1.  пространство,  в котором находится ребенок: колыбель, высокий терем, у своей избы, в пологу.

2.  пространство, внешнее по отношению к ребенку: конец, край (этим термином обозначается и край колыбели, на который ребенку не следует ложится, и край деревни и т.п., важен здесь основной признак –не в середине, а на краю, на границе с другим), сарай, озеро, земля, вода, море, лужок, заморье, болото, улица, город, торжок, лес, песок, под кусток, за пень, за колоду, под березу, рай, лядина, река, берег, чужая деревня, мельница, окно, сени и т.д.

Рассмотрим сначала те сюжеты, в которых присутствует внешнее по отношению к ребенку пространство. Среди них:

1.сюжеты, где противопоставлены два локуса – тот, в котором находится ребенок и тот, в котором его нет и не должно быть;

2.сюжеты, в которых чужое пространство возникает в связи с появлением некоторых персонажей;

3.сюжеты, в которых удаленное пространство возникает в связи с мотивом уходом родителей.

В сюжетах первого типа обязательно подчеркивается опасность внешнего по отношению к ребенку мира, и присутствует запрет на выход ребенка за пределы своего пространства (Не ходи туда на край; Не ходи ты на лужок; Не ложись на краюшке; Не ложися на краю...). Оно, как правило, не обозначено какой-либо лексемой, и лишь подразумевается, что это то место, где ребенок находится в данный момент. Удаленность же от него может быть выражена по-разному:

1.    в мировом масштабе – озеро, земля, вода, луг, море (Саша перышко, / Не летай в озерышко, / Ты улетишь высоко. / Упадешь глубоко. / Уж ты на землю падешь —  / Тебя мышка съест. / Уж ты на воду падешь — / Тебя рыбка заклюет...; Васинька дружочек, / Не ходи ты на лужок, / Потеряешь сапожок, / Тебя мышка съест ... ; Выну из зыбки / Кину в море рыбке...).

2.     в масштабе своей деревни: опасны здесь ее конец, край в противоположность, например, пространству у своей избы (В том конце / Там ребята драцюны...; Не ходи туда на край, Да у своей избы играй ; Не ходи гулять на край, / На краю живёт Бабай, / На другом - Тарабай.)

3.     в масштабе того места, где спит ребенок: это край колыбели (Не ложись, Петя, на край: / Придет серенький волчок, / Схватит Петю за бочок...; Баю-баюшки, / Не ложись на краюшке: / Придет серенький волчок, / Тебя схватит за бочок).

Обратим внимание на то, что в колыбельных пространство дома, которое в традиционном сознании представляется как «центр своего мира, замкнутое, защищающее пространство»[4], для ребенка может быть опасным. Границы «своего», защищенного пространства сужаются здесь до его колыбели («выну из зыбки, кину в море рыбке»), ее края («Не ложись на краюшке»), самого ребенка («не ложись на бочок»). «Чужое начинается там, где кончается свое, и эта граница путешествует вместе с человеком»[5], центром «своего» пространства становится ребенок.

С каждым из этих чужих для ребенка мест связан свой тип опасностей, его там ожидающих, и определенный набор персонажей, сосредоточивающих в себе эту опасность. Так, в мировом масштабе ребенку опасны, например, мышка и рыбка.  Они представляют опасность только как обитатели этих чужих и опасных для ребенка пространств (Саша-перышко, / Не летай в озерышко, / Ты улетишь высоко. / Упадешь глубоко. / Уж ты на землю падешь — / Тебя мышка / съест. / Уж ты на воду падешь — / Тебя рыбка заклюет.). Но кроме того, выраженной на синтаксическом уровне противопоставленностью подчеркивается опасность находиться, независимо от места, высоко и глубоко – Не летай в озерышко, / Ты улетишь высоко. / Упадешь глубоко. Заметим, что в традиционных описаниях «потустороннего» мира «основным признаком его местонахождения, [...] является  у д а л е н н о с т ь»[6].

