<< На главную страницу "Фольклор и постфольклор"

II. ПРАЗДНИЧНЫЕ ТРАПЕЗЫ.

II.1. Гость в народной культуре.

Гостеприимство считается крайне характерным для народной культуры; так, М.Забылин пишет: «Как остаток старины мы встречаем его и сейчас в отдалении от столиц и больших городов. Там и до сего времени существует обычай, чтобы проезжего и прохожего пригласить к себе в дом, накормить и успокоить по возможности. Так было и встарь»[1]. Такое радушие и забота о случайном госте имеет свое объяснение. В народной культуре гость рассматривается как «лицо, соединяющее сферы «своего» и «чужого», объект сакрализации и почитания, представитель «иного» мира»[2] по определению этнолингвистического словаря «Славянские древности». Так как любой гость «воспринимается как носитель судьбы, лицо, могущее повлиять на все сферы человеческой жизни»[3], хозяин «стремится как можно лучше принять гостя, надеясь путем символического договора с высшими силами, представителем которых является гость, обеспечить свое будущее»[4].  А.Л.Топорков и А.К.Байбурин указывают также, что «идеологическим фоном гостеприимства» являлась «так называемая теофания – мифологическое представление о том, что Бог в человеческом облике ходит по земле. Каждый знакомый, а тем более незнакомый посетитель мог оказаться посланником Бога или самим Богом, принявшим человеческий облик»[5], поэтому любого гостя следует принимать со всем радушием. Одним из самых распространенных сюжетов христианских легенд является сюжет о том, как Христос или святой в виде странника пришел в деревню и попросил у жителей питья или ночлега, а когда ему отказали, проклял это место или наказал его жителей: «[Старик шел мимо с. Труфаново.] Он обошел всю деревню - никто не пустил, и он на том месте, у ручья, он и остался ночевать. Переспал, рано утром встал и ушел, и в тот день сгорела вся деревня. Вот она сгорела, и все начали говорить, што это как раз был святой Пантелеймон»[6]. В народной традиции святой или Бог часто представляется «в виде странника, нищего»[7], поэтому наиболее гостеприимно принимались именно люди незнакомые, чужие. А.К.Байбурин указывает на особый статус лавки у двери, «так называемой «нищей лавки», получившей свое название потому, что на нее позволялось садиться нищим и любому другому неприглашенному человеку даже без разрешения хозяев»[8]<курсив мой – М.А.>. Нищих и странников, приходящих в дом, практически всегда угощали[9]. А.К.Байбурин и А.Л.Топорков пишут: «В целом ряде ситуаций нищий осмысляется как пришелец из иного мира. Поэтому кормление нищего – это одновременно кормление своих родственников, находящихся вдали от дома, как живых, так и ушедших в мир». Следует добавить, что нищий рассматривался не только как «пришелец из другого мира», но и как посредник между двумя мирами: тем и этим светом. Так, на Русском Севере крайне распространен обычай одаривать нищего «милостинкой» (едой, одеждой), если покойник является наяву или часто снится: «[Когда покойник снится, он] поминки просит, дак кому-нибудь, раньше вот были когда-то давно нищие, вот нищим носили, кому-то надо дать. Молока может отнести, как у тебя есть, пирога испечь, может яйцо снести»[10].

  С особым почетом принимали у себя в доме колдуна, пастуха или священника, то есть людей с особым статусом, обладающих сокровенным знанием, которое недоступно обычным людям. Священник в этом ряду сближается с колдуном, неслучайно по народным повериям встреча с любым из них на улице считается плохим предзнаменованием.

Как видно из вышесказанного, особое гостеприимство хозяин проявлял к гостям с особым статусом, «чужим». Между тем, «своим», знакомым, пришедшим в будни, «угощения не полагалось, это не гости; если даже хозяин (хозяйка) скажет: “Чаю кушать”, пришедший должен был отказаться: “Было дело”»[11]. Ритуальный обмен приветственными формулами крайне характерен в ситуации прихода в дом постороннего; интересно, что в будни хозяин, сидящий за столом, в ответ на традиционное благопожелание вошедшего гостя: «Хлеб да соль!» иногда в шутку отвечает: «В хлев зашел, так дверь ищи!»[12] или «Ем да свой, а ты принеси, да с нами поеси <поешь>!»[13]. Таким образом хозяин, хоть и в шутливой форме, но все же отказывал вошедшему в угощении.

Таким образом, как мы видим, семейная трапеза была пространственно изолирована , закрыта от посторонних, соседи и знакомые не могли принять участие в будничной трапезе. Наиболее почитаемые гости (странники, нищие), хотя и встречались гостеприимно, однако угощались лишь на особой «нищей» лавке и за стол не также допускались. Гостей с особым статусом хотя и сажали за стол, однако сами с ними не ели, и в семейных трапезах такие посетители участвовать не могли.

II.2. Семантика праздничного застолья.

Как мы уже отмечали, ритуальные трапезы с гостеванием были одним из обязательных элементов праздника. У восточных славян они проходили в дни престольных и обетных праздников, а также в дни общих праздников (Рождество, Пасха, Троица). Обычно праздновали всей общиной: «участвовать в празднике полагается всем»[14]. Как отмечает Т.А.Бернштам, «к уклоняющимся от праздников односельчане относились подозрительно или с крайним неодобрением»[15], во Владимирской губернии тех, кто не отмечал праздников, называли «жидоморами»[16]. Более того, несоблюдение норм праздничного поведения определялось понятием греха, так, А.Шустиков в этнографическом описании одного из сел Вельского уезда пишет о местном празднике: «К такому празднику варится пиво каждым домохозяином, хотя у него и не хватило бы хлеба для своего продовольствия, не варить же пива, - значит не уважать праздника, грешить против святого, день которого чтут»[17].

Еще большим грехом считается работать в день праздника, за это нарушившего запрет может постигнуть кара; так, например, существует устойчивое представление о том, что, если косить или метать стога в Ильин день, то «может сено сгнить, или грозой ударит, што сгорит <стог>»[18].

Праздничный день четко делится на две половины: по гостям начинали ходить со второй половины дня, с утра же шли в церковь или готовились принимать гостей. В первую половину дня застолья не проводились: так, например, в Новгородской губернии есть и пить до или во время обедни считалось грехом[19]. Крупные праздники (Пасха, Рождество, престольные праздники) отмечались несколько дней, иногда праздник переходил из деревни в деревню. Так, П.С.Ефименко пишет, что в Архангельской губернии «о масленице ездят для гостьбы по окольным, не только ближним, но и дальним деревням. В каждой деревне праздненство ведется один день»[20].

Престольный праздник отмечают не только жители той деревни, где он является главным, но и взрослые из соседних деревень, «пришедшие сами собой <...> для того только, чтобы попить, поесть и погулять, сколько душа хочет»[21]. Приходящие в гости на праздник совершенно необязательно имели родственников и знакомых в празднующей деревне. Приход незваных гостей, людей со стороны всячески приветствовался. Т.А.Бернштам связывает это со стремлением выделить празднующую деревню из ряда прочих: «Метафорическое значение празднующего села как «центра мира» выступает в стремлении жителей созвать на свой праздник как можно больше народу. […] Праздник не только допускал, но и всячески поощрял приход людей со стороны – “чужих”, “незваных”»[22]. Во Владимирской губернии “количество гостей в праздники <...> составляет известного рода похвальбу перед другими <односельчанами>”.

Во время праздничного застолья хозяева стремятся как можно лучше накормить гостей, не забывая угощать их пивом и вином (водкой) до, во время и после обеда[23]. После того, как гости, угостившись вдоволь, уходят к другому хозяину, зачастую приходилось встречать и угощать очередную компанию гостей «по тому же церемониалу», и так происходило несколько раз[24].

Необходимо отметить также важную роль алкогольных напитков во время праздничных застолий. Этнографы XIX века в своих описаниях всегда особо выделяют неумеренность в потреблении спиртных напитков во время деревенских праздников, вызывавшую у них непонимание и даже шок. Вот как описывает свой визит в одну из деревень А.Шустиков: «Приехавши в Лыцно-Боровую, я застаю там целую массу пьяных мужиков, баб и разряженных в кумачные кофты, пестрые сарафаны девиц с песнями расхаживающих по деревне»[25]. Их поведение удивило этнографа, однако «оказалось, что в тот день в деревне был «пивной» праздник. <...> Здесь каждый крестьянин <на праздник> сварит на пиво ржи 10-15 пудов и кроме того покупает еще от ј до 1 ведра водки»[26]. В Пермской губернии мужчины на праздник «пьют брагу до тех пор, пока не слягут. <...> Женщины ведут себя несколько сдержаннее, <...> хотя к вечеру и они становятся в большинстве случаев пьяными»[27]. В Енисейской губернии в день праздника «в селе все от мала до велика, не исключая и женский пол, пьяны»[28]. Не понимая смысла такого неумеренного потребления спиртного на праздник, некоторые этнографы (например, Г.Пейзен, А.Шустиков) пытались объяснить его просто тягой к пьянству. Между тем, народная традиция предписывала употребление спиртных напитков только в определенных случаях: «Пиво и вино пьют <...> дома только в храмовые праздники, во время свадеб, поминок, при заключении сделок»[29]. При этом, по словам Т.А.Бернштам, «питие составляло едва ли не самый главный признак праздненства»[30], то есть именно состояние опьянения отличало праздники от будней (вспомним многочисленные пословицы: «Без вина не праздник», «В праздник и у воробья пиво» и т.д.).

Всеобщее опьянение в дни праздника не могло не сказаться на правилах застольного этикета. Запрет на разговоры за столом, характерный для будничного застолья, в праздничные дни не соблюдался: «Сидят за столом подолгу, вначале молча, затем, опьянев от вина, пускаются в разговоры»[31]. Более того, на праздничных трапезах за столом очень часто пели: «После стола подвыпившие гости обыкновенно начинают петь песни»[32] (ср. современную запись: «<на праздник> напьются, дак песни поют»[33]), что в будни строго воспрещалось. Для праздника было характерно не только пьянство и веселье, но и драки: «Редкий праздник обходится без крупных драк, что же касается мелких ссор, то таковые на праздник положительно обязательны»[34].

Людьми со стороны подобное праздничное поведение оценивалось крайне отрицательно, особенно негативно к народным праздникам относилась церковь. В протоколе заседания Святейшего Правительствующего Синода 1741 года так осуждается обычай носить в лес молодые березки в Духов день: «Оные бесчинники в столь великий и святой день вместо подобающего благоговения вышеупомянутые березки износя из домов своих, аки бы какую вещь честную, с немалым людства собранием провождают по подобию елинских пиршеств <...> с великой скачкою и пляскою <...> и с нелепым криком»[35]. Легко заметить, что «подобающее благоговение» христианина противопоставляется «скачке», «пляске» и «нелепым крикам», то есть типичному бесовскому поведению; весьма характерно, что черти в русских быличках «любят ходить друг к другу в гости, не прочь попировать с развалом»[36], «на пирах <...> старые и молодые черти охотно пьют вино и напиваются»[37]. А.Топорков пишет: «В наиболее общем случае этикетные правила и запреты образуют тот  нейтральный фон, на котором ритуальное поведение воспринималось как особо отмеченное, выпадающее из нормы»[38]. Вне всякого сомнения, праздничное поведение за столом противостоит норме, то есть является ритуальным.

Для понимание специфики праздничного поведения ключевым понятием является опьянение, которое Т.А.Бернштам называет «едва ли главным условием праздничного состояния»[39]. Следует различать два этапа опьянения и, соответственно, два этапа праздничного застолья, которые принципиально отличаются друг от друга. Первая стадия – активная, когда пирующие поют песни, едят, пьют, веселятся, то есть проявляют повышенную активность. Вторая стадия – это «мертвецкое» опьянение, состояние подобное смерти (ср. пословицу «Пьяный не мертвый, когда-нибудь да проспится»[40]).

Обильное угощение, ритуальное веселье во время первой стадии застолья является элементом продуцирующей магии, цель которой – обеспечить богатство и изобилие в будущем, а одновременно задобрить предков и гостей. Сами носители традиции часто объясняют, что богатое праздничное застолье влияет на успех в хозяйственных делах. Так, по свидетельству анонимного автора из крестьян, в Слонимском уезде в четверг на масляной неделе крестьяне «запасаются водкой, приглашают друг друга, то есть соседей, родственников в гости и затем, подгулявши, бродят по улицам своих деревень, чтобы мужчинам велась скотина, а бабам родился волокнистый лен»[41].

«Мертвецкое» опьянение, также имеющее ритуальный характер, как пишет Бернштам, «возвращает нас к семантике праздника»[42]. По ее мнению, «в основе народного представления о поведении людей в будни и праздник лежала сакральная необходимость чередования жизненного и нежизненного состояния для нормального круговорота жизни и смерти»[43]. Таким образом, как мы видим, календарный цикл оказывается напрямую связанным с жизненным, при этом будни соотносятся с жизнью, а праздник со смертью.

II.3. Пространственная организация праздничной трапезы

II.3.1. Пространство вокруг стола.

Как мы помним, в будние дни за столом рассаживаются по старшинству, а на самом почетном месте (в красном углу) сидит хозяин. А.К.Байбурин и А.Л.Топорков называют порядок рассаживания вокруг стола в будни «наглядной моделью половозрастной социальной стратификации»[44]. Будничная трапеза была принципиально пространственно замкнута, посторонние люди не могли принять в ней участие, более того, участвовавшие в трапезе члены семьи не могли начинать есть, а также выходить из-за стола, не согласуя свои действия с хозяином, управлявшим застольным ритуалом.

Праздничная трапеза принципиально открыта , гости могли приходить и уходить в любой момент, и хозяева всегда должны были быть готовы угостить их по полной программе. Для начала праздничной трапезы не было необходимо даже присутствие хозяина, званые гости могли прийти еще до его возвращения из церкви[45]. Каждый входящий «останавливался у порога, чинил крестное знамя и кланялся низко всем присутствовавшим; потом подходил к хозяину и хозяйке дома и поздравлял их с праздником»[46], после чего садился за стол. Характерно, что в первую очередь приветствуют не хозяина, а тех, кто сидит за столом.

В праздник принципиально меняется принцип, по которому идет рассаживание вокруг стола. Прежде всего бросается в глаза изменение места хозяина . В Костромской губернии в праздник «хозяин потчует гостей, сидя на особом стуле отдельно от всех, а большею частью стоя»[47], в Тюменской губернии «за стол садятся одни гости: садиться хозяевам вместе с гостями считается предосудительным»[48]. Традиция угощать гостей стоя фиксируется и по более ранним источникам: «Павел Алеппский (середина XVII в.), описывая обед у русского воеводы, отмечает, что хозяин сам подносил чарки с водкой, стоя на ногах, тогда как гости сидели»[49].

Мы видим, что хозяин либо не участвует в трапезе, лишь прислуживая гостям, либо сидит отдельно от всех на особом стуле, оставляя гостям почетные места за столом. Остальные члены семьи и близкие родственники также не принимают участия в застолье, угощая гостей, а если и участвуют, то не наравне с остальными участниками трапезы. В Тюменской губернии перед самим застольем гости угощались пивом и вином, которое «подносят в стаканах на подносе поочередно то один, то другой из хозяйской семьи»[50], в Кадниковском уезде Вологодской губернии на престольный праздник «все семейство падает ниц перед гостем, взявшим стакан, и лежит в таком положении на полу до тех пор, пока гость не выпьет стакана»[51]. В Валдайском уезде Тверской губернии «хозяева сначала угощают своих гостей, а потом приглашают свою деревенскую родню с их гостями»[52]. Как пишет Т.А.Бернштам, в праздничные дни «нищие, странствующие и богомольцы допускались к столованиям в первую очередь, а уже после них пировали свои»[53]. Таким образом, как мы видим, на праздник наибольшее внимание и почет оказывалось именно гостям со стороны, «чужим».

Интересно, что в настоящее время, как можно судить по современным записям, в дни праздников в гости приходят именно родственники, а люди со стороны, «незваные», уже не участвуют подобных застольях: «С полудня уже приходят гости. У ково родни много по другим деревням, все приходят... У нас так принято: в нашей деревне праздник, значит наша ждёт праздновать. В той деревне праздник - родные идём туда... Из деревни в деревню переходили, и все праздновали»[54]. Таким образом, постепенно стираются различия между застольем в календарный праздник и застольем в семейный праздник, куда в первую очередь приглашаются именно родные.

Как же рассаживались на праздник за столом гости? Как мы уже знаем, хозяин, в будние дни сидевший в красном углу под иконами, во время праздничной трапезы сидел отдельно или не участвовал в застолье. Вместо него там сидели «почетные гости», каковыми во Владимирской губернии считались «зять и его родители»[55], то есть гости, связанные непрямым родством с хозяином, а в Енисейской губернии на самое почетное место сажали священников: «Жители всегда оказывают духовным лицам предпочтение, сажают их за стол на первое место, усердно угощают»[56] (ср. «на куте сидит альбо поп, альбо дурак»).

Половозрастное обособление в праздник сохранялось и даже дополнительно акцентировалось; так, в Енисейской губернии мужчины и женщины на Святки, собираясь в одной избе, угощались разными кушаньями: «“Закуски”, состоящие здесь из изюма, пряников, урюпу и кедровых орехов, ставят здесь только для женского пола; для мужчин подают вино и чай»[57]. Указания на то, что праздники мужчины и женщины отмечают раздельно, очень часто встречаются в этнографических описаниях. Так, в Каргопольском уезде Олонецкой губернии в середине XIX века, по свидетельству местного священника, на праздники «ходят по гостям отдельными толпами: девицы, женщины и мужчины»[58]. В Пермской губернии женщины не только отмечают праздник отдельно от мужчин, но и «начинают ходьбу по гостям только с полудня»[59], в то время как мужчины «с первыми лучами солнца уже направляются в гости к соседям»[60]. Молодежь обычно не принимала участия в застолье, а гуляла на улице или за деревней, хотя «днем парни допускались в мужские компании»[61]. Девушки «гуляли» отдельно от всех, но к вечеру к ним присоединялись и парни. Иногда парни приходили и раньше, «но до вечера девушки строги в обращении с ними»[62].

II.3.1. Пространство на/над столом.

В день праздника дополнительную семантическую значимость получает пространство на столе. Перед праздником стол всегда тщательнейшим образом мыли («шоркали»), стелили на него особые праздничные скатерти. Особое внимание уделялось праздничным кушаньям, которые ставились на стол. Характерно, что при перемене блюд, хозяйка не убирала ничего со стола, кроме пустой посуды, таким образом, даже когда гости пили чай, стол был полон всевозможных праздничных кушаний: «Чем больше блюд «перемен», тем лучше считается угощение»[63]. В среднем, праздничный обед состоял из 7-10 блюд, следующих друг за другом в строгом порядке[64]. Этнограф М.Довнар-Запольский пишет: «Как чисто народные праздненства, так и многие христианские праздники <...> обставлены не только известными обрядами, но и столом, имеющим чисто обрядовое значение. Известные блюда и известный их порядок требуются обрядом»[65]. То есть, как мы видим, праздничная трапеза в гораздо большей степени ритуализована, чем будничная.

При этом многие правила и предписания, касающиеся будничной трапезы, во время праздничного застолья не соблюдались (например, запрет на смех, крик). Во время праздника приобретает значение обрядовое веселье вокруг стола и изобилие на столе, что является элементом продуцирующей магии.