II. Персонажи колыбельных песен.

Как мы уже наблюдали на уровне структурных элементов колыбельной песни, ее сюжет можно рассматривать как коммуникативный акт между баяльщиком, ребенком и потусторонними силами – воплощающими сон, приносящими сон, отнимающими сон, угрожающими жизни ребенка и т.д. Понятно, что коммуникация эта направленная, и ребенок является исключительно реципиентом. На него направлено воздействие как со стороны потусторонних сил (и мешающих спать, и усыпляющих), так и со стороны баяльщика, цель которого – обеспечить ребенку сон, покой, здоровье, а также богатство и благополучие в будущем. Для этого он воздействует и на ребенка, и на потусторонние силы.  Последние – только на ребенка. Они могут делать это «самостоятельно», а могут быть, как и в заговорах, «посредниками», выполняющими поручения баяльщика – приносить сон, здоровье и т.п.

Персонажей колыбельных песен, таким образом, можно рассматривать с точки зрения их участия или неучастия в выраженной на сюжетном уровне коммуникативной ситуации между баяльщиком, ребенком и сакральными силами. При этом особое положение занимают такие персонажи, как баяльщик и ребенок. Баяльщик присутствует во всех текстах как «лирический герой». Он обращается к ребенку, к различным мифологическим персонажам и проч. Но как персонаж, как действующее лицо, он появляется только в собственных рассказах о себе же: от него мы узнаем об укачивании младенца как о трудной работе, о своей единичности в судьбе ребенка и т.п. Также постоянно присутствует в текстах колыбельных образ ребенка. Большинство текстов обращено к нему. Но конкретные черты его образ принимает лишь в сюжетах, выходящих за рамки описанной коммуникативной ситуации: в повествованиях баяльщика о будущем ребенка, о его появлении на свет, а также – в обращениях к нему  и эпитетах.

Итак, коммуникация, в зависимости от целей исполнителя песни, может быть нескольких видов:

1.Баяльщик хочет усыпить ребенка. Для этого он: а.) призывает сон;  б.) просит некоторых персонажей принести сон ребенку; в.) прогоняет силы, мешающие ему спать; г.) воздействует на самого ребенка, призывая его уснуть.

                баяльщик

                                                сон

те, кто                           

мешает                                    те, кто приносит сон                                                                                       

спать             ребенок

1.1. Воплощением сна в колыбельных песнях являются такие персонажи, как сон, дрема, угомон, упокой. Приносящими же сон представлены некоторые зооморфные персонажи и персонажи христианского мира.

Сон и Дрема появляются в колыбельных песнях, как правило, вместе. Они либо персонифицированы, либо нет. В первом случае они ходят, бродят, разговаривают, ссорятся, укладывают ребенка спать, описывается даже их одежда (“Сон в сапогах, / Дрема в катанках”[1]). Они “осознают” свою задачу усыпить ребенка, и  основной мотив, с ними связанный, – это поиски его колыбели. Они даже спорят, кто это сделает: Сон ходит по очепу, / А дрёма-то по лучкам. /  Сон со дрёмой пороспорили: / Дрёма говорит: / “Я скорее удремлю”, / -А сон говорит:  / “А я скорее усыплю” [2].

Часто Сон и Дрема сами выражают желание спать. Тогда их образы достаточно автономны от образа ребенка. Они ищут колыбель, чтобы уснуть самим: “Сон ходит по сеня, дрема по теремам./ Ищет сон колыбели себе...” [3]; «Сон-то говорит: / “Я спать хочу, / Дремота говорит: / Я дремати хочу!”[4]. Такую параллель персонажа песни со спящим или засыпающим ребенком мы встретим и в связи с образами животных, которые часто представлены спящими одновременно с ним: «Куницы спят, / Лисицы спят, / Баюшки баю, /Люлюшки люлю! / Одни голуби летели, / И те уснули, / Баюшки баю, / Люлюшки люлю!» [5].

Персонифицированные образы сна, как уже было сказано, действуют «осознанно», по собственной инициативе. Но часто они призываются исполнителем к младенцу. Тогда песня содержит обращение-призыв. Такие тексты сближаются по смыслу и структуре с заговорами: “Сон да дрема накатись на глаза...”[6], о чем уже говорилось в предыдущей главе.

В отличие от образов  Сна и Дремы, персонификация Угомона и Упокоя носит не столь определенный характер. Их призывают к ребенку как самостоятельно действующих персонажей –  «Бай, бай, спи усни, / Да угомон тебя возьми»[7], но не встречается примеров их олицетворения и наделения столь подробными, как у Сна и Дремы, человеческими чертами.

Реже сон не является персонажем. Тогда он представляется неким осязаемым объектом, который можно перемещать в пространстве, передавать кому-либо, даже измерять его объем («Полтора пестеря // Прямо Ване в глаза»[8]). Он  приносится к ребенку каким-либо персонажем, которого просит об этом баяльщик, чаще всего – котом («Серые коты // Из заморья шли, // Тебе сну нанесли...» [9]).

Эти персонажи появляются всегда из каких-то далеких, чужих мест. Например, из заморья или болота:

Серые коты

Из заморья шли,

Тебе сну нанесли,

Много возрасту.

Сон со дремой

Порассорились.

Сон иде по терему,

А дрема по болоту...[10]

В народной традиции природные локусы, не относящиеся к пространству, освоенному человеком, воплощают образ иного мира, мира смерти. И сон, появляющийся оттуда, будучи персонифицированным или нет, несет с собой качества того мира. То есть, сон фактически отождествляется  со смертью. Образ сна, приходящего  с того света, О. Власова описывает в северокарельских колыбельных. Там «Сон появляется с улицы, с чужих земель», его «может принести мышь, которая, по карельским поверьям, представитель иного мира», «Дед Сон спускается с печи», которая «в трационной символике – символ прародителей»[11]. Более того, в текстах северокарельских колыбельных она находит описание некоторых элементов погребального обряда, «например, накладывание ленты на глаза, закрывание ушей», исполнение которых ожидается от персонифицированного сна:

Приходи-ка, дед-снотворник,

дед-снотворник, бабка-дрема,

сон с собою принеси,

сладкий сон  в корзинке медной.

