Фрагменты черновых набросков Канта по метафизике

Фрагменты черновых набросков Канта по метафизике

1 (4458) — 1771 г.

Прежде всего мы тщательно исследовали (местонахождение) и подступы к метафизике — неизвестной земле, о захвате которой мы помышляем. (Она находится в полушарии (стране) чистого разума;) мы даже приблизительно указали, в каких частях этот остров познания соединяется мостами с землей опыта, и в каких — отделяется от нее глубокими морскими проливами. Мы даже начертили его схематичный план и теперь знаем как бы его географию (эгографию), хотя еще и не представляем, с чем могли бы столкнуться на этой земле — некоторые полагали, что она непригодна для жизни, другие считали ее своим действительным поселением. Вслед за общей географией этой Земли разума мы займемся ее всеобщей историей.

2 (4937) — 1776 г.

Очень важно придать науке разума технический характер. Логики безуспешно пытались сделать это с их силлогистикой как фабрикой /умозаключений/. Только для величин тем изобретателям удалось найти алгоритм. Не может ли быть чего-то подобного и в критике чистого разума, пусть не для расширения, но для очищения познаний? Технический метод позволяет при обозначении указывать любому понятию его функцию или, наоборот, выражать сами функции как таковые и в оппозиции друг к другу. (Алгебра выражает их только через противопоставление, и возможно, что с трансцендентальным алгоритмом дело обстоит точно так же. Единственно благодаря этому могут быть предотвращены ошибки и недосмотры.)

3 (5015) — осень 1776 г.

Прошло немало времени, прежде чем мои понятия выстроились так, что я увидел их составляющими целое и четко обозначающими границы науки, которая была целью моих занятий. Перед защитой я уже знал¹ о влиянии субъективных условий познаний на объективные, после защиты — о различии чувственного и интеллектуального. Но последнее было у меня только негативным.

Нельзя считать, что все продуманное и написанное ранее было пустой тратой сил. Догматические попытки могут никогда не прекращаться, но за ними должна шествовать их критика, и они могут использоваться лишь для того, чтобы выносить суд иллюзии, периодически овладевающей человеческим разумом, когда он смешивает субъективное с объективным и чувственность с разумом.

Два метафизика, из которых один доказывает тезис, другой — антитезис, занимают в глазах третьего наблюдателя место скептической проверки. И то, и другое надо делать самостоятельно.

Хотя и я верю, что это учение будет единственным, которое останется после того, как умы остынут от догматического пыла, и уж тогда должно будет сохраниться навеки, но я очень сомневаюсь, что буду тем, кто осуществит это изменение. Человеческая душа устроена так, что помимо просвещающих ее оснований требуется еще и время для придания им силы и дальнейшего хода. И если оспариваются предрассудки, то не удивительно, что эти попытки вначале еще отвергаются посредством тех же самых предрассудков. Ведь сперва надо избавиться от стереотипов и старой привычки. Я мог бы привести немало примеров, когда улучшение продвигал не его автор, а те, кто после долгого периода отрицания заново давали ему жизнь.

Я могу представить себе еще и возражение, что многое из того, что еще должно было бы быть сказано, осталось без объяснения. Это все равно, что упрекать кого-нибудь за то, что из-за его желания написать маленькую книгу, он не написал большую. Недостающее в сочинении составляет не ошибку (ошибочный замысел), хотя, пожалуй, недостаток, который обнаруживается в том, что принимается за совершенное. Нужна сдержанность и способность к суждению, чтобы высказывать не все подряд, что знаешь хорошего, и не перегружать работу всеми своими идеями, чтобы из-за этого не пострадал главный замысел. В анализе я высказал нечто существенное и т.д.

4 (5036) — осень 1776 г.

Я не мог довести эти исследования до настоящего состояния, не обращая одновременно внимания на все другие приложения чистой философии, также завершенные мной. Ведь я не разделяю мнения того выдающегося мужа, который рекомендовал не подвергать дальнейшим сомнениям то, в чем однажды убедились. В чистой философии это не проходит. Рассудок даже естественным образом противится этому. Надо, таким образом, обдумывать всевозможные применения основоположений и даже при условии получения из них частного доказательства, приступать к исследованию противоположного, и держать паузу вплоть до всестороннего освещения истины.

Я всегда помнил, что должен разрабатывать только трансцендентальную философию, что надо строго соблюдать границы каждой науки, и что смешение служит лишь порождению иллюзий. Но именно поэтому я утратил многое из того, что могло бы оказаться выигрышным для сочинения.

5 (5037) — осень 1776 г.

Если мне хотя бы удастся убедить людей в необходимости отложить дальнейшую разработку этой науки до тех пор, пока они не разрешат этот вопрос², то сочинение достигло своей цели.

Вначале я видел это доктринальное понятие³ словно в полутьме. Я на полном серьезе пытался доказывать положения и их противоположения, и не для того, чтобы создать скептическое учение, но, подозревая о наличии некоторой иллюзии рассудка, чтобы открыть, в чем она могла бы состоять. 69 год дал мне сильный свет.

6 (5112) — вторая половина 1776-1778 гг.

Математик, эстет, натурфилософ: чего достигают они, заносчиво насмехаясь над метафизикой. В их душах живет постоянное требование предпринять в ее области какое-то разбирательство. Поскольку как люди они не могут искать последние цели в реализации посюсторонних замыслов, они не могут обойти вопросы: откуда я, откуда всё. Астроном призван к этим вопросам в еще большей степени. Он не может отмахнуться от поисков чего-то, что удовлетворило бы его в этом отношении. С первым же вынесенным по данному поводу суждением он оказывается на территории метафизики. Без какого-либо руководства, он будет теперь просто уповать здесь на убеждения, которые у него возможно возникли — при том, что у него нет карты поля, по которому он хотел побродить. Критика разума вносит в этот мрак факел, но освещает не неизвестные нам области по ту сторону чувственного мира, а затемненное пространство нашего собственного рассудка.

Метафизика это как бы полиция нашего разума на службе общественной безопасности нравов и религии.

7 (5116) — вторая половина 1776-1778 гг.