На краю деревни живут робятка злые, которые ребенка прибьют (На краю робятка злые, / У нас Онтошеньку прибили. / они злые, дураки, / такие несчастливы, кулаки), там ребенок обязательно потеряет сапожок/башмачок, который не отдадут ему красные девушки, (Красны девушки найдут, / Сапожка не отдают.), там живут Бабай и Тарабай. На краю колыбели волчок или, реже, коток, который схватит ребенка за бочок (Не ложися на краю: [...] Придет серенький коток, / Сынка схватит за бочок / И утащит во лесок). Часто за мотивом «волчок/коток придет и схватит» следует мотив «волчок/коток утащит...», который развертывается в повествование, описывающее место, в которое коток или волчок понесут ребенка, и что там с ним будут делать:

Баю-баюшки,

Не ложись на краюшке:

Придет серенький волчок,

Тебя схватит за бочок

И утащит во лесок,

За ракитовый кусток,

А там волки воют,

Тебе спать не дают [7].

Теперь о сюжетах второго типа, в которых опасное пространство возникает в связи с появлением некоторых персонажей – его представителей. Основная опасность для ребенка – быть унесенным туда, откуда эти персонажи появились. Причем, это пространство может быть как обозначено конкретными реалиями (лесок, за кусток, куда утащит ребенка серенький волчок; во песок, под ракитовый кусток, за пень, за колоду, под белую березу, где ангелы поют, ко себе сынка зовут, куда его унесет  серенький коток; лядинка[8], откуда прибежал зай (заяц), который просит отдать ему ребенка), так и не определено конкретно, и тогда его опасность проявляется за счет свойств опасного персонажа, про которого говорится, что он приходит  из чужого, далекого пространства, просит отдать ему ребенка, чтобы унести его с собой. К таким персонажам относятся Мамай ( К нам приехал Мамай, / Просит:”Арсеньку отдай”.) , дедко Бадай (Идет дедко Бадай. / Уж как дедко Бадай / Кричит:”Ваню подай!”), Бабай (К нам приехал Бабай) попугай ( Под окошком попугай / Кричит:”Ванюшку подай!”), дедушка Харыбай (Придет дедушка Харыбай, / Скаже: «Лену мне давай»). Персонажи эти синонимичны, несмотря на разницу названий, которая, впрочем, невелика – все их имена созвучны –  и их можно рассматривать как варианты одного персонажа, функция которого – приходить издалека и уносить туда детей.

Про Буку как персонажа колыбельных не говорится, что он пришел и унесет ребенка. Он мешает ребенку спать, пугает его, за что и изгоняется  баяльщиком-защитником (Поди, бука под сарай, / У нас Ване не мешай...[9][16]. Но Бука как персонаж «детской демонологии» имеет как раз эту функцию – «уносить» с собой, в чужое, далекое пространство. Детей пугают им в случае непослушания или попадания в какое-то недозволенное место, то есть в случае выхода за пределы «своего» пространства: Ой, там бука, не ходи туда, нельзя, она тебя там сграбит, унесёт» [КА, Ухта]; Говорили: “Бука там, бука, не ходи, там Бука.” [КА, Нокола].

В колыбельных, в таких типах сюжетов обязательным является мотив защиты ребенка со стороны баяльщика, выраженный в следующих вариантах:

1. баяльщик прогоняет от ребенка опасного персонажа. Делается это с помощью запрещающих императивных формул типа поди, не ходи, не буди, не мешай и проч. Это, как уже говорилось, сопоставимо с использованием подобных формул в заговорах, в которых так изгоняют из человека персонифицированную болезнь (крик, крик, поди на...[10]; полуношница Анна Ивановна, по ночам не ходи, рабы Божьей не буди! [11]) (см. Главу I).

Рассмотрим, в какие именно места прогоняют Буку, волчка и прочих опасных персонажей. Это, как правило, какое-либо хозяйственное, нежилое помещение, чаще всего сарай (под сарай, на сарай), или поветь[12].

Поди, бука, не мешай!

Поди, бука, на повить,

Там кошку дерут,

Тебе лапку дадут.[13]

Баю-баю-баю-бай,

Поди, бука, под сарай,

Под сараем-то коза,

Оловянные глаза,

Под сараем кирпичи,

Буке некуда легчи.