Дрему в чаше оловянной.

 

Лентой шелковою мягкой

повяжи ребенку глазки,

лентой мягкой золотою

ты прикрой ребенку веки.

 

Завяжи ты глазки крохе

лентой шелковою мягкой,

ты закрой малютке уши

золотой своей серьгою.[12]

В русских колыбельных Сон тоже часто призывают закрыть ребенку глаза:

Сон да дрема,

Накатись на глаза.

Упокой дорогой,

Глазки ангельски закрой.

Закрывание глаз и ушей в погребальном обряде относятся к ряду действий, оформляющих переход человека в иной мир, отделение его от людей  и лишение качеств, являющихся признаком этого мира – способности видеть, слышать, передвигаться.

Идея сна и покоя связывается плацентой (последом), пуповиной и околоплодным пузырем (рубашкой), остающимися после родов, то есть, с  предметами, соотнесенными с иным миром, откуда приходит младенец и куда они, в свою очередь, и должны быть после родов отправлены: “ребенок предназначался людям, а послед – иному миру”[13]. Например, водой, где размочена рубашка, рекомендуют омывать больного эпилепсией во время припадка, что должно повлечь за собой прекращение приступа, его успокоение. Чтобы ребенок хорошо спал, в его подушку или какую-то часть одежды зашивают засохший кусочек пуповины или высушенную рубашку: «[Пуповину] иные вот сушили, да клали в люльку ребёнку, чтобы спокойней спал»[14], а послед с той же целью хоронят под колыбелью: «Сама рожаёшь, сама как родишь, да послед когда спрячешь, дак  и ребёнок спокойно живёт. [Заговор:] “Сама мати родила, сама окрестила, сном-спокоём наградила во веки веков аминь.” Послед этот в глиняную посудинку да... раньше веть весили эти зыбки вот, где ребёночек спит - против тово места. В подполье. И пуп сама завяжешь. Он зачем плакать-то будет, как мама всё зделала сама»[15]. 

Интересен для иллюстрации представления о сне как аналоге смерти такой способ обеспечить ребенку сон и покой: [...] И ты возьми на пустой хоромины травы  какие ни буди над матицей, а сам говор: Ты, матица, над сею храминою болше всех, а сия трава над тобою; и ты, трава, буди болшая над сим детищем (и.р.); и как в сей избе или в храмине гласу никакова, так бы в сей зыбки у раба Божия (и.р.) не былоб гласу, ни слез, ни ночью ни вопу, ни писку; и как в сеи избы не говорят люди, так бы в сей зыбки сес раб  (и.р.) ни кричал бы, ни вопил бы. Да положи траву да соли в головы[16]. Пустое, нежилое помещение воспринимается в традиции как место контакта с потусторонними силами, к тому же, подчеркиваются признаки отсутствия человека, характерные для описаний мира смерти – тишина, немота, отсутствие голоса[17].

Итак, Сон как персонаж колыбельных песен оказывается связан с миром смерти или даже ее воплощением.

1.2.а. Персонажи животного мира, приносящие сон, приглашаются к ребенку с этой целью, или приходят сами. Как правило, это кот. Его зовут укачивать ребенка или он сам нанимается на работу, за которую ему обещают определенную плату: «Приди котик ночевать,  /  Приди Ванюшку качать, / Я те, котик, заплачу:  / На неделю дам харчу, / Дам те рюмку вина / И конец пирога» [18]. Кот –  монопольный обладатель сна, который он отдает ребенку, принося из  волшебного Заморья:  Уж ты, котинька-коток / Котя, вострый коготок / Кот из-за морьица притек, / Нашему Янушке / Сна приволок [19].

В других жанрах фольклора мы тоже часто встречаем усыпляющего кота. Например, в волшебных сказках это страшный Кот-Баюн, обитатель тридевятого царства, образа потустороннего мира, насылающий сон, равный смерти: “Трех верст не дойдешь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде  и катком катись; а если уснешь, кот баюн убьет тебя!” [20].

Далекая страна, располагающаяся за морем, откуда кот тащит ребенку сон, – устойчивый в народной культуре образ «того света». Отнесенность к нему кота не случайна. В народных верованиях о домовом, например, кот часто является его воплощением: «В ево [в кота] хозяин вселился, наверно. Любит ево, он весь блестит такой. Лежит на кровати, иду  мимо, так он вот так головой, вот так следит, а я пошла[21]. Кот и кошка – традиционные покровители человеческого жилья: «Ну как, хозяин дома, кошка хозяин дома»[22].

Кот, живущий в доме, оказывается соотнесен в народном сознании с ребенком, в этом же доме родившимся.  Известен способ “лечения” мальчика, при котором коту наносится увечье, за счет чего он попадает в положение больного ребенка, и они оказываются будто бы наделены  общей судьбой и жизнью, которая может достаться только одному из них: «В начало войны соседка была в положении, родила мальчика, и мальчик простыл ли што ли - заболел, вот как-то кота вылаживала. Говорят как, ежели кот умрёт, так парень выживёт (про девок не знаю - вот про парня), а ежели кот поживёт, то парень умрёт. Кот - она выложила, в мешок завязала, еичка вырезала, ево отпустила, коту, коту. Кот остался жив, а парень умер»[23]. На кота отправляются «потягушечки» с ребенка, которому взамен предназначаются «порастушечки» – сглаз, порча (см. ГлавуI): « На кота потягушки, на дитя порастушки»[24]. Первое укладывание ребенка в колыбель – один из этапов его вхождения в человеческую культуру, освоения им нового пространства, аналогично переселению в новый дом – «семантика новоселья здесь очевидна»[25]. Перед тем как положить в колыбель ребенка, туда кладут кота[26], передавая ребенку его качества – сонливость и спокойствие, а также соблюдая ритуал освоения нового пространства, аналогично тому, как кошка первая пускается в новый дом в качестве «строительной жертвы» за него[27]: В новый дом ... первыми пустили Ваську (кота) да петуха. Кота первым пускают – пусть он умирает [28].