Я не всегда оценивал эту науку⁴ подобным образом. Вначале я изучил то, что казалось мне наиболее обещающим. В одних вещах я надеялся добавить к общим достижениям что-то свое, в других отыскал возможности для улучшения, всегда однако имея в виду приобретение благодаря этому догматических познаний. Ведь голое сомнение до такой степени казалось мне неосведомленностью в разумном тоне, что я вовсе не прислушивался к нему. Когда действительно всерьез предаются размышлениям с целью отыскания истины, то больше не щадят даже собственные произведения, хотя бы и казалось, что они обещают нам научные заслуги. Все узнанное и продуманное нами самими целиком подвергается критике. Прошло немало времени, прежде чем я подобным образом обнаружил диалектичность всей догматической теории. Но я искал достоверного, если не относительно предмета, то относительно природы и границ этого вида познания. Постепенно я обнаружил⁵, что многие из положений, принимаемых нами за объективные, в действительности субъективны, т.е. содержат условия, единственно при которых усматривается или постигается предмет. В результате, однако, я стал хотя и осторожным, но не наученным. Ведь поскольку все-таки существуют познания a priori, которые не исключительно аналитичны, но расширяют наше познание, мне недоставало проведенной по правилам критики чистого разума, и прежде всего его канона, так как я все еще рассчитывал отыскать метод расширения догматического познания посредством чистого разума. Для этого мне теперь требовалось понимание, как вообще было бы возможно познание a priori.

8 (4473) — вторая половина 1771 г ⁶.

Вопрос в том, как можем мы совершенно a priori, т.е. независимо от всякого опыта (даже имплицитно) представлять себе вещи, и как мы можем сформулировать основоположения, не заимствованные из опыта, следовательно, a priori; как получалось бы, что тому, что является всего лишь продуктом нашей обособленной души, соответствуют предметы, и эти предметы подчинены тем законам, которые предписываем им мы. О том, что подобные познания a priori существует, учат чистая математика и метафизика; но немаловажным представляется исследование, позволяющее выяснить основание их возможности. Соответствие объекту представления, которое само является его действием, вполне понятно. Не столь же, однако, ясно отношение к объекту представления, которое есть всего лишь порождение моего мозга /gehirns/. Далее, то, что одно из проистекающих от предметов впечатлений во мне соединено с каким-либо другим, и что мы, следовательно, связываем одно представление с другим сообразно опыту, также понятно. А вот то, что мы сами* можем связать (значимо) с представленными предметами предикаты и свойства, хотя никакой опыт не показал нам подобную связь, понять трудно. Сказать, что высшая сущность заранее мудро вложила в нас такие понятия и основоположения, значит свести на нет всякую философию. В самой природе познания вообще надо искать, как возможно отношение и связь там, где имеется лишь одно из соотносимых.

*(в состоянии сказать нечто всеобщее о предметах, не нуждаясь в том, чтобы они сами открыли нам это).

Опытные познания не сводятся к одним лишь впечатлениям. Для того, чтобы они возникли, мы должны сами примыслить нечто к впечатлениям. Следовательно, должны все же быть такие познавательные действия, которые предшествуют опыту и делают его возможным. А именно, опыт никогда не дает истинно всеобщих познаний, так как ему не хватает необходимости. Но для некоторых познаний разуму нужны всеобщие положения. Следовательно, в нем еще до опыта должны находиться некоторые всеобщие суждения.

9 (4634) — 1772-1774 гг.

Всякий предмет познается нами только посредством высказываемых о нем или мыслимых в нем предикатов. Представления, которые находятся в нас до этого, можно причислить лишь к материалам, но не к познанию. Поэтому предмет есть только нечто вообще, мыслимое нами посредством определенных предикатов, составляющих его понятие. Во всяком суждении имеется, таким образом, два предиката, которые мы сопоставляем друг с другом. Первый из них, выражающий имеющееся на данный момент познание предмета, есть логический субъект; второй, сопоставляемый с ним, называется логическим предикатом. Когда я говорю: “тело делимо”, это означает следующее: некоторый x, познаваемый мной с помощью предикатов, которые в совокупности составляют понятие тела, мыслится мной также и через предикат делимости. X (a) есть то же самое, что и x b. Итак, a относится, так же как и b, к x. Но различным способом: либо b уже заложено в том, что составляет понятие a и может, следовательно, быть найдено посредством его расчленения, либо b относится к x без того, чтобы охватываться и быть включенным в a. В первом случае суждение аналитическое, во втором — синтетическое. Приведенный ранее пример представляет аналитическое суждение, а вот положение “всякое тело имеет тяжесть” есть некоторый синтез; предикат не включен в субъект, но прибавлен к нему. Все аналитические суждения могут усматриваться a priori; а то, что может быть познано исключительно a posteriori, синтетично. Поэтому все собственно эмпирические суждения — синтетические. Существуют, однако же, суждения, значимость которых кажется установленной a priori, но которые одновременно являются синтетическими, к примеру, “все изменчивое имеет причину”; откуда приходим мы к этим суждениям? Как удается нам присоединить к одному понятию другое понятие о том же самом предмете, когда никакой опыт и наблюдение не показывают нам его в нем. И тем не менее все настоящие аксиомы являют собой примеры подобных синтетических положений, к примеру, “между двумя точками может быть только одна прямая линия”. Напротив, положение “всякая величина равна самой себе” — аналитическое. Принцип, или норма всех аналитических положений есть закон противоречия и тождества. Он (если взять их оба вместе) не аксиома, но формула, т.е. некая всеобщая модель аналитических положений; ибо в нем не содержится никакого среднего термина.

Итак, у нас имеются синтетические суждения a posteriori, но также и суждения a priori, которые в то же время являются синтетическими, и не могут быть выведены из опыта, поскольку содержат в себе как истинную всеобщность, и, следовательно, необходимость, так и чистые понятия, которые не могут быть произведены из опыта. Эти понятия могли бы приходить к нам откуда угодно, а вот откуда берем мы эту их связь. Откровения это, предрассудки и т.д.

