По реке плывет кирпич

волосатый, как стекло.

Ну и пусть себе плывет.

Нам не нужен пенопласт.

 

По реке плывет кирпич,

полосатый, как пельмень.

А на нем сидит медведь,

красной армии боец,

к нему лошадь подошла,

тоже семечки грызет.

 

Следует, однако, отметить, что все перечисленные особенности присущи в равной мере другим жанрам. В связи с этим возникает вопрос: можно ли назвать такую черту небылицы, которая являлась бы жанрообразующей? Вариативность является признаком большинства фольклорных жанров, поэтому такой чертой считаться никак не может. То же можно сказать и о кумуляции . Построение рассматриваемой группы текстов отличается от описанной В.Я. Проппом "классической" (восходящей или нисходящей) кумулятивной схемы тем, что у нее отсутствует конечная катастрофа, эпизоды не обнаруживают четкой связи друг с другом, однако это говорит о том, что мы имеем дело с более архаичной, примитивной , менее организованной разновидностью кумуляции, присущей некоторым сказкам (напр., "Лгало и подлыгало") и многим жанрам детского фольклора (прибаутки, считалки, скороговорки и т. д.). Как уже упоминалось, функционально небылицы пересекаются с пестушками и потешками. Таким образом, единственной чертой, которая могла бы претендовать на роль жанрообразующей, - установка на недостоверность, перевертывание всего с ног на голову, гротесковость, оксюморонность.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что и она вовсе не является исключительной принадлежностью жанра небылицы.

Небыличность как прием обнаруживает себя в архаичных текстах, причем здесь ни о каком создании комического эффекта речи идти не может. В заговорах, в формулах-закрепках, небылица встречается, если можно так выразиться, в "отрицательном" виде: "...И когда у родущего теленка родится теленок, и когда белой камень Латырь со дна морского выстанет и по ветру летать будет, и тогда тот злой человек и лихой эту щуку добудет и ключи вынет..."

То есть потенциальному злоумышленнику, врагу, чужаку, бесу дается заведомо неисполнимая задача, которую он "должен" выполнить прежде, чем начать причинять вред. Можно сказать, изображается картина мира, где все перевернуто с ног на голову, и утверждается, что чужак в этом случае, в этом мире, имеет какую-то силу, а в мире с нормальным порядком вещей - нет.

Далее, известен ряд сказок с одним и тем же сюжетом: три брата, оказавшись ночью в лесу, по очереди ходят просить огня в избушку, обитатель которой предлагает им в качестве платы рассказать ему такую небыль, чтобы он не смог поверить; старшие братья проигрывают и он вырезает у них из спины ремни, младший же побеждает и получает огонь. Сказки отличаются только наименованием хозяина избушки (старик, Немал-великан и т.д.) и содержанием рассказываемых небылиц, которое совершенно идентично содержанию рассматриваемых нами текстов. Любопытно, что эти сказки сильно схожи с волшебными, хотя и помещены составителями сборника в раздел "социально-бытовых". Мы встречаем в них многие атрибуты волшебной сказки: ситуация, когда братья оказываются в лесу, формульное описание избушки и ее хозяина, задавание трудных задач, роль младшего брата и т.д. Отсутствует только волшебство как таковое. Характерной представляется ситуация рассказывания небылиц. Понуждающий к этому описан как типичное для волшебной сказки потустороннее существо, "мертвец", требующий обращения к себе на своем "потустороннем" языке, каковым является язык небылицы. Старшие братья, в отличие от младшего, естественно, не обладают таким знанием, отчего и страдают.

Небылицы, целью которых является создание комического эффекта, встречаются в карнавальной традиции, в частности, в речи карнавального "деда":

У меня, голова, жена красавица.

Глаза-то у ней по булавочке,

а под носом две табачные лавочки.

У ней, голова, рожа на мой лапоть похожа.

 

Также в народной драме:

Стоит церковь брюквенная,

двери морковные,

а замки репяные.

