Вадим Васильев / Маргинальная метафизика Канта

Вадим Васильев

“Маргинальная” Метафизика Канта

ВВЕДЕНИЕ

Созданию главного произведения Канта “Критики чистого разума” предшествовал длительный период его подготовки, занявший десять лет. Эти годы в кантоведении называют “десятилетием молчания” Канта (silent decade — В.Х.Веркмейстер). Знаем ли мы что-нибудь об этом периоде и откуда вообще мы можем знать о нем?

Информацию о “десятилетии молчания” можно почерпнуть из сохранившихся лекций (они собраны в 28 и 29 томах Академического издания сочинений Канта) и, главным образом, из черновиков Канта. Черновые наброски позволяют внести ясность и в другие этапы кантовского критицизма. К счастью, сохранилось значительное количество черновых набросков (Reflexionen) Канта по метафизике. Они систематизированы Э.Адикесом в 17 и 18 томах Академического издания и охватывают период с середины пятидесятых по 1797 год (более поздние фрагменты объединены под названием Opus postumum в 21 и 22 томах, некоторые наброски по метафизике попали также в 20 и 23 тома).

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ЧЕРНОВИКОВ

Весь корпус фрагментов может быть разделен на две большие группы. 1) Наброски на отдельных разрозненных листах, 2) замечания на полях книг, используемых Кантом в работе, по большей части на полях “Метафизики” (1739) А.Баумгартена, активно использовавшейся Кантом при подготовке и чтении лекций по метафизике.

Наибольшей ценностью, пожалуй, обладает первая группа фрагментов. Обычно они больше по объему и теснее связаны с собственной тематикой автора. Заметки же на полях “Метафизики” нередко не только следуют композиции этого произведения, но и содержательно зависят от тезисов Баумгартена (хотя далеко не в большинстве случаев).

ПРОБЛЕМЫ ДАТИРОВКИ

Фрагменты первой группы важны еще и потому, что часто допускают более или менее точную датировку и служат ориентирами при временной привязке всех остальных набросков. Дело в том, что Кант нередко записывал свои мысли не на пустых листах, а на оборотной стороне или на полях недавно полученной им корреспонденции, писем или деловых посланий из университета. И хотя сам он не помечал дату создания того или иного “размышления”, но поскольку эти письма датированы, мы получаем возможность приблизительно установить также дату создания соответствующего фрагмента.

Гораздо более сложной представляется датировка заметок на полях “Метафизики”. Однако и эта задача была решена уже около ста лет тому назад Э.Адикесом. Известна более ранняя попытка периодизации фрагментов, предпринятая Б.Эрдманом. Сейчас она игнорируется большинством исследователей, датировка же Адикеса пользуется широким признанием (исключения буквально единичны, к примеру, Л.У.Бек). Адикес использовал комбинированный метод. Временными вехами служили упомянутые фрагменты первой группы и содержательные моменты. Но главный акцент был сделан на формальных характеристиках набросков. Адикес сопоставлял почерк Канта, используемые им чернила, место фрагмента в “Метафизике”. К примеру, если одно размышление записано Кантом мелким почерком между строк другого (такие случаи нередки), то очевидно, что первое создано раньше и т.д. Адикес выделил тридцать три почерковые фазы и соотнес их с разными временными периодами. Результаты его систематизации, как уже отмечалось, зафиксированы в 17 и 18 томах собрания сочинений Канта, а ее принципы изложены, в частности, в предисловии к 17 тому.

СТРУКТУРА НАБРОСКОВ

С некоторой долей условности можно выделить три типа фрагментов: 1) заметки для “внутреннего пользования” в одну или несколько строчек, 2) “законченные мысли” (наиболее популярный жанр): Кант выдвигает какой-либо тезис и “прокручивает” его доказательство, часто повторяя его в других фрагментах с небольшими вариациями, если тезис важен для него, 3) афоризмы и более крупные сегменты текста, созданные словно в расчете на читателя. К последней группе текстов относятся и заготовки нескольких статей, созданных Кантом в разные годы. Темы этих статей очень любопытны. Одна из них специально посвящена обсуждению весьма неудобного для Канта вопроса, можно ли называть наши мысли опытом (R 5561). Кант приводит аргументы, подсказывающие отрицательный ответ. Другая заготовка статьи представляет собой подробное обсуждение лишь мельком затронутого в “Критике чистого разума” вопроса о родовых признаках знания в его отличии от мнения и веры (R 5645).

Некоторые фрагменты не попадают ни в одну из рубрик. К ним относится, к примеру, незаконченное посвящение “Критики” И.Ламберту, написанное Кантом в 1776 году, когда перспектива завершения “Критики” впервые стала реальной (R 5024). Ламберт умер в 1777 году, а Кант в конце концов посвятил “Критику” министру образования Пруссии Цейдлицу.