Когда определенные наши понятия выражают не что иное, как то, посредством чего всякий опыт возможен для нас, то они могут быть высказаны a priori до опыта и, однако, с полной значимостью по отношению ко всему, что когда-либо может встретиться нам. В этом случае они имеют значимость хотя и не для вещей вообще, но для всего, что когда-либо может быть дано нам через опыт, так как они содержат условия, посредством которых возможен опыт. Эти положения будут, таким образом, содержать условие возможности не вещей, но опыта. Но вещи, которые не могут быть даны нам ни в каком опыте, для нас ничто; следовательно, в практических целях мы вполне можем использовать эти положения как всеобщие, но только не как принципы спекуляции о предметах вообще.

Чтобы решить теперь, что же представляют собой понятия, которые должны необходимо предшествовать всякому опыту, и посредством которых он только и возможен, которые даны, стало быть, a priori и содержат также основание суждений a priori, мы должны расчленить опыт вообще. Во всяком опыте есть то, посредством чего нам дается предмет, и то, посредством чего он мыслится. Возьмем лежащие в деятельности души условия, единственно посредством которых он может быть дан, — и можно будет узнать что-то об объектах a priori. Возьмем то, с помощью чего он только и может быть помыслен — и также можно будет узнать что-то a priori о всех возможных предметах. Ведь только благодаря этому нечто становится для нас предметом или познанием этого предмета.

Рассмотрим первое. То, посредством чего нам дается предмет (опыта), называется явлением. Со стороны человеческой души возможность явлений составляет чувственность. Материя чувственности называется ощущением, и по отношению к ней и ее различениям мы чисто страдательны, и многообразное впечатлений таково, что мы заведомо не можем найти в нас ничего, что мы бы из нас познавали о впечатлениях a priori. Никогда нельзя представить в мышлении какой-либо новый вид впечатлений. Но явления имеют также форму, некоторое залегающее в субъекте основание, при помощи которого мы упорядочиваем либо сами впечатления, либо то, что им соответствует, и даем каждой их части свое место. Это может быть только деятельностью, которая хотя, конечно, и вызывается впечатлениями, но все же может быть познана сама по себе.

(Когда мы полагаем нечто в пространстве и времени, мы действуем; когда мы полагаем одно подле другого или одно за другим, мы связываем. Эти действия — всего лишь средство создания тех мест; но их можно рассматривать отдельно; когда мы полагаем одно и то же несколько раз или в одном действии тут же полагаем другое, то это некий вид действий, посредством которых мы полагаем нечто сообразно правилу явлений, причем это полагание должно иметь свои особые правила, отличные от формальных условий, которые должны быть установлены относительно явления.)

10 (4674) — 1775 г ⁷.

/.../ Под общим понятием чувственной данности, выражающим реальность и одновременно с этим его отношение к чувственному условию вообще, мы понимаем действие чувственного определения некоторого предмета сообразно подобным условиям; к примеру, “происходящее” означает действие, определяющее нечто во времени сообразно последовательности. Примем за x это определяемое, содержащее условия определения; напротив, a будет означать единственно лишь действие определения вообще. Нет поэтому ничего удивительного в том, если в x помимо определяющего действия содержится еще что-то, выражаемое через b (в понятии a содержится еще кое-что, а именно, то, что требуется для его определения в душе, т.е. познания способа порождения или спецификации этого понятия в душе, или же то, что вытекает из его спецификации или связано с ней как условие). Например, в пространстве, помимо общего действия конструирования треугольника, еще и величина углов, а во внутреннем чувстве, помимо обозначения происходящего вообще, еще и условия, единственно при соблюдении которых это происходящее (как схватывание) может быть определено в душе. Когда речь идет о созерцании, эти условия обнаруживаются в x с помощью конструирования a, к примеру, треугольника, в случае же реального понятия — через concretum субъекта, в котором полагается представление a. Следовательно, отношение, мыслимое через a, может быть определено единственно при помощи реального условия субъекта, состоящего в (функции) относительного полагания вообще и применительно к данному, a — в частности; поскольку субъективное условие (x) должно быть достаточным для всех этих полаганий, то определение a, т.е. b, должно быть всеобщим действием, посредством которого экспонируется явление a, т.е. /обрыв/.

(Синтетические положения явлений объективно значимы только для отношения.)

В синтетических положениях отношение между понятиями представляется, собственно, не непосредственно (это бывает только в аналитических), а в условиях их конкретного представления в субъекте, будь то созерцание или явление. Этот субъект содержит условия представления всего того, о чем мы имеем понятия, и в чувственности субъекта должна в то же время быть определена и их объективная составляющая. X всегда означает предмет понятия a. Но не может быть никакого другого предмета, кроме предмета чистого или эмпирического созерцания. Что касается последнего, то понятие a может относиться либо к какому-либо конкретному предмету чувств x, либо иметь отношение к условиям чувственности, сообразно которым должен быть дан, единственно поскольку он соответствует понятию x, предмет чувств, и только благодаря которым он может познаваться сообразным a. /.../

X есть, стало быть, определяемое (объект), мыслимое мной с помощью понятия a, b же есть его определение (или способ давать ему определение). В математике x является конструкцией a, в опыте он — субстрат, в отношении акцидентального представления или мысли вообще x есть функция мышления вообще в субъекте, и здесь, следовательно, (реальное) понятие a целиком определяется: 1. субъектом, 2. в отношении последовательности — основанием, 3. в отношении сосуществования — сложением.

(X есть объект. При конструировании он может быть дан a priori, при экспозиции же (которая есть нечто совершенно отличное от наблюдения, где нет ничего a priori связанного с a) условия a priori, посредством которых a вообще получает отношение к объекту, а именно к реальному, могут быть познаны в субъекте. Этот объект может быть представлен только сообразно своим отношениям и есть не что иное как само субъективное представление (субъекта), но сделанное всеобщим, так как Я есть парадигма /original/ всех объектов. Он, следовательно, есть соединение как функция, составляющая экспонент некоторого правила.)