Соболи и куницы тоже могут быть персонажами, приносящими ребенку сон. В колыбельных песнях они встречаются, как правило, вместе, появляясь в связи с описанием убранства богатой колыбели. Помимо «золота», «шитобранных пологов» и т.п.  говорится о «кунах» и «соболях», находящихся в ногах и в изголовье у ребенка.. Но  они оказываются не просто частью  убранства, а персонажами, способными ребенка усыпить, подобно Сну и Дреме: В изголовьях — куны, / А в ногах — соболи. / Соболи убают, / Куны усыпят[29]

Место расположения их внутри колыбели всегда удивительно стабильно – они находятся в ногах и в головах у ребенка, как бы охраняя его. Интересно, что так же описываются сидящие вокруг колыбели ангелы («Уж как ангелы-хранители // В головушках сидят, // Они Генюшку-младенчика // Помиловать хотят» [30]). Часто параллельно соболям в ногах и куницам в головах опять же упоминаются Сон и Дрема, которые располагаются в сердцах у ребенка: Сон да дрема / У тя в сердцах, /  Кунья то шуба / У тя на ногах, / Соболина-та шапка  / У тя в головах [31].

Обратившись к более широкому материалу верований, мы сможем увидеть, что и куница, и соболь  “реализуют в основном хтоническую и брачную символику <...>“[32], которая в различной мере проявляется у каждого из них. Например, в свадебной обрядности символизируют невесту и жениха  куница и соболь[33]. Образ кровати, убранной соболями и куницами часто встречается в свадебных величальных песнях («А на сголовье одеяло / Черно соболиное» [34]; Одеялышко было черных соболей. / Тут и спит-поспит да и русой кун [35]). Величальные песни имели заклинательный характер. Придавая объектам (в данном случае – жениху и невесте) на словах  желаемый вид, они тем самым утверждали это желаемое в реальности. Идея брака – это, прежде всего, идея плодородия, богатства, приумножения. И, оказываясь рядом с ребенком, животные, эту идею олицетворяющие, должны ее ему передать, также, как и в свадебной обрядности они передают ее жениху и невесте.

 

Голуби – персонажи, тоже несущие ребенку сон, усыпляющие его, своим воркованием:

Люлюки, люльки,

Налетели гульки,

Байки, байки,

Набежали бальки,

Станут гульки ворковать,

Станет Саша засыпать [36].

1.2.б. Персонажи христианской традиции, дающие сон ребенку – это ангелы, Богородица, Христос, редко – святые. К ним обращается баяльщик с просьбой уложить ребенка спать, усыпить его, дать ему сон: Усыпи тебя, дитя, / Богородица свята. [37]. При этом ребенок как бы препоручается им, они становятся его няньками:

Баю-баю-баю-бай,

Спи с Иисусовой молитвой,

Усни сном благоприятным,

С небес, ангелы, летите,

Сон младенцу принесите,

 

Богородица Мать,

Положи младенца спать.[38]

Богородица Мария,

Уклади сынка скорие,

Баю-баю-баю-бай.

Богородица, Божья мать,

Уклади Денису спать,

Баю-баю-баю-бай.

Спи, Дениса во качели,

Тибя ангелы качели, 

Баю-баю-баю-бай.

Ангелы-хранители,

Дениса не будите вы...[39]

 

Пресвятая Божья Мать

Стала Янушку качать. [40]

 

Богомилостивый Спас

Я надеюшко на вас

Вся надеюшка на вас

Освятите детку спать.

 

Уклади тебя Никола

О теперешнюю пору,

Уклади тебя Спас

О теперешний час.  [41]

 

Пресвятая Божья Мать

Стала Янушку качать. [42]

 

Спи, родимая моя,

Одинокая моя.

Да Бог тебя дал,

Христос тебя дал,

Богородица дала

Да пожаловала. [43]

 

Интересно, что такое же препоручение ребенка высшим существам встречается в заговорах. Обращение к божественным покровителям с просьбой избавить от разных напастей содержит отрицание заговаривающим своей, человеческой причастности к исцелению больного, который полностью отдается под покровительство высших сил. Н.Познанский называет это «шаблонной формулой», «очень распространенной в России. Знахарь, читая заговор, приписывает силу его воздействия Богу или Пресвятой Богородице»[44]: [...] не я пособляю, не я помогаю, не я избавляю; помогает и пособляет Сам Сус Христос и Сама Мать Пресвятая Богородица с Своим Сыном Христом со Небесным, помогает и избавляет. Сама Мать Богородица Своего Сына Христа обмывала, и нам, для младенцев, ополощинки посылала [...] [45].

1.2.в. Мамушки, нянюшки, красные девушки – тоже относятся к персонажам, призываемым дать ребенку сон. К ним обращается баяльщик с просьбой уложить, укачать ребенка:

Мамушки, нянюшки

Качайте дитя!

           —

Сенны красны девки

Прилюлюкивайте![46].

Или божественные покровители ребенка поручают им делать это:

Бог тебя дал

Христос даровал,

        —

Пресвятая Похвала <т.е. Божья Матерь>

В окошечко подала,

       —

В окошечко подала,

Иваном назвала:                                                          

       —

Нате тко

Да примите-тко!

       —

Уж вы нянюшки,

Уж вы мамушки!

       —

Водитеся,

Не ленитеся.

       —

Старые старушки,

Укачивайте!