ДУХ

Если пытаться выразить дух кантовских черновиков одним словом, то может быть наиболее подходящим эквивалентом окажется слово “раскованность”. Интеллектуальная смелость проявляется как в аргументации, так и в терминах. Может быть именно терминологические новации Канта наиболее точно репрезентируют целое. “Эгография” (Ichnographia), “трансцендентальные алгоритмы”, “логическая анархия”, “антикритика”, “праопыт” (Grunderfahrung) — далеко не все примеры. Любопытны и кантовские метафоры. К примеру, Баумгартена Кант называет “метафизиком-циклопом”, лишенным критического ока (R 5081), физикотеологию сравнивает с “лестницей без верхних перекладин” (R 5631) и т.д. Можно пожалеть, что эти яркие термины были купированы Кантом в опубликованных в критический период трактатах.

ЦЕННОСТЬ

А. Многие черновики — это как бы несостоявшиеся примечания. В них развиваются маргинальные темы кантовской метафизики. Но нам хорошо известно, насколько существенным может быть маргинальное. Рассмотрим некоторые примеры.

В одной из своих ранних работ “Опыт введения в философию понятия отрицательных величин” (1763 г.) Кант пытался показать, какими полезными могут быть в метафизике некоторые математические понятия. Кант сравнивал положительные и отрицательные величины с противоположно направленными природными силами, доказывая, что взаимоуничтожение этих сил аналогично взаимному уничтожению положительных и отрицательных величин, приводя и в том и в другом случае не к бессмыслице, как в случае логического противоречия, а к нулю или покою. Эта тема в дальнейшем ушла на задний план кантовской философии, но в поздних черновиках мы встречаем ее весьма экзотическое продолжение. Так, понятие бога Кант сравнивает с иррациональным числом (R 5652), а целокупность условий в чувственном мире — с квадратным корнем из отрицательного числа (R 5651). Не менее интересна попытка Канта соотнести четыре класса категорий с четырьмя арифметическими действиями: “категории количества сродни сложению, категории качества вычитанию, категории отношения умножению, категории модальности делению” (R 5651).

Другой маргинальной, но стойкой тенденцией кантовской философии является стремление связать трансцендентальный анализ с лингвистическим. Родство этих способов исследования обозначено Кантом в “Пролегоменах”, но именно в черновиках мы находим развитие этих тенденций. Кант, к примеру, пробует связать категории со структурообразующими компонентами языка: категорию взаимодействия с предлогом “zu”, категорию субстанции — с предлогом “an” (R 5107) и т.д. Кант рассуждает и о специфике немецкого языка в его отличии от французского и английского. Он считает, что немецкий язык охраняет свой лексический запас, как бы автоматически маркируя иностранные слова и соблюдая этим собственную смысловую чистоту (R 5108).

Еще одной маргинальной темой является проблема оснований вероятностного знания. В критических сочинениях она практически не затрагивается Кантом, в черновых же набросках мы находим достаточно богатый материал на эту тему: заготовку объемной статьи, попытки вывести законы вероятностного познания, существенно отличающиеся от законов математической теории вероятностей, и многочисленные примеры. Кант суммирует свои рассуждения по поводу вероятности следующей лаконичной формулировкой: “нечто называется случайностью тогда, когда противоположное ему осуществляется при тех же (однородных) обстоятельствах. Из этого вытекает, что противоположность в случайности по предположению должна быть тем необходимее, чем чаще нечто происходило” (R 5371).

В. Углубление критической тематики. Многие черновики позволяют или уточнить композиционные особенности “Критики чистого разума” или значительно проясняют те или иные содержательные моменты этого произведения.

Начнем с любопытной “композиции” терминов, используемых Кантом для именования ключевых для его метафизики чистых понятий рассудка. Кант называет их категориями и предикаментами (А 80-82, В 107-108). Опираясь на текст “Критики”, совершенно невозможно предположить, что это двойное название является отголоском некогда отмечавшихся Кантом важнейших смысловых различий между упомянутыми терминами. Между тем, черновые наброски показывают, что дело обстоит именно так. При первых попытках систематизации чистых понятий рассудка, предпринятых Кантом в 1771 году сразу после “пробуждения от догматического сна”, он упоминал всего три категории: “тезис”, “синтез” и “обусловливание”, а категории, знакомые нам из “Критики”, называл “предикаментами” и трактовал как “модусы категорий” (к примеру, модусами “тезиса” являются понятия “возможное”, “действительное” и “необходимое”) (R 4276). Эта трактовка отчасти сохранялась у Канта до середины семидесятых годов и выражалась главным образом в именовании конкретных понятий рассудка не категориями, а “рассудочными рубриками /Titel/” (RR 4679, 4681; См. также “Лекции о философской энциклопедии” 1775 года — 29 том Академического издания, С. 34, отголоски этой концепции слышны и в изложении “аксиом созерцания” и “антиципаций восприятия” в “Критике”, где речь идет не о конкретных категориях количества и качества, но как бы о количестве и качестве вообще).

Теперь о более крупных композиционных проблемах. В конце “Трансцендентальной аналитики” Кант поместил интересное приложение “Об амфиболии рефлективных понятий”, вслед за которым Кант рассматривает генезис трансцендентальных идей и диалектических заключений чистого разума, первой разновидностью которых оказывается трансцендентальный паралогизм. Читателю “Критики” раздел об амфиболии (двусмысленности) рефлективных понятий (тождество-различие, согласие-противоречие, внутреннее-внешнее, материя-форма) может показаться каким-то довеском, не встраивающимся в систематику “Критику” и “втиснутым” Кантом в первое попавшееся место. Анализ кантовских черновиков приводит к обратным выводам. Во-первых, Кант обосновывает, что понятия такого рода должны рассматриваться “тотчас” (R 5726) за категориями (и связанными с ними основоположениями), т.е. именно в конце “Аналитики”. С другой стороны, Кант дает понять, что смешение предметов рефлективных понятий (когда, к примеру, из невозможности провести понятийное различение заключают к нумерическому тождеству предметов в созерцании) происходит сообразно умозаключению, полностью соответствующему названию паралогизма (R 5552). Таким образом, раздел об амфиболии рефлективных понятий находится именно там, где должен находиться и даже может служить связующим звеном между “Аналитикой” и “Диалектикой”.

Некоторые блоки “Критики” представляют собой лишь самые верхние пласты мощных аргументативных разработок Канта в черновиках. Самый яркий пример — введенный Кантом во второе издание “Критики” фрагмент “Опровержение идеализма”. В черновых набросках разных лет (не считая самых поздних разработок в Opus postumum) насчитывается около полутора десятков размышлений на эту тему, в которых Кант перепробовал несколько различных стратегий доказательства реальности внешнего чувства: 1. ощущения в пространстве являются оригиналами для образов воображения и поэтому не могут смешиваться с ними, что, однако, предполагается при попытке отрицания реальности внешнего чувства (RR 5709, 6313, 6316)) 2. пространство коррелятивно постоянству как одному из фундаментальных модусов времени, без наполнения которого содержанием не может осуществиться даже внутреннее восприятие, из чего следует, что не подлежащая, по Канту, сомнению реальность внутреннего чувства неразрывно связана с реальностью внешнего (RR 6311, 6313). (Заметим, что первый из этих аргументов встречается как в первом, так и во втором издании “Критики”, второй же составляет главную особенность кантовской аргументации во втором издании). 3. Пространство коррелятивно еще одному модусу времени сосуществованию (не связана с пространством лишь последовательность и этот временной модус наполняется как бы непосредственно) (RR 6311, 6314). 4. Если бы пространство не обладало реальностью в качестве способа восприятия воздействия со стороны внешних нам предметов, то ощущения в пространстве вызывались бы самоаффицированием субъекта и оно было бы формой внутреннего чувства, т.е. временем, и имело бы, в частности, одно измерение (RR 5653, 6315). Отсюда, кстати, следует, что сам факт наличия пространственных представлений свидетельствует о нашей “первоначальной пассивности” (при самоаффицировании мы активны, но не замечаем своей деятельности — R 5653), связанной с конечностью нашей сущности.

Вообще в черновиках Кант уточняет характеристики различных познавательных способностей. К примеру, опираясь на текст “Критики”, можно долго спорить, является ли “синтез схватывания” продуктивным или репродуктивным синтезом воображения. Но в одном из обширных подготовительных набросков к дедукции категорий первого издания “Критики чистого разума” Кант прямо классифицирует синтез схватывания как продуктивный (LBl B12) . Кант проясняет и особенности трансцендентальной апперцепции, приводя аргументы, которые должны доказать невозможность помещения трансцендентального сознания во временной поток (R 5561).

С. Прояснение центральной проблемы кантовской философии и стиля философствования Канта в целом.

Главная проблема теоретической философии Канта — обоснование возможности априорных синтетических познаний. Основная тяжесть этого вопроса падает на обоснование возможности подобных познаний, имеющих дискурсивный характер и основывающихся на понятиях. Кантовские черновики позволяют шаг за шагом проследить все стадии развития этой проблемы — от ее возникновения в 1771 году и первых общих и не вполне достигающих цели попыток ее решения до прозрений 1775 года и новых разработок в промежутке между первым и вторым изданиями “Критики” (1781 и 1787 годы соответственно). Особый интерес в этом смысле представляет корпус черновиков 1775 года, известный в кантоведении под именем “Дуйсбургского наследия” (эти черновики были в свое время собственностью семьи Дуйсбургов). Здесь представлено первое исчерпывающее разрешение центральной проблемы критицизма. Эти разрозненные наброски, объединенные тематикой и временем их создания, дают также ключ к решению многих загадок “Критики чистого разума”. Приведем некоторые примеры. В самой “Критике” задача обоснования возможности априорных синтетических познаний из чистого рассудка решается в “трансцендентальной дедукции категорий”. Но любопытная деталь: в дедукции Кант не оперирует понятием “синтетическое познание”, и тем самым вопрос и его решение оказываются странным образом терминологически разорваны. Особенность же текстов “Дуйсбургского наследия” состоит в том, что здесь тематика дедукции терминологически тесно пересекается с проблемой обоснования возможности априорных синтетических познаний (R 4675). Таким образом, дедукция и главный вопрос критицизма изначально находились в том числе и в терминологическом единстве. В столь же тесном единстве находились в 1775 году и аргументы, распавшиеся в критических сочинениях Канта на “дедукцию категорий” и “доказательства основоположений чистого рассудка” (R 4675). Именно анализ “Дуйсбургского наследия” помогает сделать вывод о том, что упомянутые “доказательства” в “Критике” — не более чем вынесенное за рамки параграфов дедукции подробное разъяснение одного из ее структурных блоков.

Таким образом, “Дуйсбургское наследие” способствует восстановлению терминологических и структурных разрывов “Критики чистого разума”. Но главное — эти тексты позволяют лучше понять сам стиль кантовского философствования. Дело в том, что первоначальное решение главной проблемы критицизма было сформулировано Кантом на языке, больше похожем на язык алгебраических формул, нежели чисто философских аргументов и имело крайне абстрактный характер. Кант использует алгебраические обозначения: a (в частном случае: схватывание представлений, в общем — любой акт полагания представления, к примеру, мысленное вычерчивание треугольника), b (“рубрики апперцепции”, т.е. категории, в общем же случае — акт спецификации деятельности полагания представлений, к примеру, указание величины углов треугольника) и x (предмет или Я), а также некоторые математические термины, к примеру, “aptitudo”, “экспонент” для установления отношений между ними, а именно, для демонстрации того, что представления могут быть схвачены, или отнесены к Я, лишь в случае, если они подпадают под правила, экспонируемые через категории (RR 4674, 4678, 4679). При этом упомянутые термины универсальны и данная матрица может использоваться, например, при обсуждении различия аналитических и синтетических суждений (R 4676). Из всех этих терминов в первом издании “Критики чистого разума” прочно закрепился лишь “x” в качестве обозначения трансцендентального предмета (а во втором издании “Критики” и это обозначение оказалось почти полностью вытесненным, оставшись главным образом во второй неправленной Кантом части). Подобные изменения не случайны. Решив в 1775 году проблему обоснования возможности априорного синтетического познания на уровне “трансцендентальных алгоритмов”, Кант, словно современный исследователь природы, предложивший изящное “синтаксическое” решение системы уравнений, оказался перед необходимостью “метафизической интерпретации”. Как нередко бывает в подобных случаях, семантические последствия оказались неожиданными и временами даже пугающими для самого Канта: это и запутанная схема взаимоотношений трансцендентального предмета, внешнего, внутреннего чувства, продуктивного и репродуктивного воображения в их различных ипостасях, категорий (рассудка), эмпирической и трансцендентальной апперцепции, и общий тезис о законодательстве рассудка по отношению к природе. Первое издание “Критики” оказалось перегруженным семантическими вариациями, а второе представляет собой своеобразный компромисс между первым изданием “Критики” и трансцендентальными уравнениями середины семидесятых годов. В целом же, история критицизма в его решающих вопросах — это не история восхождения от внимательного наблюдения за работой сознания к общим трансцендентальным формулировкам, а история нисхождения от абстрактных формул к проблематичным и шокирующим интерпретациям.

Черновые наброски Канта могут прояснить нам главные интуиции его метафизики и стиль его философствования. Но точнее было бы сказать, что они сами по себе представляют философствование Канта во всей его чистоте.

***

Предлагаемые вниманию переводы фрагментов избранных кантовских черновиков состоят из трех смысловых групп. Первые 7 фрагментов представляют собой кантовские оценки его собственной философии и истории формирования критицизма. Фрагменты 8 — 16 в хронологической последовательности представляют этапы решения главной проблемы кантовской метафизики — обоснования возможности априорного синтетического познания из чистого рассудка и являются своеобразными заготовками трансцендентальной дедукции категорий. Наконец, фрагменты 17 и 18 иллюстрируют кантовские усилия в решении вопросов, возникших уже после оформления концептуальных основ критической философии.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]