Глава 2

Перевод и публикация «Книги историографии» в контексте внешней политики Петра I

2.1. Савва Владиславич, связующее звено в отношениях России и Дубровника

Главный действующим лицом этой части нашей работы будет выдающийся дипломат, удачливый и одаренный коммерсант, тонкий политик, переводчик и «птенец гнезда Петрова» Савва Лукич Владиславич ― Рагузинский. Как справедливо заметил М. М. Фрейденберг, «сейчас уже ясно, что без деятельности Саввы трудно себе представить некоторые стороны русской истории первой трети XVIII века»[1]. Действительно, этот герцеговинец сделал неоценимо много для русской культуры: начиная от заключения с пекинским двором известного Буринского трактата и переговоров о конкордате России с Ватиканом и заканчивая с первого взгляда незначительным, но знаменательным для русской литературы эпизодом: именно Савва Владиславич привез в подарок Петру I из Константинополя чернокожего слугу, который был назван в России Абрамом Петровичем Ганнибалом.

Нас будет интересовать прежде всего дипломатическая и литературная деятельность этой замечательной личности своей эпохи. А именно то, что в только начинающихся дипломатических и культурных связях России и Дубровницкой Республики Савва Владиславич выполнял функции буквально связующего звена.

Биография Саввы Владиславича, конечно, невероятно насыщена и разнообразна. Наиболее полно она описана сербским историком Йованом Дучичем, в опубликованной им в 1942 году книге «Jедан Србин дипломат на двору Петра Великог и Катарине I, гроф Сава Владиславиħ». На русском языке лучшей (и практически единственной) биографией этого сподвижника Петра является очерк Н. И. Павленко «Савва Лукич Владиславич-Рагузинский», напечатанный в 1978 году в журнале «Сибирские огни». Мы коснемся только основных моментов биографии Владиславича, позволивших ему занять такое важное место в российско-дубровницких политических и культурных отноешниях[2].

Прежде всего, важную роль сыграло его происхождение: его отец, Лука Владиславич, был знатным герцеговинцем, переселившимся на территорию Дубровницкой республики из-за притеснений православных мусульманами. Здесь он приобретает земельные владения и поселяется за пределами города вместе со своей семьей, в горожане он принят так и не был, а после смерти был похоронен в Герцеговине, в православном монастыре Житомисличи[3]. Для России, бесспорно, немаловажным была конфессиональная принадлежность Саввы Владиславича ― он происходит из православной семьи.

Родился будущий российский дипломат в Герцег-Нови 16 января 1669 года[4]. Довольно рано в нем обнаружилось дарование к коммерции, чем он и занялся еще в юном возрасте в Венеции, в Испании, во Франции и в Турции. «Во владения турские приехал и там купеческий дом девять лет обороной непобедимого французского короля имею», ― писал он сам позже[5].

Другой важнейший факт биографии Саввы Владиславича ― его тесная связь с Дубровницкой республикой, которую он никогда не прерывает. Он свободно владеет хорватским и итальянским языками (итальянский все еще оставался в это время в Далмации языком дипломатической переписки). Кроме того, с Дубровником его связывают многочисленные личные привязанности: известно, например, что у него было много друзей среди сенаторов. Знакомства среди влиятельных людей дипломат не раз использовал, будучи на службе российскому престолу. Например, он познакомил П. А. Толстого с дубровницким консулом в турецкой столице и своим племянником, Лукой Кирико ди Барка (Лукой Барка). В результате этого знакомства «возникло сотрудничество, которое продлилось не один год и почему-то осталось незамечено исследователями»[6].

Будучи в Константинополе, Владиславич сближается там с русскими дипломатами Емельяном Ивановичем Украинцевым и Дмитрием Михайловичем Голицыным и становится их агентом. В 1702 году на корабле, нагруженном деревянным маслом, оливками, кушаками, изюмом, лимонами и венецианскими зеркалами, он явился в Азов, как бы изучая торговый путь по Черному морю, а на самом деле выполняя стратегическое задание. Через год Владиславич оказался в Москве и был обласкан Петром I.

В июле 1702 года царь писал Апраксину, что уже видел Владиславича. Тогда же ему дана «за верное служение» привилегия торговать в России, а в 1705 году дозволено производить торговые промыслы через Украину и малороссийские города. В грамоте по этому случаю он назван «иллирийским шляхтичем». В 1712 году в сенатском указе об отдаче ему на откуп пристани корабельных мачтовых дерев у Архангельска он титулуется «господином надворным советником»[7]. Этот чин он получил в 1710 году, после Полтавы, вместе с малороссийским поместьем ― конфискованных у двух мазепинцев вотчин. Ранее, в 1708 году, ему было дано право на беспошлинную торговлю и двор на Покровке.