Поди, бука, под сарай,

Коням сена надавай,

Кони сена не едят,

Все на Манечку глядят.[14]

Иногда место его отсылки не определено, важен сам принцип удаления от ребенка:

Ай, бука, детку не буди.

Не буди и не тревожь,

Убирайся куда хошь.

Ай, куда хочешь уходи,

Только Васю не буди. [15]

Я за веником схожу,

Тебя, Бука, прогоню.

Поди, бука, куда хошь,

Моего Ваню не тревожь. [16]

Интересно, что в обряде  лечения  детской бессонницы тоже используются хозяйственные помещения на территории крестьянской усадьбы: «Мать или бабка несет ребенка вечером в сарай, где ночуют куры, и говорит [...]» [17]; «Снести ребенка на погребицу и, став над ямой, трижды сказать, отплевываясь...[18]. В традиционном сознании нежилые помещения имеют устойчивый статус мест контакта с потусторонним миром, с сакральными силами (гадают, «вызывают» домового тоже в сарае, в бане, хлеву, в заброшенном, нежилом доме).  Это места, с одной стороны, освоенные человеком и устроенные по подобию его дома, но, с другой стороны, не используемые для жилья, иногда расположенные ниже его уровня, противопоставляемые человеческому жилью как раз по признаку отсутствия в них человека, человеческого существования, что является основным показателем отесенности данного локуса к иному миру, миру смерти[19], в который прогоняется болезнь и нечистая сила[20].

Другой вариант защиты ребенка баяльщиком от страшного персонажа – это по-разному мотивированный отказ отдать ребенка Буке, Бадаю и проч., которые этого просят или требуют:

К нам приехал Мамай,

Просит:”Арсеньку отдай”.

Мы Арсеньку не дадим —

Пригодится нам самим; [21]

О бай-бай, о бай-бай,

Идет дедко Бадай.

Уж как дедко Бадай 

Кричит: «Ваню подай!»

Я Бадаю на ответ:

«Мово Вани дома нет»[22] 

Бай-бай-бай-бай!

Под окошком попугай

Кричит:”Ванюшку подай!”

Мы Ванюшки не дадим,

Попугая застрелим,

Ваню спать повалим[23].

Баю-баю-баю-бай,

Да Иринья, засыпай!

Да пришел попугай:

“Уж как сто рублей давай!” —

“Уж как сто рублей — не деньги,

Пятьсот — не живот!

А пятьсот — не живот —

Пускай Иринушка живет”[24].

В качестве варианта этого отказа моежт быть использован обман (Мово Вани дома нет) (ср. с ритуальным обманом болезни в народной медицине), утверждения нужности, необходимости ребенка в доме (Пригодится нам самим) и т.д., но всегда присутствует утверждаемое баяльщиком противопоставление ребенка и мифологического «пришельца», часто выраженное через идею противопоставления жизни и смерти, равное для ребенка положению в своем или чужом пространстве. Страшный персонаж убивается, прогоняется, а ребенок остается дома, ему «дарится» жизнь: попугая застрелим, Ваню спать повалим; пускай Иринушка живет. Таким образом подтверждается принадлежность ребенка миру людей, а не смерти, что очень важно для него, находящего в переходном состоянии, еще не полностью утвердившегося в этой жизни. Агония и смерть часто метафорически описывается «как торги великие (сев.-русск.), спор ангела с чертом, брод (полесск.), конание (сев.). В этих терминах представлен основной спектр значений смерти как раздела, обмена, диалога, пространственного перемещения»[25]. Персонажи, пришедшие за ребенком из далекого мира и желающие его туда унести – это метафора смерти. И баяльщик фактически торгуется, спорит с ними за жизнь ребенка (Уж как сто рублей — не деньги, / Пятьсот — не живот! / А пятьсот — не живот — / Пускай Иринушка живет... ).

