Литература об Анне Ахматовой
Бурдина С. В. Диалог культур в поэме А. Ахматовой «У самого моря» // Межкультурная коммуникация на рубеже веков: Материалы конференции. Пермь: Пермский гос. технич. ун-т, 2000. С. 14–19.
«Тоска по мировой культуре» в поэме Ахматовой. Произведения Пушкина и Блока в качестве «пратекстов». Религиозные образы и мотивы в поэме.
Выписка:
«Роль "вечных образов" культуры в организации хронотопа поэмы и, следовательно, в окончательном определении жанрового своеобразия произведения позволяет поставить вопрос о возникновении в поэзии ХХ века новой жанрово-стилевой парадигмы» (Бурдина, 2000: 19)
Меднис Н. Е. Венеция в прозе Иосифа Бродского («Набережная неисцелимых» и «Watermark») // Меднис Н. Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск: Изд. Новосибирского ун-та, 1999. С. 331–340.
Пробштейн Я. Э. Мотив странствия в поэзии О. Э. Мандельштама, В. В. Хлебникова и И. А. Бродского. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2000.
Выписка:
Tarkowska J. Symbolika akwatyczna w eseju "Znak wodny" Josifa Brodskiego // Slavia Orientalis. Kraków, 2000. T. XLIX. №1. S. 55–64.
Тюкина С. Л. Поэтическая онтология Иосифа Бродского // Материалы международной конференции студентов и аспирантов по фундаментальным наукам "Ломоносов". М.: МГУ, 2000. С. 443–444.
Выписка:
Фокин А. А. К проблеме понимания традиции в метапоэтике Иосифа Бродского // Материалы международной конференции студентов и аспирантов по фундаментальным наукам "Ломоносов". М.: МГУ, 2000. С. 400–401.
Метавыписка:
Niero A. Бродский и Монтале. Об эссе 'В тени Данте' и о другом // Russian Literature. Amsterdam, 2000. Vol. XLVII. № 3-4. P.307-330.
В статье идет речь как об эссе Бродского «В тени Данте», посвященном Э. Монтале, так и о сходных темах в творчестве обоих поэтов. Рассматривая эссе Бродского А. Ньеро отмечает его переклички с предисловием Е. Солоновича к публикации русских переводов стихов Монтале в журнале "Иностранная литература" в 1967 году. Также показано, как Бродский опираясь на эту и ряд других критических работ о Монтале (в частности, заимстует у Г. Камбона термин "метафизический реализм") создает свою оригинальную точку зрения на творчество итальянского поэта. При этом, в поэзии Монтале для Бродского оказываются важнее всего те темы и образы, которые присутствуют и в его собственной поэзии.Среди таких тем и образов А. Ньеро отмечает "связь живого пишущего с мертвым адресатом", "стоический голос", связь Времени с Историей и др.
Выписка:Литература об Иосифе Бродском
В разделе книги, посвященном Бродскому, рассматривается его вклад в создание "венецианского текста" русской литературы. Довольно часто Бродский упоминается и в других частях этой книги. Приведу ее оглавление:
Выписка:
«Сам же этот мир, покоящийся на водах и из них рожденный, выступает у И. Бродского в своем роде аналогом всемирного женского лона, где зародилась и развилась жизнь, поэтому в его венецианских эссе столь сильно и последовательно звучит мотив первородности, к которой приобщается человек в Венеции. Он словно начинает в своих ощущениях движение вспять, к исходной точке. И. Бродский отмечает этапы этого пути, начиная с ближайшего приобщения к животному миру, а от него — в бесконечную глубь тысячелетий до начала начал, до хордовых, обживших воды» (Меднис, 1999: 356)
В центре внимания автора две темы: "Одиссея" в поэзии Бродского и "странствия, пространство и время у позднего Бродского".
Из выводов: «Было установлено, что мотив странствия в современной поэзии связан с мотивом преодоления духовной и культурной разобщенности человечества, его разорванности во времени и пространстве, что сближает не только творчество Мандельштама и Бродского, но и Мандельштама и Хлебникова, а в случае Бродского, показано генетическое родство поэтического мотива странствия с творчеством ряда европейских и американских поэтов, стихи которых он переводил» (Пробштейн, 2000: 23)
Из резюме:
«В эссе "Watermark" Своеобразное представление Бродского о воде как магической среде вечного перевоплощения жизни и смерти, места смыкания Времени и Пространства, звучит как эхо, объединяющее все времена человеческой жизни» (Tarkowska, 2000: 64)
О сходстве онтологических систем Бродского и Хайдеггера.
«Поэт не просто занимает особую точку в мироздании, он обозначает пребывание на уровне литературы пребыванием на уровне нравственности, посредством языка создает основы бытия»(Тюкина, 2000: 444).
«Традиция предстает в текстах Бродского особым видом дискурса, где посредством собственной открытости поэта, неотстраненности его от познаваемых объектов рождается целая метасистема, объединяющая остальные метакатегории и метаэлементы метапоэтики» (Фокин, 2000: 400).
Продолжение обзора журнала «Russian Literature»
Продолжаю рассказ о юбилейном номере журнала «Russian Literature», посвященном 60-летию со дня рождения Иосифа Бродского (начало в выпусках 10 и 11).
«Последнее "совпадение", которое обращает на себя внимание
касается еще раз Времени и его связи с Историей. В конечной части
своего эссе Бродский останавливается на "коллаже заметок" Poet in Our
Time, где Монтале подобрал отрывки из разных текстов и создал
особую, фрагментарную книгу. Именно сентенциозность, афористичность, асистематичность этой книги, может быть, привлекали Бродского, который в свою очередь - сентенциозен, афористичен, иногда
асистематичен в своей прозе. Иной раз "отрицательная гносеология"
Монтале близка Бродскому. Итальянский поэт заявляет, что не верит во
время хронологическое (Montale 1972: 8); Бродский жалуется на то, что
в сознании человека теряется разница между хронологией и временем
(Brodsky 1996: 126). Первая нужна человеку, чтобы упорядочить события, связать их цепью причины и следствия; второе - непостижимо,
непонятно, страшно, ибо ему чужда всякая человеческая систематизация. С подобной точки зрения Бродский смотрит на Историю, как на
"музу Времени" (118). Этой теме Бродский посвятил целое эссе ("Profile of Clio"), выделяя свободное движение истории, ее непредсказуемость,
ее аритмическую и вневременную природу, даже ее обратимость, так
что убийство Юлия Цезаря и Вторая мировая война могли бы случиться
в обратном, не хронологическом порядке (121). У позднего Монтале
есть много стихотворений, где отрицается существование "раньше" и
"позже" во времени (см. Montale 1980: 320, 394, 519, 598, 623, 700).
Кроме того, когда Бродский пишет, что знание истории не избавляет нас
от повторения одних и тех же ошибок (Brodsky 1996: 122), невольно
вспоминаются стихи Монтале 'La storia' [История]: "History doesn't
contain / a before and an after [...] / It's not he who contemplates it / produces history, nor he / who ignores it. History / doesn't advance, is refractory, / detests slow change, it neither / proceeds nor recedes, it changes / track, and its direction / is not in the timetable. [...] History doesn't teach / anything that concerns us. / And to know all this doesn't serve / to make history more true or just" (Montale 1976в: 15; пер. G. Singh'a).22»(Niero, 2000: 322)
Продолжение обзора сборника «Joseph Brodsky: The Art of a Poem»
(начало в выпусках 6 , 8, 10 и 11).
Polukhina V. «I, Instead of a Wild Beast, Entered the Cage» (Ia vkhodil vmesto dikogo zveria v kletku) // Joseph Brodsky: The Art of a Poem. Houndmills; London, 1999. P.68–91.
