<< На главную страницу "Фольклор и постфольклор"

Денисевич К.Н. (РГГУ)

К ВОПРОСУ О РИТУАЛЬНОМ СТАТУСЕ ПРОФЕССИОНАЛА

(ОХОТНИК И РЫБОЛОВ)

Как уже заметили некоторые исследователи, среди которых О. А. Черепанова, Э. В. Померанцева и др., мифологизация человека  часто производится народным сознанием на основе некоторого параллелизма с каким-либо представителем нечистой силы. Многие демонологический персонажи, например, черт в быличках часто описывается как физически увечный: хромой, косой и т.д. По аналогии с этим человек с физическими недостатками рассматривается как носящий на себе отпечаток ирреального мира.

По такому же механизму происходит мифологизация “профессионалов”, “знающих” людей.   

В словаре “Восточнославянский фольклор: словарь научных и народных терминов” Г. А. Барташевич в статье “Знахарь” выделяет три типа знахарства, бытующих в разных традициях. Их представители разделены исследователем соответственно на три вида:

“природные” знахари, то есть получившие “способности от нечистой силы, овладевшей им в утробе матери” (см. Традиция, зафиксированая Е. Р. Романовым)

“со знатьём” (см. Пинежская традиция), то есть получившие сакральное знание благодаря “договору” с нечистой силой.

  “наученные”, то есть владеющие “ограниченным числом заговором от немногих болезней (домашние лекари)”. [Барташевич 1993]

Ниже пойдёт речь о двух последних типах знахарства, поскольку предметом рассмотрения в данном случае являются не вообще люди, обладающие сакральным знанием, а именно “профессионалы”, то есть люди, преднамеренно и по собственной воле получившие его (отдельным случаем является “случайное” получение знания). В ряд “профессионалов” обычно ставятся знахарь (колдун, ведьма, ведун, вещица, волхв, ворожея, знаток, знающий, книжник, кудесник, чародей, чернокнижник и пр.), а также медик, пастух, мельник, кузнец, плотник, печник, музыкант и др.

В дальнейшем мы будем пользоваться в основном материалом, связанным с ритуальным статусом охотника и рыболова и опираться на северорусскую традицию. Стоит оговорить, что речь пойдёт о ритуальном статусе профессионала как персонажа народной культуры, а не о реальной профессиональной ритуально - магической практике.

  Профессионалы интересны некоторой двойственностью своего статуса: с одной стороны, они сохраняют признаки “человеческого” мира, так как обладают социальными, профессиональными, конфессиональными и этническими признаками; с другой стороны, обретают некоторую мифологичность. При чем происходит это, как уже было отмечено, благодаря их параллелизму с соответствующими демонологическими персонажами.

  Большинству профессионалов соответствует какой-либо их “нечистый двойник”. В пример можно привести пары мельник - водяной, кузнец - черт и т.д. Наиболее ярким примером может послужить такой персонаж как пастух. “Сакрализация пастушества основана на существовании параллелизма между лешим и пастухом” [Черепанова 1983].

  Записано довольно много сведений о том, что леший является пастухом лесных зверей, перегоняет их с места на место. “Мужик один пошел в лес, а от нашей деревни чаща была. А он глядит, бежат зайцы, а за им идёт пастух и как перегнал их в лес, да как щелкнул кнутом, так у меня в глазах и потемнело. У всех свой пастух есть - и у волков, и у лисиц.” (Новгородская область) [Черепанова 1983].

Подобный параллелизм наблюдается и в отношении охотников и рыболовов. 

Прежде всего, в этом отношении стоит обратить вниманием на одну из главных черт лешего, которую отмечают большинство исследователей - способность распоряжаться животными. “Например, в поверьях Смоленской губернии, записанных в конце Х1Х века, подчеркивается, что лесовик - хозяин леса, что лесные звери ему подчинены.” [Померанцева 1985] В представлении носителя традиционной культуры, охотник и рыболов тоже обладают некоторой властью над животными. Например, Д. К. Зеленин [Зеленин 1929] приводит сведения о том, что “настоящий” охотник буквально “гипнотизирует” белку так, что животное даже спускается пониже и поворачивается к охотнику глазом, чтобы тому было проще стрелять.

Ср: “<Старые> охотники, при мне один старик в Кенозере был ён того лучше. Белка сидит в еле, он долго не разглядывает. Снимает рукавицу, кладёт на сук. <Куда?> на сучок, сам отойдёт от ели на ружейный выстрел и белка сойдёт на рукавицу, сядет. На рукавице белку убьёт. <...> Ему, этому охотнику годов семдесят было. <Давно было?> Давно. Его еш этова старика годоф десять нет.” [КА. ГВД]

  Сюда же стоит отнести представления о том, что на рыбака “рыба идёт”. Непонятно, как это коррелирует с сакральным знанием, которым обладает рыбак в севернорусской традиции, но скорее всего эти два представления тесно связаны.

  “Вот у миня отец, дак хорошо ловил рыбу, на него рыба шла, а ни знаю, знал ли он чиво, или нет”. [КА. ФАА.]

“Ну, на кого рыба идёт, на кого не идёт, это - то я слыхала, што там, у Лёкшма у озёра, дак рыбаки были, дак вон там, ну, какие - то тожи молитвы брали, да што вот, чиво - то ещё, што вот, на того рыба идёт, а на того не идёт. Это я слыхала”. [КА. РЕВ.]

Стоит отметить, что на примере этой записи особенно хорошо видно, что “профессионализм”, о котором идёт речь, резко отличается от бытового и особенно тесно связан с сакральным знанием и с мифологичностью (рыба идёт на того, кто берет “молитву”. В данном случае скорее всего имеется в виду получение того самого сакрального знания, о котором речь пойдёт ниже).             

В связи с параллелизмом охотника и лешего, рыбака и водяного, обратим внимание ещё на один аспект - “локальность” водных и лесных хозяев. Распространены рассказы о том, что в каждом лесу и в каждом водоёме (так же как и в каждом доме) - свой хозяин, леший или водяной. “У водяных, как это было отмечено и в быличках о леших, есть свои наделы, территории, которыми они управляют. По легенде, записанной [Шайжин 1909] в конце Х1Х века в Пудожском крае, перемещение плавучего острова на Вудлозере было вызвано тем, что Ильинский водяной, выдавая свою дочь за Пречистенского водяного (любопытно, что прозвища водяных соответствуют названиям церковных приходов), дал этот остров ей в приданое и теперь перегнал его во владения своего зятя - водяного.” [Черепанова 1983] “В Бенкреневе один рыбак на зимнике ночевал на озере. Идут два вольных. Один нашего прихода, другой иного. Один говорит: “Я его растопчу! Невежа! Лег на зимнике.” А наш “Нет, надо обойти.” (Белозерский район)” [Черепанова 1983]

В качестве параллели можно привести “локальность” деятельности охотника. Имеется в виду ограничение и разделение территории охоты (у охотников этот аспект развит больше, чем у рыбаков) и добычи.

  “Вот, например, там ты подошёл там к старичку- они знали, как это- он тебя отвёл, говорит: вот тот, тот, тот квартал взял- всё. Если ты за просеку перешёл- значит тебя могут не найти- или тебя медведь задерёт, или у тебя в капкане ничево не будет” [КА.КЛВ.]

“Если, допустим, ты вот идёшь, а увидел, лыжня, тебе нельзя её переходить. Тебе надо уйти в сторону вобще, пройти там, где нет лыжни. Почему вот тебе нельзя пройти? Потому што значит это место занято.” [КА. ПВВ.]

Плохим знаком считается и чрезмерно богатая добыча (улов). Это может повлечь за собой неудачу в следующий раз, или даже гнев хозяина (лешего, водяного).

“Допустим, ты идёшь там, значит, на лося, то нельзя борзеть. Одново убил, второво не бей. Хоть даже будет у тебя возможность.” [КА.ПВВ.]

  “Трёх рысей взял... значит, примета такая, три покойника через гот.” [КА. НАИ.]

Ср.: “Ну чё... обычно рыбу с собой не берут <на рыбалку>. <...> На рыбалку не берут, иначе клёв будет плохой.” [КА. ВАТ]

Таким образом, охотнику как бы даётся разрешение убить на определённой территории определённое количество дичи. При этом охотник не имеет права  не только превышать дозволенное количество добычи на, но и покушаться на то, что “отведено” его коллеге, другому охотнику.

“Допустим, ты идёшь, даже вот так вот по реке, видишь капкан стоит, ты не имеешь права, даже если там чево-то попало, ты не имеешь права взять [себе].” [КА.ПВВ.]

“Нельзя вот, допустим, ты вот убил чево-нибудь, а я вот вместе с тобой нахожусь, увидел это, так у-у, какая красивая, там чё, это нельзя говорить, это значит к тому, што больше ты уже в этот день не поймаешь ничево. Даже вот ты капкан ставишь, я не должен подходить к тебе с левово плеча, бычьим глазом не должен тебе масть сбить.” [КА. ПВВ.]

Благодаря параллелизму между лешим и охотником, водяным и рыбаком,  противостояние первых проецируется на отношения вторых. “Белорусский водяной - непримиримый враг лешему, при чем “водяной всегда первый напакостит лешему” (Н.Я. Никифоров. Нечистики, Виленский временник, II, 1907, стр. 69). Северно - великорусский водяной, по-видимому, во вражде с духом - хозяином земли и камней; во всяком случае у лодейнопольских рыболовов на Шоксозере оберегом от водяного считаются слова: “камень тебе в башку” (т.е. в голову). От этих слов водяной сейчас же скрывается (устное сообщение Н. А. Никитиной)” [Зеленин 1929] Как бы приобщаясь к числу водных и лесных мифологических персонажей, рыбаки и охотники тоже оказываются втянутыми в “противостояние стихий”.

“А. Н. Афанасьев приводит русское поверье, согласно которому “плывя по воде, не должно поминать зайца, потому что этого не любит водяной, и, осердившись, подымает бурю” [Афанасьев 1994]. Запрет произнесения имени зайца на водах объясняется тем, что заяц как лесной зверь находится в подчинении у лешего и неподвластен водяному. Запрет упоминания зайца во время рыбной ловли известен и в западных районах Витебщины и Гродненщины <...> Ср. Аналогичный запрет у рыбаков Кирилловского уезда  Новгородской губернии упоминать на местном озере медведя (тоже лесного зверя) из страха перед водяным: иначе “тоня заденет” <...>У рыбаков белорусско - литовского пограничья запрещено упоминать разных лесных зверей: зайца, медведя, лисицы, волка...” [Гура 1997]

“Очень распространено у русских рыбаков табу на слова. На всех морях и больших озёрах запрещено произносить определённые слова: медведь, заяц, поп, лиса и т. п. Слово “медведь” вызывает бурю. Нарушившего этот запрет сажают голым задом на перевёрнутый котёл для варки пищи всей артели и два-три раза поворачивают. Эта процедура считается позорной и такой “верченый” всеми презираем.” [Зеленин 1991]

Тесная связь “профессионала” с его “нечистым двойником” реализована в представлениях о договорности их отношений. Сюжеты о договоре человека -“профессионала” с нечистой силой более чем распространены и известны. “Трудно было придумать более глупую сказку, как сойтись человеку с демоном <...> А между тем, есть предание, что как в Западной Европе, так равно и у нас на Руси верили, что колдуны и их сношения с дьяволом существовали.” [Забылин 1992]

Договор, по которому охотник или рыбак получает сакральное знание, заключается на таких условиях: леший или водяной помогает (по крайней мере, не мешает) охотиться или рыбачить, взамен на что охотник берет на себя некоторые обязательства. Например, он обязуется соблюдать ряд запретов: не есть ягод, грибов, не рубить лес и т. п. Таким образом охотник (рыболов) не нарушает целостности леса (водного пространства), а пользуется лишь “отведенной” ему “долей”. То есть леший или водяной передаёт часть своей власти, четко определяя компетенцию человека не только ограничением территории и объёма добычи, но и запретом на использование других ресурсов своего владения. 

Этот договор называют статьёй, но иногда смешиваются понятия охотничьей (рыболовецкой) статьи и аналогичного ей пастушеского отпуска.

“У охотников тожо [как и у пастухов] есть своё [колдовство]. Если там, в лес ходят, есть, видимо, есть у всех статьи какие.” [КА. БЕА.]

“... А он - то <охотник> тоже ходил со статьёй, как встретится - слова не скажет. (Каргопольский район)” [Черепанова 1983]

“ И на рыбака есть отпуск. Будишь рыбу носить. На охотника. Будишь хорошо охотиться. Я этово ни знаю, но они почитают пойдут, и им охота хорошо пойдёт.”[КА. КФГ.]

Берется этот отпуск, как правило, у знахаря. Но возможна его передача от охотника охотнику (однако, вероятно, в пределах одной семьи). Процесс его получения, как и в случае с пастухом, представляется по - разному: вербально: “Говорили просто... какую он там молитву ему прочитает...” [КА. ТЮН]

или через передачу некоторого предмета: “Не говорят. У меня вот отец охотник был, и какая - то старушка ему... вот в каком... ну, фуфайками называли. Он ходит на охоту и сюды [в край фуфайки] вшила ему... тожо нильзя говорить - то. Ну, какой -то там наговорила, вот и вшила. И вот он удачный. Под год четырёх рысей убил [...] И мне не передал.[...]Слова- то она по - русски говорила, объясняла ведь, правда?..” [КА. КВА.]

Это может быть крест или письменный вариант текста (заговора, молитвы).

“[Что такое статья?] - Слова там изверские.” [КА. САМ.]

“Дак знали, знали, были кресты, да и каждо место всё было... Да крёст- та такой был, дак такая и статья была читали. Крёс - то от возьмут, да статья на бумажке, кто выучил, дак пойдут, дак и прочитают.”[КА. КВС.]

Статья также может заключаться в самом охотничьем оружии или снаряжении. Поэтому существует строгий запрет кому - либо постороннему касаться его, как и пастушеского рожка или погонялки.

“Там вот дедка росказывал, у одново мужика была свистулька на ребка [рябчика] сделана. Сколько эти мужики ходят - ни фига, а он подёт - целую [нрзб. - сумку] набьёт этих рябчиков. А потом этот взял да у нево заменил - она из косточки, да там чё-то кто-то нашептал или чё-то наговорил, и вот эти рябчики прямо как один, [нрзб.] токо свиснет, чёрт знат откуда прилетают. Вот, пока ходит, целую [нрзб. - сумку] набьёт. А пот\м раз, и всё - сломался свисток, чё-то испортили ево и всё, у нево рябчики - как все стал ходить.  [Как испортили?] А чё-то там нельзя, например, у нево вот свисток, да там мешочек был шит, да там, не знаю, старуха ли кто ему там наколдовала - он всё и не ходил [?], потом посмотрели чёво в мешочке-то есть да... в чужие руки попал - всё, и у нево как сглаз получился.” [КА ИВН.]

Как отмечает Т. В. Цивьян, в народном сознании существует “маска”, которую надевает  профессионал и которая чисто внешне выражает “нечистоту”, демонологичность. [Цивьян 2000] Сам внешний вид профессионала указывающего на определённую “инородность”. Пастух, например, часто носит длинные растрёпанные волосы, что является одним из признаков нечистой силы. Если у человека распущены или растрёпаны волосы, ему говорят, что он “ходит как росомаха”, а “росомахой” называют не только зверя (тоже, кстати, наделённого народным сознанием мифологичностью), но и русалку. Классическое описание русалки - сидящая у воды женщина, которая расчесывает свои длинные распущенные волосы. Леший зачастую описывается как старичок с длинными косматыми волосами и бородой. Поэтому как отхождение от нормы  воспринимается и не бреющийся охотник:

“Да, пока я на рыбалку не съежжу, я не бреюсь. Вот я, например, -  я с продольником <разновидность рыболовецкой снасти>ежжу - я уже  не бреюсь. [В этот день?] В этот день и потом. [...] Пока не выберу продольник обратно. [...] Два д... два дня получаетца. У миня два дня получаетца: день насаживаю, да я потом выберу продольник, - ну, пока рыбу обработаю... Уж на треўтий день бреюсь.” [КА. ФМФ.]