Рассмотрим, в какие же места собирается утащить ребенка пришедший за ним серенький волчок, коток и проч. Он несет его: в (темненький) лесок, зарывает в (желтенький) песок, под/за ракитовый/малиновый/зелененький кусток, на краек, за пень, за колоду, под белую березу, где ангелы поют, ко себе сынка зовут, где волки воют, в ямочку.

Придет серенький коток,

Сынка схватит за бочок

И утащит во лесок

Да зароет во песок,

Под ракитовый кусток,

За пень, за колоду,

Под белую березу;

Там и ангелы поют,

Ко себе сынка зовут.

Баю-баюшки,

Не ложись на краюшке:

Придет серенький волчок,

Тебя схватит за бочок

И утащит во лесок,

За ракитовый кусток,

А там волки воют,

Тебе спать не дают.

Баю-баю-баю-бай,

Не ложись, Витя, на край:

С краю скатишься,

Мамы схватишься.

Придет серенький волчок,

Схватит Витю под бочок,

Схватит Витю под бочок,

И потащит во лесок.

И потащит во лесок

За малиновый кусток.

Кустик затрясется –

Витя засмеется.

Баю-бай, бай-баю,

Не ложись на краю,

Не ложись на краю:

Прибежит серый волчок,

Прибежит серый волчок,

Схватит Витю за бочок,

Схватит Витю за бочок,

Потащит он во лесок.

Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю:

Придет серенький волчок,

Он ухватит за бочок

И потащит во лесок,

И положит под кусток,

Будет ямочку копать,

Туда Машу зарывать[26].

А баю-баю-баю,

Лежит сынок на раю.

Придет серенький волчок,

Он ухватит за бочок,

Он ухватит за бочок

И утащит во лесок,

Во лесочек, во лесок,

Под зелененький кусток[27].

А баю-баю-баю,

Не ложися на краю,

Ложись на середочке.

Придет белый волчок,

Хватит Ваню за бочок,

Понесет в темненький лесок,

Закопает в желтенький песок,

А сам сядет за малиновый кусток[28].

Баю-бай, баю-бай,

Мой сыночек, засыпай!

Баю-баю-баю-баю,

Не ложись на краю!

Прибежит волчок,

Схватит Лешу за бочок,

Унесет во лесок,

Унесет во лесок

Под малиновый кусток.

Ты, волчок, не ходи,

Мово Лешу не буди![29]

Подобное же путешествие младенцу предлагается совершить в сюжетах с пожеланием ему смерти и описаниями его похорон. Ребенка несут хоронить: во лесок, под кусток, во песок, во желты пески, за пень, за колоду, под березу, под крест, под сини камешки, во сыру земелюшку, под бел камень, под ёлочки, на плешивой горе, под большие/святые колоколы, на погост, неоднократно спрашивается о том, нет ли  местичка в раю, / Хоть на самом на краю:

Мать-царевна сына родила,

Под колокол схоронила,

просвиркой накадила...[30]

Ты обманешь-проведешь –

В сыру землю спать уйдешь,

Баю-баюшки-баю.

Ты во желтые пески

Да под сини камешки,

Баю-баюшки-баю.

Во сыру земелюшку

Тебя схороним, девушку...

А я байкаю качею

Петру Павлу завечаю

Петру да Павлу Приподобному Макарию.

Еще к Егорию да Николы

под святые колоколы... [31].

Бай да люли,

Хоть сегодня умри:

Завтра похороны;

После завтра мороз, —

Понесем на погост;

Мы снесем тебя к Миколы

Под большие колоколы;

Три дни пропустим —

В сыру землю опустим;

Послезавтра снег, —

И няньку вслед[32].

