<< На главную страницу "Фольклор и постфольклор"

Глава 1. ИГРА КАК ФЕНОМЕН. ИГРОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КУЛЬТУРОЛОГИИ, ПСИХОЛОГИИ И ФОЛЬКЛОРИСТИКИ

1.1. Будучи одним из самых существенных видов человеческой активности, игра  относится к таким понятиям, которые на  первый взгляд кажутся совершенно простыми и ясными, однако при ближайшем рассмотрении обнаруживают большую неопределенность и противоречивость. Круг значений, охватываемых словом «игра», чрезвычайно широк. Это создает определенные сложности в изучении игры как деятельности человека.

Большая трудность состоит в определении того, чем является игра вообще, в целом.  В толковом словаре русского языка В. Даля среди определений слов «игра» и «играть» на первом месте стоит значение: «Шутить, тешится, веселиться, забавляться, проводить время потехой, заниматься чем-либо для забавы, от скуки, безделья»[1]. Это определение относит игру в сферу «безделья» и противопоставляет ее делу, что вполне справедливо, однако не дает объяснения того, в чем именно состоит эта деятельность. Последующие значения: «Издавать и извлекать музыкальные звуки», а также «петь»; «представлять что-либо, изображать на театре»; «мелькать, шевелиться туда-сюда», - часто по своей сути противоречат этому определению («волна играет», «сполохи играют» не от безделья и не ради шутки).

Анализ всех приводимых в словаре значений слова «игра» и однокоренных ему слов выявляет следующие виды значений:

1. Проявление активности, движения: «Волна играет… Овражки играют… Брага играет… Румянец играет… Сполохи играют… Солнышко играет… (…) Сердце весело взыграло… (…) Игра цветов… Игра колес…»[2].

2. Молодость, жизненная сила: «Молодой квас, и тот играет! (о молодежи)»[3], а также эротический смысл («любовная игра», «заигрывать с кем-то»).

  3. Словом «игра» маркируется случай отхождения от нормы, отграничивается от обыденности  в особую сферу со своими законами («игра случая», «игра природы», т.е. произвол иррациональных сил, приведший к причудливому, необъяснимому с точки зрения обыденной логики, стечению обстоятельств).

  4. Во всех приведенных случаях заметно стремление приписать объектам внешней и неодушевленной действительности активную позицию, заинтересованность, произвольную и по-своему осмысленную деятельность и специфически человеческие эмоции - радость, веселье  («солнышко играет на Пасху»).

5. «Игрой» называют не столько беспорядочное движение, сколько движение, расположение в соответствии со своим внутренним порядком, некоторое подобие танца. Такое сравнение неслучайно, поскольку танцы, как и песни, традиционно называются игрой (ср. «Песню играть не в поле орать»[4]). Примечательно выражение «игра слов», обозначающее одновременно причудливое сочетание и некоторое упорядочение, действие в соответствии с правилами.

6. Некоторые виды искусства также называются «игрой» («играть на музыкальных инструментах», «играть в театре»).

7.   Празднества и обряды часто сопряжены с игрой («игрище», «играть свадьбу»).

8. В круг понятий, очерченный словом «игра», включается и область потустороннего. Слово «игрец» означает не только «актер, шут, лицедей, потешник на показ, скоморох», но также и «нечистый злой дух, шайтан; домовой, особенно на конюшне», а также «паралич ног или крестца» и «выкликание, припадок кликуши, болезнь, в которой баба кричит дикими голосами»[5].

Многие из указанных значений пересекаются друг с другом. Так, сфера потустороннего и отхождение от нормы находятся в определенном соответствии со сферой традиционных празднеств, обрядов, игрищ, которые, с одной стороны, в рамках христианской культуры считались нечистым, бесовским делом, а с другой стороны, действительно находились по ту сторону от будней и проходили по своим законам, как правило, с участием потусторонних персонажей (например, святочных ряженых). Празднества часто связаны с тем, что мы привыкли называть областью искусства: костюмированными представлениями, музыкой. К праздникам же приурочиваются как гуляние и играние молодежи, так и разные необычные явления природы, например «игра» солнца – на Пасху и т.д.

Как видно, слово «игра» обозначает настолько обширную область явлений, что приходится смириться с тем, что в рамках одного исследования рассмотреть ее всю не представляется возможным. Именно поэтому нам приходится совершенно исключить из нашего исследования целый ряд аспектов игры, например, игры животных. Нас интересуют прежде всего игры людей, причем очень малая их часть.

В специальных исследованиях об игре царит большая путаница с определением этого понятия. Например, не вполне ясно, за какой частью ситуаций следует закрепить первичное употребление этого слова, а какие случаи считать употреблением в переносном смысле. Используя это слово в качестве термина, нередко говорят о совершенно разных явлениях. В зависимости от того, какую часть действительности, называемой игрой, принимает во внимание исследователь и к какой области гуманитарного знания он сам относится, важнейшими в игре оказываются те или другие свойства. Даже если речь идет только об играх людей, научных подходов к ним оказывается бесконечное множество. При этом далеко не каждый автор, высказываясь об игре вообще, оговаривает, что он называет игрой, а что нет, и из этого нередко проистекают противоречия между различными концепциями.

Прежде чем непосредственно приступать к исследованию, необходимо ответить на ряд важнейших вопросов, а именно: что есть человеческая игра? Что есть детская игра? Это поможет нам более четко очертить область нашего исследования и даст основания для дальнейших рассуждений. Для того, чтобы дать ответ на вопрос о том, что такое игра вообще, необходим анализ теоретических исследований, посвященные игре, а также работ, косвенно затрагивающих тему игры.

1.2 Одной из самых подробно разработанных теорий игры является знаменитая работа Й. Хейзинги. Автор очерчивает обширный круг различных смыслов игры. Подробно останавливаясь только на культурно значимых играх людей, он отдает себе отчет в том, что это лишь один из видов проявления игровой деятельности.  Хейзинга определяет игру вообще как нечто автономное и абсолютное: «Существование игры не привязано ни к определенной степени культуры, ни к определенной форме мировоззрения. Любое мыслящее существо может немедленно представить себе эту реальность – игру, 'играние' - как самостоятельное, самодовлеющее нечто, если даже его собственный язык не располагает общим словесным выражением для этого понятия. Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти все абстрактные понятия: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру – нельзя»[6]. В отличие от игры, то, что противопоставляется ей, несамостоятельно: «Рамки и значения 'серьезного' определяются и исчерпываются отрицанием 'игры': 'серьезное' есть 'не-игра', и ничего более. Содержание значения 'игры', напротив, отнюдь не описывается или исчерпывается 'несерьезным'. (…) Понятие 'игра' как таковое более высокого порядка, нежели 'серьезное'. Ибо 'серьезное' стремится исключить 'игру’, 'игра' же вполне способна включить в себя 'серьезное'»[7].

В качестве важнейшей черты игры вообще Хейзинга называет ее необязательность, свободу от необходимости. Игра есть «излишество», «избыток», «superabundans»: «Животные могут играть, значит, они уже нечто большее, чем просто механизмы. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие неразумное»[8].

Хейзинга называет человеческую игру культурообразующей деятельностью. С его точки зрения, культурными играми являются прежде всего коллективные, социальные игры. Игра обнаруживает глубинное родство с различными важнейшими явлениями культуры. Давая определение игры с точки зрения ее культурного бытования  и формы, Хейзинга подчеркивает эту общность: «Суммируя эти наблюдения с точки зрения формы, мы можем теперь назвать игру свободной деятельностью, которая осознается как ‘невзаправду’ и вне повседневной жизни выполняемое занятие, однако она может целиком овладевать играющим, не преследует при этом никакого материального интереса, не ищет пользы, - свободной деятельностью, которая совершается внутри намеренно ограниченного пространства и времени, протекает упорядоченно, по определенным правилам и вызывает к жизни общественные группировки, предпочитающие окружать себя тайной либо подчеркивающие свое отличие от прочего мира всевозможной маскировкой»[9]. Строго говоря, это высказывание является не столько определением, сколько перечислением феноменов, к которым игра так или иначе имеет отношение. Обозначенные в нем качества, такие как непринужденность и способность увлекать, либо присущи не только игре, либо расширяют область игры до всех видов деятельности, которые не продиктованы необходимостью. С другой стороны, далеко не всякая игра лишена материального интереса, например, в азартных и многих спортивных играх выигрышем становится если не приз, то определенный социальный престиж.

Далее Хейзинга пишет, что содержание и смысл игры вытекают из двух ее важнейших аспектов: «Игра есть борьба за что-нибудь или же представление чего-нибудь (курсив автора). Обе эти функции без труда объединяются таким образом, что игра ‘представляет’ борьбу за что-то либо является состязанием в том, кто лучше других что-то представит»[10]. Таким образом, состязание и представление являются двумя основными видами содержания культурной игры. Игра в высшем смысле, по Хейзинге, является «культурной функцией», коммуникацией. Будучи свободной деятельностью, она тем не менее всегда имеет культурный смысл, «что-то означает или что-то знаменует»[11] (курсив автора). Кроме того, игра «…носит по преимуществу антитетический характер. Она чаще всего разыгрывается ‘между’ двумя сторонами. Однако, - добавляет автор, - это необязательно. Танец, шествие, представление могут быть начисто лишены антитетического характера»[12]. При этом «антитетическое» вовсе не означает «агональное», а скорее отсылает к коммуникативной функции игры, и поэтому можно утверждать, что практически любая культурная игра разворачивается «между».

С точки зрения коммуникативной функции игры примечательна статья Ю.М. Лотмана «Тезисы к проблеме 'Искусство в ряду моделирующих систем’»[13]. Относя в область игры только лишь «овладение умением, тренировку в условной ситуации»[14], автор отказывает игре в возможности нести в себе культурную информацию, также как и порождать новые смыслы. С точки зрения Ю.М. Ломана игра является «как бы деятельностью», она противопоставлена искусству, которое представляет собой «как бы жизнь». Однако если понимать игру как культурообразующую деятельность, то многое из того, что приписывается автором исключительно сфере искусства, актуально и для игры.

Ю.М. Лотман отмечает генетическую и функциональную связь игры и искусства. Важнейшим свойством того и другого является так называемая «двуплановость поведения», подразумевающая «одновременную (выделено автором) реализацию практического и условного проведения»[15], то есть одновременное допущение условности и действительности происходящего. Такое сосуществование не является статичным: «Механизм игрового эффекта заключается не в неподвижном, одновременном сосуществовании разных значений, а в постоянном сознании возможности других значений, чем то, которое сейчас принимается. (…) Каждое осмысление образует отдельный синхронный срез, но хранит при этом память о предшествующих значениях и сознание возможности будущих»[16]. Игра и искусство также требуют определенного типа восприятия, способности эмоционально реагировать на ситуацию, осознавая ее условность. (Лучше всего это выражено в словах: «Над вымыслом слезами обольюсь».) Подобный тип восприятия делает возможным «условное разрешение» ситуации для участника или зрителя. С одной стороны, это вызывает эмоциональное очищение посредством этого переживания, или катарсис. С другой стороны, в игре и в искусстве могут становиться разрешимыми непреодолимые в рамках обычного хода вещей противоречия: ситуацию всегда можно «переиграть», смерть всегда может оказаться «понарошку».

Игра и искусство представляют собой один и тот же вид гибкой структуры, которая может выступать в качестве своеобразного хранилища информации. Игровую структуру можно противопоставить логической структуре, но не как верную и неверную, а как более богатую более бедной. В игровой структуре учитывается не только закономерность (в виде жестких правил), но и случайность (в виде произвольного разыгрывания). Более того, и игра, и искусство выступают в качестве преобразующей силы по отношению к хаотической действительности: «Независимо от того, сформулированы правила игры или нет, преобразуя какую-либо жизненную ситуацию в игру, мы подчиняем реальность, которая выступает как аморфная, законам игры (организующий принцип реальной ситуации познается через моделирование его в условных категориях ‘правил’ и ‘ходов')»[17].

В этой связи заметим, что подобной же функцией – упорядочивания хаоса и разрешения неразрешимых проблем (рождение, смерть, судьба) – обладает миф[18]. Это наблюдение может оказаться полезным в дальнейшем.

Й. Хейзинга также выделяет склонность игры к упорядочиванию в широком смысле. Разворачиваясь на ограниченной территории и будучи ограниченной во времени (обладая началом и концом), игра создает в этом пространстве свой собственный порядок, сохраняющий безусловную обязательность для всех участников. Собственно говоря, этот порядок и есть игра. Нарушение правил чревато разрушением всего созданного игрой целого. Порядок, правила в игре выступают и как закон, и как гармония. Хейзинга говорит, что игра по своей природе склонна к гармонии и ритму, к повтору, рефрену. Именно это, по мнению Хейзинги, устанавливает связь между ней и сферой эстетического: «Игра, говорили мы, имеет склонность быть красивой. Этот эстетический фактор, по всей вероятности, тождествен стремлению творить, что оживляет игру во всех ее видах и обликах. Слова, с помощью которых мы можем именовать элементы игры, принадлежат большей частью к сфере эстетического (…): напряжение, равновесие, балансирование, чередование, контраст, вариантность, завязка и развязка, разрешение»[19]. Игра содержит в себе нарастающее напряжение и разрядку (ср. «условное разрешение» у Лотмана), тот или иной вид действия может удаться или нет. Этот момент, как утверждает Хейзинга, привносит элемент этического (нечто тем или иным образом подвергается проверке) в игру, которая в своей сущности от этого свободна.

Повторяемость, регулярность игры видна не только в ее внутреннем порядке, но и в закономерностях ее «внешнего» бытования. Хейзинга пишет: «Игра сразу фиксируется как культурная форма. Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое духовное творение или ценность, передается далее как традиция и может быть повторена в любое время…»[20]. К этому можно добавить, что многие культурно значимые игры (например, святочные игры, забавы и представления, а также мн. др.) повторяются с особой периодичностью и приурочиваются к определенным праздникам и в связи с этим имеют смысл магических действий, определяющих миропорядок.

В ряде случаев чрезвычайно соблазнительно бывает поставить знак равенства между игрой и ритуалом, который в полной мере обладает упорядочивающей направленностью, склонностью к гармонии, обособленность от обычного хода событиях. Однако игра тем не менее не ритуал, хотя их подчас бывает сложно отделить друг от друга. На этот счет нет единого мнения.

Й. Хейзинга  склонен скорее приравнивать ритуалы к играм. Он пишет, что ритуалы в архаических обществах так же, как и игра, характеризуются двояким восприятием происходящего: «По единодушному, как мне кажется, мнению этнологов, то состояние духа, в котором пребывают участники и зрители больших религиозных празднеств у дикарей, не есть состояние полного восторга и иллюзии. В нем присутствует и задняя мысль, что все это 'невзаправду'. (…) Судя по всему, участвующие в празднике мужчины не испытывают никакого страха перед духами, которые незримо витали рядом во время церемонии и затем показываются в момент кульминации. И это не удивительно, ведь это те же самые мужчины, что осуществили режиссуру всего праздника… (…) Поведение самих посвящаемых колеблется между экстатическим восторгом, напускным безрассудством, боязливым содроганием, ребяческой заносчивостью и показным молодчеством. Женщины менее прочих поддаются ослеплению происходящим. Они в точности знают, кто прячется за той или другой маской. Однако пугаются, если маска приближается к ним с угрожающим видом, и с визгом разбегаются по сторонам»[21]. Таким образом, по Хейзинге, ритуал является формой культурной игры.

Между тем, очень распространена диаметрально противоположная точка зрения, приравнивающая и возводящая игру к ритуалу. Ритуал в этом случае оказывается первичным по отношению к игре явлением. Приверженцы этой точки зрения видят во многих играх остаточные явления не практикуемых более ритуалов, их пережитки. Так, распространенные до недавнего времени в молодежной и детской среде игры типа «Ящер» и «Олень», как пишет Т.А. Бернштам[22], восходят к архаическим ритуальным комплексам, связанным с культами тотемов. Хороводные игры возводятся к целому комплексу обрядовых явлений, связываются с «…ритуальными круговыми песнеплясками умерщвлений и проводами на 'тот свет', с обрядами инсценировки смерти и рождения, с целью обретения нового статуса жизни – ритуальным заключением брачных отношений (венчанием)»[23]. Примеров, подобных этим, немало.

Существует и третья точка зрения на эту проблему. И.А. Морозов предлагает строго разграничивать сферы игры и ритуала. Основываясь на том, что в так называемых обрядовых играх присутствуют внеигровые цели, он целиком относит их в сферу ритуала:  «Таким образом, многие явления, определяемые этнографами и фольклористами как игры, таковыми не являются. (…) …игра на святочных игрищах, как и в свадьбе (…), используется только в качестве своеобразного приема (курсив автора), способа выражения обрядового содержания. У календарно-обрядовых игр есть внеигровые установки и цели: они вписаны в обрядовую прагматику (…), а это противоречит основополагающему положению подавляющего числа игровых дефиниций — игра, по определению, бесцельна или, согласно Й. Хёйзинге, имеет цель в себе самой (выделено автором)»[24].

Две основные цели, которые И.А. Морозов, ссылаясь на Хейзингу, признает адекватными для игры в собственном смысле слова, состоят в одерживании победы над противником и получении удовольствия. Однако эти две установки не специфичны для игры. Игра не всегда заключается в одерживании верха (например, импровизационная ролевая игра в «Дочки-матери»). Игра не всегда сопряжена с удовольствием (например, в случае проигрыша) и является не единственным и не самым доступным способом получения удовольствия, поэтому удовольствие не может быть признано основной целью игры[25]. Кроме того, ни одна игра не бывает абсолютно лишена «внеигровых» смыслов и целей. Тот же Хейзинга указывает на коммуникативную функцию игры (см. выше), которая в случае с собственно игрой может принимать форму общения игроков между собой, в случае с обрядом в чистом виде – участников обряда с потусторонним, в случае обрядовой игры – сосуществования этих двух видов коммуникации, в случае с таким сложным видом игры как драма – автора или режиссера посредством исполнителей со зрителями, исполнителей путем представления своего искусства с аудиторией, зрителя во время просматривания пьесы с определенным культурным фондом и т.д.

На наш взгляд, родство обряда и игры нельзя однозначно объяснить происхождением одного из другого. Ни одно из этих явлений нельзя рассматривать просто как частный случай другого. То, что они пользуются сходными средствами (способом представления, организацией содержания, мифологическим образом)  для выражения собственного смысла не говорит о вторичности одного по отношению к другому. Их общность заключается не столько в генетическом родстве, сколько в типологическом сходстве, в этом следует согласиться с Л.М. Ивлевой[26].

Если рассматривать игру, ритуал, искусство как акты коммуникации, то определить, что перед нами за вид явления, можно на основании того, кто в каком из случаев может являться отправителем, а кто или что – адресатом. С нашей точки зрения, это более целесообразно, нежели определять это, основываясь на наблюдениях за формой и целями того или иного явления. Адресатом обряда, ритуала будет главным образом потусторонняя реальность, отсюда и вытекает его прагматическая направленность – воздействие на нее. Адресатом произведения искусства будет читатель или зритель. С игрой дело обстоит не столь очевидным образом. Можно предположить, что в игре и отправителями, и адресатами сообщения будут сами играющие.

1.3. Подтверждением этого предположения могут явиться выводы сделанные в отношении психологии игры. Здесь мы вплотную подходим к проблеме детской игры, поскольку основные психологические исследования игровой деятельности проводились главным образом в отношении детей.

Английская исследовательница психологии детской игры С. Миллер рассматривает игру в чрезвычайно широком контексте. Значительная часть ее книги «Психология игры»[27] посвящена различным видам игр у животных. Говоря об играх людей, С. Миллер прежде всего относит их к специфически детским занятиям, связанным с развитием и ростом. Под играми она понимает самые различные виды деятельности, начиная от простой возни и ответных реакций на действия взрослых у младенцев, до исследовательской деятельности, занятий музыкой и рисованием и «умственных развлечений» вроде чтения, разглядывания энциклопедий в более старшем возрасте. Игра в этом случае выступает как ненаправленная активность. Под определение игры, таким образом, подпадает практически любая деятельность, которая не является добыванием пищи и не связана с размножением. Дети, как правило, не заняты ни тем, ни другим, и поэтому играют основную часть времени.

С. Миллер последовательно рассматривает различные формы игровой деятельности у детей в их связи с функциями мозга и особенностями развития, объясняя их значение. К этим формам относятся двигательная активность, выражающаяся в беспорядочном движении у грудных детей, беге, прыганье, у детей постарше, двигательное подражание видимым объектам; исследование, ознакомление с чем-либо в игре, например, с возможностями собственного тела или со свойствами предметов (в том числе путем ломания). Игра также выражается в фантазии, притворстве, более развернутом подражании и во взаимоотношениях в детском социуме. Разные типы игр свойственны детям в разном возрасте, игра знаменует развитие мозга. С. Миллер отмечает, что с взрослением ребенка его игры все более и более усложняются, и для нормального развития важны все без исключения виды игр. Более сложная игра не может появиться, если ей не предшествовала более простая. В качестве важнейшего развивающего игровую способность фактора выступает простое общение. Приютские дети, в раннем возрасте лишенные непосредственного (в том числе телесного) контакта с матерью впоследствии обнаруживают гораздо меньшую способность к играм, в особенности к социальным играм (т.е. играм в компании)[28], которые в этом случае предстают в качестве высшей формы игровой деятельности. Следовательно, игра самым непосредственным образом связана с коммуникацией и практически невозможна без нее.

Игра, ее содержание и сложность напрямую зависит от уровня развития интеллекта. У детей с высоким IQ игры очень разнообразны, а у умственно отсталых детей примитивны[29]. Высшие формы игры связаны с творчеством. Дети фантазируют в игре, конструируя собственную модель мира на основе различных наблюдений. Даже подражание в игре никогда не бывает только повторением, имитацией. Ссылаясь на данные психолингвистики, С. Миллер пишет, что даже в тех случаях, когда действия ребенка специально ориентированы на как можно более точное подражание, когда подражание связано с обучением, например, при овладении языком, подражание никогда не бывает точным. Ошибки, возникающие при этом, неслучайны[30]. Они показывают овладение некоторой общей системой, произошедшее раньше, чем овладение частностями. Ребенок, сказавший: «впятнадцатером», не просто плохо владеет языком, а обнаруживает некую языковую интуицию[31].

Игра, как пишет С. Миллер, во многом зависит от внешних условий не только в том, что касается содержания игры, но и в том, появляется ли она вообще и какова она по форме. В обществах, где практически все время занимает добывание пропитания, игра развита крайне слабо, как и многие виды умственной активности – фантазия, искусство, наука и т.д. Напротив, в обществах, где ребенок располагает большей свободой и где взрослые специально занимаются развитием его умственных способностей, игр много и они очень разнообразны[32].

Если С. Миллер утверждает, что практически все виды активности в детском возрасте можно считать игрой, то Л.С. Выготский утверждает, что игра является не столько преобладающей, сколько ведущей, формирующей сознание деятельностью. Игра, по Выготскому, появляется в ответ на невозможность сразу осуществить свои желания и оказывается таким образом «воображаемой иллюзорной реализацией нереализуемых желаний»[33]. Однако это реализация не какого-то единичного аффекта, а «обобщенных аффектов». Мотивы собственных игр, как правило, долгое время не осознаются самим ребенком. Игра может разворачиваться вовне, но может и не выходить за пределы одного сознания. Так, «…воображение у подростка и школьника есть игра без действия»[34]; рисование в раннем возрасте также носит черты «драматизации», «проигрывания»[35]: ребенок, рисуя, комментирует происходящее, говорит от лица изображаемых персонажей, его рисунок, таким образом, представляет собой «графический рассказ», он создает графические образы для того, чтобы орудовать ими как игрушками или как ролями в игре.

Л.С. Выготский связывает игру с творчеством, противопоставляя ее простой репродуктивной деятельности: «Всем известно, какая огромная роль в играх детей принадлежит подражанию. Игры ребенка очень часто служат только отголоском того, что он видел и слышал от взрослых, и тем не менее эти элементы прежнего опыта ребенка никогда не производятся в игре совершенно так же, как они представлялись в действительности. Игра ребенка не есть простое воспоминание о пережитом, но творческая переработка впечатлений, комбинирование их и построение из них новой действительности, отвечающей влечениям и запросам ребенка. Так же точно стремление детей к сочинительству является так же деятельностью воображения, как и игра»[36]. Игра является первичным видом творчества, доступным ребенку. Детское сознание синкретично по своей природе, поэтому синкретично и детское творчество, всякий раз превращающееся в игру.

Л.С. Выготский пишет о том, что для игры в любом ее виде характерно создание «мнимой ситуации»[37], которое важно отличать от простого моделирования ситуации. Специфика  «мнимой ситуации» заключается в том, что она не столько диктует содержание игры, сколько сообщает игре правила, в которых оформляется его «иллюзорная реализация» аффекта. Любая игра, таким образом, есть деятельность по правилам. Однако чем же отличаются правила игры от правил и порядков, которыми ребенок окружен в обычное время в мире взрослых? Л.С. Выготский утверждает, что отличие состоит в том, что в игре ребенок сам устанавливает эти правила, в то время как все другие правила исходят от взрослых. Игра состоит в соблюдении ребенком придуманных им самим правил. Воссоздаваемая в игре реальность, игровые образы не символизируют какую-то жизненную систему отношений и не имитируют ее. Закономерности оперирования с «мнимой ситуацией» таковы, что в ее рамках играющий получает значительно большую свободу действий, нежели в действительности, где он бывает связан ситуацией. «Мнимая ситуация» является познаваемой ситуацией, а не видимой, поэтому играющий в своих действиях руководствуется прежде всего не видимой стороной объекта, роли, или действия, а их смыслом. Именно это дает ему возможность замещать в игре лошадь палкой, мало чем внешне на нее похожей, в «игровом» рисунке отображать не внешнюю форму предмета, а те его свойства, которые ему кажутся наиболее важными.

Как видно, Л.С. Выготский понимает игру довольно широко, включая в это понятие и детское творчество, и воображение. Д.Б. Эльконин определяет игру как «…деятельность, в которой воссоздаются социальные отношения между людьми вне условий непосредственной утилитарной деятельности»[38], оговаривая, что это именно воссоздание, а не воспроизведение. Таким образом, для Д.Б. Эльконина игра связана с социальным взаимодействием, и поэтому он считает игрой в чистом виде ролевую игру. Он пишет, что функционально к игре близко искусство, которое также воспроизводит социальные отношения и которое вытесняет игру в более взрослом возрасте. Первичным, важнейшим и неразложимым элементом игры, по мнению Д.Б. Эльконина, является игровая роль, определяющая действия игрока. Именно в значении роли проявляется социальная сущность игры. Роль, по Эльконину, всегда социальна, поскольку имеет смысл только в социуме. Игры не возникает там, где нет ролей. Д.Б. Эльконин приводит данные следующего эксперимента. Детей ознакомили с устройством и работой железнодорожной станции. Хотя экскурсии на железную дорогу произвели на детей большое впечатление (они обсуждали увиденное, рисовали), игры при этом не возникло. Играть они начали только тогда, когда их познакомили с деятельностью работников железной дороги[39].

Роль заключается в выполнении действий, присущих этой роли. Игра состоит в осуществлении роли или системы ролей в их взаимоотношении. Роль и игра всегда предполагают сюжет, каковым является набор действий, заключенных в роли.  Даже если ребенок играет один, сюжет и роль все равно присутствуют в игре, явленные только в его сознании. Роль может исполнять не только человек (игрок), но и игровой объект, игрушка. Возможность того или иного объекта выступать в той или иной роли зависит от того, способен ли он выполнять характерные для роли действия. Так, например, палка легко может выступать в роли лошади, однако гораздо сложнее представить, скажем, книгу в роли самовара. Таким образом, в игре происходит отделение объекта (человека или предмета) от его возможностей, его функций, которые и являются настоящими участниками игры.

В работе И.Е. Берлянд[40] высказывается мысль о том, что в качестве изображаемого объекта может выступать не только определенный предмет или человек, но действие. Ребенок, играя, может изображать ходьбу. Важным в этом случае будет тот момент, что ребенок играет в ходьбу, уже умея ходить. Таким образом, эта игра не будет обучением ходьбе, действие здесь направлено не на результат, а на сам процесс, на сознание себя действующим. Происходит отделение действия как такового от его образа, явленного в игре, одновременно с этим ребенок начинает отделять себя самого от собственных действий и функций: «Разрывается, следовательно, монолитный до этого мир ребенка, его погруженность в свое поведение, слитность со своим действием, с ситуацией. Возникает вненаходимость по отношению к себе – важнейшее психологическое определение сознания»[41]. Человек, таким образом, становится одновременно деятелем и наблюдателем. Именно в этом, по мнению И.Е. Берлянд, заключается значение игры для развития сознания. Именно благодаря этому свойству – совмещать одновременно в одном лице функции деятеля и наблюдателя, изображающего и изображаемого, автора и героя – игра очень важна для формирования эстетического восприятия.

Как  видно, психологи в основном сходятся в выделении тех же моментов, что и рассмотренные ранее авторы. Большинство психологов устанавливает связь игры с творчеством не только потому, что детское творчество по большей части является игрой, но и в том, что и эстетической, и игровой деятельности свойственен один и тот же тип восприятия. Считается, что играющие дети не только воспроизводят впечатления, полученные в ходе взаимодействия с действительностью, но включают их в систему, явленную в их сознании. По Выготскому, дети комбинируют собственную реальности, пользуясь информацией поступающей извне. Законы выстраиваемого в игре мира зависят целиком от самого ребенка. Очень интересны сведения, приводимые С. Миллер. Она пишет о том, что игра может выступать в том числе и в качестве способа упорядочивания информации, осуществляемого подсознательно для того, чтобы ее было проще усваивать и ею было удобнее оперировать[42]. Подобного же рода функцию – мнемоническую, упорядочивающую – нередко приписывают стихотворной форме текстов в архаичных обществах.

Утверждается также коммуникативная природа игры. Согласно С. Миллер, игра не может появиться без коммуникации. Д.Б. Эльконин говорит о том, что игра социальна по своей сути и представляет собой обращение к взаимоотношениям, явленное либо вовне, в виде реальных взаимоотношений (общения) между играющими, либо происходящее внутри сознания ребенка. Важно, что при этом основные атрибуты социальности (роль, ее взаимоотношения с другими ролями и окружающей действительностью, оформленные в виде сюжета) остаются. Е.И. Берлянд пишет, что игра подразумевает одновременное нахождение в позиции деятеля и наблюдателя, что можно трактовать как слияние в одном лице не только автора и героя, но также отправителя и получателя коммуникативного сообщения. Таким образом, данные психологии игры говорят скорее в пользу нашего предположения относительно особенностей коммуникативной направленности игры в сравнении с ритуалом и искусством.

1.4. Рассмотренные выше психологические теории обсуждают главным образом не организованную жесткими правилами игру, которую в детской фольклористике принято называть импровизационной. Значительная часть работ описывает игровую деятельность детей дошкольного возраста (Миллер, Эльконин, Берлянд). В нашей работе внимание сосредоточено на играх, которые можно считать универсальными. Их содержание в меньшей степени зависит от личностей играющих и в большей степени от культуры, к которой они принадлежат. Игры такого рода считаются предметом этнографии и фольклористики. Они обладают достаточно жесткими и регулярными правилами, что позволяет им сохранять свою форму в течение длительного времени и передаваться из поколения в поколение. Такие игры довольно разнообразны, однако количество типов и сюжетов подобных игр все же конечно, причем в своей основе устойчиво в самых разных культурах.

Не смотря на то, что количество тем, связанных с фольклорными детскими играми, очень велико, эта область все же представляется нам недостаточно разработанной. Огромное количество работ, посвященных играм этого типа, носит описательный характер, не претендуя на какой-либо теоретический анализ. Настоящая работа представляет собой попытку проведения подобного анализа.

1.4.1. Детский фольклор  начал восприниматься как самостоятельная область изучения во второй половине девятнадцатого века. В это же время детская игра привлекла внимание отечественных исследователей. В 1868 году выходит сборник «Детские песни»  П.А. Бессонова, в который включено описание игр[43]. В 1887 году Е.А. Покровским был  выпущен сборник «Детские игры, преимущественно русские», специально посвященный фольклорным играм, и переиздан в 1895 году[44]. Сборник Покровского представляет собой первое комплексное исследование игр. Любопытно, что сам Е.А. Покровский  по роду занятий был педиатром, а не этнографом и фольклористом. Это наложило определенный отпечаток на его книгу, которая является в большой степени практическим пособием для воспитателей. Долгое время этот сборник оставался единственным в своем роде и поэтому считался классическим по части методологии.

Первыми теоретическими исследованиями ученых-фольклористов в этой области явились  работы Г.С. Виноградова[45] и О.И. Капицы[46], посвятивших свою научную деятельность главным образом изучению детского фольклора и детской этнографии.

До сих пор самым крупным русским научным изданием фольклорных детских игр является сборник под редакцией В.Н. Всеволодского-Гернгросса «Игры народов СССР»[47], выпущенный в 1933 году. Он содержит огромное количество материала и предварен большой теоретической статьей.

Особенностью целого ряда исследований, как упомянутых нами, так и более поздних, является подход, который можно было бы назвать «взрослым» - т.е. рассматривающий детскую игру исключительно с точки зрения взрослой культуры. Эта общая установка проявляется самым различным образом.

Так, широко распространено мнение о том, что игра детей представляет собой не более чем копированием деятельности взрослых. Е.А. Покровский придерживался той точки зрения, что игры, будучи подражаниями взрослым занятиям, служат своеобразной подготовкой к дальнейшей «серьезной жизни»[48]. С этим можно согласиться лишь с той точки зрения, что игры значительным образом влияют на развитие и совершенствование мозговых функций и телесных навыков, как, впрочем, и большинство видов деятельности в детском возрасте. Как пишет И.Е. Берлянд, «…в игру ребенок укрепляет мускулы не потому, что это игра, а потому, что в игре он совершает разнообразные движения»[49].

В.Н. Всеволодский-Гернгросс уже в 1933 году писал о том, что функция игры как школы жизни сомнительна и в любом случае потеряла смысл еще в первобытном обществе[50], поскольку игра очень консервативна и сохраняет в течение долгого времени такие жизненные реалии, которые давно потеряли всякую актуальность (например, стрельба из лука, примитивная охота), да и само игровое действие, изображающее практическое занятие, в действительности осуществляется «понарошку» и едва ли может заменить обучение «серьезной» деятельности. Однако мнения, подобные мнению Е.А. Покровского, встречаются в значительно более поздних исследованиях. Например, такой авторитетный автор, как М.Н. Мельников утверждает, что игра в «Прятки» первоначально служила практической цели научить детей быстро прятаться во время набегов кочевников[51].

С другой стороны, даже если у игры, с точки зрения ряда авторов, не было прямой «задачи» чему-либо научить ребенка, она считалась частью народной педагогики. Заслуживающими наиболее пристального внимания в ней признавались аспекты, служащие той или иной воспитательной «пользе». Как уже было сказано, в значительной степени утилитарным, педагогическим был подход Е.А. Покровского[52]. Значительная часть его работы посвящена различным физическим упражнениям. Мнение о том, что физическое развитие детей является основной целью игры, высказывается и в работах более поздних авторов[53]. М.Н. Мельников усматривал наличие «педагогической направленности»[54] практически во всех типах детских игр. В ролевых играх действия, которые можно было бы истолковать как «упражнения» чего-либо, не столь эксплицированы, и эти игры целиком признаются «упражнениями» общественных отношений[55].

Детская игра как область теоретических исследований долгое время оставалась монополией педагогики. В то же время такие авторы, как Г.С. Виноградов, О.И. Капица, В.Н. Всеволодский-Гернгросс предпочитали быть очень осторожными в высказываниях по части педагогики игры. Изучение детских игр (и детской словесности) как части детской субкультуры, обособленной от взрослого мира и существующей в соответствии с собственными внутренними законами,  началось не так давно. Однако уже Г.С. Виноградов был против включения в область детского фольклора «поэзии пестования» и за различение народной педагогики и детского фольклора[56].

Еще один аспект «взрослого» подхода заключается в том, что детская игровая культура признается рядом исследователей абсолютно несамостоятельной относительно взрослой и заслуживающей изучения только в свете взрослой культуры. Известно, что многие жанры, утратившие свое значение для «серьезной» культуры, переходят в детский репертуар. Многие исследователи отмечают, что не только содержание игр, но и сами игры и тексты, встречающиеся в играх, заимствованы из взрослой среды. М.Н. Мельников приводит перечень видов игр и игровых «припевов» и «приговоров», и большинство оказывается если не подражанием занятиям взрослых, то заимствованным из репертуара взрослых[57]. Авторы статьи «Опыт сравнительно-типологического анализа детских игр»  вообще подчеркивают «имитационную природу игры», «…этим отличая ее от обрядовой деятельности как таковой, а также от игр взрослых»[58].

С нашей точки зрения, все сказанное ранее в отношении степени подражательности детской игры, справедливо и в данном случае. Можно утверждать, что дети не имитируют разные виды деятельности взрослых, и не повторяют слепо взрослые жанры и тексты, всего лишь искажая их в силу непонимания их истинного смысла, а используют их наряду с другими впечатлениями в качестве строительного материала для создания собственного игрового мира.

Детская игра обладает свойством сохранять древнейшие реалии (от способов охоты до не сохранившихся в прежнем виде культовых действ), поэтому она с самого начала привлекла внимание с точки зрения материала для их реконструкции. Г.С. Виноградов писал, что если многие игры современных детей «…являются лишь шутливым подражанием серьезному жизненному делу…», то в древности дети могли то же самое, поэтому они могут служить ценным источником сведений о древнем быте[59]. Кроме того, некоторые игры воспроизводят языческие ритуалы (например, такие игры, как «Кострома», «Олень», «Ящер») и могут дать информацию исследователю древнейшего обрядового фольклора и мифологических представлений. Эта тема оказалась чрезвычайно продуктивной. Стоит упомянуть работы таких ученых, как Е.В. Ревуненкова[60], Т.А. Бернштам[61], а также работы по реконструкции мифологических представлений на материале традиционных игр детей коми Д.А. Насанелиса[62] и др.

Не смотря на продуктивность этой темы, некоторые концептуальные аспекты все же следует оговорить. Ссылаясь на К. Леви-Стросса, который писал о том, что «…один жанр не может считаться пережитком другого…»[63], имея ввиду соотношение сказки и мифа, Д.А. Несанелис[64] отмечает, что и детскую игру нельзя считать всего лишь пережитком обряда. Любой жанр, попадая из взрослой в детскую среду, приобретает специфически детские черты и, по сути, становится новым жанром. Дети трансформируют его и представления, связанные с ним, в соответствии со своими собственными нуждами. Кроме того, дети заимствуют далеко не любой жанр и не всякую деятельность взрослых или жизненную реалию используют в качестве материала для игры. Будучи предоставленными во время игры сами себе, дети выбирают только то, им интересно, что актуально для их сознания, и не руководствуются при этом соображениями «пользы». Именно взгляд на детскую культуру с точки зрения взрослого обусловил разделение некоторыми исследователями игр на «хорошие» и «плохие», «неинтересные», «бессодержательные», «глупые», против чего предостерегал еще Г.С. Виноградов[65].

Ряд современных исследований детского фольклора в целом и игры в частности посвящен такой теме как детская мифология. Самой известной работой в этой области является книга М.П. Чередниковой «Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии»[66]. Эта работа посвящена детским страшным историям. Эти истории, по мнению автора, отражают определенный архетип, комплекс представлений о смерти, и в соответствии с законами функционирования мифа пытаются объяснить необъяснимое и разрешить непреодолимое в этом возрасте противоречие. Образы, в которые воплощается Смерть в страшных историях, с одной стороны, связаны с комплексом традиционных для данной культуры представлений, а с другой стороны, имеют связь с некоторыми чертами детской психологии.

Есть работы, посвященные исследованию функционирования мифологических представлений в игре. Исследование Д.А. Несанелиса[67] проведено на материале традиционных игр коми. Автор прослеживает то, как традиционные представления коми о смерти находят свое отражение в играх детей. Мир детей коми гораздо в большей степени, чем у современных русских, включен в контекст «взрослой» культуры, поэтому в играх коми фигурируют главным образом мифологические представления, характерные для всего народа в целом.

Работа С.М. Лойтер «Феномен детской субкультуры» рассматривает такое явление, как «игра в ‘страну-мечту’»[68]. Подобного рода игры относятся скорее к детскому творчеству, они предполагают придумывание несуществующих стран, миров вместе с их историей, географией, языком и т.д. Однако такие игры типичны для детей определенного возраста, функционируют по одним и тем же законам, так же, как и страшные истории, соотносятся с определенным культурным архетипом и системой представлений в традиционной культуре и отображают некоторые особенности человеческого сознания. Как пишет С.М. Лойтер, «страна-мечта» представляет собой «мифо-поэтическую модель», игра в «страну» является «игрой-мифом», она основана на мифологической логике[69].

Распространено мнение о том, что детское сознание по своей природе мифологично. Разумеется, этот вопрос весьма неоднозначен и требует подробной разработки. Сознание представителя какого-нибудь из первобытных народов и сознание ребенка в современном обществе будут значительным образом различаться. Однако эта тема представляется нам весьма продуктивной. Содержание многих фольклорных детских игр, как мы собираемся показать во второй главе, организовано по законам мифа. По нашему мнению, не только игры в «страну» организуют реальность в соответствии с законами мифа, и не обязательно мифологические представления, явленные в детской игре, «заимствованы» из мира взрослых.

1.4.2. Одним из самых сложных моментов в изучении игр является вопрос их типологии. Очевидно, что игры представляют собой весьма неоднородный материал, даже если мы ограничиваемся только играми детей, не принимая во внимание взрослые обрядовые игры, салонные игры, спорт, психологические игры и т.д. С одной стороны, выделение типов игр необходимо для того, чтобы сузить круг исследований. Нам, в частности, необходимо охарактеризовать формальную игру и отделить ее от остальных типов. С другой стороны, создание по возможности логичной, не противоречивой и удобной для использования системы распределения игр на типы в дальнейшем поможет научной каталогизации игр. Разделение материала на группы обуславливается выбором методологии. При помощи сравнительного анализа приведенных ниже видов типологий, в основе которых лежат самые различные принципы, можно выявить критерии для создания такой системы.

Большинство классификаций создано для решения задач группировки публикуемого материала, но есть и аналитические, научные классификации. Большинство существующих подробных классификаций носит служебный характер и довольно-таки противоречиво. Это обусловлено разнородностью материала и трудностью выбора таких критериев классификации, которые бы охватывали самые существенные черты игр. На основании разных предпосылок можно выделить несколько типов известных классификаций.

Утилитарный тип представлен классификацией Е.А. Покровского[70], а также классификации авторов практических пособий по игровым занятиям, основанных на фольклорном материале, например, А.Г. Базанова и Л.В. Певговой[71]. Внимание этих авторов привлекают прежде всего подвижные игры (при этом отсекается огромная часть игр другого рода), и они разделяются по принципу присутствия того или иного спортивного элемента по условиям, в которых они происходят. Так, Е.А. Покровский разделяет игры на:

игры с игрушками;

игры с движениями, игры символические и хороводные с пением;

игры с орудиями и

игры домашние и зимние.

А.Г. Базанов и Л.В. Певгова выделяют следующие группы:

1) Подвижные игры без правил;

2) Подвижные игры с правилами, которые, в свою очередь, делятся на:

игры, связанные с производственным бытом (с оленеводством, с охотой и с рыбным промыслом);

игры спортивные (игры в мяч и разные);

спортивные упражнения.

Вполне вероятно, что классификации такого рода выполняют практическую задачу, однако они не выдерживают никакой критики с научной точки зрения, поскольку в них отсутствует единое основание и одну и ту же игру с равным основанием можно отнести к совершенно разным группам. Кроме того, они охватывают только одну, типологически не обоснованную группу игр, в них не учитывается ряд многих важнейших характеристик игры, о которых будет сказано ниже.

Сходного рода недостатками страдают классификации такого исследователя, как С.Х. Мафедзев[72] и других авторов, занимающихся этнографией. К классификациям этого типа можно охарактеризовать как этнографические. Их особенностью является опора на образ жизни и быт целого этноса. С.Х. Мафедзев рассматривает игру в контексте взросления и развития детей в рамках традиционного уклада. С этой точки зрения он считает целесообразным разделить материал на игры для разных возрастных групп, а также игры для мальчиков и игры для девочек, причем в играх младшей возрастной группы участвуют и мальчики, и девочки, а в более старшем возрасте играют одни мальчики, поскольку девочки в это время уже бывают заняты ведением хозяйства. Далее игры подразделяются следующим образом:

игры детей младшего возраста (игры-забавы, загадки, задачки, подвижные игры, игры-подражания, импровизации);

игры с мячом и деревянным шаром;

подвижные игры без снаряда.

Эта классификация в качестве основных критериев для разделения берет категории, лежащие вне сферы игры, как с формальной, так и с содержательной точки зрения. Ее также нельзя назвать научной, поскольку ее пункты не являются взаимоисключающими. Кроме того, она включает в себя ряд жанров, которые нельзя безоговорочно причислить к детским играм (потешки, загадки, задачки).

С некоторыми оговорками к классификациям этнографического типа можно отнести и классификацию В.Н. Всеволодского-Гернгросса. Она составлена для удобства систематизации материала и содержит в себе черты аналитической классификации. Исходя из мысли о том, что игра есть жанр, теснейшим образом связанный со всей устной культурой, ученый выделяет три основных типа игр:

«Драматические игры» - их «…спецификой является наличие художественного образа, драматического действия, т.е. диалога и движения. Эти игры воспроизводят какие-либо бытовые эпизоды и заключают основание так называемой «народной драмы»…».

«Спортивные игры» - для которых характерно «…наличие соревнования и тренажа физического или умственного. Их целеустановка – победа в состязании, усовершенствование тех или иных навыков. Подобные игры приводят в конце концов к спорту».