Савва Владиславич участвовал и в Прутском походе. Но особое влияние он оказывал на Петра во всем том, что касалось «балканского» направления внешней политики России. Он прекрасно разбирался в обстановке на полуострове, что позволило ему стать ценным советчиком в этой области. Так, он удержал сенат от отправки М. Милорадовича к восставшим герцеговинцам в 1713 году[8].

Дубровницкий аристократ Фарлати писал о влиянии Саввы Владиславича на политику Петра в Рагузе: «Граф Савва Владиславич, рожденный в Герцеговине, сербской веры, который стал российским надворным советником, указал Петру Великому, царю Московии, на ситуацию вокруг Черной Горы и подсказал, как выгодно было бы Московии иметь там крепость, дабы содержать в ней большой денежный запас, так как население Болгарии, Сербии, Македонии, Боснии и Далмации ― одного языка и веры с московитами, и готово взяться за оружие во имя общей славы и общей религии»[9]. Фарлати называет Савву Владиславича советником царя и демонстрирует его влияние на государя.

Савва Владиславич, приезжая в Москву, именует себя «графом Рагузинским», как бы объявляя себя полномочным представителем республики. Во время пребывания на родине ― в 1713 году и в 1717–1718 годах ― он заботится о делах российского престола. Владиславич становится в отсутствие каких-либо дипломатических представительств фактически медиатором в отношениях России и Дубровника: он сообщает Сенату о победе Петра под Полтавой, через него Игнатий Градич передает Петру свою оду «Северное пламя» («Plam Sevrski»).

2.2. Начало дипломатических отношений России и Дубровницкой республики. Переписка Петра I с Дубровницким сенатом

К началу XVIII века Дубровницкая республика все больше приходила в состояние экономического и политического кризиса. Экономического ― из-за перемещения торговых путей из Средиземноморья в Атлантику, тогда как главной и практически единственной статьей дохода Рагузы была морская торговля и прекрасный флот, занимающийся транспортировкой грузов по Средиземноморью[10]. Политического ― из-за постоянно нарастающей угрозы независимости со стороны Венеции и Турции. Находясь на протяжении всего XVII столетия «между Львом и Драконом», Дубровницкий сенат был вынужден выработать и постоянно вести «политику лавирования». Так, например, в 1648 году республика признает своими покровителями одновременно врагов Австрию и Турцию. Во всех многочисленных войнах, ведущихся вокруг нее, она придерживается принципа нейтралитета. Потому Рагуза получает прозвище «sette bandiere», то есть «семифлажная» республика[11].

В такой ситуации Сенат находится в постоянном поиске сильных единомышленников. Восход и усиление империи на Севере на могли не привлечь внимания Рагузы.

Дубровницкий сенат вступает в переписку с русским царем, впервые в истории устанавливая дипломатические отношения между этими двумя государствами.

В 1709 году на службу в Москву один за другим отправляются три дубровчанина: Иван Тудзич, Мата Змаевич и Иероним Наталич[12].

С ними посылается первое письмо рагузского сената русскому царю (от 20 апреля 1709 года). В нем указывается, что Русь и Дубровник ― ветви единого славянского дерева. Они связаны узами единого языка. Поэтому республика считает успехи «русского народа своими успехами и высоко оценивает доблесть и добродетель русского царя»[13].

27 апреля того же года датировано второе письмо Петру I, в котором сенаторы перечисляют геройские деяния Петра и желают ему удачи[14].

29 апреля датированы два рекомендательных письма Савве Владиславичу, в которых Рагузинские сенаторы просят всячески содействовать его соотечественникам Ивану Тудзичу и Иерониму Наталичу, «a promovere gli avantaggi delli nostri nazionali in cotesta corte»[15].

В августе 1709 года Савва Владиславич известил дубровницкий сенат о победе русских войск под Полтавой, и 30 октября Сенат откликается еще одним ― поздравительным ― письмом. Пафос единства рагузцев и русских, духовного и языкового, сохраняется и усиливается в этом письме. Пророча Петру вечную славу от его деяний, сенаторы подчеркивают еще раз, что Рагуза «с твоей империей тесно связана общностью языка»[16].

В дубровницкой культуре 1710-х годов развивается ярко выраженный культ Петра I, о котором писали уже многие исследователи[17]. В 1865 году Викентий Макушев опубликовал несколько интереснейших текстов ― оды членов знаменитой дубровницкой Академии Праздных Игнатия Градича «Северное пламя» («Plam severski») и Степо Русича «Петар Алексеевич» («Petar Aleshssioich») и анонимное произведение «Всеобщее счастье: Обет Петра Великого, Царя Русского» («La Felicita Commune: Voto di Pietro il Grande»).

Вот отрывок из оды «Северное пламя» И. Градича, переданной в 1710 году Петру через Савву Владиславича:

Живи, о славный царь, вовеки,

Живи, да умножатся твои

Великие доблести и твои славные подвиги!

Живи… всегда победитель [и] никогда побежденный;

Доверши твои знаменитые дела поражением змея турецкого!

Жги и руби неверных…

Да задохнутся они в реке своей крови…[18]

Воспевая деяния русского царя и расточая пожелания всевозможных благ, Русич в оде «Петар Алексеевич», как и Градич, прежде всего призывает Петра к борьбе с общим врагом ― турками. Опирается он именно на славянскую идею:

Рожденный от славных.

Вот витязь счастливый.

Творенье его воспето.

Аланам он всюду светит…

Герой могучий![19]

Под упомянутыми в тексте «аланами» поэт понимает славян. Вспомним, что именно Орбини так определял алан. Хотелось бы обратить внимание читателя и на лейтмотив славянской «мощи» и воинской «славы» и «доблести», воспетых поэтами Академии Праздных[20].

Дубровник, таким образом, возлагал на Петра огромные надежды.

3 апреля 1711 года Петр отвечает на письма Рагузы, сообщая Сенату об освобождении Лифляндии и Карелии: «И уповаем, что то Вам по явленному и нам приятельству будет слышати приятно, яко нашего народа и языка доброжелательным друзьям». Говоря о своих успехах на северном фронте, Петр подчеркивает нарастающую приоритетность «восточного вопроса», обещая «не токмо турецкую гордость уничтожить, но и многих христиан от ига и тиранства варварского освободить, о чем мы не токмо войскам нашим и иждевением сокровища нашего, но и самою нашею персоною трудитися будем и желаем»[21].

Последний пассаж должен был насторожить «Рагузы город вольный», поскольку в покровительстве, которого он искал у Петра, можно было уже углядеть некоторую чрезмерность.

На это письмо дубровницкий сенат не ответил.

В 1716 году Савва Владиславич отправляется в Дубровник, а затем в Венецию и Рим. С собой он везет еще одно письмо Петра Рагузскому сенату, в котором государь просит о том, чтобы сенаторы дозволили его подопечному построить во дворе его палаццо в старом городе православную часовню, в которой российский дипломат и коммерсант мог бы отпеть свою умершую мать[22].

Письмо это выдержано в таком покровительственном и отчасти приказном тоне, что, кажется, оправдало опасения рагузцев за свою независимость. Потому, несмотря на заинтересованность Дубровника в дружелюбных отношениях с Россией, он вынужден был отказать просителю. В. В. Макушев приводит, кроме того, и еще одну, религиозную причину этого отказа. По легенде, Святой Франциск Ассизский, когда посещал Рагузу, предсказал, что город будет процветать долгие годы и падет, когда иноверцам будет разрешено совершать в нем свое богослужение[23]. Католическими традициями, подпитанными к тому же этой легендой, Сенат не мог поступиться даже ради такого сильного союзника, как Россия.

С этого момента, несмотря на то, что в том же 1716 году, по решению венецианского патрициата, в Далмацию, в Боку Которскую из города Св. Марка прибывает делегация из 17 молодых русских дворян для обучения морскому делу (дядькой при которых, кстати, был назначен Савва Владиславич), наступает период охлаждения в русско-дубровницких отношениях. Конечно, дело было не только в православной часовне, но и в том, что в 1716 году Петр снова проявляет интерес к Рагузе во многом в связи с турецко-венецианской войной и государю не удается сломить традиционный нейтралитет республики.

2.3. История перевода

Известно, что в 1713 году Савва Владиславич отправляется на родину: в этом году при подавлении черногорского восстания турками был убит его родной брат, и в Дубровнике осталась престарелая мать. Затем Рагузинский направлялся в Венецию, где выполнял обязанности торгового и финансового агента России[24]. Видимо, именно из этой поездки в Дубровник он привозит в Россию «Regno de gli Salvi» и именно в это время (или, возможно, ранее, но не позднее) принимается за работу над ее переводом. В Санкт-Петербурге в Российской национальной библиотеке хранятся две рукописи первой части перевода, доведенного до 156 страницы оригинального текста под названием «Историография царствия словенского. Собрана из многих книг исторических чрез господина Мавро Урбина Монаха Рагужского в которой описуется початие всех народов которые были езыка славенского…» (ОР РНБ. Фонд СРК. Ед. хр. F.IV.97 и F.IV.98). Оба они доведены до описания Далмации, которое в издании 1722 года начинается со 185 страницы. Тексты, содержащиеся в рукописях, практически идентичны. Вероятно, вторая является черновиком, поскольку содержит большое количество правки, зачеркиваний и исправлений, сделанных тем же почерком, которым написан основной текст. Другая же рукопись (F.IV.97) совершенно чистая. Обе они датированы 1714 годом

Научная традиция приписывала инициативу и даже осуществление этого перевода Феофану Прокоповичу[25]. В рукописях «Королевства Словенского», хранящихся в РНБ, говорится только, что книга «переведена с италианского на российский язык от некоторого доброжелателя в Санкт-Петербурге в 1714 году с позволения царского пресветлого величества всея России»[26]. В издании 1722 года переводчик не указан.

Действительно, Прокопович написал послесловие к этому изданию ― опровергающее версию Орбини о том, что деятельность Кирилла и Мефодия была благословлена и руководима Римом, и «снимающее» католический миссионерский пафос Орбини для российского читателя.

Однако сейчас вопрос об авторстве перевода уже решен: в середине XIX века С. М. Соловьевым было опубликовано письмо Петра I Синоду, написанное  18 октября 1722 года и содержащее просьбу прислать ему новинку ― «книгу, которую переводил Савва Рагузинский, о славянском народу с италианского языка»[27].

Однако Феофан Прокопович все еще считается инициатором этого перевода. В книге И. Чистовича «Феофан Прокопович и его время» приведен отрывок из письма Феофилакта Лопатинского от 27 июля 1716 года, где говорится о том, что ему была прислана И. А. Мусиным-Пушкиным, ведавшим в то время вопросами печатного дела в России, выписка из книги Мавроубина, и что он написал ответ «на повесть ложную о славенских наших апостолах ― Мефодии и Кирилле». П. Н. Берков предполагает, что «этот ответ и есть послесловие, напечатанное с особой пагинацией в «Книге историографии» после перевода текста… Орбини. Если учесть, что перевод был сделан в 1714 году, возражение Феофилакта Лопатинского было написано в конце июля 1716 года, а Феофан Прокопович прибыл в Петербург из Киева 14 октября 1716 года, то станет ясно, что он едва ли мог быть инициатором перевода, осуществленного до его приезда в Петербург»[28].

Не исключено, однако, что Феофан Прокопович поместил в издание 1722 года другой, свой текст. К тому же, скорее всего, он редактировал перевод ― нужно учитывать, что для Саввы Владиславича на самом деле русский язык не был родным, и это чувствуется в тексте, несмотря на возможно проведенную редактуру. Будучи на русской службе около 30 лет, уже в 1731 году, когда Савва Владиславич отчитывался о своей дипломатической деятельности в Китае, он все еще извиняется перед императрицей в «недовольном в российском языке искушении»[29].

Как нам кажется, все вышеперечисленное свидетельствует о том, что именно Савва Владиславич «выбрал» Орбини для перевода.

Во-первых, труд Орбини, как мы уже писали, был очень хорошо известен и популярен в Дубровнике, где будущий российский дипломат провел многие годы своей жизни. Этот текст был в поле кругозора любого образованного рагузца.

Во-вторых, Савва Владиславич свободно говорит на итальянском языке, который все еще является в Рагузе языком дворянства и политики (хотя внутренняя переписка уже постепенно начинает переходить на хорватский язык).

В-третьих, будучи не понаслышке знаком с тонкостями русско-дубровницких отношений, а также с перепиской Сената и Петра, этот прекрасный политик и дипломат не мог не почувствовать, что книга Орбини, как никакая другая, воплощала те идеи, которые носились в воздухе и пропитывали пафосом языкового и национального единства и величия еще столь хрупкие связи Рагузы и Петербурга. Появление этого перевода, кажется, по мысли Саввы Владиславича, должно было подтолкнуть к сближению обе стороны. Возможно, оно как знаковое явление должно было даже в большей степени повлиять на «семифлажную республику», ведущую крайне осторожную лавирующую политику.