Такой набор локусов характерен для текстов, исполняющихся в моменты установления контакта человека с иным миром. В текстах заговоров это места ссылки болезней и напастей: «... не пустит тебя ни пень, ни колода, ни ракитова порода ...[33]», «[...] поди ты, притча и порча, на пуст лес, на сухое пене и на гнилое колоде [...]»[34]; «...быть тебе по болотам, по гнилым колодам, за темными лесами, за крутыми горами, за желтыми песками...»[35]; «... все двенадцать ноктей ... сгрузи в землю, под гнилую колоду, под смоляной пень» [36]; «... в шерых борах, в цёмных лесах есьць распрыкрасны хороши большой луг; на широком красивом лугу там стоит ракитовы куст; под ракитовым кустом седзиць маменька, пероги пячець, вас в гости зовець»[37]. В причитаниях это место обитания умершего: «Приукрылся наш желанный, родный дядюшка / Он за темныи леса за дремучии, / За высокие горы за толкучие, / За синии моря да за глубокии[38]», его  зовут обратно и ждут его появления оттуда же: «с-под кустышка»[39], «...Из-под камышка явись да горносталюшком...»[40]; «Мать сыра теперь да расступилась бы, / Показалась бы колода белодубова» [41]. «С гор катитесь, ручьи вёшныи, / Вы розмойте пески желтыи, / Поднимите гробову доску, ...»[42]. «Причастность дерева к потустороннему пространству отчетливо проступает и в ситуации помещения в его корнях умершего (далече бела береза, под тою белою березою [...] гробница, в той гробнице лежит Афанасий чернец)» [43], аналогичную роль играет и камень («В чистом поле, в широком раздолье лежит бел камень Латырь. Под тем белым камнем лежит убогий Лазарь»[44]). Гора постоянно появляется в описаниях «того» света: «На том свете есть железная гора, на которую Бог, видимо, надо залезть на эту гору» [45].

Итак, мы видим, что для этих локусов в одинаковой мере характерна «причастность [...] к потустороннему пространству» [46], куда ссылается болезнь и нечистая сила, куда попадают умершие. Это же –  «наивысшая сакральная точка пространственно-временного континуума»[47], где находятся высшие существа, к которым стремится герой в заговорах, чтобы простить исполнения своего желания:«[...] На Сионских горах, на синих морях, на желтых песках, на тридесять ключах лежит бел камень гладк. На том на престоле сама Мать Пресвятая Богородица опочивает. [...]»[48]. В заговорах это конечная точка пути, начинающегося выходом из дома как «своего» пространства и имеющего своей целью переход через чисто поле, окиян море, лес и т.п. к камню, дереву, церкви, где героя ждет представитель потусторонних сил, исполняющий его просьбу или требование – это типичная схема заговорного текста «в виде трехчленной структуры выход из дома – движение по/к сакральному пространству – контакт с представителями иного мира», с каждой из частей которой соотнесен определенный набор элементов пространственного кода. Архаичнейшая идея посещения потустороннего мира и возвращения оттуда в более высоком статусе ...»[49].

Итак, мы видим, что пожелание ребенку смерти, картина его похорон и похищение его зооморфным персонажем совпадают в части описания мест назначения – мертвый ребенок отправляется на «тот» свет, так же, как и похищенный. Но в одном случае доброжелательный баяльщик сам посылает его туда, а в другом – всячески оберегает от пересечения границ своего пространства и даже приближения к ним (не ложись на бочок), не отдает ребенка пришедшему за ним представителю иного мира. В чем же дело? Видимо, это удаление из защищеного, освоенного пространства имеет различный смысл. Рассмотрим эту ситуацию с точки зрения целей баяльщика. Он укладывает ребенка спать, его задача – усыпить, погрузить младенца в сон. С точки зрения традиционного, сознания «сон равносилен смерти. Как смерть, по народным представлениям, не является концом жизни, а лишь переходом ее в другое состояние, так и сон есть временный переход в другое состояние, в «параллельную жизнь», ... сон – посещение «того» света, ... сон – это открытие границы между тем и этим светом»[50]. В причитаниях умершего просят проснуться – вернуться к жизни, называя смерть сном, а возвращение к жизни пробуждением: Обрядяца, тут уж подходят к покойнику, так вот и начинаешь там:

Что ты спишь да высыпаешься

В крепкий сон да задаваешься

Ты вставай, сугрева тёплая

Все большухи обрядилися,

Малы детки пробудилися

У твоей да милой матери

Пироги-то напечённые,

Всяки вина накуплённые.