«Орнаментальные игры» - которые отличает «…разработка хореографического, плясового, а следовательно, формального орнаментального элемента, что приводит к танцу»[73].

   Кроме этого, спортивные игры делятся на состязания простые и состязания с вещью; драматические игры делятся на игры на основе типов производств, бытовые и обрядовые (которые в сборник не входят); бытовые делятся на общественные и семейные; игры на основе производств – на охотничьи и рыболовные, скотоводческие и птицеводческие (в каждой отдельной группе также подробное деление) и т.д. Очевидно, что такая классификация очень громоздка и к тому же очень зыбка, что отмечал сам ее автор, поскольку немало игр занимает промежуточное положение между типами. В классификации В.Н. Всеволодского-Гернгросса формальные критерии мешаются с содержательными, что неминуемо вызывает путаницу. Кроме того, вызывает сомнение происхождение и прямая связь игр с типами производств.

Некоторые классификации можно условно назвать аналитическими, поскольку они в большей степени, чем предыдущие, претендуют на строгую научность. В.А. Дмитриев и В.П. Иванова[74], исходя их утверждаемой ими «имитационной природы игры», предлагают в качестве основы для научной классификации да типа передачи информации, описанные известным этнографом М. Мид, - кофигуративный (от сверстника к сверстнику) и постфигуративный (от предка к потомку). По принципу игры первоначально разделяются на: «игры спортивно-прикладного характера (кофигуративные)» и «игры имитационного характера (постфигуративные)». Первый вид далее не подразделяется, а второй имеет разновидности: простейшие имитации, имитации одномерной деятельности взрослых и имитации общественных отношений. Предусматривается и дальнейшее усложнение этой классификации по тому же принципу: осуществляется ли передача информации между живущими в одно и тоже время людьми или нет и т.д. Эта классификация на первый взгляд кажется вполне логичной, однако сомнение вызывает сам ее принцип, о чем говорилось выше.

М.Н. Мельников[75], в основном интересующийся играми, в которых есть художественный образ, предлагает классификацию на основе степени присутствия в игре словесного компонента:

формальные ролевые игры с игровым припевом;

формальные игры с игровым приговором;

игры без устойчивого поэтически организованного текста;

игры-импровизации.

М.Н. Мельников берет за основу чисто формальный принцип, совершенно не учитывая содержательной части. Игра не заключается только в ее словесном элементе, и, более того, словесный элемент не является единственным носителем художественного образа. Если тексты, используемые в играх, как справедливо замечает М.Н. Мельников, в большом количестве встречаются за пределами игр, то способ обращения игрового действия с жизненным материалом специфичен для игры и относится к области содержания, которое автор этой классификации во внимание не принимает.

Содержательный момент лежит в основе классификации, приведенной в брошюре «Мир традиционной народной игры»[76]. Эта классификация может быть использована для каталогизации материала, дополняя «традиционные классификационные признаки» («подвижная», «хороводная», «драматизированная»), и строится по принципу выделения элементов структуры содержания игры, поэтому ее можно назвать структурной. Авторы брошюры, И.А. Морозов и И.С. Слепцова, ссылаясь на некоторые положения статьи В.Н. Всеволодского-Гернгросса[77],  говорят о наличии в любой игре действия, которое можно считать основным, «стержневым» для данной игры. Количество такого рода действий, пишут они, ограничено и поддается исчислению и описанию. Важно, что с содержательной точки зрения существенное значение имеет не столько конкретное действие, сколько выполняемая им функция. Именно эти действия-функции и кладут в основу своей системы И.А. Морозов и И.С. Слепцова. Пунктов классификации, видов функций, «стержневых» действий они выделяют шестнадцать, если не считать варианты в каждом из пунктов. Среди них: опережение (соревнование, агон), передача эстафеты, преследование, подбрасывание (подпрыгивание), вытеснение (изгнание) и т.д. Идея создания каталога, основанного на подобного рода классификации игровых действий, на наш взгляд, очень продуктивна. Однако одного этого перечня явно недостаточно, поскольку таким образом не учитывается множество других не менее важных типообразующих, как формальных, так и содержательных характеристик игр. Кроме того, классификация по действиям включает в оборот, кроме игр еще и развлечения (скатывание с гор, качание на доске, состязание в доставании чего-либо и т.п.), причастность которых к жанру игры довольно-таки спорна.

Некоторые весьма авторитетные исследователи вообще отказались от классификаций, наметив только в виде оппозиций основные, на их взгляд, свойства игр. Г.С. Виноградов пишет о том, что игры бывают «…одиночные и групповые, игры с определенными правилами (…) и игры-импровизации, игры с приспособлениями для них (…), игры без них (…), игры с пением и без него, комнатные игры и игры под открытым небом…»[78]. О.И. Капица в качестве основы для «группировки» предлагает различение одиночных игр (с объектом игры) и общественных игр, где ребенок поставлен перед необходимостью соблюдать правила. Двумя основными типами игр с правилами она называет формальные (термин, предложенный Г.С. Виноградовым, обозначает игры с формализованным сюжетом и системой ролей) и импровизационные[79].  Разделение игр на одиночные и групповые некоторым образом перекликается с вариантом, предложенным А.Ф. Белоусовым, который называет в качестве основных два вида игр: игры, в которых ребенок остается самим собой (например, игры с мячом, скакалкой, словесные игры и т.п.) и игры, в которых присутствует драматическое перевоплощение[80]. Среди последних встречаются как игры с правилами, так и импровизации.

Надо отметить, что этим ученым удалось избежать противоречивости и при этом указать на важнейшие свойства детских игр, которые не были учтены большинством создателей классификаций. Так, например, совершенно необходимо помнить о том, что в ряде игр присутствует в качестве необходимого условия перевоплощение и некоторая степень веры в реальность созданной игрой ситуации и ее изолированность от обычного хода событий, а в других этого нет. Развитие действия в одних играх подчинено заранее известному сценарию, а в других – во многом непредсказуемо. Нужно также иметь в виду то, что в одних случаях игроков прежде всего интересует результат игры, в других  важнее всего оказывается процесс, а в третьих присутствуют оба момента.

Следует подвести итог этой главы. Важнейшими вопросами в изучении игр являются происхождение, назначение и типология игр. Все исследования, посвященные детским играм, так или иначе пытаются дать на них ответ. В данной работе мы не имеем возможности подробно останавливаться на генезисе игр, тем более, что в литературе эта тема описана лучше всего. Тема смысла и назначения игры более или менее раскрыта в нашей работе. Подчеркнем еще раз основные моменты, выделенные нами: игра является одним из видов культурно значимой деятельности, она связана с социумом, она коммуникативна, она обладает свойством упорядочивания и сохранения культурно значимой информации, все эти черты сближают игру с творческой деятельностью и искусством, с которым ее, кроме того, роднит сходный тип мышления и восприятия.