Приложение.

КОММЕНТАРИЙ К «ОЧЕРКАМ БУРСЫ»

 

В тексте «Очерков бурсы» современному читателю, не знакомому с историко-литературным контекстом произведения и эпохи, многое может быть непонятно. В настоящем комментарии разъясняются термины, реалии, персоналии, источники цитат, архаизмы и историзмы.

Многие реалии и бурсацкие термины объяснены самим Помяловским в тексте «Очерков бурсы» непосредственно сразу после из упоминания (например, все, что касается устройства «бурсацко-бюрократической системы»). Их мы не касаемся.

Помимо материала собственно «Очерков бурсы», мы привлекаем также материал произведений Помяловского, по замыслу примыкающих к «Очеркам»: очерков «Вукол», «Данилушка» и «Долбня», рассказа  «Махилов», отрывков из романа «Брат и сестра» и т. д.

Кроме этого, мы проводим параллели со многими произведениями других авторов о детстве, учебных заведениях.

Считаем нужным рассказать об уже существующих комментариях.

Первый комментарий к «Очеркам бурсы» вышел в 1935 году, во втором томе Полного собрания сочинений Помяловского. Его автором был крупнейший исследователь творчества Помяловского И. Г. Ямпольский[1]. С небольшими сокращениями этот комментарий перепечатывался в других советских изданиях[2]. 

В одном из последних изданий «Очерков бурсы» (М.: Эксмо, 2007) помещен небольшой комментарий[3]. Его авторство не указано. При сопоставлении изданий «Очерков бурсы» мы обнаружили, что комментарии в изданиии «Эксмо» представляют собой незначительно переработанные примечания С. Ф. Дмитренко, напечатанные издательством «Астрель» в серии «Школа классики» в 1998 и в 2002 году[4]. Исправления в тексте «Эксмо» можно назвать косметическими: некоторые слова заменены синонимами, изменен порядок слов, добавлены некоторые даты. Кроме этого, некоторые примечания Дмитренко (в том числе, ценные объяснения архаизмов и историзмов) в тексте «Эксмо» опущены. Нам неизвестно, можно ли со стопроцентной уверенностью считать версию «Эксмо» плагиатом (письмо в издательство с просьбой сообщить имя автора комментариев осталось без ответа). Очевидно, что текст Дмитренко был широко использован, как, впрочем, и комментарии Ямпольского.

Но, судя по всему, и сам Дмитренко воспользовался комментариями Ямпольского безо всяких ссылок на него. У Дмитренко объясняются те же самые места почти теми же самыми словами, что у Ямпольского. При этом комментарий Ямпольского по сути гораздо полнее и представительнее, чем примечания Дмитренко и анонимный комментарий «Эксмо» (последний, по всей видимости, является компиляцией работ Ямпольского и Дмитренко). В частности, Ямпольский приводит цензурные документы, связанные с публикацией  «Очерков бурсы» (из них мы узнаем, например, что в судьбе очерка «Бегуны и спасенные бурсы» принимал участие И. А. Гончаров), сравнительную таблицу цензурных изменений, точнее указывает источники.  Это неудивительно – комментарий Ямпольского предназначался для академического собрания сочинений, а примечания Дмитренко – для школьного издания.  Преимущество работы Дмитренко заключается в том, что он обращает внимание на те архаизмы, историзмы, термины, которые не затронуты в комментарии Ямпольского.

Итак, можно заявить, что со времени выхода ПСС Помяловского, то есть с 1935 года, новых существенных попыток комментирования «Очерков бурсы» не предпринималось. Комментарии в изданиях 1998, 2002 и 2007 гг. определенно восходят к трудам Ямпольского. Как бы то ни было, все три варианта этих комментариев послужили хорошим подспорьем для нашей работы. В дальнейшем мы будем приводить некоторые объяснения из них, добавляя к ним дополнительные сведения из других источников.

Необходимость нового, более подробного комментария к «Очеркам бурсы» назрела прежде всего потому, что комментарии Ямпольского и его переписчиков, при всех своих достоинствах, при том, что Ямпольский привлек богатейший архивный материал, - неполны. В них не разъяснены многие лексические единицы, не учтены параллели с другими произведениями о бурсе. Наконец, в них почти полностью оставлены без внимания фольклорные тексты, прозвища. А в нашем исследовании именно это имеет первостепенное значение.

С одной стороны, данный комментарий должен был сыграть вспомогательную роль собственно при написании исследования о детском фольклоре в «Очерках бурсы».

С другой стороны, наше исследование тематически ограничено. Объяснение большого числа культурологических, исторических, лингвистических реалий остается за его рамками. Настоящий комментарий призван восполнить это.

Таким образом, он претендует на некоторую самостоятельность. Именно этим и объясняется и вынесение его в приложение, и некоторое количество повторений из основного текста нашей работы: они связаны преимущественно с детским фольклором.

 

ОЧЕРКИ БУРСЫ.  Слово «бурса», означающее «бурсацкое общежитие», впоследствии распространилось на всю систему училищ и семинарий[5]. Первоначальное значение латинского слова bursa – «карман, кошелек». В средние века оно означало общую кассу в братствах, монастырях; затем – только в общежитиях учащихся. Наконец, им стало обозначаться само помещение общежития. БСЭ дает определение слова «бурсак»: «казеннокоштный семинарист» (то есть живущий в бурсе за казенный счет)[6].

О происхождении слова и – что гораздо важнее – вообще о роли бурсы в жизни России А.К. Воронский в своем романе пишет:

 

«...Бурса!

Бурса — слово латинское. Бурса — кошелек, копилка.

Бурш — от бурсы.

Бурса началась со средневековых иезуитских коллегий.

Бурса на Руси известна с семнадцатого столетия.

У бурсы прочные, древние корни. Бурса развивалась, изменя­лась.

Наша бурса национальна.

Бурса живала в разных сословиях и учреждениях. Русское озорство, буслаевщина, хулиганство, скоморошество, разгильдяй­ство — все это бурса. Бурса ходила в грязи, в коростах, в парше; от бурсы разило на целую улицу мерзостью, бурса боролась со всякой попыткой к чистоплотности — все это наше, родное. Бур­са воспитывала, развивала обособленность, ханжество, буквоед­ство, святошество, изуверство — и это наше, «расейское». Бурса помимо духовенства укрепилась в канцеляриях, в судах, в управ­лениях, в школах, в казармах, в семьях, в дружбе, в знакомстве. Не сродни ли бурсацкому начальству и бурсакам щедринские градоправители, стряпчие, Головлевы, ташкентцы, пошехонцы, глуповцы? Передонов из «Мелкого беса» истый бурсак. Недо-тыкомка серая шныряла в бурсе. Бурса проникала в науку, в ис­кусство... Сколь много утруждали нас семинарским суемудрием и суесловием толстые фолианты, «труды»! О, глубокомысленные пачкуны бумаги!

Мы знаем писателей пакостников, охальников, срамников, грязных скоморохов, строчил и казуистов, неотесанных обломов. Все это бурса.

Полагаете ли вы, читатель, что Хома Брут, плененный мерт­вой красотой трупа, лишь по случайности бурсак? И не заражает ли бурса человека мертвыми мечтаниями, мертвыми иллюзиями и любовью ко всему трупному?

Бурса воспитывает некроманов.

Уши Халдея висели над старой Россией! Огромные, отвра­тительные, они подслушивали нас всю нашу жизнь!..

...Сколько бурса загубила редких, замечательных людей! На­помним только о судьбе шестидесятников:

Николай Успенский спился, зарезался.    

Решетников спился.

Помяловский спился.

Левитов спился.

И еще много народу погибло до срока.

Они не знали детства, но знали бурсу.

...Молот бьет по наковальне и получает удар, равный своему удару. Из бурсы вышли Чернышевский, Добролюбов. По силе их неукротимого духа судите о бурсацком мраке»[7].

 

Приходское училище и семинария, где учился Помяловский, находились в Александро-Невской лавре. Начало ее строительства – 1710 год. Первая школа для детей священнослужителей была открыта здесь в 1721 г., в 1726 г. она была преобразована в Александро-Невскую Славяно-Греко-Латинскую семинарию, а в 1797 г. получила название Духовной Академии. В 1809 г., во время реформы системы духовного образования, Александро-Невская академия была преобразована в Санкт-Петербургскую Духовную Академию[8]. За время обучения Помяловского ректорами Академии были епископы Афанасий (Дроздов), Евсевий (Орлинский) и Макарий (Булгаков) – будущий митрополит Московский.

 

Примечательно, что после революции в Александро-Невской лавре было организовано учреждение для «дефективных» детей и подростков. Как свидетельствует «Республика Шкид», лавра была последней ступенью мытарств малолетнего преступника. «Попасть в лавру считалось в те годы  самым  большим  несчастьем,  самым страшным,  что  могло  ожидать   молодого   правонарушителя.   Провинившихся школьников и детдомовцев пугали Шкидой, но если уж речь заходила о  лавре – значит, дело было швах, значит, парень считался конченным»[9]. В «Республике Шкид» о Лавре сказано немного, но ясно, что быт ее малолетних обитателей был еще хуже, чем быт бурсаков. Он, в сущности, не отличался от тюремного.

В дальнейшем в связи с теми или иными местами в «Очерках бурсы» мы часто будем ссылаться на «Республику Шкид» и связанные с ней произведения: «Шкидские рассказы» Белых и Пантелеева и роман «Последняя гимназия» П. Ольховского и К. Евстафьева, задуманный как продолжение «Республики Шкид», но написанный в совсем другом тоне. О «Республике Шкид» см. 3 главу нашей дипломной работы.

 

57 Посвящается Н. А. Благовещенскому. – Н. А. Благовещенский (1837-1889) – писатель, этнограф, редактор журнала «Русское слово» (1863-1866); бурсацкий товарищ Помяловского, один из ближайших его друзей на протяжении всей жизни. Пришел в бурсу, когда Помяловский был уже в старшем классе; их дружба началась в семинарии. В 1864 году, после смерти писателя, составил большой биографический очерк о Помяловском, доныне остающийся главным источником сведений о нем. В очерке описана  вся биография Помяловского, от детства до смерти. Благовещенский рассказывает и о творческом пути Помяловского, сообщает сведения о замысле и воплощении «Очерков бурсы». Особую ценность этому очерку придает то, что Благовещенский, как и Помяловский, был свидетелем и участником бурсацкой жизни.

Очерк Благовещенского неоднократно перепечатывался. В частности, И. Г. Ямпольский поместил его в ПСС Помяловского. При этом в своей монографии «Помяловский. Личность и творчество» (1967) Ямпольский почти дословно приводит большие фрагменты из этого очерка без внешних признаков цитации. Это странно, особенно если учесть, что Ямпольский всегда был добросовестным исследователем, тексты которого отличаются большой точностью и вниманием к каждой мелочи.

Посвящение Благовещенскому перед отдельным изданием всех «Очерков бурсы», как легко догадаться, не принадлежит Помяловскому. Он не завершил «Очерки» и умер до их отдельного издания. Но каждый выходивший очерк автор посвящал Благовещенскому, что и позволило издателям впоследствии предпослать это посвящение всем очеркам в целом.

Благовещенский – автор романа «Перед рассветом» (1865-1866), в котором изображен трагический жизненный путь демократа-разночинца; в романе затрагивается и тема духовного училища.

 

 

Зимний вечер в бурсе. Очерк первый

 

Впервые опубликован в журнале «Время», 1862, № 5. Является переработкой раннего очерка «Долбня». В «Зимний вечер» вошли целые сцены из «Долбни». При этом «Зимний вечер» сильно от «Долбни» отличается. Как указывает И. Г. Ямпольский, «Долбня» «насквозь описательна и очень статична.  В ней нет диалогов, нет отдельных эпизодов, создающих сюжетное движение „Зимнего вечера“ (игра в камешки Гороблагодатского и Тавли, эпизоды с фискалом Семеновым, с Хорем и др.); в ней нет, собственно говоря, если не считать бледно намеченных Красноярова и Данилы, людей, нет ни бурсаков, ни бурсацких педагогов. Отдельные детали „Долбни“ стали на свое место, ожили только в „Зимнем вечере“»[10].

«Долбня», в отличие от «Зимнего вечера», действительно выглядит как неоконченный текст, скорее набросок, чем самостоятельное произведение. До какой-то степени так оно и есть: «Долбня» была продолжением рассказа «Данилушка», а вместе они составляли первые два фрагмента намечавшегося большого произведения, в котором Помяловский планировал изобразить главного героя – мальчика Данилу Иванова – и провести его «через всю бурсу» (по выражению Н. А. Благовещенского). Образ Данилы должен был стать во многом автобиографическим. Впоследствии Помяловский отказался от этого замысла: на смену Даниле пришел гораздо более автобиографический образ Карася, и повествование в «Очерках бурсы» не строилось целиком вокруг этого образа.

«Зимний вечер» Помяловский написал для журнала «Век», но потом, либо не пожелав печататься в «Веке», либо не успев опубликовать вещь до закрытия журнала, отдал очерк во «Время». Очерк вызвал большой резонанс в читающем обществе, и Помяловский решил продолжать писать о бурсе.

 

Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища… - Второуездный класс – «второй класс уездного духовного училища»[11].

 

Нагольное – у Даля: «Нагольный, о мехе, шубе, тулупе; без покрышки, кожею наружу»[12].  …тиковое – из тика, плотной льняной или хлопчатобумажной полосатой ткани.

 

Много в том месте злачнем и прохладнем… - Пародийно использованы слова из панихиды: «О яко да Господь Бог наш учинит души их в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, идеже вси праведнии пребывают, Господу помолимся». Само выражение «злачное место» возникает либо из этого источника, либо из церковнославянского текста библейского Псалма 22 (Псалма Давида): «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. / На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя» («Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: / Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим»[13]).

В разговорной речи это выражение обретает ироническую окраску.

Параллель к этому месту («висит целый ряд тряпичный… тело плохо кормленного бурсака») находим у А.А. Измайлова: «Теперь не было и в помине армяков, зипунов и тому подобной рвани, когда-то прикрывавшей грязное и несытое тело бурсака»[14].

 

…повенчала их с Пожарским, Меморским, Псалтырем и обиходом церковного пения… - Пожарский Яков Осипович – русский писатель, переводчик, педагог начала XIX века (точные даты рождения и смерти неизвестны). Автор двух «Российских грамматик» (1817, 1821), переложения «Слова о полку Игореве». Его грамматика упоминается также в очерке Помяловского «Вукол» (1858). Меморский Михаил Федорович (ум. до 1830 г.) – писатель, педагог, автор многочисленных учебников арифметики, священной истории, географии, грамматики. Сама фамилия «Меморский» имеет  семинарское происхождение[15].

Обиход – правила церковного пения и название церковной нотной книги.

 

…консисторскими писцами – должность в консистории, «учреждении, ведавшем церковными делами в епархии»[16].

 

«Какая смесь одежд и лиц!» - цитата из поэмы А. С. Пушкина «Братья разбойники».

 

Клички. Некоторые прозвища (Элпаха, Ерра-Кокста) не поддаются удовлетворительному толкованию. Возможно, они происходят от личных имен или не упомянутых в тексте случаев.

Элпаха. Персонаж с таким прозвищем впервые появляется в очерке «Вукол».

Тавля – кличка может быть связана со словом «тавлинка» (берестяная табакерка) или с «тавлинник» (любитель табака)[17]. Прозвище «тавлинник» встречаем у Помяловского в рассказе «Поречане»[18].

Шестиухая Чабря – возможно, связано с каким-то физическим недостатком ученика. «Шестиухость» может быть пародийным намеком на сакральную числовую символику (ср. шестикрылый серафим).

В известных мемуарах Е. Керсновской, опубликованных под заглавием «Сколько стоит человек», есть описание суда, где сказано в частности следующее: «Председательствует бригадир участка коммунистического труда Скипор (в школе таких обычно называют „шестиухая чабря“)»[19], и далее: «Одиноко хлопает в первом ряду Скрыпник (второй экземпляр „шестиухой чабри“)»[20]. Очевидно, что прозвище – уничижительное, однако точного его значения мы узнать не можем: Керсновская его не сообщает, а Скипор и Скрыпник в ее тексте больше не упоминаются.

Прозвище может быть дано и за глупость: в третьем очерке Помяловский пишет, что Чабря постоянно оставался на второй год и был совершенно неспособен к учению.

Хорь – может быть связано с вороватостью человека, с неприятным запахом, исходящим от него (см. эпизод с «чичером»). Пояснением к прозвищу можно счесть следующие слова из «Очерков»: «хищный Хорь схватил костяжки и спрятал их себе в карман»[21].

 Омега – последняя буква греческого алфавита. Возможно, кличка связана с тем, что ученик был последним в алфавитном пофамильном списке; последним по успеваемости; его не уважали товарищи.

Катька – уничижительное прозвище. Присвоение мужчине женского имени как форма унижения или обозначения неполноценности известно с древности. Незаконнорожденным детям нередко присваивались матронимы. Так, одного из галичских князей, сына Ярослава Осмомысла и его наложницы Анастасии, звали Олег Настасьич.

  Несколько примеров из мировой литературы: прозвище Дэвида Копперфилда Daisy (Ч. Диккенс, «Дэвид Копперфилд), офицер по прозвищу мадемуазель Фифи (Ги де Мопассан, «Мадемуазель Фифи»), Василий Лисович – Василиса (М. Булгаков, «Белая гвардия»); полоумный Кэрол (Ю. Мамлеев, «Кэрол»), заключенный электрик Людмила (С. Снегов, «Норильские рассказы»), Самсон – Самсонита (С. Жаботинский, «Самсон Назорей»); в «Дневнике семинариста» Никитина «молодого, красивого и застенчивого» ученика товарищи прозвали «прелестною Машенькою». Список можно продолжить.