Начинаешь будить:"Вставай"[51].

В рассказах об обмираниях о сне рассказывают как о посещении «того» света: У моей мамы бабушка... да всё говорят, што душа закрывалася - трое сутки спала, умерла, а потом через трое сутки встала дак спросили, правда ли нет, што там всё есть и грех[52]; Приснится во сне на том свете, а там говорят, как што приснится, там дак побывал, закажут, что не рассказывать. А не то помирать будешь, мучиться. Некоторые умирали старушки, засыпали на две ночи, по трое суток проспят, а потом проснутся. Всё видят, но там закажут, штобы не рассказывали. Подь знай, там кто закажет. Им скажут, штоб не рассказывали. Они проснутся, так ничево не скажут[53]. Во сне возможен котакт, встреча с обитателями иного мира – умершими родственниками и т.д.          

Рассмотрим мотивы пробуждения ребенка, выхода его из состояния сна в колыбельных песнях.  С ними почти всегда оказываются связаны мотивы роста и взросления.

Ох и спи-ко по ноцам,

Да вставай-ко по зарям,

Да расти-ко по цасам, [...]

А повырастешь побольше, (2р.)

В лес по ягодки пойдешь, (2р.)

Да никому ты не даешь.[54]

Будет пора,

Да разбудим тебя.

Спи, спи, усни,

Будешь большой,

Будешь рыбку ловить,

Тетерку ловить,

Будешь лес рубить,

Татку, мамку кормить.[55]

Картина будущего ребенка, статуса взрослого человека принципиально отличается, как уже говорилось, от картины его детства. Пространства, бывшие в детстве для него опасными, перестают быть таковыми. Ребенку больше не запрещают ходить в лес, на улицу, на море и т.д. Напротив, его туда посылают:

Наша Танюшка уснет,

Во сне вырастет,

Баю-баю-баю-бай.

Скоро вырастет большая,

Да на улушку пойдешь,

Станешь с ребятами играть.[56]

Спи-поспи и упокой держи,

Скорей вырасти.

Вырастешь большой –

Станешь под окошком секарек,

На полоске пахарек,

В темном лесе лесничок.

Станешь птичку ловит

И родителей кормить,[57]

Спи-ко, дитятко, поспи,

Да поболе подрасти,

Больше вырастешь,

В лес по ягоды пойдешь,

Много ягод принесешь.

Баю-баю-баю-бай,

Уж ты спи-ка, засыпай,

Уж ты спи-ка, поспи

Да поболе вырасти.

Ещё вырастешь большой,

Будешь жать и косить

Да сено носить,

На зародики метать

Да и возики носить.[58]

Эти мотивы часто продолжают мотивы пробуждения даже без мотивов роста ребенка. Поснувшемуся ребенку уже не опасны край, конец, лес, поле и т.д.:

Спи здорово,

Вставай весело.

О-о-о, дитятко!

Побегай на село

В тот конец. [59]

Пастушок пойдёт, затрубит,

Мы Денисоньку разбудим,

Люли-люли-люли-лю.

На работушку пошлём

Да в руки косоньку даём,

Баю-баю-баю-бай. [60].

Итак, пробуждение ребенка равнозначно его взрослению и приобретению им нового статуса взрослого человека. Получение этого статуса видится, таким образом, через сон, который понимается как временная смерть. Становится понятным смысл пожелания ребенку смерти и помещения его в сакральное пространство.  Только через умирание и последующее рождение обретается новый статус человека, переход его в принципиально иное качество. Для ребенка таким умиранием и возрождением будет являться засыпание и пробуждение.

И совсем по-другому видится путешествие младенца в потусторонний мир с его представителем. Оно нежелательно, от него пытаются ребенка защитить. Это вполне отражает представления о маргинальном положении ребенка – он уже находится в мире людей, но еще остается связан с «тем» миром, откуда он пришел. Равновесие, необходимое для нормального сосуществования миров, нарушенное ситуацией родов, для него еще не восстановлено и существует опасность нежелательного, не регламентированного человеком воздействия на него со стороны «того» света. Поэтому любое удаление для ребенка из «своего» пространства оказывается опасным.

