивилизацию в чувство и помочь ей сбросить мягкое, но цепкое и прочное господство идей ложного Братства — во имя святого эгоизма.

Об эгоизме

Самовлюбленный, эгоистичный, зажравшийся Запад — образ врага, созданный радикалами из пестрого лагеря “противников глобализации”. (С ними неожиданно солидарны и многие российские патриоты-державники, до сих пор не выросшие из буденовки Мальчиша-Кибальчиша). “Запад должен поделиться с бедными!” — утверждают “антиглобалисты”. Между тем экономическое (с политическим и культурным дела обстоят сложнее) доминирование западной цивилизации — результат процесса естественного развития мирового рынка. Даже если вы не верите в то, что всё естественное не безобразно, опыт социальных экспериментов ХХ века должен подсказать, что построение общества всеобщей справедливости зачастую имеет куда более разрушительные последствия, чем самая жестокая капиталистическая эксплуатация. Противники же существующего миропорядка хотят справедливости в ранее невиданном, глобальном масштабе. Возможно ли это?

Совершенно ясно, что страны “третьего мира” не в состоянии самостоятельно справиться со своими хозяйственными, социальными и гуманитарными проблемами. Столь же ясно, что неразвитость политической культуры и специфика режимов, существующих в большинстве этих стран, делают бессмысленной помощь Запада в ее нынешнем виде: кредитование плюс “адресная” гуманитарная поддержка. Списание внешней задолженности беднейших стран, одно из главных требований современных “антиглобалистов”, приведет лишь к новому витку знакомого цикла: внешние займы — разворовывание полученных денег — еще большая нищета и коррупция — новые займы... (Россия — дура: прочно сев в начале 90-х на кредитную иглу, она тем самым поставила себя на одну доску с Индонезией, Мексикой, а то и с Конго).

Альтернативой этому порочному кругу является — не надо пугаться этого слова — неоколониализм. То есть активное участие развитых стран в разрешении проблем стран развивающихся путем экономической, частично также политической и военной экспансии. Миротворческие акции, строительство предприятий, экспорт технологий, помощь в освоении ресурсов — но все это не за красивые глаза африканских и азиатских вождей. Никакого расизма, сугубый прагматизм. “Бремя белого человека” если и существует, то состоит лишь в выстраивании разумных отношений с небелыми людьми.

Представим себе страну Y в центре Африки, где уже 30 лет идет гражданская война. С санкции ООН и по согласованию с правительством Y Запад посылает туда воинский контингент, “разводит” и разоружает противоборствующие стороны. После этого с Y, где находятся крупные залежи полезных ископаемых, заключается серия договоров об экономическом сотрудничестве. Западные компании начинают освоение месторождений, строительство шахт, нефтепроводов, перерабатывающих заводов, обеспечивая население Y десятками тысяч рабочих мест. В Y принимаются законы, гарантирующие неприкосновенность собственности и инвестиций. Для контроля за соблюдением трудового законодательства, экологических, санитарных и прочих норм на новых предприятиях создаются многосторонние комиссии с участием представителей работников, предпринимателей и местного правительства. В результате притока иностранных инвестиций резко возрастают доходы бюджета Y, появляются средства для развития системы здравоохранения, образования, борьбы с голодом, последствиями войны и стихийных бедствий. При этом международные организации контролируют соблюдение правил честной игры на выборах парламента и президента Y, что способствует постепенному снижению уровня коррупции. Для поддержания стабильности в стране по-прежнему присутствует международный воинский контингент.

Итог: Y в обмен даже не на суверенитет, а всего лишь на большую прозрачность своего законодательства и политической системы получает прекращение многолетнего конфликта, рост жизненного уровня населения и стабилизацию внутриполитической обстановки. Вне всякого сомнения, технологическое отставание Y от развитых стран при этом сохраняется, поскольку западные корпорации вряд ли будут заниматься экспортом передовых технологий и производств. Но в условиях, когда речь идет о выживании миллионов людей, даже относительный прогресс, который сулит неоколониальная система, представляет собой огромное достижение.

“Третьему миру” нужна не сомнительная благотворительность, а основанные на трезвом расчете сделки с развитыми странами. Последние также кровно заинтересованы в этом. В противном случае бедные будут становиться еще беднее и злее, что в конечном итоге — учитывая глобальные демографические тенденции — приведет к давно предсказываемому футурологами столкновению Севера и Юга с непредсказуемыми последствиями. Однако для того, чтобы перейти к разумно-эгоистической политике по отношению к своим соседям, западная цивилизация должна избавиться от комплексов, порожденных идеологией Братства.

О христианстве, расизме и ассимиляции

Западную цивилизацию часто называют христианской. Это верно с исторической точки зрения, но не совсем точно, если учесть современные тенденции духовного развития на Западе. Европа и (в несколько меньшей степени) Северная Америка действительно перестают быть христианскими в традиционном смысле. Крупнейшая из западных церквей, римско-католическая, сегодня располагает наибольшим числом приверженцев не в Европе, а в Латинской Америке. Проблема, на мой взгляд, однако, не в том, что французы, немцы, итальянцы или американцы стали реже ходить в церковь, а в том, что вместе с традиционным христианством исчезает и духовная основа западной цивилизации.