Отождествление парий с женщинами характерно для замкнутых мужских сообществ, например, для тюрьмы. Там изгоям («опущенным») также часто дается женское имя[22]. В большинстве случаев при этом они подвергаются сексуальному насилию. Отголосок такого поведения усматривается в шутовской свадьбе Тавли с Катькой в очерке «Женихи бурсы». Здесь любопытно провести еще одну параллель с «Республикой Шкид». В школе им. Достоевского существует четкое противопоставление мужского мира женскому (дружба с девочкой считается позором), но внутри подросткового мужского сообщества нет формы унижения путем отождествления с женщиной (подробнее см. 3 главу настоящей дипломной работы).

А.Ф. Белоусов замечает, что оскорбительным прозвищем в товариществе мальчиков было слово «институтка»[23].

В «Очерках бурсы» сказано, что «бабами» бурсаки называли городских[24]. Таким образом, их изгойство еще сильнее подчеркивалось.

См. в этом же очерке – прозвища «Рабыня», «Богиня».

А.А. Измайлов в романе «В бурсе» пишет: «Почти всем смазливым ученикам были даны женские имена, – в списке оказались Катька, Сонька, Дунька, Матрешка, Василиса и Ленка»[25]. Таким образом, уничижительные клички могли изначально даваться за «женоподобие», которое и диктовало соответствующее отношение к их носителям.

 

…в камешки. «Игра в камешки, вероятно, всем известна…» - пишет Помяловский и тут же излагает суть игры. Из его пояснений ясно не все, но, тем не менее, можно догадаться, что играющие должны подкидывать камешки и затем ловить их. Возможно, выигравший опять-таки подкидывает камень и наносит щипки проигравшему, пока камень находится в воздухе. Хитрая иерархия «щипчиков» объясняется любовью детей к перечислению и градации элементов в играх (в том числе штрафов). В одних случаях кумуляция происходит по мере игры. Так, при игре «на счет три» перед числом 3 могут следовать «два с половиной», «два с хвостиком», «два с ниточкой», «два с иголочкой» и т. п. Сюда же следует отнести игровые приемы, подобные «виселице» (в разных играх постепенно рисуют виселицу для каждого игрока, при каждом проигрыше кона к рисунку добавляется еще одна деталь, проигравшим считается тот, чья виселица закончена). В других случаях, как при игре «в камешки», штрафы той или иной степени могут назначаться сразу. В «Зимнем вечере» бурсаки играют на самые страшные щипчики – «с пылу горячие».

Т.Г. Морозова сообщает в своих воспоминаниях, что в Харьковском институте благородных девиц «камешки» были единственной «комнатной» игрой, известной воспитанницам[26]. Из комментариев В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой узнаем: «Игра в камешки существовала в нескольких вариантах. Наиболее часто играли в пять камешков: четыре разбрасывали на земле, а пятый подбрасывали вверх. Пока он летел, игрок старался схватить последовательно в разных комбинациях (один, два, три и т.д.) лежащие на земле камешки и успеть поймать падающий»[27].

 

 Гороблагодатскому – фамилия указывает на то, что предки ее носителя происходят с Урала. Она происходит от названия Гороблагодатского горнозаводского округа или Гороблагодатских железнорудных месторождений (расположены на территории нынешней Свердловской области, в районе города Кушва, известны с XVIII века, существуют и разрабатываются до сих пор). И округ, и месторождения названы  по горе Благодать.

 

Приходчина – приходской класс, младшие ученики в училище.

 

Матка (главный камень) – игровой термин «матка» в детском фольклоре относится и к людям, и к предметам. В рифмованных текстах жеребьевок матками называют водящих, когда играющие делятся на две команды. Также маткой может называться и вообще ведущий в игре (например, в играх «волк и гуси», «коршун»). Отнесенное к предмету, слово «матка» означает главный, «материнский» предмет – подразумевается, что в игре существуют и другие объекты того же типа.

 

Щипчики, испытание щипчиками. Описание поединка «на щипчиках» Тавли и Гороблагодатского напоминает описание битвы Махилова и Бедучевича в первом дошедшем до нас художественном произведении Помяловского – рассказе «Махилов». Совпадает не только мотив давнего соперничества, но и отдельные выражения («Живота или смерти?» и т. п.)[28].

 

…всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит… - цитата из Евангелия (Матф. 12:25; Лук. 11:17).

 

Авдитора – от лат. auditor – «тот, кто слушает». Секундатор – осуществляющий секуцию, то есть наказание розгами. Наравне с термином «секундатор» существовал термин «секутор» (см. Никитин, «Дневник семинариста»[29]. Эти слова, внешне напоминающие латинские, на самом деле являются продуктами так называемой народной этимологии. Слово «секуция» - простонародное искажение «экзекуции», образованное от глагола «сечь». Любопытно, что термин «секутор» совпадает с названием одного из типов римских гладиаторов.

 

…авдитора составляли придворный штат, а второкурсные – аристократию. – Обыгрывание сословных понятий встречается и в «Республике Шкид»: ученикам присваиваются разряды (по поведению и успеваемости), перворазрядные ученики составляют своего рода аристократию: «Да, если хочешь - это аристократия. Но аристократия не по  крови,  не наследственная, не паразитическая, а получившая свои привилегии по заслугам, добившаяся их честным трудом и примерным  поведением»[30].

Сложная система взаимоотношений младших и старших учеников в семинарском классе, похожая на то, о чем пишет Помяловский, разъясняется в мемуарах П.С. Казанского[31].

 

Бенелявдов – фамилия встречается у Д.Н. Мамина-Сибиряка (повесть «Максим Бенелявдов», 1883). Мамин-Сибиряк был выпускником Екатеринбургского духовного училища и Пермской духовной семинарии.

Фамилия, возможно, происходит от латинского bene laudo – «хвалю», «хорошо отзываюсь».

 

Тавля был ростовщик… - Истории о ростовщичестве Тавли могли послужить Белых и Пантелееву для описания Слаенова в «Республике Шкид» (глава «Великий ростовщик»). При том, что Слаенов, как и Тавля, был лицом невымышленным, их действия и приказания своим «подданным» совпадают до мелочей.

О ростовщичестве в учебных заведениях см. также в «Кадетах» А.И. Куприна. Фигура ростовщика есть и в «Бурсе» Воронского.

 

…двадцать пять раз капитал на капитал. Вернее, двадцать шесть, как правильно указывает Писарев[32].

 

…да и чем только, при глубоком разврате Тавли, не служили для него подавдиторные! – Писарев трактует это место как намек на сексуальное насилие Тавли над своими должниками: «В последних словах заключается довольно ясный намек на – как бы выразиться поутонченнее? – на сократическую любовь...»[33].

 

Он был отпетый – … О «физиологии» отпетых у Помяловского см. в Главе 2 настоящей работы. Благой – ср. «блаженный» - помешанный, юродивый. Отчвалый. То же, что «отчаянный»[34]. Башка (голова) – метонимия, обозначающая умного человека. Общеизвестно, что «голова» имеет также коннотации с лидерством («быть во главе чего-то»), и это применимо к фигуре Гороблагодатского, «который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых»[35].

Словарь О.А. Анищенко приводит множество употреблений слова «отпетый» в текстах современников и последователей Помяловского (Н.А. Благовещенский, С.И. Сычугов, Г. Роков, А.К. Воронский, А.А. Измайлов и др). Там же приводится замечание Ю.С. Сорокина, полагающего, что именно семинарское переосмысление значения слова «отпетый» (покойник, которого отпели) лежит в основе одного из современных литературных значений этого слова: «отпетый негодяй», «отпетый хулиган» и т.д[36].

П. В. Анненков называет «отпетыми» учителей в бурсе, обозначая этим их полное моральное падение: «Это люди отпетые. Каждый из них столько же имеет права на звание безобразного злодея, сколько и на титло пошлого негодяя»[37].

Любопытно, что в женских закрытых учебных заведениях тоже были свои «отчаянные», основной чертой которых было не пакостничество, а дерзость в отношениях с начальством, умение говорить правду в глаза[38].

 

  …нелюбимому учителю вшей напустили в шубу… Так же мстят учителю-деспоту бурсаки в рассказе О. Забытого «В былой бурсе».

 

…который на местном языке называется бунтом. – Ср. «буза» в «Республике Шкид».

 

…пустить в круговую. Тот же самый прием распространен в уголовном мире, в тюрьме.

В воспоминаниях П.Н. Луппова рассказывается о том, как бурсаки обманывают надзирателя:

 

«„Заметив“ карты у  одного ученика, он требует отдать ему — ученик не отдает. Как твоя фамилия? - Молчание. Надзиратель обращается к товарищам. Как его фамилия? каждый отвечает: не знаю».

 

В замкнутом детском сообществе есть и другие способы коллективно уйти от ответственности. Так, в «Республике Шкид» описывается бойкот урока:

 

«Лишь только педагог входил в  класс  и  приступал  к  уроку,  в  классе раздавалось тихое гудение, которое постепенно росло и переходило в рев.

Преимущество этого метода борьбы состояло в том, что нельзя было никого уличить.

Ребята сидели смирно, сжав губы, и через нос мычали.

Кто мычит, - обнаружить невозможно. Стоит педагогу  подойти  к  одному, тот сразу  замолкает  и  сидит,  поджав  губы,  педагог  отходит  -  мычание раздается снова»[39].

 

В романе А.А. Измайлова «В бурсе» бунт заключается в том, что все начинают в один голос «тянуть какую-то дикую ноту, выражая свой протест»[40].

 

…не репу сеют, а секут только. – Эта поговорка встречается в «Очерках бурсы» неоднократно. Впервые у Помяловского она появляется в очерке «Данилушка», примыкающем к замыслу «Бурсы»[41]. Смысл этой поговорки раскрывается при сравнении с более прямолинейным вятским аналогом, который приводит в своих воспоминаниях С.И. Сычугов: «Есть о чем горевать; ведь на ж... не горох молотить»[42]. 

 

Но кража, сплетня, порча чужих вещей  и  всякая  гадость  не  считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно – Писарев оспаривает это, приводя пример училищного вора Аксютки, который воровал у своих, но при этом пользовался уважением; его боялись. Видимо, помогала репутация «отпетого», закрепившаяся за Аксюткой.

Резкое противопоставление себя начальству для замкнутого детского сообщества характерно так же, как и для «взрослого» («блатного» мира). Комментарий Писарева о том, что представление о честности товарищества «в себе самом» неверно и наивно, подтверждается и на примере преступного сообщества. См. у В. Шаламова:

 

«Может  быть, законы чести, морали действуют в мире „жулья“  по-своему и мы просто не вправе адресоваться в мир блатарей с нашими моральными мерками?

Может быть, "честное слово вора", данное не  фраеру, а „вору в законе“,  - есть настоящее честное слово?  <…>

Любая  кровавая  подлость  в  отношении  фраера  оправдана  и  освящена законами блатного мира. Но в отношении к своим товарищам  вор, казалось  бы, должен быть честен. К  этому зовут его блатные скрижали, и жестокая расплата ждет нарушителей „товарищества“. <…>

Голод  заставляет  блатаря  отнимать   и  поедать  порции  своих  менее „авторитетных“ друзей, посылать их в экспедиции, имеющие очень мало общего с правильным выполнением воровских законов.

Везде рассылают грозные записки – „ксивы“ с просьбами  о помощи, и если есть  возможность  заработать  кусок  хлеба,  а  украсть  нельзя  - те,  что помельче,  идут  работать,  „пахать“.  Их посылают  на  работу  так, как  на убийство.  <…>

В трудном  положении воры также  доносят лагерным начальникам  друг  на друга.  О  доносах  же  на  фраеров,  на  „Иван Иванычей“,  на „политиков“ и говорить нечего. Эти доносы - путь к облегчению  жизни блатаря, предмет  его особой гордости»[43].

 

Товарищество сегодня огласило его фискалом. –Замкнутое детское сообщество здесь опять-таки обнаруживает сходство с «блатным» миром. Наушники, осведомители всегда считаются в криминальном сообществе изгоями, сама их позиция противопоставлена коллективу. Существовали разные способы выявить осведомителя. В эпоху «Большого террора» в СССР заключенные обычно знали, что среди них есть человек, в чьи обязанности входит сообщать тюремному начальству обо всем, что происходит в камере (см. «Факультет ненужных вещей» Домбровского, «В круге первом» Солженицына и т. д.).

В одном из «бурсацких» произведений русской литературы, «Дневнике семинариста» И. С. Никитина, товарищи подозревают главного героя в том, что он доносчик, только потому, что он живет на квартире у профессора. Фискальство действительно процветало в семинарии: Яблочкин, друг героя «Дневника», сообщает, что позволил себе непочтительно высказаться об инспекторе, а через два часа эти слова были ему переданы, и Яблочкина наказали.

У Куприна в «Кадетах» читаем: «В гимназической жизни не было более тяжкого и опасного преступления, как фискальство. Фискала не принимали ни в одну игру; не только дружиться с ним или миролюбиво разговаривать, но даже подавать ему руку считалось унизительным. <…> …фискал считался навсегда исключенным из общества, и только какая-нибудь особенно дерзкая выходка, направленная к спасению „попавшегося“ товарища или ко вреду нелюбимого воспитателя, могла заслужить ему полное прощение»[44].

Слово «фискал» введено в русский язык при Петре I. В 1711 г. им была введена должность фискала – государственного служащего, осуществлявшего надзор за деятельностью государственных учреждений и чиновников. Слово заимствовано из польского языка, куда оно попало из латыни. Fiscalis – «казенный», от fiscus – «казна, корзина».

 

...в черную книгу. Кондуитная книга.

Ср. с «Летописью» в «Республике Шкид»:

 

«В этот день состоялось общее собрание, на которое  Викниксор  явился  с огромной толстой книгой в руках.

Притихшая аудитория с испуганным видом уставилась на эту глыбу в черном коленкоровом переплете, а заведующий поднял книгу над головой, открыл  ее  и показал всем первый  лист,  на  котором  акварельными  красками  было  четко выведено:

 

ЛЕТОПИСЬ ШКОЛЫ

ИМЕНИ ДОСТОЕВСКОГО

 

- Ребята, - торжественно начал Викниксор. - Отныне у нас будет школьная „Летопись“.  Сюда  будут  записываться  замечания  воспитанникам,  все  ваши проступки будут  отмечаться  здесь,  в  этой  книге.  Все  провинности,  все безобразия воспитанников будут на учете  у  педагогов;  по  книге  мы  будем судить о вашем поведении. Бойтесь попасть в „Летопись“, это позорная  книга, и нам неприятно будет открывать ее лишний раз»[45].

 

Черный цвет переплета здесь важен: он оказывает психологическое воздействие на учеников. Возможно, что бурсацкое название «черная книга» не связано с настоящим цветом переплета: черным цветом маркировалась фатальная роль этой книги, обозначался ужас, который она вселяла (ср. современное выражение «черный список»). Не подлежит сомнению то, что «черная книга» была важной составляющей бурсацкой мифологии.

Согласно Ф. С. Капице и Т. М. Колядич, черный цвет входит в тройку самых распространенных в детских страшных историях («страшилках»)[46]. Говоря о высоком сигнификативном значении цвета, исследователи делают вполне обоснованное предположение, что страх перед черным является продолжением человеческого страха перед темнотой. О функции цвета в детских страшных историях см. также в книге М.П. Чередниковой[47].

Выделение черного цвета как «плохого», постыдного – педагогический прием; мы уже сказали о «черной книге». Схожим образом дело обстояло в женских закрытых учебных заведениях: в институтах благородных девиц нарушительниц правил «позорили перед всем институтом… <…> переводя за черный  стол в столовой, за которым обедали стоя, а не сидя»[48].

Страх перед «черной книгой» может объясняться также ассоциацией с чернокнижием. Ср. в «Мелком бесе» Ф. Сологуба:

 

«Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной с книгой в руках,  что  бывало редко. Варвара  читала  поварскую  книгу,- единственную, которую  она  иногда  открывала.  Книга  была  старая,  трепаная,  в  черном переплете. Черный  переплет  бросился в  глаза Передонову  и  привел  его  в уныние.

– Что ты читаешь, Варвара? – сердито спросил он.

– Что? Известно что, поварскую книгу, – отвечала Варвара. – Мне пустяков некогда читать.

– Зачем поварская книга? - с ужасом спросил Передонов.

–  Как зачем? Кушанье буду готовить тебе же,  ты все привередничаешь, –

объясняла Варвара, усмехаючись горделиво и самодовольно.

     – По черной  книге  я не стану  есть!  - решительно заявил  Передонов, быстро выхватил из рук Варвары книгу и унес ее в спальню.

„Черная книга! Да еще по ней обеды  готовить!  – думал он со страхом. – Того только недоставало,  чтобы  его открыто пытались  извести чернокнижием! Необходимо уничтожить эту страшную книгу“, -  думал он, не  обращая внимания на дребезжащее Варварино ворчанье»[49].

 

…первой мерой против наушников было молчание… - в замкнутых сообществах так ведут себя не только с фискалами, но и с любыми париями. При предполагаемом доносчике также говорят о посторонних вещах, о пустяках, не имеющих отношения к тому, что может быть передано начальству.

 

…в чехарду – игра заключается в том, что одни игроки перепрыгивают через других, сидящих на корточках или на четвереньках.