Итак, для ребенка удаленным и опасным пространством будет любое, кроме максимально приближенного к нему самому. Опасность чужого пространства выражается в таких типах сюжетов: в содержащих мотив запрета на удаление из «своего» пространства; и в содержащих мотив угрозы быть унесенным в «чужое» пространство мифологическим персонажем, его представителем.

Рассмотрим теперь те сюжеты, в которых удаленное пространство появляется в связи с отсутствием родителей. Их два типа. Для первого характерен мотив ожидания родителей с подарком (пирожок, калач и т.п.) из далекого от дома места, характеризующегося, тем не менее, присутствием там людей (город, торжок, базар, улица):

На улице калачи

За улочком — прянички.

Качь, качь, качь!

Привезет отец калач...

Далекий город, далекая деревня имеют, конечно, значение иного мира, чужого пространства, противопоставляясь пространству своему по признаку удаленности.

Для второго типа сюжетов характерны мотивы абсолютного отсутствия родителей или родственников, мотивы сиротства ребенка и мотивы, связанные с баяльщиком (он говорит о своей уникальности, единичности в судьбе ребенка).

Рассмотрим те локусы, в которых находятся отсутствующие родственники ребенка (бабушка/бабка, дедушка, мама). Бабушка или дедушка оказываются глубоко, в земле, далеко:

Одна бабушка далеко,

А друга в земле глубоко.

Баю-то баю-баюшки,

Сиротинку-горюшко.[61]

Один дедушка хромой,

Другой дедушка слепой,

А хромой от нас далеко,

А слепой в земле глубоко.[62]

Матери нету дома, она во чужой деревенке, в чужих людях и.т.д.:

Баю-побаюшки,

Нету дома матушки,

Матушка на меленке,

Во чужой деревенке.[63]

Баю-побаюшки,

Нету дома мамушки.

Мамушка в чужих людях,

Молочко в белых грудях.[64]

Очевидно, что семантика этого удаления – смерть, пребывание в ином мире. Об этом говорит характеристика их положения не просто вдали от своего пространства, а локализация этого пространства под землей, что соответствует представлениям о мире мертвых.

Рассмотрим теперь сюжеты колыбельных песен, описывающие местонахождение ребенка. Это пространство дома – «квинтэссенция освоенного человеком мира»[65], и пространство колыбели ребенка.

Пространство дома, человеческого жилья представлено в колыбельных песнях несколькими реалиями. Это  сени, терем, окно, лавка, печка, пол, изба. Все они оказываются связаны с определенным типом персонажей и определенным сюжетом. Так, по сеням, лавочкам, полу, избе ходят Сон и Дрема. Изба и терем как обозначения человеческого жилья противопоставлены в некоторых сюжетах таким локусам, как болото (Идет сон по терему, / А дрема по болоту...) и край  (Не ходи туда на край / Да у своей избы играй...), то есть, чужим, удаленным местам, иному миру.

Окно. В народной культуре эта часть дома имеет устойчивую семантику границы между своим и чужим пространствами, местом возможного контакта с иным миром: на окно ставят угощение для покойника на поминках (До сорока дней должен стоять просто вода простая должна стоять вода, поставят там на окошко ли, куда поставят, салфеточкой закроют, сорок дней он должен... [66]), через окно проявляют себя вестники мира мертвых (Дык душа умершего - это не птица, а это липочка такая серенькая, моль называется. ... Она на окно садитца.[67]), под окошком произносят заговоры, обращаясь к сакральным существам (Под окошками их говорят, молитву говорят [...],  ходиш под окошком. Просиш отца Симеона, штоб дитё не плакало[68]), охраняя дом от нечистой силы, символически защищают прежде всего окна ([Закрещивали окна] раньше как-то в Крещение да в Рождество, в Святки. Прийдёт старушка, да зачертит да. Дома, из дома. Перекрестит и всё[69]). В сюжетах колыбельных, описывающих рождение ребенка как получение его родителями от Бога,  передача младенца осуществляется именно через окно: