Как мы видим, большинство
сюжетов и мотивов об Адаме и Еве в постбиблейской еврейской литературе
встречаются и в апокрифических, и в еврейско-эллинистических, и в
раввинистических источниках. Складывающийся в эпоху Второго храма канон
поставил рамки, пределы свободному творчеству и взлет литературы, ее расцвет и
кульминация в период создания Библии к
3 в. до н. э. фактически были прерваны.
Но литературное творчество не прекратилось, оно лишь вышло из центра культуры
на периферию, и там продолжало существовать - мы видим это благодаря литературе
Кумрана, благодаря неканоническим произведениям - псевдоэпиграфам и апокрифам.
Там, на периферии, старые формы обогатились новыми или давно забытыми
оттенками. Такие процессы литературной эволюции (постоянная борьба центра и
периферии) известны давно. Мы можем наблюдать их почти во всех культурах.
Например, некоторые второстепенные черты жанра становятся вдруг определяющими,
а главные отходят на задний план. Много занимался этой проблемой русский литературовед Ю.Н. Тынянов. В своей статье "
Литературный факт " он писал о том, что, когда старые формы застывают, на
их место "из задворков литературы и низин выплывает в центр новое
явление".[1] Но само это
новое явление было когда-то в центре. Именно поэтому, на мой взгляд, многие
детали, встреченные нами в парафразах Священного Писания, кажутся порой даже
более архаичными и первобытными, чем само библейское повествование (гигантские
размеры первого человека, представление о нём как о микрокосме, отголоски мифа
об андрогинах и т.п.). Во всех рассмотренных нами источниках мифология и
фольклор занимали важнейшее место в процессе формирования парафраза. Однако
устная традиция - это только один из источников жанра парафраза. Не меньшую
роль во всех источниках играет интерпретация, истолкование сложного библейского
текста. Кроме того, не могла не сказаться на постбиблейской еврейской
литературе и столкновение с эллинистической традицией. Во время смены
литературных течений, систем ценностей,
смены литературных, этических и эстетических норм, в момент скачка,
всегда происходит сильная поляризация общества. Большинство продолжает
отстаивать старые ценности, меньшинство пытается освоить новые. Это новое может
развиться как изнутри, из недр самой
культуры, так и извне, при этом осмысляясь и перерабатываясь теми, кто его
принял. Часто бывает так, что народы воюют, а межкультурный диалог и даже обмен
идет, несмотря на различия в религиозном восприятии мира, в политическом
устройстве, в понимании прекрасного и т.д. Столкновение дает импульс для
дальнейшего развития. Об этом много писал в своих работах Ю.М. Лотман:
"Можно назвать лишь две возможные побудительные причины, вызывающие
интерес к какой-либо вещи или идеи, и желание ее приобрести или освоить: 1)
Нужно (освоить - М.К.), ибо понятно, или знакомо...2) Нужно, ибо непонятно,
незнакомо, не вписывается в известные мне представления и ценности. Первое
можно определить как "поиски своего", второе - как "поиски
чужого"".[2] Для
восприятия еврейским обществом эллинистической культуры характерно, видимо,
второе.
Более того, интерес к "чужому"
был скорее всего невольным, тщетно подавляемым, и все же он был.
"Поиски чужого" неизбежно видоизменили "свое". Еврейский мир изменился очень сильно. Мы это
видим и на уровне языка (иврит Библии был почти забыт, говорили в основном на
арамейском, греческом), и на уровне литературных
жанров (еврейско-эллинистические писатели стали использовать греческие жанры
апологий, философских диалогов, драм (например, еврейский драматург - Иезекииль
Трагик во 2 в. до н. э. написал драму "Исход из Египта"). В то же
время греки, благодаря встрече с
еврейской культурой, познакомились через Септуагинту с идеей еврейского
монотеизма, с идеей линейного времени,
направленного из прошлого в будущее, из
этого мира в мир грядущий. Сами греки представляли время цикличным (см.
например, календарные мифы о Персефоне).Таким
образом, мы видим, как события, происходившие в еврейской культуре в течение нескольких
веков на рубеже между двумя эрами, а именно возрождение старых, периферийных
явлений, актуализация священного текста, развитие библейского экзегезиса,
встреча с чужими культурными традициями, привели к возникновению такого
своеобразного жанра, как парафраз, в котором соединились возможности взгляда на
сакральный текст не только изнутри познающей традиции, но и извне. Библейские
сюжеты перестали восприниматься только как "свои", и их попробовали
переосмыслить и трансформировать. Если мы вспомним примеры парафраза в русском
фольклоре, о которых говорилось в самом начале этой работы, то обнаружим, что и
там действуют схожие принципы. Представления о том, что царь Соломон был
русским, а Христос родился в соседней
деревне, - такая же актуализация, приближение в пространстве и во времени
древнего текста, как и приписывание своего повествования авторитетам:
ангелам, Эноху, Соломону, Моисею и др.
Видимо, некоторые механизмы формирования парафраза общие для большинства
культур, хотя, разумеется, существуют и характерные особенности.
Интересно было бы
посмотреть, что происходит с парафразом библейских сюжетов в дальнейшей еврейской литературе. Почему они на
длительное время (до 8 века) исчезают, а потом в изобилии появляются вновь. Те
же сюжеты об Адаме и Еве продолжают развиваться как в еврейской традиции, так и
в Коране, и в христианских книгах, апокрифах и писаниях отцов Церкви.
На мой взгляд, парафраз, с одной стороны, служит способом
создания нового, новой формы. Ведь часто именно сюжеты парафразов, а не сами библейские
истории порождали в дальнейшем богатейшие реминисценции в литературных
произведениях последующих веков (вспомним "Потерянный Рай" Мильтона,
"Каина" Байрона, и др.). С другой стороны, парафраз не только трансформирует сюжет, но вместе с тем и
сохраняет его, позволяет приблизить вечный, неизменный сакральный текст к людям, воспринимающим его
в конкретном месте, времени и исторической ситуации.