Тем временем перевод книги Орбини довольно долгое время остается не напечатанным. Возможно, Савва Владиславич и продолжает работу над ним, несмотря на то, что так динамично развивающиеся в 1710–1711 годы отношения России и Дубровника явно сбавляют обороты и встречают на своем пути препятствия.

Но здесь есть еще одна интрига. Дело в том, что во время своего пребывания в Далмации и в Италии Савва Владиславич ведет переговоры не только с сенаторами Венеции и Рагузы, но и с Римской курией. Целью последних является заключение долгожданного всехристианского конкордата против «врага всех христиан» ― Порты. Савва Владиславич в сотрудничестве с другими членами российской миссии в Ватикане практически подготовил этот документ. Его подписание должно было стать эпохальным событием и привести к кардинальному сближению церквей: например, в desiderata Ватикана, практически полностью принятой российской стороной, было право свободного перемещения католических миссионеров по территории империи, право их проезда на Восток и обеспечения им полной безопасности[30]. До завершения этого грандиозного проекта оставалось совсем немного, когда, 8 марта 1721 года, папа Клемент XI умирает. Его приемник, папа Иннокентий XIII, был также готов к сотрудничеству, но заминкой в подписании конкордата воспользовались реакционно настроенные силы в России, и переговоры, которые вел Савва Владиславич, оказались в итоге бесплодными[31].

Публикация в России труда, который вошел в недавно появившийся «Индекс запрещенных книг» ныне здравствующего папы Клемента ХI, переведенного к тому же главным действующим лицом ведущихся переговоров, была бы, конечно, нежелательна. Шестое правило небольшого кодекса «О запрещении книг», прилагающегося к индексу Клемента XI, гласит, что запрещаются и проклинаются Римской католической церковью не только сама книга, но и ее перевод на любой язык, а также переводчик, взявшийся за него:

De prohibitione librorum.

Regola VI.

In universum autem de malis, & perniciosis libris id declarantur, atque statuitur, ut qui certa aliqua lingua initio editi, & deinde prohobiti, ac Damnati a Sede Apostolica sunt ; eosdem quoque in quamcunque postea vertantur linguam, censeri ab eadem sede, ubique gentium, sub eisdem poenis interdicos, & damnatos[32].

В поддержку этой версии причины задержки публикации говорит и то, что как только ― в 1721 году ― папа умирает, заключение конкордата срывается, а Савва Владиславич возвращается в Петербург, книга выходит. Она увидела свет в 1722 году. Напечатана была под названием «Книга историография почятия имяне, славы и расширения народа славянского… Собрана из многих книг исторических через господина Мавроурбина, архимандрита Рогужскаго… Переведена с Италианского на российский язык» в числе 1200 экземляров, цена каждому назначалась 25 алтынов 2 деньги, в 1756 году их было еще налицо 487[33].

Текстологический анализ перевода Орбини на русский язык был предпринят итальянским славистом Джузеппе Делль’Агата в статье «La traduzione russa del Regno de gli Slavi di Mauro Orbini». Исследователь приходит к выводу, что вследствие перевода книга претерпела серьезные изменения: из риторического произведения в духе позднего Возрождения она, по мнению Делль’Агата, превратилась в учебное, совершенно прикладное и утилитарное пособие по славянской истории, в сухой компендиум. Исследователь считает, что такая ориентация перевода соответствует просветительской политике Петра I в области печати. Однако переводчик сохранил «совершенно всю идеологическую нагрузку: восторженную “национальную” гордость панславизма и пламенную историографическую утопичность» изначального текста[34].

Идеи Орбини были актуализованы в русской культуре во многом благодаря одному не совсем удачному, но знаковому эпизоду в дипломатических отношениях молодой Российской империи и находящейся фактически на закате своего некогда славного существования Рагузинской республики. Однако они прекрасно прижились и дали свои плоды ― «Книга историография» надолго стала одним из главных исторических и идеологических источников по истории славян. Орбиниевская «славянская взаимность», кажется, является важнейшим источником культивируемой в России в XVIII веке (и, конечно, позже) идеи «славянского братства» и вообще существования некоторого единого славянского культурного пространства. Их судьба интересна сама по себе: позже, уже через Россию, в русском переводе Саввы Владиславича, пройдя путь через эпоху католической Котрреформации, впитав в себя настроения находящейся под угрозой мусульманского владычества Далмации, сыграв свою роль в российско-дубровницкой дипломатии, труд Орбини благодаря имперской политике России на Балканах станет важнейшим вдохновителем южнославянского национального Возрождения[35].