Упоминанием чехарды начинается фрагмент очерка, написанный с точки зрения фискала Семенова[50]. На эту сцену (бурсацкие развлечения от нечего делать, увиденные глазами Семенова) очень похоже описание всеобщей скуки в Шкидском классе (глава «Лотерея-аллегри»).

 

В другом месте два парня ломали пряники…Другие названия этой игры: «соль вешать», «весы», «сухари ломать», «сухари толочь», «смолье ломать». Проигравшим считается тот, кто первый разожмет руки[51].

 

Супина – возможно, от латинского supinum – «супин», неизменяемая глагольная форма в латинском языке, выражающая обстоятельство со значением цели при глаголах движения. Supinum также означает «запрокинутое, обращенное вверх, назад» - возможно, прозвище дано по походке или характерной позе ученика.

 

…играли в швычки… Швычок – щелчок. В словаре Ушакова для иллюстрации употребления слова «швычок» использована именно цитата из Помяловского[52]. У Даля слово «швычок» не встречается.

Игра в швычки походит на игры в «постные» и «скоромные», и относится к классу игр с отгадыванием.

 

…дулась в три листика, а другая в носки… Три листика – карточная игра. На Интернет-сайте www.cardgames.net.ru приводится ее описание, взятое из популярного карточного учебника Пюжоля начала XX века[53]:

 

«В эту игру в большинстве случаев играют только вдвоем, колодой в тридцать шесть карт.

Как только играющие сойдутся в условиях игры, то один из них, стасовавши колоду карт, сдает себе и своему противнику по три карты, выкидывая их по одной.

Каждый из игроков ставит на кон условленную сумму денег.

После сдачи двум игрокам шести карт, седьмая вскрывается и означает козыря. Вскрытый козырь достается сдававшему, вместо которого он сносит какую ему захочется карту.

Противник сдававшего выходит первый с какой ему вздумается карты, на которую другой игрок должен сносить такой же масти карту, что и составит взятку того, чья будет старше карта.

За неимением требуемой масти должно крыть козырем, не имея же ни старшей масти, ни козыря, следует класть какую-нибудь карту. Кто возьмет две или три взятки, тот выигрывает.

Если выиграет сдававший, то все деньги, поставленные на кон противником, достаются ему; если же сдававший проиграет, то платит своему противнику то количество денег, какое им было поставлено.

Когда случится на руках небольшой козырь, то ходить лучше с какой-нибудь другой масти.

При большом козыре и какой-нибудь другой сильной карте необходимо козырять.

Если на руках все карты одной масти, то нужно ходить со старшей.

Когда нет козырей, то необходимо идти со старшей карты, и в особенности с той, которая сам друг.

Если на руках два маленьких козыря и третья какой-нибудь другой масти, то нужно выходить с последней»[54].

 

Для сравнения приведем современное описание, отличающееся от предыдущего. Его можно найти на сайте www.azartwiki.com («Энциклопедия азартных игр»):

 

«Старинная простонародная игра. Участвуют в ней обыкновенно четверо. Колода 28 листов - вынимаются семерки и шестерки. В каждой игре возобновляется касса (кон), в которую осуществляется сбор по предварительной договоренности. <…>

Три карты на руках одной масти носят название „хлюст“. Тот, у кого на руках эта комбинация, выигрывает без розыгрыша. Если же на руках оказался козырный хлюст, то игрок опрокидывает его крапом вверх и предлагает противникам выбрать по карте. Каждый из противников должен заплатить выигравшему с козырным хлюстом столько денежных единиц, сколько очков выпало на его карте. Туз считается за 11 очков; король - за 4 очка; дама - за 3 очка; валет - за 2 очка. Фоски[55] оцениваются по своему достоинству»[56].

 

Вот как описывается у Пюжоля игра в «носки»:

 

«В карточную игру Носки могут играть от двух до пяти человек колодой в тридцать шесть карт.

   Сдача карт зависит от предварительного условия. Сдатчик всем играющим дает по семи карт, затем вскрывает козыря, который выражает козырную масть, принадлежащую сдающему. Первым ходит подручный сдающего. Каждый игрок должен набрать семь взяток и затем ждать начала новой игры. Розыгрыш оканчивается тем, что не набравший семи взяток проигрывает игру. На карту, с которой ходят, следует класть той же мастц старшую карту, а если требуемой масти нет, то бить козырем. Ходить можно с какой угодно карты.

   Как только игра кончится, то кто-нибудь из играющих тасует всю колоду карт, дает снять своему подручному и затем смотрит последнюю карту, по числу очков которой производится расчет по заранее условленной плате за каждое очко. Тузы считаются по 11 очков, короли, дамы, валеты по десяти, остальные по тому числу очков, которые на них значатся.

   Простой народ за неимением денег расплачивается известным числом ударов тремя картами по носу, например: на последней карте внизу колоды - семерка, и все играющие бьют проигравшего каждый семь раз по носу.

   Проигравший, в видах самосохранения своей физиономии, берет в обе руки по нескольку карт и закрывает ими лицо, оставляя открытым только один нос, который иногда от ударов сделается похожим на вареного рака. Во время подобной экзекуции - смех и крик на всю улицу. Вот почему эта игра и называется игрою в носки»[57].

 

В бурсе, как указывает Помяловский, играли не на деньги, а на костяжки – пуговицы. Карты, скорее всего, были самодельные. Костяжки, как явствует из текста, были не только формой оплаты карточного долга, но и сами являлись субъектами игры (игры в костяжки).

 

…полюбовался, как шесть нахаживали. Слово «нахаживать» в разных произведениях Помяловского означает:

1) раскачиваться взад и вперед, взявшись руками за парту («Зимний вечер в бурсе»);

2) раскачиваться, взявшись руками за скамью («Долбня»);

3) танцевать («Махилов»):

«– Нахаживай! – подхватил Третинский – друг Махилова и силач не из последних, – и Максим Созонтыч начал выделывать ногами такие удалые вавилоны, что, одушевившись, все пошли вскачь и вприсядку»[58], «– Нахаживай, ребята! – покрикивает он танцорам…».[59] Возможно, эти два примера не означают «танцевать», а являются просто побудительными восклицаниями, вроде «Давай!».

 

…богородичен на швычках… берендрясили - изобретательность детей в музыкальных приемах при отсутствии музыкальных инструментов описана также в «Республике Шкид» (игра на зубариках).

Отметим здесь характерное для бурсаков, постоянно описываемое Помяловским неуважение к сакральному (щелкание пальцами в такт церковному гимну во славу Богоматери). Это является своеобразным противоядием в борьбе с омертвляющей «долбней» бурсы. У Помяловского пародирование, стилистическое снижение  в отношении священных текстов и церковных обычаев встречается не только в физиологических описаниях бурсацких нравов, но и в авторских отступлениях и наблюдениях.

Игра на белендрясах: слово «белендрясы» у Даля означает «вздорное, пустое, ничтожное дело, слова или вещи; шутки, пустословие»[60]. У Ушакова: «вздор, пустяки, шутки»[61], причем Ушаков пишет, что единственного числа у слова нет. Это опровергается местом из «Записок из Мертвого дома» Достоевского, в котором арестант Скуратов объясняет, за что его выслали из Москвы: «А не ходи в карантин, не пей шпунтов, не играй на белендрясе»[62]. И. Д. Якубович дает такое пояснение к этому отрывку: «Карантин — огороженное здание, где содержались арестанты, изолированные по каким-либо причинам от остальных; шпунты (нем. Spund) — затычки, которыми закрывали бочки с неперебродившим вином, пить шпунты — пить прямо из бочки; играть на белендрясе — играть пальцами на губах, в переносном смысле — пустословить»[63]. При сравнении статьи Даля и комментария Якубовича нельзя понять, какое значение слова «белендрясы» является первичным – «губы» или «пустяки, болтовня».

Возможно, слово «белендрясы» - звукоподражательное (ср. «балаболить», английское blah-blah (болтовня), немецкое plappern (болтать), французское bavarder (болтать). Слово «берендясить», очевидно, образовано от «белендрясов».

У Даля встречаются также глаголы «балентрясить» и «белендрясить»: «лясничать, балясничать, говорить забавные пустячки, точить балы, рассказывать, занимать беседу»[64].

 

…на смазь – Слово «смазь», возможно, связано семантически с «помазанием» (судя по действиям – прикосновениям к лицу). Существует глагол «смазать» в значении «сильно ударить»[65]. Ушаков приводит значение слова «смазь»: «действие по глаголу смазать»[66], при этом подчеркивает, что «смазь» употребляется только в единственном числе. Это не так: у Помяловского есть несколько случаев употребления множественного числа. 

Сычугов рассказывает о смази по-другому: «Не прошло и часу со времени расставанья моего с родителями, как я, в качестве новичка, по требованиям бурсацкого кодекса, должен был испытать так называемую вселенскую смазь. Несколько великовозрастных бурсаков накинули на меня какую-то грязную хламиду, и пошла работа и ладонями, и кулаками»[67].

 

…при игре в юлу и чет-нечет. Юла – зимняя игра. Играющие становятся в круг, в центре стоит водящий, его задача – выбить из круга льдинку (юлу); остальные участники ему мешают. Пропустивший юлу заступает на место водящего[68].

Игр, построенных на оппозиции «чет-нечет» известно несколько. Помяловский, судя по описанию игры Хоря и Семенова в костяжки, имеет в виду игру, при которой один из игроков угадывает, четное или нечетное количество предметов в руке у другого.

 

кальячить – клянчить.

 

Оплетохом, беззаконновахом, неправдовахом…- Иронически переиначенная формула из многих христианских молитв: «Согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом пред Тобою, Господи наш» (см., например, «Великий покаянный канон прп. Андрея Критского», «Канон покаянный прп. Силуана», «Молитва о даровании православного царя»). В примечаниях к «Очеркам бурсы»: «искаженные слова со старославянским окончанием, означающие: обманули, совершили беззаконие, неправда»[69]. На самом деле ни одно из слов не искажено: это нормальные формы церковнославянского аориста.

Сходным образом шутят в «Бурсе» Воронского: «Украдохом, упирохом, утаскохом»[70].

 

Стибрили?... Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий означали:  украли… - Эти слова, как и большинство других жаргонизмов в тексте, не характерны только для бурсы. Большая их часть имеет «блатное», «криминальное» происхождение[71].

 

Комедо – по-латыни «обжора». Позже этим же словом стали называть угорь (на лице).

 

Спор на еду. Еда была важнейшей ценностью в вечно голодном детском сообществе. Пари, подобное тому, которое описывает Помяловский, заключались постоянно. Для участников это был способ одновременно показать удаль и наесться вдоволь.

Схожий эпизод с характерным выводом есть в «Кадетах» Куприна:

 

«-  Это что еще! – продолжал Буланин удивлять свою маленькую аудиторию, и без того вытаращившую глазенки и разинувшую рты.— Это еще что-о! А вот у нас есть воспитанник Солянка, - его, собственно, фамилия Красногорский, но у нас его прозвали Солянкой, - так он однажды на пари съел десять булок. Понимаете ли, малыши: десять французских булок! И ничем не запивал! А?

- Десять булок! - повторили шепотом малыши и переглянулись почти в ужасе.

- Да, и выиграл пари. А другой – Трофимов – поспорил на двадцать завтраков, что он три недели ничего не будет есть... И не ел... Ни одного кусочка не ел.

Буланин, в сущности, только лишь слегка преувеличивал цифры в своих поразительных рассказах. Подобные пари были в гимназической жизни явлением обычным и предпринимались исключительно из молодечества. Один спорил, что он в течение двух дней напишет все числа от 1 до 1 000 000, другой брался выкурить подряд и непременно затягиваясь всей грудью, пятнадцать папирос, третий ел сырую рыбу или улиток и пил чернила, четвертый хвастал, что продержит руку над лампой, пока досчитает до тридцати... Порождались эти пари мертвящей скукой будничных дней, отсутствием книг и развлечений, а также полнейшим равнодушием воспитателей к тому, чем заняты вверенные их надзору молодые умы. Спорили обыкновенно на десятки, иногда даже на сотни утренних и вечерних булок, на котлеты, на третье блюдо, реже на гостинцы и деньги. За исходом такого пари весь возраст следил с живейшим интересом и не позволял мошенничать»[72].

 

Литературная традиция описания подобных споров восходит к средневековым текстам карнавальной культуры. Споры «кто больше съест» распространены в народной культуре. В «Бурсацких типах» Помяловский пишет о стороже, который прославился тем, что на  масленице,  не  сходя  с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра сиводеру, то есть водки».

 

…в Камчатку. Слово «Камчатка» в значении «задние парты, задние скамейки, задние ряды» до сих пор остается общеупотребительным в «школьном словаре». Менее популярны его производные: «камчадалы», «камчатники».

Ср. у Куприна в «Кадетах»: «Бринкен, едва войдя в класс, тотчас же объявил, что он занимает «Камчатку»[73]; у Белых и Пантелеева в «Республике Шкид»: «На камчатке Янкель, наслушавшись Цыгана, замечтался и  гнусавит  в  нос романс…»[74],  «золотушный камчадал Соколов»[75].

А Н. Эндельгардт в своих «Очерках институтской жизни былого времени» сообщает, что «камчаткой» в московском Екатерининском институте благородных девиц называлась отдельная скамейка, стоявшая позади всех на некотором отдалении. «Туда сажались в наказание ленивые и  проштрафившееся ученицы, и это называлось на институтском языке быть сосланною в камчатку. Сидевшая на этой скамейке была отрезана от остальных девиц. Сообщение между камчаткой и остальными скамейками было невозможно, а следовательно, и всякая тайная передача записки, книги и пр.»[76]. Мотив «ссылки» проясняет происхождение жаргонизма.

Анищенко дает три значения слова «Камчатка» в школьном жаргоне: 1) «последние парты в классе»; 2) «ученики, сидящие за последними партами»; 3) «худшие ученики»[77]. Два последних значения характеризуются метонимией.

 

В скоромные…в постные. Любопытно, что «скоромные» - игра более щадящая, чем «постные», из-за чего, видимо, и происходят оба названия.

 

…Васенда наводил… - При играх «в постные» и «в скоромные» наводящим называется испытуемый. В наше время в большинстве игр термин «водящий», «вода» означает главного участника: того, кто ищет игроков в прятках, отдает указания в разнообразных играх на реакцию, и т. п.

 

Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю – перефразированный отрывок из русского романса «Ты восчувствуй, милая», который исполняется до сих пор. У Лескова в «Очарованном страннике» встречается такая версия:

 

Ты восчувствуй, милая,

Как люблю тебя, драгая![78]

 

В наше время распространен следующий вариант первой строфы:

 

Ты восчувствуй, милая,

Как люблю тебя, родная,

Да ты восчувствуй,

Моя дорогая[79].

 

Жарь ему в становой! – имеется в виду хребет.

 

Чичер!.. Кок или вилки в бок? – По-видимому, весь ритуал – наказание за проступок. В данном случае – за «пускание ветров», метеоризм.

Слово «чичер» встречается в Словаре Даля, помечено как диалектизм в Тульской, Орловской, Тамбовской и Рязанской губерниях и означает «резкий, холодный осенний ветер с дождем, иногда и со снегом»[80]. У Даля же, в его «Пословицах русского народа», приведен текст, похожий на тот, что сообщает нам Помяловский: «Чичер, ячер, сходитеся на дер: кто не дерет, того (пуще) за власы драть, за косицы, за власицы, за единый волосок; не учись грешить, учись богу молиться, Христу поклониться»[81], с пометкой «дерут волосы за проступок».

В той модификации, которая дана в «Очерках бурсы», текст представляет собой ритуальный приговор с элементами поддевки (в данном случае необходимо выбрать правильный вариант из двух предложенных)[82]. Ср. с известной поддевкой советских лет:

 

«Была такая загадка:

- Ты за Луну или за Солнце?

Тебе ее задавал на дворе старший товарищ. В ней таился хитрый умысел. Человеку твоего, шестилетнего возраста хотелось ответить как лучше. И ты спешил ответить:

- За Солнце! За Солнце!

Твой оппонент быстро говорил:

- Показать, как дерутся японцы?

И показывал. Очень больно.

Поэтому люди опытные не поддавались на провокации и отвечали:

- За Луну!

И допросчику приходилось признать:

- За советскую страну»[83].

 

Существует множество поддевок такого рода. Текстологически они связаны с жеребьевками, жеребьевыми сговорками: «Конь вороной ли хомут золотой?», «Грудь в крестах али голова в кустах?», «Шар тесать или на воде плясять?», «Шапки или фуражи?», «Ниточку или иголочку?» и т.д[84].

Вариант текста, записанный в 1960-х гг., см. в Главе 2 настоящей работы.

 

Господи, воззвах, глас осьмый. Имеется в виду какая-то стихира, исполняемая на стандартный напев («Господи, воззвах» на восьмой глас).

Из византийского богослужения русское унаследовало сложную систему осмогласия. Введение его на Востоке приписывается св. Иоанну Дамаскину. История напевов, связанных с гласами, восходит к Древней Греции[85].  Из восьми гласов состоял цикл (русский «столп»), который несколько раз повторялся в течение года. Как поясняет Помяловский в четвертом очерке, «в обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов на текст «Господи, воззвах»[86].

Богослов, историк церкви М. Н. Скаллабанович пишет: «Что касается количества гласов, то 8 для него могло быть выбрано и из-за символичности этого числа. Оно, по Григорию Богослову и писателю, называющему себя Дионисием Ареопагитом, считается символом вечности. Иоанн Дамаскин в числе семь видел все настоящее время, а в восьми — будущее состояние по воскресении мертвых»[87]. О восьмом гласе он говорит:

 

«Ипомиксолидийский  лад, соответствующий восьмому гласу, искусственно прибавленный, чтобы не лишить миксолидийский напев его косвенного напева, уподобляется своду небесному с его разнообразием звезд; он не выражает одного какого-либо чувства, но безразличен к ним; не выражаемое другими напевами можно передать этому, в чем он близок к 1-му гласу; он медлительно приятен и представляет непоколебимость будущей славы; он идет людям скромным, со способностью глубокого созерцания; подходит к словам о вещах высоких, о небесном, к молитвам о блаженстве; но в общем это напев, достойный своего (последнего) места»[88].

 

Сколь блаженны те народы… - подробно об этом тексте см. в части 2 дипломной работы.

 

А как взяли козла / Поперек живота… - ср. у Даля в «Пословицах русского народа»: «Взяло кота поперек живота» (раздел «Горе – беда»)[89].

 

Любимцы.. Аполлона… - приведенная часть «Семинариады» - типичная студенческая песня, очень напоминающая студенческую лирику вагантов. Сходство можно наблюдать в тематике (описание пирушки), в жанровой специфике (у вагантов были популярны гимны Вакху, Бахусу, восходящие, вероятно, к дионисийким гимнам), в стихотворных приемах – в частности, в использовании макаронического языка. Ср. с вагантовской песней (пер. Л. Гинзбурга):

 

Я скромной девушкой была,

Вирго дум флоребам,

Нежна, приветлива, мила,

Омнибус плацебам…[90]

 

Перевод латинских слов и выражений: In caupona – в кабаке; merum – чистое, неразбавленное вино; tuum regnum – твое царство (царствие твое); dum caput nostrum – пока нашу голову; curas – заботы; dignus domini – достойный Господа; sed omnes haec – но все эти; conjunctae sunt – соединены[91].

Пропуск в начале строфы может говорить о том, что Помяловским опущена какая-то непристойность.

 

Восьмипесенная «Семинариада»… - название поэме дано по образцу российских классицистических поэм (например, «Россиада» Хераскова), чьи заглавия, в свою очередь, отсылают к античной традиции («Илиада»).

 

…жестокие романсы. Жестокие романсы – жанровое обозначение народных песен с «трагическим» сюжетом, сочетающих в себе  признаки баллад и романсов. Жанр получил наибольшее распространение во второй половине XIX в. Тексты, упомянутые Помяловским, могли, «уйдя в народ», обрести черты жестоких романсов, но первоначально ими не являлись. «Стонет сизый голубочек…» – стихотворение И. И. Дмитриева (1792, положено на музыку Ф. Дубянским), «Ночною темнотою…» – М. В. Ломоносова (1747). «Я бедная пастушка» – пасторальный текст XVIII века («Я бедная пастушка, / Мой мир - лишь этот луг! / Собачка - мне подружка,  / Барашек - милый друг!»[92]).

В «Тетради семинариста» есть песня «Несчастный голубок», сюжет которой схож с сюжетом стихотворения Дмитриева: «сизый голубок» теряет подругу и от этого грустит.

 

В восьмом часу по утрам… - В этом тексте пародируются: 1) начало стихотворения австрийского поэта Йозефа Цедлица «Ночной смотр» в знаменитом переводе В. К. Жуковского («В двенадцать часов по ночам / Из гроба встает барабанщик…», 1836); 2) строки из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Воздушный корабль» («Корабль одинокий несется, / Несется на всех парусах...», 1840).

 Cр. стихотворение, сочиненное интернатскими детьми об одном из своих товарищей (В. Каверин, «Два капитана»). Оно также пародирует перевод Жуковского:

 

В двенадцать часов по ночам

Из спальни выходит Кочан…[93]

 

У М.С. Вербицкого есть стихотворение «Мужик Суковатов» (1996); в эпиграфе Вербицкий неверно цитирует Помяловского.

 

 «Холодно, холодно!» - в приходских училищах действительно было холодно: помещения отапливались плохо. Сцену коллективного согревания находим также у Никитина в «Дневнике семинариста» [94].

 

«Домового ли хоронят…» - цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Бесы» (1830).

 

…«благоденственное и мирное житие… многая лета!» - строки из канонического многолетия, в данном случае относящегося к ученикам.

 

…читать часы и апостол… Часы – часть церковной службы. «Апостол» - часть Нового завета, заключающая в себе Деяния и Послания апостолов[95].

 

«На реках вавилонских» - начало Псалма 136. Все цитаты в следующем абзаце также относятся к этому псалму.

 

…сидящая в сени смертней… - Церковнославянское выражение «в сени смертней» (в современном Синодальном переводе – «в тени смертной») встречается в Библии несколько раз (Иов 10:21, 10:22, 24:17, 28:3, 34:22, 38:17; Пс. 22:4, 106:10, 106:14; Ис 9:2; Иер. 2:6; Матф. 4:16; Лук. 1:79). Оно означает мрак смерти, небытие. В данном случае мы имеем дело с одним из многих иронических иносказаний в «Очерках бурсы».

Конкретно это место в тексте Помяловского отсылает к 16 стиху 4 главы Евангелия от Матфея: «…людие седящии во тме видеша свет велий, и седящым в стране и сени смертней, свет возсия им» (Синод. перевод: «…народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет») или к 79 стиху 1 главы Евангелия от Луки: «просветити во тме и сени смертней седящыя, направити ноги нашя на путь мирен» («…просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира»).

 

…избиение младенцев! – ироническое переосмысление евангельского сюжета (Мф 2:16-18).

 

…горезлосчастная приходчина. Любопытное слово «горезлосчастная», возможно, происходит от названия древнерусской «Повести о Горе-Злочастии».

 

«Раззудись, плечо, размахнись, кулак!» - неверная цитата из знаменитого стихотворения А. В. Кольцова «Косарь» (1836). В оригинале эти строки выглядят так:

 

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука![96]

 

Масло жать! – В «Дневнике Кости Рябцева» Н. Огнева есть эпизод, показывающий, что эта игра сохранилась и через 80 лет[97].

 

Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку… С.И. Сычугов рассказывает, как выглядела нотата: «тетрадь, заготовленная на целый месяц, испещренная клетками для отметок и вмещающая в себя список всех учеников. Отметки были такие: sc — т.е. sciens; er — errans; nt — non totum и ns — nesciens»[98]. В разных училищах отметки отличались. Так, в Петербургском училище, где воспитывался Помяловский, употреблялись цифры; Грязнов сообщает о следующей градации: «хорошо — b. (bene), довольно хорошо — s. b. (satbene), с ошибками — er (erravit), худо — m. (male)»[99]; Гиляров-Платонов говорит об оценке sc (scit), «по ученическому выговору сит»[100].

 

Гришкец толкает Васенду… - по этому принципу построены многие современные детские игры (например, «испорченный телефон»).

Первое упоминание в «Очерках бурсы» Карася – автобиографического персонажа Помяловского.

 

 «Ты, Хитонов, рыжий…»  Текст записки – вариант одной из детских дразнилок.  

Ср.:

 

Рыжий-красный –

человек опасный,

Рыжий-пыжий –

человек бесстыжий,

Рыжий-пламенный –

спалил дом каменный![101]

 

Вариант этой дразнилки есть в рассказе А. Аверченко «Три желудя»:

 

Рыжий красный

Человек опасный…

      Я на солнышке лежал…

      Кверху бороду держал…[102]

 

Дразнилки, относящиеся к рыжим, - одни из самых распространенных в детском фольклоре. («- Кого я вижу? Собаку рыжу!», «Рыжий красного спросил: / "Где ты бороду красил?"», «Рыжий, рыжий, конопатый, / Убил дедушку лопатой», и. т. д.)[103].

 

Плюнь умеет корчить рожи на номера…- cр. с описанием «номеров» царскосельского лицеиста Яковлева  в «Кюхле» Тынянова

 

«Перед обедом Яковлев паясничал. Яковлев был самый любимый паяс в Лицее. Их было несколько, живых и вертлявых мальчиков, которые шутили, гримасничали и стали под конец лицейскими шутами. Но Миша Яковлев сделал шутовство тонкой и  высокой  профессией.  Это  был „паяс  200  номеров“; он  передразнивал  и представлял  в лицах  двести человек. Это была  его  гордость, это было  его место в Лицее.

<…>Сегодня был его бенефис. Паяс приготовил какой-то новый номер.

Все сбились в кучу, и Яковлев начал. Чтобы разойтись, он хотел, однако,

исполнить  несколько  старых   номеров.   Он   остановился  и  посмотрел  на окружающих. Он ждал заказов.

    –  Есаков.

Есаков был тихий мальчик с  румянцем во всю щеку, застенчивый, с особой походкой: он ходил вразвалочку, поматывая головой. Он очень  любил Кюхлю  и, после  Дельвига, был первым его другом. Яковлев сжался, крякнул, стал меньше ростом,  как-то особенно покорно  начал поматывать  головой и вдруг прошелся той особой застенчивой походкой, которая была у Есакова. Есаков улыбнулся.

– Броглио.

Это  был  быстрый  номер.  Яковлев  скосил правый глаз,  прищурил  его, откинул  назад голову  и стал вертеть пальцами у  борта  мундира: он как  бы искал ордена.  (Броглио привезли недавно из  Италии  какой-то орден,  он был итальянским графом)»[104].

 

…из билетиков от леденцов сделан оракул… - имеются в виду вкладыши, которые продавались вместе с леденцами.

 

Закоперщик. У Даля это слово встречается в значении «десятник, большак у копра, у свай»[105]. Возможно, что в разговорной речи оно по созвучию приобрело значение «закадычный друг».

 

Двое камчадалов учатся иностранным языкам… Не по-русски, а по-шицы. - Этот отрывок – одно из первых описаний в русской литературе детских тайных языков. Подробнее см. 2 главу настоящей дипломной работы.

Первый из языков, описываемых Помяловским, является, согласно классификации Г. С. Виноградова[106], языком с приставными слогами, в котором односложный утóк («хер») вставляется перед каждым слогом основы (изменяемого слова). Таким образом, у Помяловского в описании – ошибка: он пишет, что слог «хер» вставляется после каждого слога.

Второй язык относится к языкам с перестановкой звуков из основы в утóк. Виноградов дает пример языка шоцы, близкого к языку «шицы», на котором говорят камчадалы у Помяловского. «По-шоцы», например, слово «привет» будет звучать как «Шриветпоцы» (прибавляется двухсложный уток, а первый согласный основы становится первым гласным этого утка; при этом в основе он заменяется на звук ш).

Впервые о языке на «шицы» Помяловский пишет в «Вуколе». В описании уроков, которые давал мальчику Вуколу дьячок Гаврилыч (бывший бурсак), читаем:

 

«Перед уроком Гаврилыч обыкновенно говорил „tempus zapregandi“, а после ответов своего ученика: „широшо-хоцы“ или „шибо-слацы“. Это называется говорит по шицы. Здесь требуется разделить слово на две половины, к последней прибавить ши, к первой цы, последнюю произносить сначала, первую после; например, Гаврилыч – шилыч-Гаврицы, баран – ширан-бацы и т. п. Этот язык получил начало в бурсе и употребляется здесь с незапамятных времен. Он также в употреблении у половых в трактирах на лихую ногу. Вукол скоро понял эту премудрость, сам был тем доволен и крайне порадовал своего наставника».

 

Видимо, этот отрывок и с. =зыков, описываемых Помяловским, является, согласно классификации Г.к называемой "ледует считать первым упоминанием детского тайного языка с утком в русской литературе; «семинарскую латынь» (то есть выражения типа tempus zapregandi) впервые упоминает Г.Ф. Квитка-Основьяненко в «Пане Халявском».

 

…побывальщины – Возможно, имеются в виду бывальщины. Бывальщина – короткий устный рассказ о событии, которое якобы действительно произошло (не обязательно, что с самим рассказчиком). От былички бывальщину отличает то, что здесь речь, как правило, не идет о единичной встрече с демонологическими персонажами; бывальщину отличает более развернутый и «беллетризованный» сюжет. К бывальщинам можно отнести военные, охотничьи, рыбацкие рассказы, исполняемые как самими участниками событий, так и многочисленными пересказчиками и интерпретаторами[107]. Однако Помяловский мог иметь в виду и другие виды меморатов или фабулатов, в том числе и былички.

 

Долбня –  слово было введено в литературный обиход именно Помяловским в очерке «Долбня» (1860). В разговорной речи учащихся оно бытовало наряду с синонимом «долбежка».

В воспоминаниях А.Н. Эндельгардт говорится о том, что институток, которые занимались зубрежкой, называли «долбяшками»[108].

У С.И. Сычугова наряду со словом «долбня» используется синоним «зубристика».

 

Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы… И.Г. Ямпольский указывает[109] на связь с этого места с отрывком из «Вукола»: «Также любил Вукол опрокинуться головою вниз: все предметы представятся в обратном порядке, все вверх ногами – совершенно новый мир; при этом придавить еще глаз пальцем, и пойдут предметы двоиться и троиться»[110].

 

Главное свойство педагогической системы в бурсе -  это  долбня,  долбня ужасающая и мертвящая.  <…>Ученики,  сидя  над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам,  стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд  и  срам  потом постигли...»…          Вот Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над  книгой  два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?..  он  видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову  кверху,  как  пьющие куры.

 

Разительное сходство с этим местом у Помяловского являют рассказы о зубрежке у Куприна и Воронского:

 

«Чтобы избежать „кола“, зубрила каждый вечер так старался, что на него и жалко и забавно было смотреть. Заткнув оба уха большими пальцами, а остальными плотно придавив зажмуренные глаза и качаясь взад и вперед, зубрила иногда в продолжение целого часа повторял одну и ту же фразу: „Для того чтобы найти общее наименьшее кратное двух или нескольких чисел... для того чтоб найти... чтоб найти... чтоб найти...“  Но смысл этих слов оставался для него темен и далек, а если, наконец, и запечатлевалась в уме его целая фраза, то стоило резвому товарищу подбежать и вырвать книгу из-под носа зубрилы или стукнуть его мимоходом по затылку, как все зазубренное с таким великим трудом мгновенно выскакивало из его слабой головы»[111].

 

«...В сумерках надсадно дребезжит звонок к вечерним занятиям. Бурса усаживается зубрить уроки. Зубрят самозабвенно, с ожесто­чением. Вот второклассник Метелкин. Он зажал уши, закрыл глаза, повторяет: „...и продолжать до тех пор, пока деление полу­чится без остатка... пока деление получится... пока деление... пока получится остаток... пока остаток получится с делением...“ Бурсак открывает глаза, бессмысленно пялит их на парту, при­ходит в себя, встряхивается, заглядывает в учебник, с новым прилежанием и упорством твердит о делении и об остатке. Сосед его будто произносит заклинания или отгоняет от себя нечистую силу, а рядом с ним Бессонов дергает себя за вихры и старается перекричать сверстников. Бормочут под нос скороговоркой, нель­зя разобрать ни одного слова, шевелят беззвучно губами, стек­лянными глазами глядя на потолок; поют нараспев, вычитывают, точно молятся, кричат, кого-то убеждают, прижав к груди руки, спорят, ругаются. Это все зубрят. Один всхлипывает и задыха­ется; другой раскачивается, подобно еврею в синагоге; третий мычит. На задней парте протяженно сложенный камчадал после каждого вычитанного предложения, дойдя до точки, грохает так кулачищем по доске, что его приятель вздрагивает всем телом. Через парту бурсак водит пером по тетради, но кажется, что перо водит бурсаком; язык у него вывалился, двигается направо, налево. Сидят в столбняках. Иным трудно привыкнуть к гаму и ору, они мучаются, растирают виски, ломают руки, сучат нога­ми. Занятия похожи на радения. И бурсаки не бурсаки, а луна­тики, сомнамбулисты. И класс — не класс, а странный заколдо­ванный мир. Учебники — черные книги с магическими знаками и заклятиями»[112].

 

Такие же подробности сообщают С.И. Сычугов, Н.П. Гиляров-Платонов.

 

Синекдоха – частный случай метонимии, при котором часть называется в значении целого. Гипербола – преувеличение.

 

священной хрии… - Хрия – «учебное сочинение, представляющее собой вполне законченное рассуждение, составленное по плану и включающее семь частей: 1) вступление, 2) причины, 3) противоположения, 4) подобия, 5) примеры, 6) свидетельства, 7) заключение»[113].

 

Все люди смертны… - ставший нарицательным силлогизм из учебника Иоганна Готфрида Кизеветтера. Кай из силлогизма – это Гай Юлий Цезарь[114].

 

…витийствовали на одну и ту же тему pro и contra, смотря по тому, как прикажет начальство… Pro и contra – «за» и «против» (лат.).  Ср. в более раннем «Молотове» Помяловского: «Мой отец преподавал реторику и логику, и он, бывало, заставлял меня на одну и ту же тему говорить pro и contra»[115].

 

Софизм – преднамеренно ложное умозаключение, которое при поверхностном рассмотрении кажется правильным. Паралогизм – ложное умозаключение, основанное на непреднамеренной логической ошибке.

 

…из латинского лексикона Розанова… Розанов (Розонов) Фома Филимонович (1767 – 1810) – писатель, переводчик. Автор нескольких учебников, по которым обучались в духовном училище. Известны его «Краткая священная история для малолетних детей», «Российская грамматика для духовных училищ». Книга, о которой говорится в «Зимнем вечере в бурсе», вышла в 1797 году и называлась «Латинский лексикон, с российским переводом,  из лучших российских писателей, собранный Фомою Розоновым»[116].

 

…Пфимфа! – происхождение слова до конца не ясно. По указанию Ямпольского, «П. Клебановский рассказывает о том, что во второй половине 50-х годов в богуславской бурсе, где он учился, с плохими товарищами расправлялись при помощи «пынхвы»[117]. Пынхва – то же самое, что пфимфа. Анищенко приводит еще два примера: «пинфа» (у А. Свидницкого) и «тымфа» (последний вариант – малороссийский)[118].

Наиболее вероятно происхождение слова «пфимфа» от немецкого Pfeife – курительная трубка. Есть и другие варианты: возможно, «пфимфа» и схожие слова – звукоподражательные (от звука вдыхания). Они также могут быть связаны с глаголом «пыхнуть» (дунуть).

«Пфимфа», видимо, была исключительным наказанием для фискала. Гораздо чаще устраивали «темную».  Куприн сообщает, что в кадетском корпусе фискалов «накрывали» (то есть били в спальне, накрыв одеялом)[119]. Гарин-Михайловский в «Детстве Темы» пишет, что в гимназии фискалов «отделывали под шинелями»[120]. У Воронского туги-душители разделываются с наушником, накрыв его пальто[121].

 

Уже в обители священной… - В этой части «Семинариады» романтические штампы («священная обитель», образ схимника) соседствуют с реалистическим описанием, в котором угадывается влияние пушкинского стиля. Морфей – древнегреческий бог сна. …сыплет маки – навевает сон (метафора связана с одурманивающим действием мака). 

 

…спальни своекоштных – ученик, живущий в учебном заведении за свой счет. Слово происходит от соединения слов «свой» и «кошт», то есть «счет, цена, стоимость» (от немецкого kosten – «стоить», или польского koszt – «стоимость»). Ученики, за чье проживание и обучение платит государственная казна, назывались казеннокоштными.

 

 

Бурсацкие типы. Очерк второй.

Этот очерк – последнее произведение Помяловского, опубликованное во «Времени» (1862, № 9). В этом же номере была помещена программа журнала, с которой Помяловский не был согласен. В связи с этим он написал М. М. Достоевскому письмо, в котором объявил о своем выходе из журнала. Все последующие очерки публиковались в «Современнике»[122].

Заглавие очерка свидетельствует о продолжении физиологической традиции в «Очерках бурсы». Здесь и в последующих очерках Помяловский пытается типизировать не учеников бурсы, а учителей.

 

…сволочь Петра Амьенского. Петр Амьенский, Петр Отшельник (ум. 1115) – монах, проповедник, один из вдохновителей Первого Крестового похода. В 1096 году он собрал армию из 40000 человек, подавляющее большинство которых были нищими (отсюда и «сволочь Петра Амьенского»). Крестовый поход потерпел неудачу.

 

…баня для учеников была чем-то вроде праздника. – Похоже на этот эпизод второго очерка описание похода в баню в «Республике Шкид». Несмотря на то, что, как пишут Белых и Пантелеев, любителей ходить в баню среди Шкидцев мало[123], выход в город для них – такой же праздник и повод для шалостей.

Ср. также с описанием похода в баню в «Записках из Мертвого дома» у Достоевского.

 

- Златорунный! - Веха! – «Златорунный» - намек на рыжие волосы сторожа. Веха – вертикальная прямая жердь для обозначения точки на местности, ставилась при топографической съемке.

 

Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. У Даля: «Гужеед – бранное прозвище кучера»[124]. Ср. с бранными микроэтнонимами[125]. Крючник – носильщик, переносчик тяжестей.

В «Бурсе» Воронского также находим сцену перепалки бурсаков с прохожими:

 

«- Эй, кочерга с насечкой! – орут из-за заборов мещанину в пальто до пят, закутанному в башлык. У него длинный нос с багровым рубцом. <…>

- Эй, борода, я с твоей дочкой пилкой-колкой дров авчерась занимался. Спроси у нее, ей-ей!

Мещанин спешит уйти, грозит кулаками.

Из-за угла показываются возчики с соседнего пивоваренного завода, человек семь. Между бурсаками и ими происходит перепалка:

- Эй, гужееды! Битюжники!

- Эй, кутья! Щедрин-ведрин, грудочку кашки, шматок колбаски!

- Коротки свитки – помезли лытки!

- Пономари долгополые! На тебе на шильце, на мыльце!

- Рвань бессапожная! Деревенщина-засельщина!»[126]

 

Эта перепалка заканчивается кулачным поединком.

Традиционные обидные прозвища, как видим, были и у самих бурсаков. В их числе – «кутья», «кутейники», «жеребячья порода». Они встречаются и у Помяловского:

 

«Цепка понял, что под партами ему не угоняться за  врагом.  Он,  обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился  к  двери». 

 

Впрочем, в воспоминаниях П.С. Казанского сообщается, что «жеребячьей породой» в сердцах может назвать бурсаков и сам ректор семинарии.

 

Аншпуг – рычаг для подъема тяжестей. У Даля: «дрюк, дрючок, шест, дубинка; рычаг, вага, подъем»[127]. Слово голландского происхождения.

 

…про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Ср. поддевку в словесной перепалки Кузьмы Ильинского с обижающим его бурсаком: «А кто на твоей морде кирпич толок?»[128].

 

…сечь голенищами… несчастные должны были спать чисто на гноищах. Точно такие же подробности о содержании в кадетском корпусе больных энурезом сообщает А. И. Куприн в «Кадетах». Этих больных дразнили «рыбаками» и «мореплавателями»[129]. О том же пишет и А.К. Воронский в «Бурсе»[130]. . но такие же подробности о содержании в кадетском корпусе больных энурезом сообщает А. ало, су, - или наконец: " рыбаки, или м

 

Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Эти прозвища, возможно, традиционны для «отпетых»: С.И. Сычугов вспоминает, что его наградили такими же прозвищами, и он ими гордился[131].

 

Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне – ироническая аллюзия на библейское выражение «глас вопиющего в пустыне» (Ис. 40:3; Матф. 3:3; Мар. 1:3; Иоан. 1:23).

 

На шарап! – выражение из криминальной среды. Даль: «Шарап, шерап, условный грабеж; взять на-шарап, поднять на шарап, на поток, поточить (стар. новг.), разграбить, расхватать по рукам, что кому попадется. Шарап, ребята! призыв на расхват, на расхищенье»[132]. Ушаков: «на шарап (простореч. вульг.) — грубой силой, нагло»[133]. Словарь АН СССР: «Возглас, обращенный ко многим, призывающий к борьбе за захват какой-л. добычи»[134].

В «Кадетах» Куприна «на шарап» растаскивают гостинцы, принесенные Буланиным из дома.

 

…двинуть от всех скорбей. Очередное ироническое использование библейского выражения (Пс. 24:22, 33:18; Деян. 7:10).

 

…столбуху водки… Столбуха – «большой кубок, чарка, стопа, стакан хмельного, от которого сразу одуреешь»[135].

 

...штофендию… - имеется в виду десятериковый (1/10 ведра, 1,2299 л.) или осьмериковый (1/8 ведра, 1,537375 л) штоф, русская мера объема жидкости. Штофами также назывались бутылки соответствующего объема.

 

…из фалд нанкового сюртука… Нанка – хлопчатобумажная ткань.

 

…скакая, играше веселыми ногами… - ироническая отсылка к церковнославянскому библейскому тексту: «И бысть кивоту приносиму ко граду давидову, и Мелхола дщи Саулова приницаше оконцем и виде царя Давида скачуща и играюща пред Господем, и уничижи его в сердцы своем» («Когда входил ковчег Господень в город Давидов, Мелхола, дочь Саула, смотрела в окно и, увидев царя Давида, скачущего и пляшущего пред Господом, уничижила его в сердце своем») (2 Царств 6:16).

 

…мешочек толокна. Толокно – овсяная или ячменная мука. При изготовлении толокна зерна пропаривают, сушат, обжаривают, очищают и затем толкут – отсюда и название.

 

…с акциденцией… «Акциденция» здесь означает «взятка». Первоначальное значение слова связано с «акцидент» – «случайное, не существенное свойство вещи» (словарь Брокгауза и Ефрона)[136]. Значение «взятка, посторонний доход» в русском языке слово приобрело в петровскую эпоху, когда Петр I «приказным служителям жалованья не положил, а вместо жалованья предоставил им право пользоваться а к ц и д е н ц и я м и, т.е. доходами от добровольной дачи челобитчиков»[137]. Акциденции были отменены Екатериной II, что, впрочем, не поспособствовало прекращению мздоимства чиновников.

Слова с «латинскими» окончаниями составляют основной массив «семинарской латыни» («заведенция, штофендия, украдентус, запреганди») – возможно, это объясняет выбор Помяловским слова «акциденция».

 

...бывшего своего благочинного… Благочинный – «административно-служебное должностное лицо православного духовенства»[138], помощник епископа, осуществлявший надзор за церквами и духовенством в своей епархии. Благочинными обычно бывали архимандриты и священники.

 

Владимировка – просторечное название Владимирского тракта, дороги из Москвы во Владимир. С XVIII века по Владимирскому тракту проходила часть пеше-этапного пути преступников, приговоренных к каторге в Сибири. 

 

…канты – духовные и светские песни. Канты происходят от авторских «светских псалмов» рубежа XVI-XVII вв. и являются важной ступенью в развитии ветви русской народной песни, которая впоследствии дает «российскую песню» и мещанский (городской) романс[139].

 

Неправедные да погибнут – Источник восклицания – скорее всего, одна из библейских цитат: «Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей» («обидит вино, обидит царь, обидит жены, неправедни вси сынове человечестии, и неправедна вся дела их сицевая, и несть в них истины, и во своей неправости погибают») (2 Езд 4:37); «Уста праведника источают мудрость, а язык зловредный отсечется» («Уста праведнаго каплют премудрость, язык же неправеднаго погибнет») (Притч 10:31).

 

…пряник из стычных ковриг… То есть состоящий из нескольких соединенных между собой ковриг.

 

…экзекуция была отложена до фоминой. Фомина неделя – неделя, следующая после пасхальной. Названа по апостолу Фоме, не поверившему сначала в Воскресение Христа. Фома уверовал, лишь вложив персты в Христовы раны.

 

В старину живали деды веселей своих внучат – Ставшие крылатым выражением строки из либретто М. Загоскина к опере А. Верстовского «Аскольдова могила».

 

В старину живали деды

Веселей своих внучат;

Как простую пили воду

Мед и крепкое вино;

Веселились, потешались,

Пировали круглый год!

Вот как жили при Аскольде

Наши деды и отцы![140]

 

Этот же текст Помяловский упоминает, цитируя, видимо по памяти в раннем рассказе «Махилов», говоря о пирушке бурсаков:

«Право, глядя на них, поневоле приходит на ум песня:

 

Вот как жили при Аскольде наши деды и отцы,

Как простую пили воду мед и крепкое вино…»[141].

 

Драли тогда под колокольчиком…Ямпольский: «Сечение под колоколом или под звонком было наказание за самые значительные, с точки зрения бурсацкого начальства, проступки»[142]. Этой экзекуции придавался «особый вид торжественности»: она проводилась в присутствии ректора, инспектора, учителей и всех учеников, которых сзывали на это зрелище ударами в колокол. Подобное «торжественное» сечение описано в воспоминаниях С.И. Сычугова[143].

 

Мазепа!... По преимуществу называли мазепами толсторожих. Иван Степанович Мазепа (1639-1709) – гетман Украины, один из сподвижников Петра I. В 1708 году, во время Северной войны перешел на сторону шведского короля Карла XII. За это Мазепа был предан анафеме Русской Православной Церковью. Вокруг исторического облика и исторической роли Мазепы до сих пор ведутся споры.

Фамилия Мазепы стала нарицательной как ругательство, обозначение злодея. Не вполне ясно, почему в бурсе «называли мазепами толсторожих». Настоящий Мазепа не был тучен.

Фаля! Бардадым! «Фаля» – «простак, простофиля, разиня; пошляк, самодовольный невежа; фалалей, повеса» (Даль)[144]. В этой же статье Даль сближает родственное слово «фалуй» со словом «холуй». «Бардадым» - «долгай, верзила, жердяй, неуклюжий»[145] И «фаля», и «бардадым» являются также карточными терминами в уже упоминавшейся игре «три листика»: «фаля» - пиковая восьмерка или «вообще карта, которая увеличивает собою счет прочих»[146], «бардадым» - король черной масти, трефовый король.

«Бардадым и фалька!» - угрожающе кричат в «Бурсе» А.К. Воронского члены тайного детского общества тугов-душителей, обступив со всех сторон двоих гимназистов[147].

 

Дождался он ночи, достал перочинный нож… отдал душу Богу. Этот вставной рассказ упоминается у в книге А.В. Амфитеатрова в его книге «Дьявол. В быте, легенде и литературе Средних веков»: «Несчастных, охочих продать свою душу Сатане, во множестве знали полки старинной долгосрочной службы, каторжные тюрьмы, сумасшедшие дома и ужасные учебные заведения, в роде описанной Помяловским „бурсы“»[148].

 

…доморощенная кабалистика. Под этим словом подразумеваются суеверия, связанные с «практической магией».

 

…если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги… Считалось дурным книгу после урока оставить открытую, потому что урок забудешь. Те же суеверия описаны в «Вуколе»:

 

«Вукол <…> крестит книгу со всех сторон и прикладывает ее ко лбу. Таким приемам выучил его Гаврилыч, в предосторожность, чтобы не запамятовать урок. По той же причине запрещалось оставлять после урока книгу открытою, класть в нее сухую перепонку из пера, отдавать ее кому бы то ни было…»[149]

 

В уже цитировавшихся воспоминаниях А.Н. Эндельгардт упоминается о сходных обычаях институток:

«Она [одна из однокурсниц мемуаристки – Л. О.] тоже отличается набожностью, крестит книгу, целует ее и стучит ею себя по лбу, а на ночь кладет под подушку, постоянно надеясь, что во время сна содержание ее само собой запечатлеется в ее убогом мозгу, и постоянно обманываясь в этой надежде»[150].

 

Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела… Возможно, эвфемизм. Один из распространенных европейских оберегов – держать себя за гениталии[151].

 

 

Поймал вошь! – Будет дождь. Распространенный в детском фольклоре тип игрового диалога. Тексты, построенные как цепочка вопросов и ответов, встречаются во многих жанрах детского фольклора: игровых, обрядовых, смеховых.

В журнальной публикации и последующих изданиях вплоть до ПСС этот диалог печатался в искаженном виде: «В журнальном тексте слово „вошь“ заменено четырьмя точками, восстановлено в издании 1865 г.; зато две последних реплики (– Вчетвером. – Будет гром.), напечатанные во «Времени», пропущены во всех последующих изданиях»[152].

В набросках Помяловского к роману «Брат и сестра» есть раздел «Певчего присловья», где собраны выражения и присказки, которые постоянно употреблял в речи один из персонажей, певчий Алексей Акимыч Частоколов (бывший бурсак). Там встречается и текст: «Поймал вошь, будет дождь; поймал две рядом, будет с градом»[153].

 

Раз-два – голова…Это «подщелкивание» словами – одна из распространенных считалок. Существуют считалки, которые состоят «из осмысленных слов, ничем не связанных между собой, кроме созвучия»[154]. Капица и Колядич приводят считалку, почти идентичную тексту «великовозрастного» из «Бурсацких типов»:

 

Раз, два,

Голова;

Три, четыре,

Прицепили;

Пять, шесть,

Сено весить;

Семь, восемь,

Сено косим;

Девять, десять,

Деньги весить;

Одиннадцать, двенадцать,

На улице бранятся,

В избе ссорятся[155].

 

Там же есть считалки других народов, похожие на эту.

Схожая считалка приводится в антологии А. Н. Мартыновой «Детский поэтический фольклор»:

 

Раз, два – кружева,

Три, четыре – прицепили,

Пять, шесть – кому есть[156].

 

Наконец, в энциклопедии «Русские дети» дается, видимо, самая полная версия. В ней присутствует некоторая сюжетность и элементы небылиц:

 

Раз, два – кружева,

Три, четыре – прицепили,

Пять, шесть – кашу есть,

Семь, восемь – денег просим,

Девять, десять – белый месяц,

Одиннадцать, двенадцать –

На улице бранятся:

Девки делят сарафан.

Кому клин, кому стан,

Кому целый сарафан,

Кому пуговки литые,

Кому серьги золотые.

Царь-царица на лугу,

Потерял мужик дугу,

Плакал, плакал, не нашел,

К государыне пошел:

- Ты, барыня-сударыня,

Роди мне сына

В четыре аршина.

Младенец не велик –

Во всю лавочку лежит;

Он стал на дыбок,

Достал потолок[157].

 

В набросках к роману Помяловского «Брат и сестра», в уже упомянутом нами разделе о певчем, считалка «великовозрастного» присутствует в несколько измененном виде: «Раз, два – голова; три, четыре – прицепили; пять, шесть – что же есть?; семь, восемь – сено косим; девять, десять – деньги весить; одиннадцать, двенадцать – милые бранятся»[158].

 

…берестяную тавлинку… Тавлинка – берестяная табакерка[159].

 

…успели сыграть в краски. Игра в краски, как показывают полевые исследования, до сих пор не претерпела изменений: записи фольклорной экспедиции РГГУ 2007 года свидетельствуют, что в Архангельской области дети играют в краски точно так же, как бурсаки Помяловского.

Одесную – по правую руку; ошуюю – по левую руку.

 

Царю небесный – одна из важнейших христианских молитв.