Идеология Братства такой основой быть не может. Скорее наоборот, она лишь разлагает Запад, делая его безоружным перед влиянием других цивилизаций и инфильтрацией их представителей в ткань западного общества.

Проблема иммиграции, в первую очередь из азиатских, африканских и латиноамериканских стран (т.е. из других цивилизационных ареалов), становится ключевой для Западной Европы и США в XXI веке. Однако свободно и честно обсуждать ее в условиях господства леволиберальных представлений очень сложно. Идеология Братства поощряет борьбу с расизмом и ксенофобией, защиту прав национальных и расовых меньшинств, но препятствует попыткам взглянуть на проблему отношений между людьми разной крови и цвета кожи с точки зрения большинства. В самих попытках задать вопрос о том, как сделать европейцами иммигрантов, стремящихся навсегда остаться в Европе, нынешние либералы видят чуть ли не нацизм.

Откройте любую из крупных западных газет — и вы наверняка найдете там множество историй об униженных и обиженных бенгальцах в Англии, турках в Германии, арабах во Франции, цыганах в Венгрии и Чехии... Все это будет правдой. Но правдой будет и то, о чем газеты не пишут: именно либерализм способствует консервации нынешнего положения, при котором миллионы африканцев и азиатов, годами пребывая в европейских странах и даже обзаведясь соответствующим гражданством, представляют собой чужеродные анклавы во французском, немецком, итальянском и т.д. обществе, живут замкнутыми общинами, зачастую враждебно настроенными по отношению к “чужакам” — т.е. коренному населению европейских стран.

Мультикультуралистский подход, столь свойственный современному либеральному обществу, и служит основным источником расизма и ксенофобии. Ведь коль скоро каждый имеет право жить в соответствии со своими национальными и религиозными традициями, как бы игнорируя соседей, чьи обычаи и привычки могут вступать в противоречие с его собственными, неудивительно, что в один прекрасный день между ним и этими соседями произойдет конфликт. Что мы и наблюдаем в Англии, пережившей в последние месяцы серию ожесточенных столкновений между белыми и выходцами из Азии. Пламя расовой и этнической ненависти то и дело вырывается из-под покрова официального либерализма и в других странах Европы, от Испании до Польши. И винить в этом нужно не только расистов, ксенофобов и скинхедов, с которыми действительно надо бороться, кто ж спорит...

Ю. Тюрин пишет, что иммигрантам-мусульманам в западных странах не позволяют интегрироваться, искусственно создавая внутри страны “общего врага” для сплочения нации. Полноте! Будь это так, поток иммигрантов, направляющихся в Европу с юга и востока, давно иссяк бы: зачем ехать туда, где тебя заведомо будут “мочить в сортире”? На самом деле проблема в том, что а) иммигранты сами в большинстве своем отнюдь не стремятся интегрироваться в европейское общество и б) это общество — точнее, его пропитанная либерализмом элита — считает крамольными любые попытки ассимиляции приезжих. Как же, ведь при этом они лишаются права на собственную идентичность, а права меньшинств — краеугольный камень идеологии Братства!

Между тем только конструктивная ассимиляция способна если не разрешить, то по крайней мере смягчить проблему сосуществования разных культур на современном Западе. Конструктивная — значит основанная не на желании за пару месяцев сделать из Абдуллы Альбера и из Джамаля Джона, а на создании системы законов, которые обязывали бы иммигрантов в минимально необходимой степени владеть языком и знакомиться с культурой, традициями и законами стран, в которые они перебираются, говоря по-нашему, на ПМЖ. Молись своим богам, готовь свою еду, живи, как привык — но, став европейцем юридически, будь любезен хотя бы отчасти стать им и де-факто.

Пока что ни в одной стране Европы (ситуация в США принципиально иная, Америка — изначально страна иммигрантов) правительство не проводит сколько-нибудь последовательной политики, направленной на разрушение замкнутых иммигрантских сообществ и их постепенную интеграцию в европейский социум. Между тем именно здесь стоит быть либеральнее самих либералов, предоставляя детям иммигрантов максимум возможностей учиться и работать в европейской среде, привыкать к ней, врастать в нее, пускать в ней корни... Только так и может произойти взаимное обогащение культур, не грозящее Европе тем, что рано или поздно разбухшие иммигрантские колонии лопнут, как чумные бубоны, и вопрос, пока что в шутку заданный одной из английских газет после недавних расовых волнений под Бирмингемом: “Куда бежать британцам?” — станет трагически серьезным.

Причем здесь христианство, с которого я начал рассуждения о расовых проблемах? Да при том, что его упадок означает исчезновение единого Закона — не в юридическом, а в духовном и культурном смыслах, — основы бытия любой цивилизации. Запад, и прежде всего Европа, уже не может четко ответить на элементарный вопрос: кто я? Чем я отличаюсь от других цивилизаций, кроме большего числа автомобилей, компьютеров и гамбургеров на душу населения? Идеологией Братства? Но ее торжество как раз и ведет к размыванию идентичности Запада как цивилизации.

