<< На главную страницу "Фольклор и постфольклор"

БУДНИЧНЫЕ ТРАПЕЗЫ.

I.1. Семантика стола в народной культуре

Главным объектом, определяющим пространственную организацию любой трапезы, вне всякого сомнения является стол, один из самых значимых локусов в пространстве дома вообще. О его важности говорит тот факт, что стол всегда «ставился в переднем (красном, святом) углу, где располагались иконы»[1], его нельзя было ставить в другое место или двигать: «Что вот стол должен стоять, и у него своё определённое место должно быть. Вот если он стоит вот так, так его и не шевели, пусть он так и стоит»[2]. Стол – место, где регулярно собирается вся семья, воспринимается как «сакральный центр дома»[3]. Именно семантика стола определяет пространственную организацию будничных трапез, поэтому необходимо остановиться на этом вопросе отдельно. Народные представления о столе достаточно подробно разбирались в работах А.Л.Топоркова[4] и А.Б.Мороза[5], поэтому при анализе семантики стола в народной культуре мы будем много ссылаться на эти статьи, дополняя их собственными наблюдениями и комментариями.

А.Л.Топорков в своей работе особое внимание уделяет христианской символике стола и приходит к выводу, что «для символического осмысления стола в народной традиции определяющим стало его уподобление церковному престолу»[6]. Стол и престол связаны как этимологически, так и семантически. Важную роль играет постоянное местонахождение стола – в красном углу под иконами. А.К.Байбурин полагает, что стол и киот в доме связывались в народном сознании с престолом и иконостасом в церкви, таким образом, красный угол, где стоит стол, оказывался сакральным местом, своеобразным аналогом церкви: «Пространство в красном углу (за столом) имеет выраженный знаковый характер. Его ценность повышается по направлению к самому почетному месту – под образами»[7]. Именно на украшенный стол кладут хлеб и яйца для причта, который ходит по домам совершать молебен после Пасхи[8], с этим обрядом можно сравнить поговорку «Хлеб на стол, так и стол – престол, а хлеба ни куска, так и стол доска»[9].

Сами носители традиции очень часто говорят о столе как о святом месте, называют его «Божий дар»[10], «ладонь Христова»[11], «лицо Богородицы»[12]. Подробный анализ поверий, связанных со столом, позволяет обнаружить устойчивое представление о связи стола и Богородицы. В ходе этнолингвистических экспедиции РГГУ было записано поверие, согласно которому нельзя ставить локти на стол, иначе «Пресвята Богородица не престоле не усидит»[13]. По другой записи, если женщина “матюгается”, Богородица падает “со стола”[14]. Даль указывает, что выражение сидеть на столе имеет значение ‘быть государем, святителем’[15]. Одновременно следует отметить, что образ «Богородицы на золотом престоле» очень часто встречается в молитвах и заговорах[16]. А.Б.Мороз замечает, что в иконографии Богородица и Христос сидят «на престоле, который часто напоминает стол»[17]. Таким образом, можно сделать предположение, что семантическая связь между Богородицей и столом обусловлена именно уподоблением стола престолу в народном сознании.

Символическим осмыслением стола как церковного престола А.Л.Топорков объясняет многочисленные правила и запреты застольного этикета. За столом во время будничной трапезы нельзя было смеяться[18], шуметь[19], стучать ложкой по столу[20], ругаться[21]; есть полагалось молча[22]. Нарушение этих правил строго каралось: дети, которые шумели или смеялись во время трапезы, выгонялись из-за стола («поди-ко за столом засмейся - ты вылетишь из-за стола»[23]) или получали от хозяина ложкой по лбу[24]. Определенную роль в формировании застольного этикета оказало также почитание хлеба. Во Владимирской губернии во время трапезы следовало вести себя чинно, однако «за чаем бывают разговоры и смех, поскольку  “чай не свят, как хлеб”»[25].

А.Л.Топорков и А.К.Байбурин обращают особое внимание на поверие, согласно которому за спиной каждого человека во время трапезы находятся черт и ангел: «праведное христианское поведение вызывает благословение ангелов; греховное, языческое – прогоняет их от стола, радует чертей и побуждает их вмешаться в трапезу»[26]. Как замечают авторы, «в этой ситуации ритуализация еды становится неизбежной, она призвана противостоять хаосу, вмешательству демонических сил»[27]. Интересно, что даже такая ритуальная формула как приглашение за стол осмысляется как защитное средство от нечистой силы: «Если нас бабушка за стол приглашала, так никогда не говорила: "Давай, идите все обедать." Так нельзя говорить. Нечистой силы столько, говорит, за стол сядет, всё у вас перепробует и ... Она всегда говорила: "Крещёные наши, садитесь есть!" <...>Она грит: "Крещёные наши - это все, кто ну крёстные вот люди, прошедшие крещение, но не нечистая сила"»[28].

А.Б.Мороз предлагает другое объяснение строгой регламентации поведения за столом. Особое внимание он обращает на связь будничной и поминальной трапезы. По его мнению, «любое вкушение пищи в известном смысле может быть рассмотрено и как кормление умерших, общение с ними, своего рода жертва, аналогичная той, которая совершается во время поминальной трапезы»[29]. Соответственно, запреты, относящиеся к поминкам, распространяются и на будничные застолья. Интересное поверие, иллюстрирующее эту идею, было записано в ходе каргопольских экспедиций РГГУ. Согласно этому поверию, за будничной трапезой наблюдает не ангел, а домовой (который соотносится с предком-покровителем): «Всё говорят, што в кажном доме хозяин этот есь. [...] Вот он ходит только, говорят, садятца за стол, как хорошо сидят, дак он: "Вот, я доволен, што оне хорошо сидят, ни скандалят". Понятно? [А если скандалят?]  А скандалят - ему уш не по душе. [Как он это показывает?] А он уходит, не показываетца, вот»[30].

Связь стола с похоронной обрядовостью и с идеей семьи, рода в народной культуре прослеживается достаточно четко. До момента похорон гроб с покойником лежал на столе, причем необходимо было ставить гроб не прямо на стол, а на специальные поленья, которые подкладывали под него, а после похорон сжигали в печке[31]. Существовало поверие, что в момент агонии умирающего нужно поставить на стол стакан воды, чтобы душа человека «макнулась» туда: «Мама, когда умирала, <...> говорит: "Аннушка, я когда буду умирать, дак ты поставь воду на стол, в голову, душа, грит, выходит на воду"»[32]. Таким образом, стол соотносился с идеей пути, с идеей перехода из мира живых в мир мертвых, неслучайно существовал обычай при выносе гроба из дома стучать им несколько раз об стол[33].

Очевидна связь стола с семьей, к многим запретам и правилам существует уточнение, что произойдет, если этот запрет не соблюдать. Можно заметить, что почти всегда результатом нарушения запрета становятся изменения, связанные с благополучием семьи или кого-то из ее членов. Так, запрещено обходить вокруг стола, то есть заходить за стол с одной стороны, а выходить с другой. В Ярославской губернии крестьяне считали, что «у выходящего кругом стола не будут жить крестники»[34], в Харьковской считали, что, если это сделать, у человека умрет мать[35], а на Каргополье до сих пор существует поверие, что у человека, обошедшего стол, будет много детей, столько, сколько помещается за этим столом[36]. На стол нельзя было класть шапку, иначе «теща глухая будет»[37], рукавицы, иначе «денег не будет»[38].

А.Б.Мороз, анализируя ритуальные фразы, приглашения к столу («Садитесь за стол, все крещеные!», «Садитесь, вся честь на столе»), делает вывод, что «“идеальная“ трапеза мыслится не только как объединяющая за столом весь род, включая предков, но и как объединяющая всех живых, общину, мир»[39]. Сопоставляя подобное представление с популярным способом лечения сглаза (омывают все углы стола, при этом углы стола соотносятся с углами дома и сторонами света, а затем этой водой моют больного), А.Б.Мороз приходит к выводу, что стол может быть рассматриваем также «как своего рода модель мира»[40].

Подводя итог, можно сказать, что в традиционной культуре стол воспринимается как «сакральный центр дома», сильно связан с идеей рода и семьи, семантически сопоставляется с церковным престолом, что утверждает его сакральный статус, а также может соотносится с идеей пути, с идеей перехода из «своего» мира в «чужой» и обратно. 

I.2. Пространственная организация будничной трапезы

  I.2.1. Пространство вокруг стола.