 

…на воздусях его! – любопытно, что это истязание сам учитель называет, иронизируя над сакральным смыслом словосочетания: «на воздусях» означает «на небесах».

Описание этого наказания у Помяловского впервые встречается в очерке «Вукол». Мы выделяем курсивом совпадения со сценой наказания Аксютки:

 

«Однажды – это было в первоуездном классе – учитель Лобов велел выпороть Гаврилыча. Начали драть Гаврилыча; но, о диво! Гаврилыч не пикнет; Гаврилыч молчит упорно под лозами, как будто дерут не его. Он хотел доказать, что умер для науки. Все товарищи притихли, каждый считал удары; только и слышен ужасающий свист длинных прутьев. Осьмнадцатилетнее дитя, наш мученик науки, молчит упорно. „Выдрать его на воздусях“, - сказал Лобов голосом Юпитера-громовержца. В одно мгновение подхватили Гаврилыча за руки и ноги, повис он на воздухе в горизонтальном положении, и справа и слева начался хлест и свист розог. Наш будущий причетник молчит упорно… Тишина торжественная… У брившихся и не брившихся товарищей от удивления дух замирает. „Посолить его“, - сказал Лобов опять голосом Юпитера-громовержца. Ужас пробежал по жилам товарищей. Бросили соли на Гаврилыча. В первую минуту он стерпел, но потом… силы небесные!.. как же и взвыл он молодым и диким, неперепитым еще, уши мертвящим басом своим!»[160]

 

Ай, люли, люли, люли! – Ср. с песенкой «отчаянных» и «форсил» у Куприна:

 

Единицы да нули –

Вот и все мои баллы,

Двоек, троек очень мало,

А пятерок и „шеперок“

Совершенно не бывало…[161]

 

«Шеперками» называли шестерки, как указывает О.А. Анищенко в статье о школьном жаргоне XIX века[162].

 

Лобов никогда уроков не объяснял – жирно, дескать, будет, а отмечал ногтем в книжке с энтих до энтих. Ср. в «Вуколе»: «Здесь-то вполне обнаружился педагогический талант и такт дьячка. Метода его была такова. Он ногтем отмечал скобку в одном и другом месте книги и говорил: „с энтих до энтих“»[163].

Педагогический метод «от сих до сих» иронически упомянут в воспоминаниях Н. Смоленского, С. Сычугова.

 

…невинные игры бурсаков, как-то в шашки, святцы (карты), костяжки, щипчики, швычки и т. п. Название «святцы» в очередной раз демонстрирует фольклорное пародирование сакрального контекста. Святцы – это книга, месяцеслов, в котором содержатся имена христианских святых, расположенные по дням поминовения их памяти. По аналогии с этой книгой названа колода карт.

Впрочем, в «Брате и сестре» Помяловский дает другое объяснение, менее убедительное: «Отчего, например, карты иногда называют святцами. Вы не слыхали этого? Говорят, будто какой-то поп святцы продал, а карты купил – вот и пошли карты называться святцами, и т. п.»[164].

 

У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех… Такое же правило поставил себе учитель из рассказа О. Забытого «В былой бурсе». Забытый также описывает сцену наказания последнего несеченого[165].

 

Вались дерево на дерево! – эту поговорку фиксируют также А.А. Измайлов и О. Забытый.

 

Трезорка – прозвище может обозначать подхалимство ученика; имя Трезор (фр. «сокровище») в XIX веке было популярной кличкой собак.

 

Вокабулы – слова, предназначенные к заучиванию наизусть.

 

…лексикон Кронеберга. Кронеберг Иван Яковлевич (1788 - 1838)- филолог, философ, историк литературы. Отец переводчика Андрея Ивановича Кронеберга. Был ректором Харьковского университета. Издал несколько трудов по истории, языкознанию и литературе античности, в том числе латинско-русский  словарь, о котором и говорит Помяловский.

 

Достойно есть – церковное песнопение. Существует легенда о его обретении: согласно ей, 11 июня 980 года архангел Гавриил в облике инока пришел к одному монаху Карейского монастыря (Афон), в то время как тот совершал всенощную службу у себя в келье, и присоединился к молитве. Во время службы незнакомец начал славословить Богородицу иначе, чем это делал монах: перед словами  «Честнейшую Херувим…» он пел ещё: «Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего». Монах попросил гостя записать для него эти слова, но ни бумаги, ни чернил у них не оказалось. Тогда незнакомец сказал, что запишет песнь на камне, и попросил научить ей всех христиан. Камень под его руками стал мягким, и надпись вывелась легко. После этого он назвался Гавриилом и исчез. С конца X века песнь «Достойно есть» входит в канон[166].

 

Секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами… Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Параллель к этому месту есть в «Республике Шкид»: чтобы не ходить на гимнастику, Янкель искусно рисует себе на ноге шрам, а Японцу – нарыв. «Этот способ отлынивания от гимнастики  был  придуман  Янкелем;  он  же, обладая способностями рисовальщика, художественно разрисовывал, за небольшую плату, язвы, раны, опухоли и прочее»[167].

 

Я… сегодня… именинник… - Так с ангелом! Сцена наказания именинника встречается и у С.И. Сычугова:

 

«...я сдуру сболтнул, что я сегодня именинник. Подлый педагог точно обрадовался этим словам и только усилил свои издевательства над беззащитным ребенком.

Ну, вот и отлично, - продолжал он, - мы и поздравим тебя с ангелом: да по русскому обычаю и кашей угостим; только каша-то у нас березовая; не взыщи — другой не приготовили»[168].

 

Но впоследствии увидим… составит о ней ложное представление. Скорее всего, эта приписка была сделана Помяловским из опасения, что публикации его очерков будут запрещены цензурой. Помяловский, вероятно, действительно намеревался показать «другую бурсу», но не успел: очерк «Переходное время бурсы» остался незаконченным.

В журнальной публикации перед очерком «Бурсацкие типы» было напечатано редакционное примечание: «Все описываемое здесь – дела недавнего прошлого. Время и прогресс берут свое в самых непроходимых захолустьях, в самых страшных средах. Сам автор в конце своего очерка говорит о лучших людях, о лучшей будущности»[169].

 

Женихи бурсы. Очерк третий.

 

Опубликован в «Современнике» (1863, № 4), посвящен Н. А. Благовещенскому[170].

 

«щей негодных похлебала…» - в «Очерках бурсы» Помяловский несколько раз цитирует эти немного видоизмененные строки из песни «Сколь блаженны те народы…».

О бурсацких щах, о рационе бурсаков пишет П.С. Казанцев:

 

«Кормили обыкновенно щами и кашей, иногда варили похлебку; по праздникам давали булки. В скоромные дни за обедом щи были с говядиной, в ужин без говядины. К ужину вновь не варили щей, но в оставшееся от обеда подливали воды и разогревали. Рыба, и то соленая, подавалась только по праздникам и воскресеньям в постные дни. Не помню, чтобы когда-нибудь была свежая рыба за столом. Пустые щи, особенно разбавленные водой, бывали невкусны, и мы рады были, если бывало кто-нибудь из товарищей достанет головку чеснока и положит во щи. Они вкусны тогда казались. На каждого клалось в обед и ужин по три порции хлеба, и остатки от обеда и ужина всякий мог брать себе, и это составляло завтрак и полдник. Капуста была серая и полубелая. Случалось и в хлебе таскать запеченных червей или мышиные лапки. Немногие могли для дополнения скудного стола покупать каждый день калачи. Обыкновенно сушили хлеб и потом, посоля его, ели горячий с большим аппетитом с водою, осенью покупали картофель и пекли его в комнатах в печке и этим лакомились. После приезда из дома у многих бывал запас сдобных ватрушек и бережливые кормились ими по целому месяцу. Покупали молоко, которое было у нас очень недорого. Чай пили в мое время очень немногие; я пивал его только после бани. Другие и после бани, которая была у нас чрез две недели, пили какой-нибудь травки. Уже когда я был в богословии, у меня завелся самовар и я пил чай каждый день»[171].

 

Сбитень – русский горячий напиток из воды, меда и пряностей. Пеклеванные хлебы – хлеб из пеклеванной (то есть чисто и мелко смолотой и просеянной) муки.

 

…утренних и вечерних фриштиков… Фриштик (нем. Frühstück) – завтрак. У Помяловского употребляется в значении вообще приема пищи.

 

играют в килу… Килой назывался сам мяч, а также заработанное очко (аналог гола в футболе). Слово «кила» означает опухоль.

Ямпольский в своих комментариях к «Очеркам бурсы» приводит статью некоего В. Л., который встретился с бурсацким товарищем Помяловского, Н. П. Петропавловским. Петропавловский сообщает любопытные подробности о  бурсацкой игре в килу. «Помяловский обладал большой физической силой, и любимой его школьной игрой была игра в килу, – нечто вроде современного футбола. Кила делалась из сапожных голенищ, которые отрезались для этого от бурсацких сапог по жребию, а иногда сапоги для этой цели крались общими силами из вещевого склада бурсы. Кила выкраивалась из восьми сапожных голенищ и представляла из себя большой набитый сеном или шерстью из бурсацких матрасов мяч, который в игре можно было подбрасывать только ногами. Игра в килу происходила обыкновенно зимой и заключалась в том, что играющие делились на два „города“, т. е. партии, и старались перебросить ногами килу через головы своих противников»[172].

О бурсацкой игре в мяч пишет и П.С. Казанцев: «зимою играли на пруду в мяч кожаный, набитый сеном, величиною с большую голову; стенка на стенку, отбивали его друг у друга»[173].

 

…закрепленная невеста… Механизм «закрепления» подробно описан не только Помяловским, но и другими авторами произведений о бурсе. Роман А.А. Измайлова «В бурсе» оканчивается женитьбой героя на «закрепленной» невесте.

 

…жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Трудно понять, что имеет в виду Помяловский. Вероятно, речь идет о каких-то предметах народного промысла.

 

…согласно внушению Ольги, сделанному ей князю Игорю… Согласно легенде, Игорь однажды охотился в псковских землях, и ему понадобилось переплыть реку. Он увидел юношу, плывущего на лодке, и попросил перевезти его. В лодке Игорь понял, что его перевозчик – не юноша, а прекрасная девушка. Князь решил соблазнить ее, но юная дева со «старческим разумом» целомудренным увещеванием удержала страсть князя. Эта легенда впервые встречается в «Степенной книге», составленной монахом Андреем, духовником Ивана IV Грозного (будущим митрополитом Афанасием).

Слова Ольги (из жития, написанного святителем Димитрием, митрополитом Ростовским):

 

«Зачем смущаешься, князь, замышляя дело неисполнимое? Слова твои обнаруживают твое бесстыдное желание надругаться надо мною, чего да не будет! Я об этом и слышать не хочу. Прошу тебя, послушайся меня и подави в себе эти нелепые и позорные помышления, которых нужно стыдиться: вспомни и подумай, что ты князь, а князю для людей должно быть, как правителю и судье, светлым примером добрых дел; ты же теперь близок к какому беззаконию?! Если сам ты, побежденный нечистою похотью, будешь совершать злодеяния, то как же ты будешь удерживать от них других и судить справедливо своих подданных? Оставь такое бесстыдное вожделение, которого гнушаются честные люди; и тебя, хотя ты и князь, последние могут возненавидеть за это и предать позорному осмеянию. Да и то знай, что, хотя я и одна здесь и бессильна по сравнению с тобой, ты все-таки не одолеешь меня. Но если бы даже ты мог и одолеть меня, то глубина этой реки мне тотчас же будет защитой: лучше мне умереть в чистоте, похоронив себя в сих водах, чем быть поруганным моему девству»[174].

 

156 с лицом симпатическим – симпатичным, привлекательным.

 

…для желающих почивать на лаврах, то есть для лентяев… Фразеологизм «почивать на лаврах» здесь употреблен в ироническом смысле: обычное его значение – «отдыхать после долгих трудов», «наслаждаться заслуженным отдыхом, пожиная плоды успеха».

 

…сильно отзывалось иезуитством. Под словом «иезуитство» понимается здесь хитрость, коварство. Члены иезуитского монашеского ордена считались искусными в словопрениях.

Словарь русского языка АН СССР дает несколько отличающееся от нашего понимания толкование слова «иезуитство»: «Лицемерие, двуличность, неразборчивость в выборе средств для достижения цели»[175].

 

От Иванова ни гласа, ни послушания. Выражение восходит к Библии (3 Цар. 18:26, 18:29; 4 Цар. 7:10).

 

Что же ты молчишь? Ну, скажи же мне урок… Вся сцена издевательства Краснова над Ивановым напоминает сцену в «Молотове», в которой описывается характер отца семейства, Игната Васильича. Он наказывает одного из своих сыновей за то, что тот скрипел дверью.

 

«-  Папаша,-  говорит, глядя на пол, Федя.

-  Ага! - отвечает отец злорадостно. - Что? надоело в углу стоять?

Как только сказал отец „ага“, Федя опять не может говорить, точно ему заперли рот на замок.

-  Что ты хочешь сказать?

Ничего не может сказать мальчик.

-  Постой  же еще! - говорит отец с упорством и злостью.

Федя хочет сказать, но не может; ему стыдно.

-  Ви...но...ват! - наконец произнес он с усилием.

-  В чем же ты виноват?

У Феди  слезы на глазах.

-  Ну, объясни толково...

-  Скр...ри...пе...л, - отвечает ребенок, всхлипывая.

-  Зачем ты скрипел?

-  Не...зна...ю.

-  Тебе запрещено было?

-  3апре...ще...но...

Ребёнок разрыдался»[176].

 

 

…точно губы с пробоем, а на пробое замок. Пробой – металлическая дуга, острыми концами вбиваемая в крышку двери или сундука; скоба.

 

…пивной котел, который только был по плечам богатыря. «Голова с пивной котел» - русская идиома[177]. «Голова с пивной котел»[178] (или «глазища что пивные чашища»[179]) была, например, у богатыря Идолища Поганого.

 

Шхера – скалистый остров. Шхеры разделены узкими, извилистыми проливами. Встречаются в Скандинавии, Канаде, в области Кольского полуострова.

 

 «Диоген, увидя маленький город…» Это отрывок из произведения Диогена Лаэртского  «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» - сборника исторических фактов, афоризмов и анекдотов, связанных с философами Древней Греции. В данном отрывке рассказывается один из многочисленных анекдотов о Диогене Синопском[180].

 

Проспрягай «дубина»… Любопытно, что учитель Краснов  обращается к жанру, широко распространенному именно в детском фольклоре: к поддевке. Суть поддевки в том, чтобы заставить человека произнести нечто уничижительное для себя – при этом испытуемый следует тем правилам, которые ему заранее объяснили и на которые он согласился.

В набросках к «Брату и сестре» приводится несколько присловий пьяницы-певчего, похожих на спряжение «Богородицы» Потоцким: «„Я, говорит, зело; ты, говорит, зело; он, говорит, зело; мы, говорит, зело; вы, говорит, зело; они, говорит, зело! недаром же меня секли, – спрягать теперь по камушкам умею“. – „Братцы, сделаем зело!“ – говаривал он, имея деньги. У него был обычай переменять фразу, вызывающую на выпивку. Зело переменилось потом на фразу: „Господа! хотите на левую ногу?“ и подпьяна спрягал: „я на левую ногу, ты на левую ногу“ и т. д.»[181].

 

Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Непонятно, что здесь вызвало иронию Краснова: ученики в верной последовательности называют первые буквы греческого алфавита (α, β, γ, δ, ε, ζ, η, θ).

Названия букв β, ζ и η даны в среднегреческом (византийском) произношении. Сейчас принято произносить их в древнегреческом варианте: «бета», «дзета» и «эта».

 

«Лошадендус свалендус с мостендус». Типичный анекдот о нерадивом ученике, изучающем иностранный язык. В университетской среде XIX-XX века бытовал, например, анекдот о студенте, который на вопрос: «как сказать по-немецки «Лягушка прыгает по болоту»?» – отвечал: «дер лягушка по болоту дер шлеп, дер шлеп».

История, рассказываемая Красновым, напоминает по своему сюжету, деталям и словесным оборотам анекдот из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя:

 

«Фома Григорьевич раз ему насчет этого славную сплел присказку: он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким латыньщиком,  что  позабыл  даже  наш  язык православный.  Все  слова  сворачивает  на ус. Лопата у него – лопатус, баба – бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе  с отцом  в  поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: „Как это, батьку, по-вашему называется?“ Да  и  наступил,  разинувши рот,  ногою  на  зубцы.  Тот  не успел собраться с ответом, как ручка,  размахнувшись,  поднялась  и  – хвать  его  по   лбу. „Проклятые  грабли! - закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, - как же они, черт бы спихнул с  мосту отца  их,  больно  бьются!“  Так  вот  как!  Припомнил  и  имя, голубчик!»[182]

 

Далекую, но все же любопытную параллель находим в «Бурсаке» Нарежного:

 

«– В  чем  же  заключается тот несчастный casus, который преждевременно доводит отца моего до вод Стигийских?

Вакх молчал.

– Каким  определением  рока,- продолжал я спрашивать, – отец мой должен последовать сыну Майну, который передаст его с рук на руки угрюмому Харону?

Вакх продолжал хранить молчание.

– Естественные ли силы или сверхъестественные, - возвыся голос, спросил я,-  указывают  отцу  моему берега реки Леты, из коей, испив воды, он навеки забудет и свое дьячество, и сына Неона, и крилос, и колокольню?

Вакх,  не  взглянув  даже на меня, продолжал путь. Такой стоицизм вывел меня из терпения, и я спросил отрывисто:

– Скажи, пожалуй, отчего отец мой сделался болен и близок к смерти?

– Давно  бы  так, глупый человек! - отвечал Вакх,- зачем тебе говорить чертовщину,  которой я благодаря Бога совсем не понимаю!»[183]

 

…дети причетников… Причетник – любое духовное лицо, относящееся к низшему духовенству, младший член церковного причта: псаломщик, дьяк. У Даля: «клирик, церковнослужитель, дьячок, либо пономарь, звонарь»[184].

 

…под красную шапку? «Попасть под красную шапку» - фразеологизм, означающий «попасть в солдаты». Происходит от цвета старинного солдатского головного убора.

В «Бурсе» Воронского училищный смотритель тоже пугает бурсаков «красной шапкой»[185].

В «Тетради семинариста» есть песня «Семинаристы идут на военную службу»:

 

Было время, - вспоминаем, -

Как ходили с книгой в класс;

Ныне ж новое встречаем –

Наш учитель уже Марс.

 

Кто же думал, что несчастье

Нас постигнет невзначай!

Ты прости, златое счастье,

Дом отцов, родимый край![186]

 

рекреационные часы – часы отдыха.

 

Азинус – прозвище происходит от латинского asinus – «осел».

 

Василий Великий, Василий Кесарийский (ок. 330 – 379) – святитель, богослов, архиепископ Кесарии Каппадокийской. Один из трех каппадокийских отцов церкви. Богословские сочинения Василия Великого в православной традиции считаются одними из влиятельнейших и авторитетнейших.

 

…несколько дестей писчей бумаги… Десть – русская единица исчисления писчей бумаги. Название происходит от персидского слова dästä, означающего «рука, горсть». Десть равнялась 24 листам писчей бумаги. После введения метрической системы некоторое время существовала еще одна единица: метрическая десть. Она равнялась 50 листам.

 

…выставка произведений конфетного и леденечного искусства… Имеются в виду леденечные вкладыши. Примеры картинок, которые были на них, Помяловский приводит ниже.

 

…вырезанная из Бовы… «Бова» - лубочная повесть о Бове-королевиче, одна из самых популярных в России.

 

числительница – календарь. Кроме дней недели, месяца и года, в числительницы заносились и астрономические события.

Числительницу бурсака Кузьмы Ильинского описывает А.А. Измайлов: «Каждый день зачеркивал он по одной клеточке в самодельной числительнице, устроенной им внутри парты, где было высчитано, сколько тысяч часов и минут остается до следующего праздника»[187].

 

новейший песенник – сборник песен. Он мог быть печатным, а мог быть и рукописным (подобным «Тетради семинариста»). Печатные песенники известны в России с XVII века; на XIX век приходится эпоха их наибольшей популярности; их можно было приобрести на рынках.

 

осташи – сапоги из грубой кожи. Название происходит от города Осташкова, где эти сапоги шили.

 

Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане… О том, что бурсаки путешествуют «без лишней копейки», писал еще Нарежный[188].

 

Служители сознавали свое положение и пользовались им. См. у Никитина в «Дневнике семинариста» об экономе-воре:

 

«Он положительно убежден, что все мы так  уж  созданы,  что не можем чего-нибудь не украсть у своего ближнего, не можем  не  надуть  его  так  или  иначе,  а  потому и говорит он об этом – с дровосеком,  с  водовозом, с поставщиком конопляного масла, словом, с людьми всех  сословий,  лишь  бы пришлось ему вступить с ними в какие-либо сношения во  его экономической части. Голова его постоянно занята работой: кому и как сподручно  украсть.  Благодаря  этой  работе,  он  сделался  редким учителем воровства»[189].

 

Семнадцать рублей ассигнациями… Булка хлеба, как указывает Помяловский, стоила пять копеек ассигнациями.

 

сам-тре – то есть сам-третей, по цене в три раза больше, чем покупал.

 

…воззри на птицы небесные…Текст из Евангелия от Матфея (6:26).

 

…беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Единственная в «Очерках бурсы» прямая отсылка к «Запискам из Мертвого дома» Достоевского – тексту, который сильно повлиял на замысел «Очерков». Речь идет о главе «Побег».

 

Тавля женился на Катьке. Как мы уже указывали, эта игра может свидетельствовать о сексуальном притеснении со стороны Тавли.

Игра в свадьбу была одним из «наиболее популярных сюжетов в игровом репертуаре разных возрастных объединений, в том числе среди детей и подростков»[190]. В нее играли дети от 7 до 14 лет. Изображались все компоненты свадебного отряда – от сватовства до брачной ночи. Иногда этим игра не завершалась; дети имитировали семейную жизнь, ведение хозяйства и пр.

 

«Исайе, ликуй!» - венчальный тропарь.

 

«А жена да боится своего мужа» - фрагмент из послания апостола Павла к Ефесянам (Еф. 5:33), всегда произносимый священником при венчании.

 

…поезжан и молодых. Поезжане – участники свадебного поезда, процессии, отправляющейся из дома жениха к дому невесты

 

…три медных гривны. Имеются в виду гривенники – десятикопеечные монеты.

 

Бегуны и спасенные бурсы. Очерк четвертый

 

Очерк опубликован в «Современнике» (1863, № 7), посвящен Н. А. Благовещенскому. Цензура сильно исказила оригинальный текст. «Больше всего пострадали страницы, где речь шла о религии и религиозных обрядах, а также о методах обучения в бурсе, о бурсацких педагогах, о быте и нравах бурсаков»[191]. Сильно были изуродованы рассуждения о том, почему Карась не мог спокойно разговаривать с начальством.

Авторский текст был восстановлен И. Ямпольским по рукописи при подготовке Полного собрания сочинений Помяловского[192]. Он же приводит полный список разночтений в рукописи и печатном тексте журнальной публикации. В комментариях к «Бегунам и спасенным» этот список занимает 5 страниц[193]. Все замечания о цензурной правке в нашем комментарии отсылают к списку Ямпольского.

В прохождении очерка через цензуру сыграл роль И. А. Гончаров, который, будучи членом Совета по делам книгопечатания, посчитал возможным разрешить очерк в печать, исключив «резкие описания и изображения нравов и порядков», «поименные указания и намеки на известные места и лица», «юмористические изображения предметов, касающихся религии, богослужения и вообще церкви»[194].

Этот очерк целиком является автобиографическим произведением, в образе Карася Помяловский вывел себя самого.

 

…в лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку, и. т. п. Командные подвижные игры. Лапта – игра с мячом и битой. Существует много разновидностей. Обычно игра проходит на площадке, разделенной тремя линиями; крайние участки называются коном и городом. Играющие делятся на две разные команды. Участники одной команды подают мяч, другой – отбивают его деревянной битой (лаптой). Задача отбивающего – послать мяч как можно дальше и пробежать из города в кон и обратно. Участники другой команды, поймавшей мяч, должны осалить отбивающего этим мячом, он должен от него уворачиваться. Касло – игра, в которой один участник должен загнать шар в лунку, а другие должны ему мешать; тот, кто пропустил шар, сам становится загонщиком. Отскок – вероятно, игра с мячом Свайка – игра, в которой нужно броском воткнуть в землю толстый гвоздь с большой шляпкой (свайку), попав при этом внутрь лежащего на земле кольца.  Рай и ад – игра, напоминающая классики, описание приводит сам Помяловский. Раем, очевидно, называлось последнее отделение начерченной фигуры, адом – отделение, за попаданием в которое следовал проигрыш («огонь»). Казаки-разбойники – игра, в которой участники делятся на две команды, одна из которых (казаки) преследует другую (разбойников). Краденая палочка – разновидность пряток. Водящий ищет далеко заброшенную палку, пока остальные игроки прячутся. После этого водящий ищет игроков.

 

Давай играть в трубочисты – Судя по тексту Помяловского, суть игры в том, чтобы угадать, в какой руке загадывающий спрятал грифель. Название, возможно, связано с тем, что грифель пачкает руки. Впрочем, то, что игра известна новичку Карасю, говорит о том, что она встречается не только в замкнутом детском сообществе школы – следственно, необязательно, чтобы в ней был задействован такой специфически школьный предмет, как грифель.

                                                                   

Хочешь, посажу тебя в эту бутылочку?  …шапка, которою он терся, была вымазана сажею… Схожий розыгрыш бытовал на подростковых посиделках: новичкам «показывали поросят»: закрывали им лица занавеской, вымазанной сажей, а потом подставляли зеркальце[195].

 

Видал ли ты Москву? Существует разновидность этой поддевки, при которой не поднимают за голову, а дерут за уши.

Москва фигурирует и в другой детской игре: дети изображали, будто уезжают на заработки «в Москву» и возвращались с деньгами или без денег[196].

 

…спроси у него волосянки. Волосянка – «тонкая ткань, плетеная из конского волоса»[197].

Одну из детских игр, голосянку, называют иногда «волосянкой»[198]. Суть голосянки в том, чтобы как можно дольше тянуть какой-либо звук. Проигравшего дерут за волосы, сопровождая наказание приговорами.

Анищенко указывает значение слова «волосянка»: «трепка за волосы», значение «детская игра» считает побочным[199].

 

Я иду с мечем судия – палиндром, придуманный Г. Р. Державиным.

В романе А.А. Ильинского «В бурсе» герой Кузьма Ильинский развлекается палиндромами, написанными на полях учебников[200].

 

…заказных обеднях… При обычном поминовении о здравии из просфоры изымается частица. При заказной обедне, кроме этого, имена поминаемых зачитывают дьякон и священник.

 

…поступив по окончании семинарского курса псаломщиком…Псаломщик – низший церковный служитель, то же, что дьяк.

 

Исполатчики – мальчики в церковном хоре, поющие славу архиерею (от греч. Εις πολλα ἔτη – «многая лета»).

 

…для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Нерон (37 – 68) – римский император, прославившийся своим распутством и жестокостью. Когда перед ним встала угроза свержения, Нерон покончил с собой.

Спор – вольноотпущенник, которого по приказу Нерона оскопили. Нерон сожительствовал со Спором и называл его Сабиной, по имени своей покойной жены, которую Нерон убил, когда она была беременна.

Весь отрывок о разврате, в который втягивают певчих, в журнальной публикации был вырезан.

 

Давайте нарекать Карася… Схожий эпизод с «наречением» педагога см. в «Республике Шкид»[201].

 

…черные педагоги, лишенные деторождения – об учителях-монахах, представителях «черного духовенства». В журнальном тексте два упоминания о «черных педагогах, лишенных деторождения» заменены соответственно на «подобные педагоги» и «такие педагоги».

 

…до радостного утра. Из знаменитой эпитафии Н.М. Карамзина (1792): «Покойся, милый прах, до радостного утра!».

 

…из него выходит великий святой… И.Г. Ямпольский замечает[202], что это место перекликается с описанием мечтаний Данилушки: «…долго мечтается ему о такой святой и блаженной жизни, и представляется уже ему, что вот и его ведут к Диоклетиану, и он читает „Верую“, и проводят его через все роды казней и мучений, и мечтается ему, что он все это перенесет и переможет и станет святым»[203].

В журнальной публикации слова «Николай Чудотворец» заменены на «какой-то святой муж».

 

…долбящим «един Бог»… Имеется в виду 5 стих 2 главы 1-го Послания апостола Павла Тимофею: «Един бо есть Бог, и един ходатай Бога и человеков, Человек Христос Иисус» («Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус»).

 

…послышался ответ некоего Паникадилы… Паникадило (искаж. среднегреч. πολυκάνδηλον – «многосвечие») – центральная люстра в храме.

 

Ворот – вал с рукоятью, на который наматывается канат или цепь.

 

Озубки. У Даля: «Озубок, озубыш м. пск. твер. огрызок, объедок»[204].

 

 «Начатки» - книга, составленная митрополитом Филаретом (Дроздовым) и изданная в 1823 году. Полное название: «Начатки христианского учения или краткая Священная история и краткий Катехизис». Состояла из двух частей: краткого пересказа Библии и катехизиса –  богословского труда, в форме вопросов и ответов объясняющего основные положения христианства.

До начала 1880-х годов «Начатки» были в России главным катехизисом и одним из основных учебников по Закону Божьему[205].

 

…один древний оратор, набивая себя рот камнями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия… Имеется в виду греческий оратор и государственный деятель Демосфен (384 – 322 до н. э.). Согласно легендам о Демосфене, у него был слабый голос и косноязычная речь. С помощью упорных занятий он смог преодолеть это и стать величайшим оратором Греции. Он набивал себе рот камнями и черепками и произносил речи на берегу бушующего моря, стараясь перекричать шум волн. Плутарх пишет в жизнеописании Демосфена, что, усердно изучая у себя дома науку красноречия, он обрил себе полголовы – чтобы ему не захотелось прервать занятия и выйти на улицу.

 

…набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток»… Дресва – мелкий щебень.

 

Итак, нуль, вовеки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит – истинно, или да будет! – аллюзия на заключительные слова молитв.

Сравним с позицией «Вовеки нуль» позицию, выраженную в семинарской песне «Наплевать!»:

 

Пусть сидят другие ночи,

Ты ложись спокойно спать,

А то выбьешься из мочи,

Пусть долбят они, – плевать!

Еще можно завтра, вставши,

Урок завтра прочитать,

А то ночь сидеть, не спавши,

Что за глупость! – наплевать!

Спросят, – встань – и осторожно

Роль столба изволь играть

Иль по книжке, если можно,

А коль срезался, – плевать[206].

 

Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. Нижеследующие реплики чтеца, кроме «Печали и болезни вон полезли» являются библейскими цитатами или пародиями на сакральные тексты. Все эти фразы, кроме «печалей и болезней», были вырезаны из журнальной публикации.

 

Марфо, Марфо, что печалишися и молвиши о мнозе… - не совсем точная цитата из Евангелия (Лук. 10:41).

 

Ему же дань – дань… Пародийно использованы слова из Послания апостола Павла к Римлянам (Рим. 13:7).

 

И бысть слышен глас с небес – Пародийно использованы слова из Евангелия от Марка (Мар. 1:11). 

 

Палася, перепалася… - народная песня. См: Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1911-1929. Вып. II, ч. 2. (Песни необрядовые). С. 27.

 

Кто бы нам поднес… - народная песня. Отсылка к ней есть в словаре Даля.

 

Шел баран: бя, бя, бя… Возможно, связано с детской игрой «Коза», где к игроку, исполняющему роль козы, обращаются: «Коза, коза, бя!»[207].

Все объяснения Лапши и Голопуза из журнальной публикации были вырезаны. Замечательно, что в воспоминаниях Н. Смоленского встречается эпизод, в котором священник подсказывает бурсаку так же, как Лапша и Голопуз:

 

«Спросили «Господи, воззвах» на 7-ой глас.

Батюшка запел:

- Ска-ка-ла га-лоч-ка по ель-ни-и-чку...

А я за ним:

- Го-спо-ди, поз-звах к Те-бе, ус-лы-ши-и мя.

- Молодчина — сказал батюшка и поставил мне четыре»[208].

 

…обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Мусикийское – музыкальное.

 

Козлогласование – церковнославянское слово, изначально означающее «шумные крики на пиру», «безудержное, распутное пирование». В таком значении оно встречается в Библии (Рим. 13:13). Словарь Ефремовой указывает более позднее значение: «нестройное пение»[209], именно его подразумевает Помяловский.

 

…столповым пением? См. выше о «русском столпе».

 

 «ут, ре, ми, фа»… «Ут» - устаревшее название ноты до.

 

Тальянец – скорее всего, искаженное «Итальянец».

 

Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Образ пьяного учителя стал общим местом в русских произведениях о школе. Жалкого, комичного пьющего педагога, над которым издеваются дети, встречаем у Куприна в «Кадетах» и у Гарина-Михайловского в «Детстве Темы».  У Куприна также идет речь о двух «естествах»:

 

«Поговорив в этом духе минут пять, а может быть, и более того, Сахаров вдруг закрыл глаза и потерял равновесие. Локти его расскользнулись, голова беспомощно и грузно упала на раскрытый журнал, и в классе явственно раздался храп. Преподаватель был безнадежно пьян.

Это случалось с ним почти каждый день. Раза два или три в месяц он, правда, являлся трезвым, но эти дни считались роковыми в гимназической среде: тогда журнал украшался бесчисленными «колами» и нулями. Сам Сахаров бывал мрачен и молчалив и за всякое резкое движение высылал из класса»[210].

 

У Гарина-Михайловского:

 

«Если  Семенов не  унимался,  то  учитель и  записывал его  на  лоскутке бумажки, причем говорил:

- Дайте мне клочок бумажки, - я вас запишу.

А класс на все лады повторял:

- Дайте мне клочок бумажки, - я вас запишу.

     И  все наперерыв спешили подать ему требуемое с тою разницею,  что если он был трезв,  то подавали бумагу,  а если пьян, то несли, что могли: книги, шапки, перья - одним словом, все, только не бумагу…»[211]

 

Возможно, Ливанов из «Бегунов и спасенных бурсы» оказал влияние на образы Сахарова у Куприна и Воздвиженского у Гарина-Михайловского.

Слово «естество» употребляется по отношению к Ливанову иронически. В журнальной публикации оно было в одном месте заменено на «вид», в другом вовсе вырезано.

 

Третья перемена… Слово «перемена» здесь означает «урок».

 

...пишет по восемнадцатому псалму. В 18 псалме нет ничего, связанного с темой вина. Возможно, речь о «торжественном» входе учителя, иронически уподобляемого солнцу: «и оно выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще» (Пс. 18:6)[212]. Анищенко объясняет это выражение так: «Выражение передает походку пьяного, бессознательно выписывающего своеобразные кренделя, напоминающие по форме восьмерки»[213]. На наш взгляд, это объяснение неверно.

Эта фраза была убрана из журнальной публикации.

 

– Милые дети, - продолжал Ливанов: - я… я женюсь… Ср. у Гарина-Михайловского в «Детстве Темы», о пьющем учителе, с которым ученики вели себя панибратски:

 

«Известие, что Митя – жених, вызвало в учениках еще больший восторг. Это известие пришло как раз перед его уроком.  Даже невозмутимый Яковлев, первый ученик, и тот поддался.

Рыльский согнул немного коленки,  сгорбился,  надул лицо  и,  приставив палец к губам,  тихо, медленно, как надувшийся индюк, стал ходить, изображая Митю и приговаривая низким басом:

- Жених.

- Господа, надо почтить Митю, - предложил Долба.          

- Надо, надо!

- Почтить Митю!

- Почтить!  -  подхватили  со  всех  сторон  и  с  жаром  приступили  к обсуждению программы празднества.

<…>

Учитель прищурился на него.

- Что вам угодно?

Меньше всего  мог  ответить Карташев,  чего  ему  было  угодно.  Что-то подпирало ему бока;  горло судорожно сжималось, хотелось выкинуть что-нибудь такое, чтоб и он и другие сразу лопнули от смеха.

- Мне угодно...

Какая-то молния пронизала Карташева.

- Жениться... - взвизгнул он, не помня себя, и присел к полу»[214].

 

Ведь это написано у пророка Иеремии… то есть в библейской Книге пророка Иеремии. В журнальной публикации упоминание Иеремии выброшено.

 

Всякое дыхание да хвалит… Неоконченный стих из 150 псалма: «Всякое дыхание да хвалит Господа! Аллилуия» (Пс. 150:6). Разговор об этом стихе был исключен из журнальной публикации.

 

…арифметику Куминского. Этот учебник в 1830-х – 1850-х гг. был основным учебником арифметики для духовных училищ.

 

Именованные числа – действительные числа, обозначающие какую-либо величину. Они сопровождаются единицей измерения.

 

…Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Это действие имеет, несомненно, остаточное ритуальное значение: перечеркнуть что-то крестом, «похерить» означает признать негодным, придать статус неверного. Отсюда выражение «поставить на ком-либо крест».

 

…нечто вроде цевницы… Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком… Помяловский ошибается: цевница – духовой инструмент, многоствольная свирель.

 

…по письменным билетикам… Выданным начальством, канцелярией.

 

Разве может ребенок серьезно страдать?..  Это рассуждение перекликается с развернутой картиной детских переживаний в «Вуколе».

 

Карась кое-как дождался всенощного… Всенощное, всенощная – всенощное бдение, вечернее богослужение, которое совершается накануне воскресенья и церковных праздников.

 

…образ Христа, сидящего на престоле… Спас на Престоле – один из шести канонических, традиционных типов икон, изображающих Христа. На таких иконах Христос всегда изображен в полный рост. Престол, на котором сидит Спаситель, символизирует Вселенную и указывает на царственную славу Христа[215].

 

Он стал наблюдать религиозность своих молитвенников… Сцена всенощного бдения в бурсацком храме была сильно искажена цензурой. В издании 1868 г. она восстановлена без вставного рассказа о двух купцах, который впервые появился только в ПСС 1935 г.

 

Сидели в горячей бане два купца… Этот маленький рассказ до «Очерков бурсы» нигде не встречается; по-видимому, Помяловский записал анекдот, бытовавший в бурсе или рассказанный ему знакомым. Обилие деталей, не относящихся непосредственно к пуанту, сути рассказа, позволяет предположить, что такой разговор действительно имел место.

Впрочем, мотив Божьего гласа, проходящего через трубу, действительно распространен в христианской литературе. Так, у Серафима Звездинского находим: «Диакон, читающий Евангелие, есть как бы труба, через которую возвещает слово Свое Спаситель наш»[216]. Протоиерей Анатолий Правдолюбов в своих «Жизненных правилах для регента-любителя» пишет: «хор с его руководителем есть небесная труба, чрез которую вещают миру апостолы, пророки, небесные ангельские силы. Чрез эту трубу снова и снова возглашают Вселенские соборы правое исповедание веры, снова и снова воспевает Пречистая Богородица Свою дивную песнь, и Сам Спаситель повторяет нагорную Свою проповедь», и далее: «Итак, поистине справедлив был проповедник, сравнивший хор с небесной трубой. Однако горе этой трубе, если божественные глаголы проходят сквозь нее, не задевая стенок, как не менее справедливо добавил упомянутый вития»[217].

Этот образ, по-видимому, восходит к античной философии. Диоген Синопский, рассказы о котором всегда были излюбленной интеллектуальной пищей студентов, называл своего учителя Антисфена «трубой, не слышащей собственного звука»[218].

 

…занятными часами – то есть часами занятий.

 

время такое подошло, что можно говорить и следует говорить… Имеются в виду время реформ Александра II, c которыми представители демократического лагеря литературы и публицистики связывали большие надежды.

Несмотря на слова о «подошедшем времени», все последующее отступление о бурсацкой религиозности и атеизме было вырезано из журнальной публикации.

 

«плоть и кровь» - библейское выражение, неоднократно встречающееся в Ветхом и Новом завете, обозначающее телесное существо человека. В Евангелии от Иоанна Плоть и Кровь Христовы – хлеб и вино для насыщения человека и спасения его души, сходящие с небес. Плоть и Кровь – центральные понятия и символы в таинстве евхаристии.

 

…бурса вечно аскоченствует, убеждения ее носят на себе клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Слово «аскоченствовать» образовано от фамилии писателя и публициста Виктора Ипатьевича Аскоченского (1813 – 1879, настоящая фамилия – Оскошный), автора «антинигилистического» романа «Асмодей нашего времени». Аскоченский был сыном священника, стоял на крайне консервативных позициях, был редактором еженедельной газеты «Домашняя беседа», в которой публиковались материалы обскурантистского характера; эти тексты характеризовались невежеством, ханжеством,  нетерпимостью к любому «вольномыслию». Помяловский, как и другие демократические писатели, испытывал к Аскоченскому глубокую антипатию. Поэт Ф.Н. Берг, обвинявший «Очерки бурсы» в преувеличениях и натянутости, вспоминал, что Помяловский хотел «бить» Аскоченского. Он даже однажды «поехал на квартиру к Аскоченскому, разбил стекла в подъезде и хотел драться, так что понадобилось содействие полиции»[219].

 

…начинают читать писателей, например  вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский  язык  даже  и посвящена  бурсакам…Речь идет о книге немецкого философа Людвига Андреаса Фейербаха (1804 – 1872) «Das Wesen des Christentums» («Сущность христианства»), написанной в 1841 году. Перевод ее был выпущен в 1861 году в Лондоне в издательстве Трюбнера. Автор перевода, неизвестный нам, скрылся за псевдонимом Филадельф Феомахов (от греч. θεομάχος – «богоборец»). Книгу предваряет посвящение: «Воспитанникам русских духовных академий и семинарий посвящает переводчик». Ямпольский приводит отрывок из предисловия издателя, объясняющий это посвящение:

 

«Если мы думаем, что переводчик заслужит признательность всего молодого поколения России, то в особенности возбудит издаваемая теперь книга интерес, конечно, между молодыми людьми, находящимися в русских духовных училищах. Им ближе всего этот предмет. Огромное большинство этих молодых людей жаждут истины; но очень немногие из них могут читать книги на иностранных языках, а на русском до сих пор они не могли найти ничего, соответствующего из стремлению узнать сущность христианства, - поэтому-то и посвящен им перевод, нами издаваемый»[220].

 

И.Г. Ямпольский сообщает, что к этому изданию имел отношение А.И. Герцен, который рекомендовал Фейербаху переводчика. Эта рекомендация совершенно удовлетворила Фейербаха, о чем тот и сообщил в письме к издателю[221].

В своей книге Фейербах в натуралистическом и материалистическом ключе рассматривает основные догматы христианства. Отталкиваясь от гегельянской теории, согласно которой Творение остается частью Творца, Фейербах развивает постулат о том, что сущность Бога и религии не имеет смысла вне антропологии, что Бог во всех своих аспектах подобен различным человеческим свойством – из чего можно сделать вывод, что Бог есть только проекция, образ, созданный человеком. Показав антропологическую сущность религии, Фейербах развенчивает ее традиционную, богословскую трактовку.

Книга вызвала шквал гневных отзывов. В России она был запрещена, но, тем не менее, пользовалась большой популярностью.

Помяловский мог знать о лондонском издании от Чернышевского, который был горячим поклонником философии Фейербаха. Фейербах несколько раз косвенно упоминается в романе «Что делать?» (как «Людвиг»[222] и «отец новой философии»). Однако ознакомиться с книгой Помяловский мог и по подпольному переводу, выпущенному в том же 1861 году в Москве[223].

 

…рясофорные атеисты…Слово «рясофорный» образовано от слов «ряса» и греческого φορος (носитель), и означает монаха, который имеет право носить рясу и клобук. Помяловский употребляет это слово иронически, обозначая любое духовное лицо, которое не верит в Бога.

 

сикофант – доносчик. В Древней Греции сикофантами назывались люди, которые занимались доносами и сутяжничеством с целью личной наживы. Сикофантия находилась под защитой афинского законодательства, которое позволяло любому гражданину обвинять других граждан в нарушении законов. Часто от сикофантов страдали влиятельные и богатые люди.

Слово «сикофант», вероятнее всего, происходит от греческих σύκον  (фига) и φάινο  (доношу, обнаруживаю, являю). Вывоз смоквы из Аттики был запрещен, и изначально сикофантами называли тех, кто сообщал о фактах нарушения этого закона. Также может означать «тот, кто показывает фигу», кукиш.

 

Терпеть не  могут  они  Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите  прах  ног ваших  -  и  только»…Отсылка к словам Христа, трижды встречающимся в Евангелии (Матф. 10:14; Мар. 6:11, Лук. 9:5).

 

Фортунка – прозвище происходит от латинского слова fortuna – «удача».

 

…только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище… мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя… Речь идет о песне на слова стихотворения К. А. Петерсона «Сиротка», опубликованного в 1843 г. в журнале для детей «Звездочка». Стихотворение это стало знаменитым, исполнялось в народе во многих вариантах, в литературе становилось объектом пародий (например, известна пародия Н. Тэффи)[224]. Оригинальный текст:

 

Вечер был; сверкали звёзды;
На дворе мороз трещал;
Шёл по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.

«Боже! – говорил малютка, –
Я прозяб и есть хочу;
Кто ж согреет и накормит,
Боже добрый, сироту?»

Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту;
Приютила и согрела
И поесть дала ему;

Положила спать в постельку.
«Как тепло!» – промолвил он.
Запер глазки... улыбнулся...
И заснул... спокойный сон!

Бог и птичку в поле кормит,
И кропит росой цветок,
Бесприютного сиротку
Также не оставит Бог![225]

 

…заснул в ней сном птички божией. Аллюзия на строки из поэмы А.С. Пушкина «Цыганы»:

 

Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда…

 

Конечно, эта аллюзия связана с другими упоминаниями «птички» в отрывке о побеге Фортунки.

 

Меньшинского привезли! – ср. со сценой привода беглого бурсака Трунцева в «Бурсе» Воронского[226]. Образы Меньшинского и Трунцева во многом схожи: оба – знаменитые «отчаянные», бегуны; оба, чуть что, бросаются на людей, иногда с ножом. Ср. также образ Мехалки у Помяловского. Сюжетная линия Трунцева у Воронского заканчивается встречей много лет спустя в саратовской тюрьме: Трунцев стал политическим преступником, его казнят.

 

…стал играть в юлу. Игра в юлу упоминается, но не описывается, в первом очерке, когда рассказывается о костяжках – костяжками платили за участие в игре.

Возможно, имеется в виду следующая игра: играющие становятся в круг, водящий – в центре круга. Он пытается выбить небольшую льдинку или другой предмет («юлу») ногами из круга, а другие участники игры не дают ему этого сделать, отбивая «юлу»[227].

 

Отчего все так гадко устроено на свете?... Вопросы Карася были изменены в цензурной версии: убраны слова «отчего все так гадко устроено на свете?» и «но кто-же дьявола-то соблазнил?».

 

 «Как бы захворать? – думал Карась…» Симуляция или подвергание себя болезни в школе всегда были распространенными приемами уклонения от обязанностей или наказания. Ср. в «Республике Шкид» уловки Янкеля и Японца.

 

…это на местном языке называлось – спасаться. Слово «спасаться» употребляется бурсаками иронически. Обычно этот глагол относят к монахам и отшельникам, которые путем послушания, затворничества и аскезы спасают свою душу от соблазна и адских мук. Можно, таким образом, провести аналогию между адом и бурсацкими бедами; это еще раз показывает, как обстановка бурсы влияла на ее восприятие в среде семинаристов.

 

Черт бы побрал бурсу… Отлично. В журнальной версии этот абзац отсутствует.

 

…больница была одним из самых страшных мест бурсы. В женских закрытых учебных заведениях дело обстояло наоборот: в лазарете девушки могли отдохнуть от тягот ежедневной муштры и бытовых неудобств (см. воспоминания Е. Водовозовой).

 

габер-суп – суп-пюре из овсяной крупы, блюдо немецкой национальной кухни. Входил в постоянный рацион воспитанников закрытых учебных заведений. В воспоминаниях А.В. Стерлиговой описывается, как воспитанницы Екатерининского института благородных девиц добились, чтобы этого ненавистного супа им не подавали[228].

 

саккосы (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения)… «Древнее слово» -  древнееврейское saccus. Помяловский не мог не знать, что саккосом называлось в его время уже не вретище, а архиерейское богослужебное одеяние. Таким образом, перед нами очередное ироническое снижение бурсацкого лексикона.

Упоминание саккосов было выброшено цензурой из бумажной публикации, как и пассаж о том, что больные казались «и нищими и дураками».

 

сероармяжные халаты… Армяжный – то же, что армячный, то есть сделанный из толстого сукна, такого же, из которого делались крестьянские армяки.

 

…«полунце», - говорит и сыплет в банку. «Пол-унции». До 1927 года аптекарская унция в России равнялась 29,860 граммам.

 

…по смерти оставил капиталу только пятиалтынный. То есть 15 копеек – ничтожную сумму.

 

 

Переходное время бурсы. Очерк пятый

 

Напечатан в «Современнике» (1863, № 11). Публикации предпослано редакционное примечание: «Этот очерк оставлен покойным Н.Г. Помяловским неоконченным. Тем не менее редакция считает возможным поместить его на страницах «Современника», так как он, независимо от своих внутренних достоинств, служит началом целой серии очерков, о которых Помяловский неоднократно упоминал в предыдущих своих сочинениях и в которых он намеревался охарактеризовать „переходное время“ бурсы. Р е д. »[229]. Имеются в виду слова Помяловского: «Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться…»[230].

 

– Это не поп, а пуп! – Эта реплика была вырезана цензурой.

 

Звездочетом называли смотрителя… Помяловский мастерски показывает на последующих страницах, как смотритель превращается в глазах бурсаков в демонологического персонажа, с которым связываются мистические предметы и события бурсы.

 

Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись сторою, направлял ее на окна классов… Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. Подзорная труба – один из атрибутов, превращающих смотрителя в мистическую фигуру. (Возможно, связано с этим и само слово «смотритель»). Это напоминает страх носителей примитивных культур перед фотоаппаратом (см. «Золотую ветвь» Дж. Фрэзера), который, впрочем, сложнее и связан вообще со страхом перед изображением: мексиканские тепехуаны, эскимосы, жители Сиккима боятся фотографироваться, потому что «уверены, что с помощью снимков фотограф может унести их души и на досуге проглотить их»[231]. Бурсацкий смотритель не может забрать души, но может, вероятно, заглянуть в них – в этом тоже нет ничего хорошего.   

В «Бурсе» Воронского выведен учитель по прозвищу Фита-Ижица, обладающий маниакальной потребностью шпионить за учениками. У него также есть подзорная труба, которую он купил на средства из своего скудного жалованья.  «Сидя у себя в комнате у окна на третьем этаже, он из-за занавески целыми часами с помощью этой трубы обшаривал окрестности: не сбежал ли какой-нибудь бурсак без разрешения в город; или, может быть, другой бурсак рыскает около уличных торговок в надежде что-нибудь слямзить с лотка, а третий вступил в единоборство с гимназистом, а пятый имеет просто подозрительный вид»[232]. Некоторое сходство фигур Звездочета и Фиты-Ижицы очевидно, но Фита-Ижица в глазах бурсаков Воронского лишен всякого мистицизма; его ненавидят, а трубу у него хотят украсть.

В цикле Е.И. Замятина «Большим детям сказки» есть сказка «Халдей» (1920), герой которой, ученый Халдей, смотрит в изобретенную им подзорную трубу на небесных жителей[233]. Ср. бурсацкое и шкидское прозвище «Халдей».

 

…шляющихся по ночам мертвецов, домовых, и чертей… В бурсе, как во всех замкнутых детских сообществах, был крайне развит демонологический фольклор, имели хождение былички.

 

 

Бурса прогрессировала по-своему… Эти строки, судя по всему, должны были начать описание изменений в бурсе, так и не написанное Помяловским.
Материал размещен на сайте при поддержке гранта СARN99-WEB-II-27 Американского Совета по Международным Исследованиям и Обменам (АЙРЕКС) из средств, предоставленных Корпорацией Карнеги - Нью-Йорк.