——————

Реальность должна быть дана (в ощущении). Величина может быть сконструирована нами (сообразно созерцанию). Реальный синтез не просто дан нам в ощущении, нельзя его и сконструировать, но он все же присутствует в явлении, хотя и не в качестве ни созерцания, ни ощущения. Ведь опыт все-таки дает нам возможность познания субстанции, действия, причины и целокупности (несмотря на то, что в последнем случае мы не можем помыслить a priori, как именно одна из многих вещей определяла бы попеременно все другие и сама определялась бы ими, и можем объединить многое только в мысли). Три этих понятия касаются предметов как явлений (возможность и т.д. только как понятий a priori); когда речь идет о величине, мне не нужно никакого ощущения, но исключительно время, в случае же реального синтеза — необходимо как ощущение вообще, так и время. (Троякое измерение синтеза. Каким образом мы можем представить себе характеристики постулатов синтеза a priori. Это три функции апперцепции, участвующие в мышлении нашего состояния вообще, под которые поэтому должно подходить любое явление, так как в самом по себе явлении не заключено никакого синтеза, если его не добавляет, или осуществляет из его данных душа. Душа сама по себе, через первоначальное и не от чего не производное мышление, есть, следовательно, прообраз подобных синтезов.<)>

——————

Понятия проводят только контур объектов, а именно, то, что является знаком представления о них. B всегда сравнивается с объектом x посредством a, но x не всегда рассматривается только в понятии a; в последнем случае b относится либо к способу, посредством которого предмет a дан a priori (объективно) в созерцании, либо a posteriori в опыте, либо a priori, но в субъективном восприятии апперцепции. Последнее касается только случаев восприятия, а именно, синтеза в них, т.е. отношения. Апперцепция есть восприятие себя самого как мыслящего субъекта вообще.

Апперцепция есть сознание мышления, т.е. представлений, поскольку они полагаются в душе. При этом имеются три экспонента: 1. отношение к субъекту, 2. отношение следования между собой, 3. объединения. Определение a в данных моментах апперцепции состоит в подведении под одно из этих актов мышления; понятие a (познается определяемым в самом себе, следовательно, объективным), когда подводится под одно из этих всеобщих действий мышления, посредством которых оно получает отношение к некоторому правилу. Подобное положение — принцип правила, и, следовательно, познания явления при помощи рассудка, благодаря которому оно рассматривается как что-то объективное, мыслимое само по себе независимо от единичности, в которой оно было дано.

11 (4675) — 1775 г.

Одна и та же сущность может существовать вместе с противоположными предикатами, следующими друг за другом. Нечто полагается вне нас лишь поскольку представление о нем выражает устойчивость и особый пункт отнесения /Beziehungspunkt/.

Когда мое представление следует за чем-нибудь, его предмет еще не следовал бы, если бы его представление не было определено этим в качестве следствия, которое может происходить не иначе, как в соответствии с некоторым всеобщим законом. Или же должен быть всеобщий закон, согласно которому всякое последующее определено чем-то предшествующим, ибо в противном случае я не прилагал бы к последовательности представлений никакой последовательности предметов. Ведь чтобы придать моим представлениям предметы, всегда требуется, чтобы представление было определено по некоторому всеобщему закону, так как именно в моменте общезначимости и состоит предмет.

Точно также, я не представлял бы ничего в качестве внешнего мне и, следовательно, не превращал бы явление в опыт (объективный), если бы представления не относились к чему-то, что параллельно моему Я, и с помощью чего я переносил бы их от себя на другой субъект. Но дело обстояло бы именно так, если бы многообразные представления не определяли друг друга по всеобщему закону. Три отношения в душе требуют, следовательно, трех аналогий явления — для того, чтобы преобразовать субъективные функции души в объективные, сделав их посредством этого понятиями рассудка, придающими реальность явлениям. /.../

(Если x как объективное условие a является одновременно субъективным условием b, возникает синтетическое положение, которое оказывается ограниченно истинным. К примеру, “все существующее принадлежит субстанции”, “все, что происходит, есть звено ряда”, “все, что сосуществует, принадлежит целому (части которого взаимно определяют друг друга)”. X — время, где (поскольку в нем) определяется происходящее, есть субъективное условие мыслимости этого в понятии рассудка единственно в качестве следствия из некоторого основания. Субъективное условие означает условие спецификации соответствующего этому отношению понятия рассудка. Подобные основоположения — не аксиомы. Подлинных антиципаций явлений не существует. Мы находим их подтверждаемыми опытами, поскольку законы опыта становятся возможными посредством них. Другие явления не предоставляют никакого закона. Эти основоположения не обладают очевидностью, так как посредством них становятся возможными не явления, а опыты. Синтез мышления и явления.) /…/

12 (4676) — 1775 г.

(Во всякой реальности имеется отношение субстанции к акциденции, во всем, что происходит — основания к следствию и т.д.)

Закон тождества и противоречия содержит сопоставление двух предикатов a и b с x, но лишь такого рода, что понятие a о x (субстантивно) сравнивается с b, и x, таким образом, становится ненужным. Это — формальный, а не содержательный принцип, следовательно, чисто логический. Основоположение анализа, из которого не познается ничего объективного. Может познаваться в категорической, гипотетической и дизъюнктивной форме. Если я отношу оба предиката к x и через это — друг к другу, получается синтетическое положение: “ни один x, имеющий образование, не лишен знаний” — так как здесь требуется временное ограничение, а именно: в одно и то же время. (Отсутствие) знаний хотя и противоречит наличию образования, но не человеку x, имеющему образование, — но не поскольку он образован. Таким образом, противоречие относится либо к понятию a, которое я имею о x, либо к x, которому это понятие присуще не с необходимостью. Синтетическая значимость b и не-b по отношению к x, который может мыслиться посредством a или не-a, означает изменение.

Но если a не может быть отделено от b в x, к примеру, “ни один x, являющийся телом, не есть нечто неделимое”, то следует отметить, что x, мыслимый через a, никогда не мог бы мыслиться посредством не-a, что ни одна сущность, имеющая природу тела, никогда не могла бы стать бестелесной, и что само по себе a по отношению к x никакой не предикат, а взаимозаменимое понятие, и поэтому обладает субстантивной значимостью.

Различие положительных и негативных высказываний и принципов утверждения и отрицания, одинаковых с содержательной стороны.

В том же случае, когда a и b не тождественны — они могут как утверждаться, так и отрицаться /по отношению к друг другу/ — и x не всецело (определяется) мыслится понятием a, то a и b находятся не в логическом, но реальном отношении (нечто иное) соединения, следовательно, не включения. Поэтому их отношение определяется не их понятиями самими по себе, но при посредстве x, обозначение которого содержит а. Как возможны подобные синтезы/?/. X должен быть чувственным данным, в котором осуществляется синтез, т.е. отношение координации; ведь он содержит больше, чем мыслится в его понятии a, и есть представление a in concreto. Теперь имеются три случая, когда трансцендентальный субъект оказывается чувственным и предоставляет отношение понятий: либо в качестве созерцания a, либо явления a, или же явления a (или эмпирического познания). В первом случае отношение между a и b вытекает из конструирования a равным x. Во втором — из чувственного условия рассудочного постижения a, в третьем — берется из наблюдения. Два первых синтеза априорны (все три объективны). Ведь во втором случае a означает некоторое всеобщее чувственное условие восприятия, x же — условие субъекта вообще, в котором определяется отношение всех восприятий (ибо восприятия — не чисто объективны, но предполагают ощущение, имеющее лишь субъективную значимость). Итак, a будет означать всеобщее восприятия, x — (чувственное) условие субъекта (субстрат), в котором это восприятие должно обрести свое место. Следовательно, условие диспозиции. Наконец, b /обозначает/ всеобщую функцию души, определяющую a его место в x, стало быть, экспонент отношения восприятий, устанавливающий, следовательно, их место по некоторому правилу.

Когда нечто схватывается, оно воспринимается в функцию апперцепции. Я существую, я мыслю, мысли находятся во мне. В совокупности они составляют отношения, которые хотя и не дают правила явления, но обеспечивают, чтобы всякое явление представлялось подпадающим под правила. Я составляет субстрат правила вообще, и схватывание относит к нему всякое явление.

Три вещи нужны для возникновения правила: 1. x, как предмет /datum/ правила (объект чувств или, точнее, реальное чувственное

представление). 2. A. предрасположенность /aptitudo/ к правилу или условие, посредством которого оно вообще получает отношение к правилу. 3. B. экспонент правила.

Если теперь должен возникнуть образец правила явлений вообще или опыта, к примеру, “все существующее находится в субстанции”, то x есть ощущение вообще, специфицированное как /ощущение/ реальности. Благодаря тому, что x представляется в качестве реальности, он становится материей для некоторого правила, или ощущение оказывается готовым к принятию правила, и a есть лишь функция схватывания явления как данного вообще. Поскольку же все должно быть дано во времени, и оно, следовательно, охватывает все в себе, то b есть некоторый акт апперцепции, а именно, сознание апперципирующего субъекта, в качестве присутствующего во всяком времени, необходимо связано с этим, так как в противном случае ощущение не представлялось бы относящимся ко мне. /.../

13 (4678) — 1775 г.

В душе находится как принцип диспозиции, так и принцип аффекции. Явления не могут иметь другого порядка и не могут относиться к единству способности представления иначе как сообразуясь с общим принципом диспозиции. Ведь всякое явление в своей полной определенности должно, однако, иметь единство в душе, и, следовательно, быть подчиненным таким условиям, посредством которых возможно единство представлений. Только то, что требуется для единства представлений, относится к объективным условиям. Единство схватывания необходимо связано с единством созерцания пространства и времени, так как без него последние не давало бы никаких реальных представлений.

Принципы экспозиции должны определяться, с одной стороны, законами схватывания, с другой — единством рассудочной способности.

Они служат мерилом для наблюдения и заимствованы не из восприятий, но от их основания в целом (первоначальные и абстрагированные от них.) /.../

14 (4679) — 1775 г.

/.../ Явление есть эмпирическое созерцание.

Восприятие есть осознанное явление.

Всякое восприятие должно быть подведено под одну из рассудочных рубрик, так как иначе оно не дает никакого понятия и при этом ничего не мыслится. Благодаря этим понятиям мы пользуемся явлениями, точнее, эти понятия указывают нам способ использования явлений в качестве материи мышления. 1. Созерцание вообще — для величин, 2. ощущение — для определения реального отношения в явлении. Мы говорим: камень катится, дерево падает (тело движется), т.е. действует, стало быть, есть субстанция. Поле вспахано, луг осушен, рюмка разбита: это — действия, указывающие на какую-то причину. Стена твердая, воск мягкий, золото плотное: это — связи в соположенном. Без подобных понятий все явления были бы разрозненны и не относились бы друг к другу. Имея между собой подобные отношения в пространстве и времени, они не определены, однако, объектами явлений, но поставлены друг подле друга.

Опыт есть понятое восприятие. Понимаем же мы восприятие, когда представляем его под рубриками рассудка. Опыт есть спецификация рассудочных понятий при помощи данных явлений. Явления составляют материю или субстрат.

Опыт, стало быть, возможен только при условии заранее принятого допущения об отнесенности всех явлений к рубрикам рассудка, т.е. во всеяком созерцании как таковом есть величина, во всяком явлении — субстанция и акциденция. В изменении явления — причина и действие, в его целом — взаимодействие. Эти положения значимы, следовательно, для всех предметов опыта. Те же самые положения значимы и для души относительно порождения ее собственных представлений, являясь моментами возникновения. /.../

15 (LBl B12) — первая половина 1780 г ⁸.

Рассудок есть единство апперцепции в отношении способности воображения. Правила.

По отношению к репродуктивной способности единство аналитично, по отношению к продуктивной — синтетично. Чистый рассудок есть синтетическое единство апперцепции по отношению к трансцендентальной способности воображения. Эта трансцендентальная способность представляет собой то, что в общем, по a priori значимым правилам, определяет относительно времени все явления вообще.

Три первоначальные способности не могут быть объяснены. Трансцендентальный синтез воображения лежит в основании всех наших рассудочных понятий.

Эмпирическое применение воображения основывается на синтезе схватывания эмпирического созерцания, которое может быть также репродуцировано или по аналогии с которым может быть произведено другое. В последнем случае это продуктивное воображение.

Продуктивное воображение бывает либо чистым, либо эмпирическим. Чистое. Воображение — частично продуктивный, частично репродуктивный синтез. Первый делает возможным второй, так как не создай мы ранее посредством синтеза представление, мы не смогли бы и связать его с другими в нашем следующем состоянии.

Продуктивное воображение 1. эмпирическое в схватывании, 2. чистое, но чувственное относительно предмета чистого чувственного созерцания, 3. трансцендентальное по отношению к предмету вообще.

Первое предполагает второе, а второе — третье.

Чистый синтез воображения составляет основание возможности эмпирического синтеза в схватывании, а следовательно и восприятия. Он возможен a priori и порождает исключительно образы. Трансцендентальный синтез воображения относится только к единству апперцепции в синтезе многообразного вообще при помощи воображения. Благодаря этому понятие о предмете вообще мыслится сообразно различным видам трансцендентального синтеза. Синтез осуществляется во времени.

Все явления касаются меня не поскольку они даны в чувствах, а в силу того, что они по крайней мере могут находиться в апперцепции. Но они могут находиться здесь только при посредстве синтеза схватывания, т.е. воображения, который, однако, должен согласовываться с абсолютным единством апперцепции, и таким образом все явления лишь в той мере составляют элементы возможного познания, в какой они подчинены трансцендентальному единству синтеза воображения. Категории же — не что иное, как представления чего-то (явления) вообще, поскольку оно представляется посредством трансцендентального синтеза воображения. Следовательно, все явления как элементы возможного познания (опыта) подчинены категориям.

Все явления ничто для нас, если они не воспринимаются в сознание. Их отношение к возможному познанию есть, следовательно, не что иное, как отношение к сознанию. Но всякая связь многообразного созерцания ничто, если оно не было воспринято в единство апперцепции. Подобным же образом любое возможное само по себе познание относится к возможному познанию только благодаря тому, что вместе со всеми другими возможными /познаниями/ оно находится в отношении к апперцепции.

Но многообразное не может всецело принадлежать к апперцепции иначе как при помощи всеохватывающего синтеза воображения и его функций в сознании. Это трансцендентальное единство в синтезе воображения есть, следовательно, 1априорное 0единство, которому должны быть подчинены все явления. Но эти функции — категории, и таким образом категории выражают необходимое единство апперцепции, к которому a priori и необходимым образом относятся все явления, поскольку они принадлежат некоторому познанию.

Нет ничего удивительного в том, что рассудок может a priori приписывать опыту законы, содержащие условия всего эмпирического. Ведь только посредством этого рассудка возможно то единство, которое явление должно было бы первоначально иметь в апперцепции и благодаря которому они стекаются в опыт. Er... /обрыв/

Таким образом, составляя основание всякого аналитического единства в суждениях, рассудок есть также основание и источник правил.

Устранение ограничения кажется расширением. Нечто и ничто.

Сущность и бессмыслица. Паралогизм способности суждения.

Чувственность, воображение и апперцепция не могут быть дальше объяснены.

Суммарное понятие о способности чистого рассудка по отношению к предметам.

Если бы данные нам предметы были вещами самими по себе, а не одними лишь явлениями, то мы вовсе не могли бы познавать их a priori. Ведь получай мы это познание от предметов, оно было бы эмпирическим, а не априорным, пытайся же мы составить о них понятия независимо от них, они вовсе не имели бы отношения к какому-либо предмету и были бы, следовательно, понятиями без содержания: отсюда видно, что они должны быть явлениями. Они, как представления, относятся теперь к одной и той же апперцепции и как /обрыв/.

16 (5923) — 1783-1786 гг ⁹.

Дедукция чистых познаний a priori.

Только в опыте наши понятия могут быть даны полностью in concreto, и, стало быть, полностью показана их объективная реальность. Понятия, природе которых противно изображение в опыте, только лишь идеи. Поэтому объективную реальность всех понятий, т.е. их значение надо искать в отношении к возможному опыту. Другие, а именно, только идеи, хотя и могут быть приняты как гипотезы, но не имеют силы в качестве доказуемых.

Теперь, когда надо иметь дело с возможностью чистого познания a priori, мы можем изменить вопрос таким образом: содержит ли опыт (лишь) познание, данное исключительно a posteriori, или в нем встречается что-то неэмпирическое и в то же время содержащее основание возможности опыта.

Ко всякому опыту относится прежде всего представление чувств. Во-вторых, сознание; оно называется эмпирическим сознанием, когда непосредственно связано с первым, а представление (чувств), связанное с эмпирическим сознанием, называется восприятием. Если бы опыт был лишь нагромождением восприятий, в нем не встречалось бы ничего, что не имело бы эмпирического происхождения.

Но сознание восприятий как модификаций нашего состояния относит всякое представление только к нам самим; в этом случае они разобщены, а самое главное, не составляют познаний какой-либо вещи и не относятся ни к какому объекту. Они еще, следовательно, не опыт, который, правда, должен содержать эмпирическое представление, но вместе с тем и познание предметов чувств.

Если мы расспрашиваем логику, что может называться познанием вообще, то понятие есть представление (или их совокупность), которое было отнесено к предмету и обозначает его; и, связывая (разделяя) одно понятие с другим в суждении, мы мыслим нечто в предмете, который был обозначен одним из данных понятий, т.е. мы познаем его, судя о нем. Всякое, стало быть и опытное, познание состоит тем самым из суждений; и сами понятия есть представления, подготовленные для возможных суждений, представляя данное нечто вообще как познаваемое посредством предиката.

Опыт, таким образом, возможен только через суждения, эмпирический материал в которых составляют, правда, восприятия, но их отношение к объекту и его познание с помощью восприятий не может зависеть только от эмпирического сознания.

Форма же всякого суждения состоит в объективном единстве сознания данных понятий, т.е. в сознании того, что они должны относиться друг к другу, обозначая посредством этого объект, в (полном) представлении которого они всегда находятся вместе.

Но эта необходимость связи — представление не эмпирического происхождения, а предполагает правило, которое должно быть дано a priori, т.е. единство сознания, имеющее место a priori. Это единство сознания содержится в моментах рассудка при суждении, и объект лишь то, по отношению к чему мыслится единство сознания многообразных представлений a priori.

III

17 (5653) — 1788-1789 гг.

Против (материального) идеализма.

Он основывается на том, что наше собственное существование сознается нами непосредственно, внешних же вещей — только посредством заключения 0из непосредственного сознания только лишь представлений о вещах вне нас к существованию последних, каковое заключение, однако, не очевидно в своем выводе, что доказывается известным свойством нашего воображения, которое есть способность созерцательно представлять предметы даже без их присутствия.

Против этого аргумента достаточно уже сослаться на то, что, хотя трансцендентальное сознание нас самих, сопровождающее спонтанность всех наших рассудочных действий, но состоящее в одном лишь Я без определения моего существования во времени, и непосредственно, однако эмпирическое сознание меня самого, составляющее внутреннее чувство (как первое — форму интеллектуальности моего субъекта), никоим образом не непосредственно, и что сознание других вещей вне меня (которое должно быть также предположено в качестве интеллектуального и в силу этого оказывается не представлением их в пространстве, а может быть названо интеллектуальным созерцанием, с помощью которого мы ничего не познаем о вещах) и определение их существования в пространстве должно быть одновременным с определением моего существования во времени, и, следовательно, мое собственное эмпирически определенное существование /непосредственно сознается/ мной не более, чем существование вещей вне меня.

Ведь только в пространстве полагается нами постоянное, во времени же имеет место непрестанное изменение. Но тогда определение существования вещи во времени, т.е. в подобном изменении, невозможно без присоединения к ее созерцанию также постоянного, которое, стало быть, должно созерцаться вне нас как предмет внешнего чувства. Но так как я одновременно выступаю определяющим мое существование и, поскольку, следовательно, осознаю себя не эмпирически, я могу также не эмпирически, т.е. не в качестве данного в пространстве, сознавать постоянное, — но лишь мое определение представления вещей, единственно поскольку я аффицирован ими сообразно форме пространства, проводя его и через это одновременно осознавая свое собственное существование во времени.

Созерцание вещи как внешней мне предполагает сознание определяемости моего субъекта, в котором я не выступаю сам определяющим, и которая, следовательно, не относится к спонтанности, так как определяющее находится не во мне. И действительно, я не могу помыслить никакого пространства во мне*. Таким образом, возможность представить в созерцании вещи в пространстве основывается на сознании определения через другие вещи, означающем не что иное как мою первоначальную пассивность, в которой я совершенно бездеятелен. Порождение сновидением иллюзии о экзистенциях вне меня не свидетельствует о противном, так как всякий раз должны были предшествовать внешние восприятия. Без того, чтобы быть действительно пассивным, невозможно первоначально получить представление о чем-то внешнем мне.

*(и при помощи пространства представление объекта в качестве внешнего мне (в созерцании) впервые обретает реальность. Я приобретал бы и наоборот, через пространство — понятие существования чего-то вне меня, если бы в основании не лежало требующееся для взаимодействия, а именно, в качестве данного в восприятии, понятие отношения. Но это понятие есть понятие чистой пассивности в состоянии представлений. То, что оно не результат вывода, поскольку мы не воспринимаем в нас причины существования представления, а непосредственное восприятие, должно быть доказано. — Аффицируйся мы исключительно самими собой, не замечая, однако, этой спонтанности, в нашем созерцании имела бы место только временная форма, и мы не могли бы представить себе никакого пространства (бытия вне нас). Эмпирическое сознание как определение моего существования во времени таким образом замкнулось бы в круг и предполагало бы само себя по сути же было бы невозможно, так как отсутствовало бы даже представление постоянного, не содержащего, подобно времени, непрерывного синтеза.) (Это есть единственно возможное основание доказательства.)

(Хотя пространственное и временное определение всегда должны осуществляться нами одновременно, однако вследствие этого нам так же мало позволено определять собственное существование в пространстве, как существование пространственных вещей во времени.

Постоянство, как говорит Ньютон, внутренне присуще пространственному представлению. Оно — не тоже самое, что постоянство формы в нашей душе (ведь временная форма столь же постоянна), а выступает в качестве представления чего-то вне нас, подкладываемого нами под всякое временное определение и поэтому представляемого (в качестве) постоянного, которое, следовательно, не может также рассматриваться в качестве спонтанности самоопределения. — Тезис таков: эмпирическое сознание нашего существования во времени необходимо связано с эмпирическим сознанием отношения к чему-то вне нас, и одно столь же мало иллюзия, возникшая из ошибочного заключения, и даже (вовсе) столь же мало заключение, как и другое.)

Пространственное представление ради постоянства лежит в основании временного определения (подобным образом только в пространстве с помощью проводимой мной линии, мысля мой синтез только в субъекте, можно получить представление о времени как величине). Постоянное же не может мыслиться лишь в определении времени и относиться к спонтанности самоопределения, так как в этом случае оно не лежало бы в основании временного определения. Следовательно, оно должно представляться в отношении к чистой рецептивности души, т.е. в отношении к чему-то аффицирующему, отличному от меня, и это представление не может быть результатом заключения, но должно быть первоначальным.

——————

Не все, что есть во времени, есть одновременно и в пространстве, к примеру, мои представления, но все, что есть в пространстве, есть во времени. Во времени я представляю собственно только самого себя: как одного лишь себя, так и во взаимодействии, а именно, не через заключение, но непосредственно, т.е. коррелят моего состояния, однако без того, чтобы познавать его, и пространство есть чувственное, но реальное представление этого внешнего отношения, при том, что само это представление, и, следовательно, все представленное в пространстве, находится во времени.

То обстоятельство, что, когда я делаю себя самого предметом, пространство оказывается не во мне, хотя (и) в формальном субъективном условии эмпирического сознания меня самого, т.е. во времени, доказывает, что с эмпирическим сознанием меня самого связано нечто внешнее мне, т.е. то, что я должен представлять иным способом, нежели себя самого, и что оно одновременно (есть) сознание внешнего отношения, при отсутствии которого я не мог бы эмпирически определить свое собственное существование.

Все сводится к тому, что я мог бы осознать себя во внешнем отношении посредством особого чувства, требующегося при этом для (временного) определения внутреннего чувства. Пространство указывает на представление, которое не относится к субъекту (как предмету), так как иначе оно было бы временным представлением. То, что оно относится не к нему, а непосредственно к чему-то существующему в качестве отличного от субъекта, (есть) сознание объекта как вещи вне меня. Следовательно, то, что у нас есть внешнее чувство и то, что даже воображение может запечатлевать в нас образы только в отношении к нему, являет собой доказательство дуализма.

Все предметы чувств находятся во времени; но не все, что находится во времени (т.е. все предметы) имеется в пространстве. Но если бы теперь все представления о вещах вне нас были исключительно объектами внутреннего чувства и представлениями о нас самих, то объекты внутреннего чувства исчерпывали бы все объекты, и само пространство было бы временем.

Доказательство дуализма основывается на том, что определение нашего существования во времени при помощи пространственного представления самопротиворечиво, если мы не рассматривали последнее в качестве сознания отношения, совершенно отличного от отношения представлений в нас к субъекту, а именно, как восприятие отношения нашего субъекта к другим вещам, пространство же — как одну лишь форму этого созерцания. Ведь если бы пространственное восприятие было основано только на нас самих без объекта вне нас, то было меньшей мере возможно осознать эти представления содержащими исключительно отношение к субъекту. Поскольку, однако, таким способом всегда получается лишь созерцание времени, предмет, представляемый нами в качестве пространственного, должен основываться на представлении чего-то отличного от нашего субъекта. То, однако, что мы могли бы сознавать внешнее отношение, будучи не в состоянии когда-либо познать сам объект, а лишь форму данного отношения нашего Я к присутствию объекта, трудности никакой не составляет. Никакого возражения не составляет и то, что в сновидениях и ярких фантазиях без действительности объекта можно все же /допускать/ субъективное этого созерцания. Ведь без внешнего чувства, представления которого мы лишь воспроизводим или по-новому связываем (как это происходит и в фантазиях, связанных с внутренним чувством), у нас вовсе не могло бы быть сновидений. /.../¹⁰

18 (5661) — 1788-1790 гг.

Ответ на вопрос, опыт ли то, что мы мыслим?

Осознаваемое мной эмпирическое представление есть восприятие; то, что примысливается мной к представлению воображения посредством схватывания /Auffassung/ и объединения /Zusammenfassung/ многообразного восприятия (comprehensio aesthetica), есть эмпирическое познание объекта, а суждение, выражающее эмпирическое познание, есть опыт.

Когда я a priori мыслю квадрат, я не могу сказать, что эта мысль — опыт; но подобное вполне может быть сказано, когда я схватываю в восприятии уже очерченную фигуру, и мыслю через понятие квадрата объединение его многообразного при помощи воображения. В опыте и через него я обучаюсь посредством чувств; но когда я мыслю объект чувств чисто произвольно, я не обучаюсь у него и никак в своем представлении не завишу от объекта, но целиком являюсь автором этого представления.

Но не опыт и сознание обладания подобной мыслью; именно потому, что эта мысль не опыт, сознание само по себе также не эмпирично. И в то же время эта мысль производит предмет опыта или определение души, которое может быть наблюдаемо, именно поскольку оно аффицировано способностью мышления; я могу поэтому сказать, что испытал то, что необходимо для такого постижения в мысли фигуры с четырьмя равными сторонами и прямыми углами, чтобы я мог демонстрировать ее свойства. Это эмпирическое сознание определения моего состояния во времени через мышление; само мышление, несмотря на то, что также осуществляется во времени, вовсе не принимает во внимание время, когда должны быть помыслены свойства фигуры. Но опыт, без соединения с ним временного определения, невозможен, так как я в нем пассивен и чувствую себя аффицированным сообразно формальному условию внутреннего чувства.

Когда я осуществляю опыт, сознание есть представление моего существования, поскольку оно определено эмпирически, т.е. во времени. Если бы это сознание само в свою очередь было эмпирическим, то это самое временное определение вновь должно было бы представляться подпадающим под условия временного определения моего состояния. Должно было бы, следовательно, мыслиться еще одно время, под которым (не в 0котором) содержалось бы время, составляющее формальное условие моего внутреннего опыта. Итак, имелось бы время, в котором и одновременно с которым протекало бы данное время, что нелепо. Но сознание осуществления опыта или же мышления вообще — трансцендентальное сознание, а не опыт.

Примечания к этой заметке.

Действие воображения, которое придает понятию созерцание — exhibitio. Действие воображения, которое превращает эмпирическое созерцание в понятие — comprehensio.

Схватывание воображения, apprehensio aesthetica. Объединение воображения, comprehensio aesthetica (эстетическое понимание), я объединяю многообразное в целостное представление, и таким образом оно получает определенную форму.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Речь идет о защите диссертации “О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира”, состоявшейся 21 августа 1770 года. По не вполне понятным причинам Кант допускает искажение собственной позиции, так как различение чувственного и интеллектуального познания как раз составляет главную идею упомянутой диссертации.

2. Кант, вероятно, имеет в виду антиномию чистого разума.

3. “Доктринальное понятие” — трансцендентальный идеализм. К выводу о трансцендентальной идеальности пространства и времени, составляющему основание доктрины трансцендентального идеализма, Кант пришел в 1769 году.

4. Метафизику.

5. В период диссертации 1770 года.

6. Фрагмент представляет собой своеобразную заготовку знаменитого письма к М.Герцу от 21 февраля 1772 года, являющегося одним из самых важных свидетельств перехода Канта к собственно критической философии. Отличия между письмом к Герцу и данным фрагментом сводятся к тому, что в письме Кант не упоминает о факте существования априорных (синтетических) познаний и вместо прямого решения поставленного вопроса ссылается на проведенную им систематизацию категорий.

7. Этот и следующие четыре фрагмента представляют собой извлечения важнейших аргументативных блоков из обширных набросков “Дуйсбургского наследия” и позволяют почувствовать специфику кантовского философствования в срединной точке “десятилетия молчания” за шесть лет до появления “Критики чистого разума”.

8. Фрагмент является подготовительным наброском к дедукции категорий первого издания “Критики”. Его главные особенности — отсутствие вычленения двух направлений дедукции (“сверху” и “снизу”) и более отчетливая нежели в “Критике” классификация разновидностей продуктивного воображения.

9. Фрагмент иллюстрирует подготовительную работу Канта к дедукции категорий второго издания “Критики чистого разума”.

10. Заключительная часть этого наброска не связана с его главной темой. Фрагмент в целом является подготовкой к широкому наступлению Канта на проблематический идеализм в начале девяностых годов (RR 6311-6316). Наброски начала девяностых годов частично были переведены на русский язык В.А.Жучковым (Юбилейное издание сочинений Канта. Т. 8).

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]