И самое противное — то, что некоторые идеологи либерализма ищут корни своей культурной всеядности именно в христианстве с его проповедью добра и милосердия. Это очень одностороннее и лукавое толкование религии Христа. Разве можно вычеркнуть из Евангелия гордую фразу “Не мир принес я, но меч”? Разве можно видеть в муках и смерти Христа только искупление грехов человеческих, не замечая и другого, столь же важного смысла миссии Сына Божьего — готовности бороться и умереть за свою веру и правду? Для христианина действительно “нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни господина” — но лишь среди тех, кто открыт для Слова Божьего. Ведь к “книжникам и фарисеям” Христос обращался не с увещеванием, а с осуждением, а торгующих изгнал из храма — силой! Видеть в христианстве религию слабых, бедных и униженных — этой ошибки в свое время не избежал и Ницше. Странная слепота: ведь каждое слово Христово дышит не слабостью, а силой — силой веры и правды.

Беда либерального Запада действительно в том, что он перестает быть христианским. Но не потому, что упадок христианства есть забвение принципов любви и милосердия, а потому, что вместе с Законом Христовым европейская цивилизация теряет силу, мудрость и готовность к борьбе. В этом смысле сложно не согласиться с выводом И.Джохадзе: наступил “час расслабления”. Чрезвычайно опасного расслабления, превращающего Запад в Четвертый Рим, солнце которого — на закате.

Резюме

1. Итак, главные претензии, предъявляемые Западу как в России, так и на самом Западе, справедливы. Но... как бы с обратной стороны. Евроамериканскую цивилизацию упрекают в лицемерии и отсутствии демократии — на самом же деле она чересчур либеральна и демократична, что ослабляет ее жизненные силы. Запад обвиняют в эгоизме — в действительности же он недостаточно эгоистичен, и именно это является причиной многих бед как “третьего мира”, так и самого Запада. Европе и Америке бросают в лицо упрек в том, что они заплыли жиром и забыли Бога — и я готов присоединиться к упрекающим, но лишь для того, чтобы уточнить: забытый Бог — это Бог добрых, но сильных и уверенных в себе, а не слабых, униженных и всепрощающих.

2. Большая беда Запада — его раздробленность. Четвертый Рим — совсем не империя, а своего рода конфедерация по меньшей мере пяти крупных сообществ (США, Западная Европа, Центральная Европа, Балканы и часть постсоветского пространства, принадлежащая к христианской цивилизации — в первую очередь Россия). Причем некоторые из этих сообществ еще размышляют, являются ли они вообще составной частью Четвертого Рима — или же чем-то автономным и самодостаточным.

3. Западу бы очень помогла консервативная революция, способная привести в порядок заплывший жиром мозг и дряблые мышцы этой цивилизации. Ее цели — восстановить идентичность Запада как цивилизации, вернуть Европе, зараженной левым либерализмом, утраченные ею ценности и законы — пусть и в модернизированном виде. Кто знает, быть может, после того, как последний из трех лозунгов Нового времени — Братство — докажет свою порочность и лживость, настанет время возврата к чему-то вроде нового Средневековья или ancien regime с его консервативным и иерархическим общественным устройством?

Однако такая революция (вернее контрреволюция) может произойти лишь после отказа от идеологии Братства и связанных с этим радикальных политических изменений. Пока серьезных предпосылок для этого нет. Скорее всего, они могут возникнуть лишь в том случае, если Четвертый Рим почувствует реальную угрозу своим интересам и самому своему существованию. Наиболее вероятно, что такая угроза будет внешней. В этом смысле и быстрое превращение Китая во вторую державу мира, и даже активизация в последние годы радикальных исламских группировок по-своему полезны: это щуки, которые не дают заснуть сытому западному карасю.

4. Роль России в этих предполагаемых событиях весьма существенна. Перестав быть Третьим Римом (сейчас это уже окончательно ясно), мы превратились в выдвинутый далеко на восток форпост Рима Четвертого. Это подтверждает и тот факт, что многие проблемы современной России очень близки проблемам западным (особенно это касается ксенофобии, взаимоотношений с национальными меньшинствами и иммигрантами).

При этом Россия, многое воспринявшая у Востока, исторически и культурно нелиберальна, что отдаляет ее от сегодняшнего либерального Запада, но может резко сблизить с Западом завтрашним, консервативным. (В этом смысле очень симптоматично, что нынешний президент России удивительно легко нашел общий язык с консерватором Бушем-младшим, в то время как при либерале Клинтоне антиамериканские настроения в России росли как на дрожжах). Для такого возможного сближения нужно, правда, преодолеть давнее взаимное недоверие — в том числе и русские интеллигентские комплексы, побуждающие многих у нас видеть в Западе извечного коварного и лицемерного противника. Может быть, Запад и нехорош (особенно сейчас, пока эпоха Братства еще не закончилась). Но без него мы обречены в этом мире на тотальное одиночество.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]