      —

Красныя девицы

Убаюкивайте![47]

Такой тип коммуникации – обращение-просьба к потустороннему существу – характерен опять же для заговорных текстов. Заговаривающий обращается к персонажу-посреднику (часто это персонифицированные силы природы) с просьбой дать объекту, для которого произносится заговор, сон или здоровье, или обменять на них болезнь, например, бессонницу на сон[48]: «... Заря-заряница, заря, красная девица, возтми крыксы и плаксы ... Заря-заряница, заря, красная девица! Твое дитя плачет, пить, есть хочет, а мое дитя плачет, спать хочет. Возьми свое бессоннье, отдай нам свой сон...»[49].

Персонажи, мешающие спать ребенку делятся на несколько типов: мифологические (Бука, бабайка), зооморфные персонажи (собачка, муха, собачка, котик, голуби, коза, волки), некоторые неодушевленные предметы (очеп, звоночек). Баяльщик обращается к таким персонажам с просьбой или требованием не будить ребенка, не пугать, не мешать ему спать:

Прилетели гуленьки

стали гули не кречити

нашу Машу не будите [50].

 

Ты, собачка, не лай,

Нашу Катю не пугай. [51]

 

Ты, звоночек. не звони,

Нашу Лену не буди.[52]

 

Уж ты, очеп, не скрипи,

У нас Ваню не буди.[53]

 

Или он прогоняет их:

Поди, муха, под сарай,

Нашу Маню не пугай. [54]

Такого типа коммуникация опять-таки характерна для заговорных текстов, в которых персонифицированная болезнь, тоже прогоняется от больного: «об избавлении от детской бессонницы говорили как об отгоне нечистой силы: вост.-слав. криксы выгонять, ночниц надо отогнать, плаксу вынимать; ... »[55]; и ей, как правило, указывается место, куда она должна следовать: за горы высоки, за леса дремучи, за моря широки, за реки глубоки, за болоты зыбучи, за грязи топучи, к щуке-белуге в зубы; понеси ее в сине море![56]. Заметим, что это всегда чужое, неосвоенное человеком пространство, характеризующее представления о потустороннем мире: лес, море, гора, болото и т.п.[57], месте обитания нечистой силы, божеств, болезней, мертвых и т.д. В колыбельных песнях мешающий ребенку спать персонаж ссылается, как правило, в нежилое, хозяйственное помещение (это, чаще всего, сарай), в традиционной культуре представляющееся как место контакта человека с нечистой силой, с потусторонним миром и его обитателями (подробно см. Главу III). Интересно, что в  распространенном способе избавления от детской бессонницы ритуальные действия связаны тоже с хозяйственными постройками: «Мать или бабка несет ребенка вечером в сарай, где ночуют куры, и говорит: ... »; «Снести ребенка на погребицу и, став над ямой, трижды сказать, отплевываясь: ... »[58].

Итак, мы видим, что в колыбельных, представляющих ситуацию воздействия со стороны баяльщика на ребенка и на сакральные силы (как дающие ему сон, так и отнимающие) коммуникация между участниками строится аналогично коммуникации в заговорных текстах. При этом в колыбельных песнях сон как желаемый объект может быть  персонифицирован, а персонажи, выполняющие, подобно тому, как и в текстах заговоров, роль посредника между этим объектом и исполнителем заговора, представлены образами животных, птиц и персонажей христианского мира.

2. Другой тип коммуникативной ситуации «баяльщик – ребенок – сакральные силы»: баяльщик желает ребенку роста, здоровья, богатства в будущем.

 

                              баяльщик

силы, дающие рост

и здоровье

                                                      ребенок

 

Он может обращаться непосредственно к ребенку с заклинательной формулой, основанной на императиве:

Спи, поспи по ночам,

да рости по часам,

Выростешь большой,

станешь в Питер ходить,

Сребро, золото носить.[59]      

 

Уж ты выростешь большой,

Будешь в золоте ходить!

Баюшки баю,

Люлюшки люлю!

          —

Будешь в золоте ходить,

Чисто серебро носить!

Баюшки баю,

Люлюшки люлю!

          —

Будешь жить поживать,

Не лениться, работать!

Баюшки баю,

Люлюшки люлю! [60].

 

Баюшки бай, люлюшки лю!

Спи, усни, да велик вырости.[61]

2.1. Интересен здесь образ самого ребенка. Описания его будущего взрослого состояния и его статус в нем принципиально отличаются от «нынешнего», детского. В новом статусе взрослого, полноценного человека ему уже не опасны  чужие, далекие пространства и персонажи, там встречающиеся (см. подробно Главу III).

2.2. Кроме заклинания-обращениия к ребенку (Спи, поспи по ночам, да рости по часам), баяльщик может обращаться и к силам, дающим ему рост,  здоровье и богатство. Как правило, в их роли выступают персонажи христианского мира (Пресвятая Троица, Богородица, ангелы, Бог,):

Спи-ко, Янушка-дитя,

Бог помилует тебя,

Бог помилует, спасет,

Тебе здоровья принесет.[62]

 

Пресвятая Троица,

Детки дай здоровица [63].

 

Бай да побай,

Бог тебе здоровья дай.

Богородица дает,

В изголовьице кладет.[64] 

 

Спи-ко, Янушка-дитя,

Бог помилует тебя,

Бог помилует, спасет,

Тебе здоровья принесет. [65]

 

3.Третий тип коммуникативной ситуации: баяльщик защищает ребенка от опасности.

                                    баяльщик

силы, опасные

для ребенка

                                     ребенок

Перечень персонажей, воплощающих опасность для ребенка, невелик. Каждому из них присуща своя функция, за счет которой он и становится для него опасным. Объединяет их и то, что со всеми этими персонажами так или иначе связан образ «чужого», опасного пространства, противопоставленного пространству «своему», в котором находится ребенок (см. подробно главу о пространстве в колыбельных песнях). По характеру опасности, которую они представляют, среди них выделяются те, кто:

3.1. пришел за ребенком и хочет его унести (волчок, коток, попугай, Мамай, Бука, Бадай, Басалай и др.). Они пришли за ним из далекого мифологического пространства, и принадлежность их к которому особенно заметна на материалах верований. Например, Бука: "Ой, там бука, не ходи туда, нельзя, она тебя там сграбит, унесёт"[66]. Варианты этого персонажа могут быть самые разные. Часть из них – лишь варианты названия, основанные на сходном звучании (Бука, Бабай, Бадай, Басалай, Мамай, дедушка Харыбай). Так же, видимо, появился и попугай, персонаж, не имеющий ничего общего с реальной птицей (Под окошком попугай / Кричит:”Ванюшку подай!”[67]).  По функции совершенно идентичны с ними: старик (Иди, старик, под сарай, / Под сараем ты ночуй, / Мово Колю не целуй.)[68], волчок (Из-за кусточку, из-за ельничку / Бежит серенький волчок, /  Берет Володю за бочок / И несет на краек. [69]), коток и проч. Далекое пространство в народной культуре – это иной мир, мир смерти, который ребенку особенно опасен, как еще не «утвердившемуся» в этом мире. Соответственно, опасны пришедшие оттуда персонажи, несущие качества этого мира.

3.2. отнимает у ребенка какую-то часть одежды, чаще – обуви: сапожок, башмачок, поясок (красны девушки, робята злые);

3.3. кто ребенка съест, заклюет, побьет и т.п. (мышка, птичка, рыбка, робята драцюны и т.д.).

Персонажи 3.2. и 3.3., угрожающие ребенку «физической расправой» и похищением обуви или одежды, могут выполнить свои функции только в своем пространстве, которое для ребенка всегда рассматривается как чужое и опасное:

Баюшки-бай-бай,

Не ходи туды на край,

Потеряешь сапожок,

Красны девушки найдут,

Сапожка не отдают.[70];

 

На краю робятка злые,

У нас Онтошеньку прибили.

они злые, дураки,

такие несчастливы, кулаки.[71]

3.4. Параллельно с этими опасными персонажами в колыбельных песнях все время присутствует и персонаж, защищающий от них ребенка. Это, как правило, баяльщик, который: запрещает ребенку уходить из своего, защищенного пространства (Не ходи туды на край [72]; Васинька дружочек, / Не ходи ты на лужок,  / Потеряешь сапожок / Тебя мышка съест.[73]); просит того, кто шумит, не делать этого (Ты, собачка, не лай, / Нашу Катю не пугай. [74]); прогоняет того, кто просит отдать ему ребенка (Поди, бука, на сарай... [75]; К нам приехал Мамай, / Просит:”Арсеньку отдай”. / Мы Арсеньку не дадим — / Пригодиться нам самим. [76]). Способы избавления от них, как и в случае с персонажами, мешающими ребенку спать, совершенно аналогичны заговорной модели избавления от болезни. Их тоже прогоняют в места обитания нечистой силы, отправляют на «тот» свет. Интересна здесь ситуация спора или даже торга между пришедшим из мира смерти и баяльщиком за ребенка (см. Главу III).

3.5. Баяльщик не только сам может выступать в роли защитника ребенка от опасных ему персонажей, но и призывать на защиту божественных покровителей ребенка – Богородицу, Христа, ангелов:

Тебя ангелы хранят,

Ой, тебя они хранят,

У головушки стоят. [77]

 

Спи со анделями,

Со всей силушкой

Со небесною. [78]

 

Спи-ко, Янушка-дитя,

Бог помилует тебя,

Бог помилует, спасе... [79]

 

Богомилостивый Спас

Я надеюшко на вас

Вся надеюшка на вас

Освятите детку спать. [80] 

Такие обращения-просьбы к христианским персонажам характерны для жанра заговоров, заговоров-молитв, например, для заговоров на сон: Ангел  мой, хранитель мой, храни мою душу, храни мое сердце. Помоги мне ночью спать, по утру во благости встать. Аминь[81]; [...] Ангел мой и хранитель мой и спаситель мой летайте передо мной с вечера и до утра, 42 ангела и 52 хранителя стоят отгоняют от меня с вечера до утра лиходея и врага [...] [82]; «Господи, спаси и сохрани на тёмну долгу ноченьку»[83].

Пресвятая Богородица

Спаси меня господи до полуночи,

святые ангелы спасите меня до свету,

Иисус Христос спаси меня до веку...[84]

 

4. Вне коммуникативной ситуации «баяльщик – ребенок – сакральные силы» стоит целый ряд персонажей, появляющихся лишь в словах баяльщика. Это, в основном, персонажи, причастные к рождению ребенка, сам баяльщик и ребенок. 

4.1. Персонажи, причастные к рождению ребенка, это:

       4.1.а. Образы родителей и родственников. С ними связано несколько тем колыбельных. Первая – отсутствующих родителей. В ней выделяются следующие мотивы:

·отец/мать приедет и привезет подарок ребенку/возьмет ребенка:

Качь, качь, качь!

Привезет отец калач,                             

Матери сайку,                                          

Дочери китайку.

                                     

Твой отец придет,

Тебя на руки возьмет... [85].

 

Тата приедет,

Калачей привезет,

Мама приедет,

Конфетки даст.[86]

                               

·       отец/мать/сестра ушли на какую-то работу:

Отец пошел за рыбою,

Мать пошла коров доить,

Сестра ушла пеленки мыть,

Сестра ушла пеленки мыть,

 А у нас Витя не спит. [87]

 

Баю-побаюшки,

Нету дома матушки,

Матушка на меленке,

Во чужой деревенке.[88]

 

·       была бы бабушка/отец, ребенка бы качали/любили, но их нет вообще:

Надо бы папаньке быть,

Чтобы холить и драчить,

Татки нету у него,

Да и нету никого.[89]

 

Баю-баю-баюшки,

У Арси нету бабушки.

Кабы бабушка была –

Покачала бы тебя.

Покачала бы тебя,

Заменила бы меня.[90]

·       У ребенка нет бабушки/няни, поэтому его некому укладывать, «водиться» с ним:

С тобой некому водиться.

Нету нянек нанятых,

Нету бабушек родных,[91]

 

·       бабка/мамка/дедушка далеко/глубоко

Одна бабка далеко,

Друга зарыта глубоко.[92]

 

Один дедушка хромой,

Другой дедушка слепой,

А хромой от нас далеко,

А слепой в земле глубоко.[93]

 

Вторая тема, связанная с образами родителей – родители в будущем своего  ребенка. Мотивы, которые таким образом появляются, следующие: 

·ребенок, когда вырастет, будет делать подарки родителям и родственникам:

Вырастешь велик,

будешь в золоте ходить,

Чисто серебро носить.

Нянюшкам, мамушкам[94]

 

Шура вырастет большой,

Будет очень хорошой,

Будет в золоте ходить,

Маму жемчугом дарить.[95]

 

·       Ребенок вырастет, будет работать/ловить птичку/рыбку и помогать родителям/кормить родителей:

Поскорее вырастай,

Ко работе привыкай.

Баю-баюшки-бай-бай.

Ко работе привыкай,

Тяте с мамой помогай.

Баю-баюшки-бай-бай.

Когда вырастешь большой,

Пойдешь в поле за сохой.

Баю-баюшки-бай-бай.

Будешь сеять и косить,

Будешь хлебы молотить.[96]

 

Станешь птичку ловить

И родителей кормить... [97]

 

Будешь большой,

Будешь рыбку ловить,

Тетерку ловить,

Будешь лес рубить,

Татку, мамку кормить.[98]

 

Олексейка подрастет,

С татой на море пойдет.

Станет рыбку он ловить,

Станет маму он кормить.[99]

 

Вырастешь большой –

Станешь под окошком секарек,

На полоске пахарек,

В темном лесе лесничок.

Станешь птичку ловит

И родителей кормить...[100]

·       Ребенка просят не забывать родителей в будущем:

Спи, Танюша, засыпай,

Отца-мать не забывай,

·       Перечисляются подарки родственникам и родителям:

Байки по байки,

Матери китайки,                             

Отцу кумачу,                                            

Брату ластовицу,                                     

Сестрицы — рукавицы,                     

Бабки — лапанцы,                                      

Дедку катанцы.[101]                             

 

4.1.б. персонажи христианского мира, причастные к рождению ребенка – это  Богородица и Христос. Рождение ребенка описывается как непосредственное получение его родителями от Бога , который дает ему еще и имя, а родителям и нянькам –  наказ о нем заботиться:

Пресвятая Похвала <Божья Матерь>          

В окошечко подала,

В окошечко подала,

Иваном назвала:

Нате-тко,

Да примите-тко!

Уж вы нянюшки,

Уж вы мамушки!,

Водитеся,

Не ленитеся.

Старые старушки,

Укачивайте!

Красныя девицы

Убаюкивайте! [102].

 

Бог тебя  дал, Богородица дала,

Да пожаловала:

Она крылышком махнула

Да на окошечко пёхнула [103].

 

Тебя Батюшка Христос

Под окошечко принес.[104]

К божественным силам обращаются с просьбой о следующем ребенке:

Бай да бай,

Да другого Бог дай,

Дай поскорее,

Будет жить веселее.[105]

В традиционной культуре славян часто встречается мотив божественного происхождения ребенка. Показательно здесь отношение к незаконнрожденным детям и сиротам как к данным богом и находящимися под его покровительством. Внебрачным детям на вопрос «кто отец?» отвечают Такова ребёнка бог дал[106], имя, которое им дают, часто – Богдан, то есть «богом данный». За сироту заступается сам Господь, наказывая его обидчиков: Если ты обидел сироту, то тебя или твоих детей накажет больше. [Кто?] Бог [107]. В заговорах на облегчение родов о младенце часто сообщают, что он дан Богом, или им вызван из материнской утробы: [...] Рече Господь наш Исус Христос Иванну Богослову: Иди, Иванне, и рцы ей в правое ухо ко Анны, jмрк: от Бога родимое и от Бога питаемое, выдь, младенец ко Христу, Христос зовет тя [108].

 Зафиксированы выражения, описывающие божественное происхождение ребенка вообще: «З неба упало дитя – Бог скынуў; Из неба Бог скидае – летит, летит хлопчык»[109]. Это иллюструет «мифологические представления о том, что новорожденные присылаются на этот свет из «иного» мира». В колыбелных обращает на себя внимание способ передачи ребенка его «земным» родителям: Тебя Батюшка Христос / Под окошечко принес; Бог тебя дал, Богородица дала, / Да пожаловала: / Она крылышком махнула, Да на окошечко пехнула; Пресвятая Похвала / В окошечко подала.... Во всех случаях получение ребенка от Бога происходит через окно. Сравните с этим способ повышения жизнеспособности детей, если они рождались слабыми или умирали после рождения: «родители передавали ребенка через окно чужой женщине, у которой все дети живы; женщина платила за него и говорила: «ни мать, ни отец на этом свете, ни на том не имеют с ребенком никакого дела»; затем она вносила ребенка в этот же дом, клала его на стол со словами: «Расти, потому что ты мой», после чего он получал имя Продан»[110]. Таким образом «подчеркивается «чужесть» ребенка  и как бы отрицается факт его принадлежности данным родителям»[111], он отправляется на тот свет и появляется оттуда снова, но у других людей. И чтобы подчеркнуть принадлежность его «тому» миру, его выносят за пределы дома, причем именно через окно, воспринимаемое как граница своего и чужого пространств и средство осуществления контакта между ними.

4.2. Образ баяльщика всегда появляется параллельно с мотивами отсутствия родителей и родственников и таким образом возникает тема сиротства ребенка:

Спи, Денисонька, покрепче,

С тобой некому водитьце,

Баю-бай Денисоньку.

Нету бабушки родной -

Водица некому с тобой,

Люли-люли-люли-лю.

Одна бабка далеко,

Друга зарыта глубоко,

Баю-баю-баю-бай [112].

Баяльщик часто просто описывает свою работу, свои действия (Я окутаю груднее,/Чтобы спать было теплее. / Я качала да за лучок, / Спать велела – на бочок. [113]. Появляется мотив тяжести его труда, который часто связан с мотивом отсутствия родителей. Подчеркивается единичность няньки в его судьбе:

Моя бабушка, моя,

Со мной водится одна [114].

 

Ой, баю да баю,

Усыпить я не могу.

Не могу я усыпить,

На часок угомонить.[115]

 

Баю-баю-баю-бай.

Дениса рощу подымаю,

Много горя принимаю,

Баю-баю-баю-бай.

Много горюшка с тобой

Водица бабушке одной,

Баю-бай Денисоньку[116].

Характерен для этой темы и мотив платы няньке за труды, которую она всегда просит, причем адресат ее обращений, как правило, не ясен:

Бай да побай,

Мне за байканье подай,

Хотя ж мне чашечку чайку

И  кусочек сахарку. [117]

 

Появляется и мотив наказания «работодателей» баяльщика за отказ платить ему за труд. Наказание это всегда направлено на ребенка – ему грозит смерть: «Мне за байканье – пирог, а нет – там по имени [ребенка] – под порог»[118]. Место под порогом традиционно используется для захоронения умерших до крещения и при родах детей, плаценты (последа) и т.п., что делает понятным для нас смысл этих угроз.

4.3. Образ ребенка:

4.3.а.) в рассказах баяльщика о рождении ребенка. Образ ребенка в сюжетах о его божественном появлении мы уже описывали в разделе о христианских персонажах, причастных к его рождению. Следует еще отметить, что смысл этих сюжетов – отрицание человеческой природы ребенка. Это, как уже отмечалось, характерная черта заговорных формул – отрицание причастности человека к совершаемым действиям, стремление  перенести ситуацию из мира в сакральную сферу: [...] Рече Господь наш Исус Христос Иванну Богослову: Иди, Иванне, и рцы ей в правое ухо ко Анны, jмрк: от Бога родимое и от Бога питаемое, выдь, младенец ко Христу, Христос зовет тя [119]; не я ... заговариваю, заговаривает сам Иисус Христос, со Матерью Пресвятою Богородицей и с семьюдесять апостолами[120]. Та же самая идея – отрицание человеческой природы и участия в младенце – и в ритуальной продаже-покупке слабых, больных детей чужим людям. Младенца на какое-то время «возвращают» обратно, в иной мир, откуда он пришел. То же самое присходит и с любым объектом воздействия в ситуации заговаривания. Но для новорожденного это перемещение гораздо более значимо, так как  для него еще «связь с иным миром оказывается разорванной не полностью, и поэтому сохраняется возможность обратного перехода/возвращения в иной мир»[121], «в первое время статус ребенка и матери нестабилен: они как бы принадлежат обоим мирам одновременно»[122], что выражается в целом ряде обрядов и поверий, связанных с ребенком. Для него специально моделируется ситуация  нахождения в ином мире – он изолирован, считается «нечистым», оберегается от света, от людей и т.д. Но это специфическое положение для необходимо как «промежуточный период при переходе из одного мира в другой», «чтобы смягчить дихотомическую разность смены жизни и не-жизни (смерти)»[123]. Иной мир и опасен, и полезен, именно к нему обращаются с просьбой о защите.

          4.3.б.) в рассказах баяльщика о будущем ребенка. В них образ ребенка совершенно иной. Если в сюжетах, в которых бальщик защищает ребенка от опасных персонажей, запрещает ему покидать пределы «своего», защищенного пространства, ребенок представляется существом, подверженным со всех различным опасностям, то в сюжетах, содержащих рассказ о его будущем, ребенок приобретает совершенно иной статус. Представления о нем формируются, в основном, черех пространственные параметры. Описываются посещения ребенком ранее опасных, запретных  для него локусов:

Олексейка подрастет,

С татой на море пойдет.

 

Станешь под окошком секарек,

На полоске пахарек,

В темном лесе лесничок.

Меняются и образ отношений ребенка с персонажами-обитателями этих пространств – они больше не представляют для него опасности, скорее, наоборот:

Станешь птичку ловить

И родителей кормить...

Станет рыбку он ловить,

 

Будешь большой,

Будешь рыбку ловить,

Тетерку ловить...    и т.д.

Конечно, эти мотивы обусловлены представлениями в народной культуре о ребенке и его статусе в сравнении со статусом взрослого человека (см. подробно Главу III).

4.3.в.) в эпитетах и обращениях к ребенку. В обращениях к ребенку используется множество разнообразных эпитетов-определений. Рассмотрим некоторые из них. К наиболее часто встречающимся относятся «птичьи» эпитеты, а точнее – голубиные. Ребенок называется голубочек, голубка: Спи, младенец миленький, /  Голубочек сизенький, /  Мой младенец буде спать, /  А я буду напевать [124]; Я голубку свою уговаривала, / Я уж милую свою  / Спать укладывала.[125]. Это объясняется связью образов ребенка и птицы, особенно, голубя в традиционной культуре.

В народной традиции голубь – птица особенная. «Их нельзя бить – это грех. Потому, что голубь как если, ну... божья птица. ... голубя не бьют и не едят. Святая птица, вобщем.» [126]. Представления о ее святости, конечно, во многом обусловлены  христианской традицией, в которой Святой Дух, сходя на землю, принимает облик голубя. Но и вне образа Святого Духа голуби в народном сознании связаны с Богом и  находятся под особым его покровительством: «...голубя обижать тоже нельзя, потому что Бог накажет»[127]. “Характерны запреты убивать голубя, чинить ему вред и употреблять в пищу”[128]. Причем нарушение этих запретов “воспринимается как грех”[129], наказания  за который несут именно дети и дом согрешившего: “[Если нанести вред птице,] может случитца, или всё, всю семью выведет ласточка. Может вывести. Ласточка очень опасная нащёт семьи, голубок и ласточка»[130]. В Малопольше верят, что это влечет за собой смерть детей, в центральной Болгарии – “запустение дома”[131]. Такие последствия за причиненный вред или обиду можно сравнить с отношением в традиционной культуре к сиротам и незаконнорожденным детям, которые тоже находятся под покровительством Бога и обида которых считается грехом: “К сироте отношение должно быть вообще особое. Сироту нельзя обижать, сироту нужно оберегать. Если ты обидел сироту, то тебя или твоих детей накажет больше. [Кто?] Бог” [132]

В волшебных сказках голуби часто являются покровителями сирот, например, голубки  жестоко наказывают мачехиных родных дочерей, обижавших сироту, в сказке «Чернушка» [133]. Образы голубя и ребенка в сказках почти всегда связаны. Голуби представляют, как правило, детей, но не обычных персонажей, а волшебников или обитателей волшебного царства, “того света”: три голубицы – дочери царя Некрещеного Лба, который живет в дремучем лесу, где “не видать ни души человеческой”[134],  двенадцать голубиц-девиц – сестры Кощея Бессмертного[135], в сказке “Елена Премудрая” в голубок обращаются дочери нечистого духа, живущие  за тридевять земель, в тридесятом царстве[136].

Интересно, что голуби в колыбельных песнях прямо не выступают как покровители ребенка, но могут  соотноситься с выполняющими эту функцию ангелами: Спи, милое дитя, / К тебе ангелы летят. / Летят ангелочки / С темной долгой ночки. / Люли-люли-люленьки, / Прилетели гуленьки <...> [137]. Ангелы почти всегда осмысляются как защитники ребенка. Кроме того, довольно распространенным является представление об «ангельской природе» детей, об их тождестве: Они [дети] ангелы, пока в этот вон в маленьком возрасте, в небольшом, ангелы. А потом уже как годов пятнацать - шеснацать, дак уж из ангела вышли [138].

Итак, образы голубя и ребенка в колыбельных песнях оказываются тождественны, что обусловлено представлениями в традиционной культуре о ребенке и о его появлении на свет.

Другое обращения к ребенку используют в роли эпитетов по отношению к нему названия различных хлебных изделий: пшенная калиточка, крупитчатый пирог, ржаной каравай, ягодна наливка и проч.:

Спи-ко, пшенная калиточка,

Крупитчатый пирог.

Тот крупитчатый пирог

Твой батюшка берег,

Тебя мама берегла,

Каждый день блины пекла.[139]

Спи, ржаной каравай,

Пшенна калитка,

Ягодна наливка ..... [140].

Эти эпитеты не случайны на фоне традиционных представлений о символической связи хлеба и человеческой жизни. Это иллюстрирует, в частности,  широкое использование хлеба в свадебной и в родинной обрядности, где «особое распространение [...] получает метафора хлеб – человеческая жизнь»[141]. «Наряду с общим значением хлеба как символа жизненной силы и жизнеспособности, удачи и счастья различные виды выпечки [...] в родинах – это [...] и знаковое оповещение, констатация факта появления ребенка на свет и основных моментов в его развитии [...] »[142]. Кроме того, «хлебные названия» ребенка характерны для некоторых категорий детей, особым образом отмеченных в традиционной культуре. В частности, последних детей в семье называют так же, как и остатки теста в квашне (посуде для заквашивания и замешивания теста) или хлеб, испеченных из этих остатков, оскыркыш, выскоркыш: При этом материнская утроба уподобляется посуде, в которой тесто подходит, поднимается, «растет»: «Маленьких дразнили: “Ой, ты оскыркиш, оскыркиш!” [Хлеб из остатков теста так не называли?] Тожо говорили, што “худо што квашню-ту выскыркала?” [143].

Итак, мы рассмотрели персонажей колыбельных песен с точки зрения их участия или неучастия в выраженной на сюжетном уровне коммуникативной ситуации между баяльщиком, ребенком и различного характера сакральными силами. В первом случае, в зависимости от собственной роли, они могут отнимать у ребенка сон, приносить ему сон, быть его воплощениями, представлять опасность для жизни ребенка ( «и утащит во лесок, закопает во песок» и проч.), приносить ребенку здоровье, защищать его. Причем отношения между баяльщиком, ребенком и каждым типом персонажей строятся по той же модели, что и в заговорных текстах. Во втором случае – вне участия в коммуникации – это персонажи, причастные к появлению ребенка на свет, образ баяльщика, описанный его же словами и образ ребенка. Мотивы, появляющиеся в связи с этими персонажами, рисуют картину представлений о ребенке, соответствующую его образу в традиционной культуре славян. Особенная роль принадлежит во всей этой системе христианским персонажам – Богородице, ангелам, Богу. Они и усыпляют младенца, и защищают его во сне, и являются причиной его появления на этом свете. В сюжетах божественного происхождения младенца, появления его с «того» света высшие покровители поручают, передают его людям. В сюжетах защиты и усыпления ими ребенка, наоборот, он им отдается, полностью препоручается, так же, как в заговорах больной отдается высшей силе, отрекаясь от участия человека (не я пособляю, не я помогаю, не я избавляю; помогает и пособляет Сам Сус Христос и Сама Мать Пресвятая Богородица с Своим Сыном Христом со Небесным, помогает и избавляет [144]), но для ребенка это является не просто временным помещением его в сакральное пространство, под действие сил того света, а  иллюстрирацией его маргинального положения в мире людей, его связь с тем миром, откуда он пришел, «связь и отождествление обоих миров»[145].

 

Материал размещен на сайте при поддержке гранта СARN99-WEB-II-27 Американского Совета по Международным Исследованиям и Обменам (АЙРЕКС) из средств, предоставленных Корпорацией Карнеги - Нью-Йорк.