Тот факт, что «любое вкушение пищи в известном смысле может быть рассмотрено и как кормление умерших, общение с ними»[41], в значительной мере определяет пространственную организацию будничной трапезы. Наиболее четко это видно при анализе размещения участников трапезы вокруг стола. Крестьянская трапеза, когда за столом собирается все живущие в доме, прежде всего должна была показать целостность семьи. Отсюда обязательным условием было участие в трапезе всех домашних от начала до конца. Старались не начинать есть, пока за столом не соберутся все члены семьи[42]. Нельзя было и выходить из-за стола до того, как поели все остальные[43], Тому, кто пытался выйти из-за стола до этого, говорили: «Не ломай стола!»[44]. Будничная трапеза очерчивалась не только пространственными границами (запрет на перемещение за стол и из-за стола во время трапезы), но и временными. Начиналась она только после того, как хозяйка скажет: «Садитесь за стол, все крещеные»[45]. Перед началом застолья все произносили краткую молитву, а выходя из-за стола, говорили: «Слава тебе Господи»[46]. Четко маркировались и различные этапы трапезы. Так, когда ели мясной суп из общей миски, нельзя было сразу есть мясо. Его начинали есть только после того, как хозяин даст условный знак (стукнет ложкой о край миски), до этого ели только бульон[47].

Порядок рассаживания за столомво время трапезы был также достаточно четко регламентирован и являлся, по выражению А.К.Байбурина и А.Л.Топоркова, «наглядной моделью половозрастной социальной стратификации»[48]. Свое строго определенное место обязательно было у старшего мужчины в доме – хозяина, обычно он сидел в большом углу, под иконами, на это место не мог садиться никто другой[49]. Свое место обычно имела и хозяйка, она обычно садилась на противоположном углу стола, ближе к печи, чтобы было удобнее подавать на стол[50]. Остальные члены семьи, как правило, рассаживаются в произвольном порядке, хотя, по некоторым источникам, свое место за столом по четкой иерархии было у каждого[51].

Исследователи отмечают также тенденцию рассаживания по половозрастному принципу: мужчины стараются сесть на лавку у стенки, где сидит хозяин, женщины же садятся на противоположной лавке, ближе к хозяйке[52]. Если семья была большая, женщины и дети иногда ели отдельно, уже после того, как поедят мужчины[53], есть данные о том, что бывали случаи, когда женщины за обедом ели стоя[54]. Рассаживание за столом по половозрастному принципу отражает общее деление дома на женскую и мужскую часть. Т.А.Бернштам отмечает, что мужчины в основном занимались хозяйственными делами, сидя на лавках возле красного угла и на той стороне избы, которая ближе к порогу, женская же часть дома располагалась в противоположной стороне, возле печи; члены семьи без лишней необходимости старались не заходить на «чужую» половину[55].

Таким образом, мы видим, что стол, стоящий в знаково выделенном красном углу, воспринимается народным сознанием как центр жилища , по которому проходит граница между женской и мужской половиной дома. В таком случае, становится очевидно, что при рассаживании имеет место двойная иерархия: самое почетное мужское место, где сидит хозяин, - на углу стола под иконами, самое почетное женское место, где хозяйка, - противоположный угол ближе к печи. От этих двух углов рассаживаются «по старшинству»[56] или по социальному статусу: так, на Украине «дети с 14 лет садятся за стол, но матери их – невестки – все же стоят <во время трапезы>» до тех пор, пока их дети не вырастут и не вступят в брак, лишь тогда невестки получали право сидеть за столом вместе со всеми[57].

  А.Б.Мороз отмечает, что «обычное место хозяина за столом понимается и как место предка»[58], ссылаясь на обычай, зафиксированный в Рязанской и Саратовской губерниях. Там в поминальный день из родственников умершего выбирается представляющий его человек. Он «одевается в белый саван, голову покрывает белым колпаком, садится в передний угол избы, за стол, и как мертвец, не говорит ни слова, глаза держит опущенными вниз и не шевелится»[59]. Комментируя этот обряд, А.Б.Мороз приходит к выводу, что «старший мужчина в семье, таким образом, находится в положении посредника между умершими и живыми родственниками и может выступать в роли предка-покровителя»[60]. При этом А.Б.Мороз обращает внимание на то, что «по некоторым данным, хозяин занимал не собственно место предка, а лишь сидел рядом с ним, оставляя его место свободным»[61]: «следили, чтобы хозяин сидел не в самом углу под иконами, а немного отодвинувшись, как бы оставляя место для Бога, по пословице - "на куте сядит альбо поп, альбо дурак"»[62].