Чрезвычайно интересный и убедительный анализ текста Бродского. Автор статьи обращает внимание прежде всего на лексико-грамматический уровень текста, обращаясь при этом и ко всем другим уровням. Последовательно анализируя динамику употребления видовых форм глагола, лексическую структуру рифмы, другие особенности текста В. Полухина показывает, что одним из центральных мотивов стихотворения (которое для поэзии Бродского 60–70-х годов является, по ее мнению, итоговым)оказывается стремление представить собственную судьбу как активный выбор — не * был посажен в клетку, а входил вместо дикого зверя в клетку, не * был выслан из страны, а бросил страну. Другая тема, проходящая через все стихотворение — антитеза забвения и памяти (в тексте, кроме нескольких прилагательных, лишь два причастия, и эти причастия — помнящих и забывших). Интересно наблюдение над распределением частей речи в левой и правой части стихотворения, а также анализ часто встречающихся в текстах Бродского образов звука, рта, благодарности. В последних двух строках стихотворения В. Полухина видит возможные переклички с Гейне (Так мы спрашиваем жадно / Целый век пока безмолвно / Не забьют нам рот землею...), Мандельштамом (Да, я лежу в земле, губами шевеля) и Ахматовой (И со мною моя "Седьмая" / Полумертвая и немая, / Рот ее сведен и открыт, / Словно рот трагической маски, / Но он черной замазан краской / И сухою землею набит). К этим перекличкам хотелось бы добавить еще одну, в которой присутствует отсутствующий во всех трех приведенных текстах и чрезвычайно важный (как убедительно показано в статье) для Бродского мотив благодарности. Это финал цикла М. Цветаевой "Надгробие", где этот мотив возникает за счет оживления внутренней формы слова спасибо: Издыхающая рыба, / Из последних сил спасибо / Близящемуся — прости! — / Силящемуся спасти / Валу первому прилива. / <...> / Пока рот не пересох — / Спаси — боги! Спаси — Бог! (Подробнее о "Надгробии", в том числе в связи с поэзией Бродского, см.: Ахапкин Д. Цикл "Надгробие" Марины Цветаевой в русском поэтическом контексте // Борисоглебье Марины Цветаевой: Шестая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 1998 года): Сборник докладов. М., 1999. С.255–263).
И еще одно добавление к практически исчерпывающей статье В. Полухиной. Рифма распорот - город может восходить не только к стихотворению Хлебникова "Москва колымага", но (и мне это кажется более вероятным) и к "Трилистнику дождевому" Анненского — тем более, что речь, как представляется, скорее идет о Петербурге/Ленинграде.
Выписка:
«Also at the centre of the text lies one of its two participles,
pomniaschikh [which remembered] which forms an antonym to
zabyvshikh [who've forgotten]. What people easily forget the steppes
and Nature in general remember: "wood and meadow all recall. Everything around will recall" (l: 413). This antithesis of forgetting and remembering is sustained by the contrast of sleep and
waking ("Let into my dreams...") and also by the all-embracing
opposition of life and death (drowned, ripped apart, whilst my
mouth is not yet packed with clay). To the existential antinomies
correspond spatial polarities: the cage and half the globe, the height
of the glacier and the flat lands of the steppes, the shut-off-from-the-world land of his birth and the wide-open place of his exile
beyond its bounds. These polarities shape the multi-spaciality of
the poem (closed/open, up/down, north/south, inside/outside). The
spaces which the lyrical "I" occupies are placed at the text's centre
ten times out of thirteen. The number of references to an quotations from Classics and his own works hint at the dimensions of
the pretextual space. Almost all the words in the poem bring with
them the semantics and metaphors of other Brodsky poems» (Polukhina, 1999: 80–81).
Хайбуллина А. Образ "одышливого простора" в "Воронежских тетрадях" О. Мандельштама // Студенческая наука — в действии: Сборник материалов конференции. Стерлитамак, 1999. С. 79–81.
Выписка:
Литература об Осипе Мандельштаме
Об амбивалентности образа.
«Воронеж возвращает, дарит поэту возможность глубокого поэтического дыхания» (Хайбуллина, 2000: 80).
Предыдущий
выпуск
К
архивам
На
главную
Следующий выпуск
© Денис Ахапкин. СПб., 1999-2000.