Игорь Джохадзе / Ответ на критику

Игорь Джохадзе

Ответ на критику

Общей предпосылкой рассуждений Ю. Тюрина, Э. Надточия, Я. Шимова и В. Сальникова, в чьих текстах содержится критика некоторых изложенных мною в статье о “демократическом тоталитаризме” идей, является противопоставление (не всегда чётко выраженное, но подразумеваемое) современной российской действительности западным социоэтнокультурным и политическим реалиям; авторы акцентируют внимание преимущественно на том, что отличает образ мыслей и поведение россиянина (“думающего в голову русского интеллигента”, как выражается Э.Надточий) от миросозерцания и способа существования западного человека. Сообразно этой логике толкования был воспринят и интерпретирован предложенный мною текст, в котором о России, её “особом пути” и “исторической миссии” не говорится ни слова. Менее всего я желал выступить в роли хулителя Запада (в его гипотетическом противостоянии Востоку или России) и не предполагал, что на основании сказанного буду зачислен в “антизападники” или “патриоты”. При всём уважении к мнению оппонентов, я не могу признать корректной подобную интерпретацию. Предпринятое мною исследование современной демократии, действительно, носит критический характер, оно нацелено на выявление и анализ некоторых устойчивых тенденций развития западного постиндустриального общества. Однако я исходил из твёрдого убеждения в том, что Россия является частью Европы, т.е. принадлежит западному миру, поэтому всё сказанное в статье о западной демократии и образе жизни западного человека в равной мере относится и к России. Виртуализация политического процесса, прагматическое обесценивание и вульгаризация интеллектуальной, художественной, научной практики, размывание границы между “приватной” и “публичной” сферами существования, стремление власти к приручению оппозиции, этико-политический конформизм и идеологический релятивизм — все эти признаки астенического (свидетельствующего об усталости духа и вырождении) состояния социального организма, которое я обозначил термином “демократический тоталитаризм”, мы имеем возможность наблюдать и в современной России. Указанные явления и процессы, как мне представляется, будут определять развитие нашей страны в ближайшие годы, если не десятилетия. Хорошо это или плохо? — вот ключевой вопрос, ответить на который можно двояким образом. Плохо — поскольку движение по пути неолиберального демократического развития, проторённому Западом, неизбежно приведёт Россию к новой тирании и новым — неэкономическим — формам эксплуатации. Хорошо — поскольку разумное и последовательное претворение в жизнь всего комплекса структурных реформ, направленных на модернизацию экономики, оживление производства и повышение благосостояния граждан, к реализации которых Россия ещё только приступает, позволит решить главную проблему, стоящую сегодня перед страной, — проблему “телесной” эксплуатации человека, его экономического/физического/материального отчуждения — элементарной бытовой неустроенности и нищеты, обременяющих существование подавляющего большинства россиян. То положение, в котором мы пребываем сегодня и которое нами субъективно воспринимается как “исключительное”, целиком обусловлено нерешённостью этой фундаментальной проблемы. Негарантированность экономической безопасности существования никак не способствует психосоциальной эмансипации человека, которая является предусловием его духовной, экзистенциальной свободы. Мета-физическую опасность можно не принимать в расчёт, “интерпретировать так, будто её не существует” (У.Бек), однако физический голод “нельзя утолить утверждением, что ты сыт”. Нужда заставляет человека считаться с миром, возвращает его к “грубой реальности”, побуждает действовать — ради самосохранения; оказавшись в тяжёлых материальных условиях, человек, как правило, обнаруживает меньшую предрасположенность к законопослушанию и примирению с обстоятельствами, большую восприимчивость к социальной критике, что находит выражение в готовности отстаивать свои права и добиваться практических результатов. Модернистская целерациональность, здравомыслие и критицизм отвечают прагматическому требованию-императиву res non verba, которое предъявляет человеку жизнь в нестабильном обществе с так называемой “переходной” (“развивающейся”) экономикой. “Меньше слов, больше дела” — это и лозунг современной России. Очевидно, однако, что конечной целью, к которой стремится любое модернистское общество, является социально-экономическая стабильность и благоденствие максимального числа граждан. По мере же того как процесс “демократизации” и “либерализации” в России набирает обороты, захватывая всё новые и новые области социального бытия, проблемы физического существования (обеспечения биологической регенерации и продолжения рода) постепенно отходят на второй план, и мы всё чаще сталкиваемся с примерами типично постмодернистского отношения к жизни — беспечной самоуспокоенности и апатии, равнодушия к происходящему вокруг, этического релятивизма и квиетизма. Чем более последовательно и результативно будут осуществляться либерально-демократические преобразования в России, тем актуальнее, непреложнее и, по всей видимости, трудноразрешимее будут становиться для нас проблемы иного масштаба и происхождения, нежели те, с которыми мы пытаемся (не всегда удачно) справляться сегодня, — мета-физические проблемы существования. Непростительным легкомыслием было бы игнорировать или приуменьшать масштабность негативных последствий модернизации, которые угрожают России. Акцентируя внимание только на том, что делает нас “не похожими” на западных (или восточных) соседей, не желая признавать естественноисторическую вовлечённость России в процессы развития, объединяющие государства Европы, Америки и “капиталистического Востока”, снова и снова возвращаясь к продумыванию безответного (потому что бессмысленного) вопроса о цивилизационной “исключительности” и “особости” исторического пути России, мы сами себя вводим в заблуждение, вследствие чего рискуем оказаться неготовыми к новым “вызовам и угрозам”, с которыми неизбежно столкнёмся в ХХI веке. Вместо того, чтобы закрывать глаза на проблему (которая, возможно, и не представляется сегодня первостепенно значимой, но от этого не перестаёт быть реальной), нужно попытаться её осмыслить. Западный опыт и здесь может послужить нам подспорьем. Отвергая, в частности, дискурс неомарксистской философии на том основании, что он якобы иррелевантен социальным реалиям современной России, мы лишаем себя удобного инструментария, который облегчил бы задачу исследования непосредственным образом затрагивающих нас явлений и процессов. Нам бы следовало, наоборот, воспользоваться этим инструментарием, по ходу дела (и по мере необходимости) внося коррективы в дискурс исследования, усовершенствуя и модифицируя его аппарат, наполняя стёршиеся от частого употребления, выхолощенные и обессмысленные понятия-философемы (“тоталитаризм”, “свобода”, “демократия”, “потребление”, “модерн”, “постмодерн”) новым, конкретно-историческим содержанием. Изобретать же какой-то особый философский язык, как предлагает Э. Надточий (“наново учиться говорить по буквам и складам”, искать в русском языке — цитирую — “следы иного посылания инстанции высказывания в существование” /?!/) — нет, наверное, практического резона. Может ведь случиться и так, что в результате подобного рода лингвистических экспериментов и изысканий мы вовсе утратим навык обращения с философским словом, лишимся старого языка и не сумеем развить нового, — в конечном счёте, обречём себя на немоту и взаимное непонимание с соседями. Разговор на общедоступном и знакомом языке — пусть слегка устаревшем, но “работающем” и понятном собеседнику, — предпочтительнее глубокомысленного молчания.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]