Статус хозяина , сидящего за столом на знаковом месте под иконами, определял и некоторые правила застольного этикета. Именно хозяин первым пробовал все блюда, те, кто пытался начать есть раньше, получали от него ложкой по лбу[63]. Хозяин же давал условный знак, после которого можно было переходить к следующему блюду («отец начал есть, значит всё, надо всем есть»[64]). Нельзя было выходить из-за стола раньше, чем это сделает хозяин.

I.2.2. Пространство на столе, под столом.

Для определения статуса пространства над/на столе и под столом решающей оказывается семантическая оппозиция верх-низ. В народной картине мира «верх наделен символическими признаками – «хороший», «благополучный», «плодоносный», «обильный», «жизненный», а низ признаками - «плохой», «неблагополучный», «скудный», «смертельный»»[65]. Соответственно, поверхность стола, который сам по себе воспринимается как сакральный предмет, имеет особый священный статус (именно поверхность стола называлась «божья ладонь», «лицо Богородицы»), а пространство под столом воспринимается как потустороннее.

С особым статусом поверхности стола связаны различные запреты, а именно уже упоминавшийся запрет стучать по столу, запрет сажать детей на стол («будет неумный»[66]) и садиться самому[67]. Много запретов и предписаний связано с предметами, которые находятся на столе. Лишних предметов стараются на стол не класть, в перерывах между трапезами стол должен оставаться пустым: «На столе ничего не оставляли, все убирали, <...> скатерть убирали, и стол оставался чистым»[68]. Особенно строго следили, чтобы на столе после трапезы на оставался нож[69], а также незакрытая и неперевернутая днищем вверх посуда, если ее оставить на столе, туда «черти наплюют»[70]. Запрещалось вытирать со стола бумагой, если вытрешь – «шум будет», то есть ссора[71]. Особые предписания были и по поводу уборки со стола: нельзя было вытирать со стола голой рукой, иначе «бедно будешь жить»[72] или «бородавки будут на руке»[73]. В то же время для того, чтобы свести бородавки, их надо тереть тряпочкой, которой вытирают стол[74]. А.Б.Мороз объясняет запрет вытирать стол голой рукой семантической оппозицией голый-одетый (покрытый), «в семантическом отношении «голый» обнаруживает значение ‘бедный’, ‘неплодоносящий’»[75]. Под влиянием этой семантической оппозиции возникло правило, запрещающее есть за непокрытым столом: «без скатерти грешно ести»[76]. Для будничного застолья использовалась обычная скатерть – «недельная», на Пасху – особая «христоская» скатерть. Помимо скатерти на столе во время трапезы обязательно должны были находиться хлеб и соль, также сакральные предметы. Отсутствие соли на столе было знаком для гостя, что ему не рады: «если соли на столе нет, значит, я гость нежеланный»[77].

Пространство под столом, в свою очередь, рассматривается как место обитания нечистой силы. Известный обычай обвязывать ножки стола, чтобы найти пропавшую вещь, описывается носителем традиции следующим образом: «Чево потеряешь да не можешь найти, так ножку обвязывают да приговаривают: "Бес, бес откинь... ну чё там потеряешь". Это уж, как называется, бес под столом сидит»[78]. Кусок хлеба, упавший под стол, считался «отданным бесу»[79], его отдавали скоту или собаке[80].

  I.2.3. Выводы.

Подводя итог, мы можем сказать, что будничная крестьянская трапеза достаточно строго ритуализована, управляется сложной системой правил и запретов, связанных с семантикой пространства застолья. Центральным и основным объектом этого пространства является стол, который обладает очень богатой семантикой: осмысляется как «сакральный центр жилища», символически уподобляется в народном сознании церковному престолу, соотносится с идеей пути, идеей границы между «своим» и «чужим» миром, может рассматриваться как «своеобразная модель мира».

Другими пространствообразующими элементами будничного застолья являются красный угол и печь, знаковые центры мужской и женской половины дома, граница между которыми проходит через стол, что и отражается при рассаживании, когда половозрастная иерархия выстраивается именно от красного угла (мужская половина) и от печи (женская половина).

Место в красном углу под иконами воспринимается как сакральное, иногда оно оставляется пустым, предназначенным для предка-покровителя, иногда его занимает хозяин как наиболее близкий к нему по статусу.

Пространство на/над столом также воспринимается как сакральное, что отражено в многочисленных правилах и запретах застольного этикета, а пространство под столом считается местом обитания нечистой силы, что соотносится с семантической оппозицией верх-низ, типичной для народного сознания.