 

Важно отметить, что и балаганный "дед", и участники народных представлений имеют своим прообразом карнавальных ряженых, изображавших нечистую силу. Из этого понятно, почему они, принадлежащие потустороннему миру, говорят на том же "потустороннем" языке.

 

В детском фольклоре небыличность также является чертой многих жанров, причем унаследована она ими от карнавальной смеховой традиции. Ярким примером может служить жанр дразнилки:

Как у Сани на носу

ели свиньи колбасу;

ели, ели три недели,

ели, ели - не доели.

 

Баба-яга

костяная нога

нос крючком,

голова сучком,

жопа ящичком...

(ср. с приведенным выше портретом жены балаганного "деда")

 

В этой связи чрезвычайно интересным представляется жанр или "переделки". Тексты, к нему принадлежащие, можно было бы разделить на два типа. К первому относятся сатирические тексты, высмеивающие либо оригинал, либо какую-нибудь жизненную ситуацию. Для нас больший интерес представляет второй тип, просто переворачивающий оригинал с ног на голову, никак не высмеивая его:

У лукоморья дуб срубили,

Златую цепь в трактир свезли,

Кота на мясо порубили,

Русалку на ветвях спалили.

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей.

Слоны катаются на кошках.

В темнице там царевна дрищет,

А серый волк бумажку ищет.

Там ступа с Бабою-Ягой

Идет-бредет в кабак ночной.

 

Жанр фольклорной пародии имеет древние корни, восходя к ритуальному осмеянию и поношению. Притом важно, что этот смех направлен не на высмеивание черт объекта, а на "выворачивание" его на изнанку, создание его "антипода", перевернутого двойника, - как в случае с древней пародией, так и с современной. Осмеянию часто подвергаются самые что ни на есть сакральные тексты и обычаи. Так, например, в средние века были известны пародии на церковную службу, на молитвы. Неслучайно, что детская "переделка" касается самых популярных песен, стихов, известных всем, как раньше был известен "Отче наш...":

Взвейтесь кострами,

Бочки с бензином,

Мы - пионеры,

Дети грузинов.

Близится вера

Светлых рабов.

Клич пионеров:

"Смотаться в кино".

 

Жанром, в котором также проявляются черты небылицы, можно считать и так называемый "садистский стишок":

Маленький мальчик в песочке играл,

Сзади неслышно каток подъезжал.

Долго рыдала над мальчиком мать,

Пытаясь ребенка в рулончик скатать.

 

Важная особенность этого жанра - гротесковое преувеличение опасностей, подстерегающих ребенка на каждом шагу, доведение трагической ситуации до абсурда. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь в действительности был задавлен катком или утонул в унитазе. Прослеживается явная связь между карнавальным, смешным изображением смерти и всего страшного (как и сакрального) и "садистским стишком".

Абсурд, невероятность являются главным пунктом немалого количества анекдотов и близких к ним "бредовых" загадок: "На крыше лежат два кирпича. Один говорит: «Что-то сегодня погода нелетная». Другой отвечает: «Ничего, главное, чтобы человек хороший попался»" "Колобок повесился" "Летят два крокодила. Один зеленый, а другой в Африку. Сколько лет моей бабушке?"

 

В качестве заключения можно было бы обобщить все сказанное и сделать на основании этого некоторые предположения. Итак, небыличность имеет древние корни и восходит изначально к магическим приемам, призванным установить контакт с потусторонними силами. Абсурд в современном детском фольклоре имеет непосредственным предшественником площадную, карнавальную, балаганную культуру. Очевидно, небыличность является признаком очень многих жанров, и ее трудно принимать за жанрообразующую черту. Строго говоря, это означает, что выделение небылицы как отдельного жанра вряд ли оправданно. Однако делать вывод о том, насколько продуктивно это предположение для изучения жанрового состава современного детского фольклора, автор не берется.