     “Допустим, идёшь ты вот на сезон в лес, нельзя бритца [с утра], в лесу тоже нельзя бритца, и выходишь ты с леса, ты опять сутки не должен бритца. Штобы с тобой ничево не случилося, ни медведь ни задрал, ничево.” [КА. ПВВ.]

Кроме того, существует еще и аналогичного характера поведенческая модель, нарочито выделяющая “профессионала” из человеческого общества. Таковы, например, многочисленные запреты, сопутствующие пастушескому, а так же охотничьему и рыболовецкому “отпуску”: не здороваться за руку, не спать с женой,  вообще не разговаривать с людьми какое-то время: “... А он - то <охотник> тоже ходил со статьёй, как встретится - слова не скажет. (Каргопольский район)” [Черепанова 1983]. “А вот у нас папа, например, ходил на рыбалку, дак он мало говорил. Он... если мы начнём спрашивать, бабушка нас отводила и ругала... Не мама моя, ей некогда было, а бабушка: " Ничево у отца не спрашивайте. Ничево у отца не спрашивайте !" И мы не спрашивали уже. Не спрашивали, почему. Он просто молча собирался и уходил.” [КА. ДАА] Отметим, что “неговорение” профессионала является аналогом невнятного говорения нечистой силы. У пастухов существует еще такой запрет: не проходить в ворота, а перепрыгивать через забор и т.д.

Профессионалы исключаются из человеческого социума и конфессионально:

“Некоторые охотники на соболя, молясь христианскому богу, крестятся левою рукою, кланяются влево.” [Зеленин 1929]

“ ...в Пасху не утрени, когда священник пропоёт: Христос Воскресе!, надо ответить три раза: “а я стреляю” и при этом сделать вид, как будто целишься из ружья (Беньковский. Поверия и суеверия, относящиеся к охоте, Киевск. Стар....). Очевидно, и это также считается отречением от христианства. Подобным образом чехи стреляли в рождественскую ночь, для той же самой цели, в луну, стоя на белом платке.” [Зеленин 1929]  Ср.: “В Великий Четверг охотник утром стреляет из ружья, чтобы весь год хорошо охотилось” (Кировская область) [Русские заговоры и заклинания 1998]

Несмотря на все демонологиеские черты, которые охотник и рыболов приобретают как профессионалы, как “знающие” люди, статус их, как было отмечено выше, остаётся двойственным. Как демонологические персонажи, например, они фигурируют во многих быличках. Но опять же выступают в качестве вполне реальных людей, знакомых, родственников, соседей по деревне (что в принципе характерно для жанра фабулата ), они часто называются по имени. Как отмечает Т. В. Цивьян, это сразу включает “знающего” в человеческий социум. В статье “Об одном классе персонажей низшей мифологии: “профессионалы”” [Цивьян 2000]  в связи с этой двойственностью положения профессионалов Цивьян вообще ставит вопрос о справедливости причисления их к мифологическим (демонологическим) персонажам.

Постоянный параллелизм между профессионалом и одним из представителей нечистой силы указывает на вторичность мифологичности первого по отношению к второму. “Промежуточное положение между миром демонов и миром людей занимают ведьмы, колдуны, знахари и т.п.” [Толстая 1993]

  То есть охотник, рыболов, пастух, знахарь и т.п. - любой профессионал, обладая “двойником” среди нечисти, сам превращается в двойника демонологического персонажа, в некотором смысле становится его персонификацией в микрокосме деревни, в мире людей. 

СОКРАЩЕНИЯ

Афанасьев 1994 - А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Т.1-3. М., 1865 - 1869. [Репринт:] М., 1994

Барташевич 1993 – Г. А. Барташевич. Знахарь. // Восточнославянский фольклор: словарь научных и народных терминов. Минск, 1993

Черепанова 1983 – О. А. Черепанова. Мифологические рассказы русского Севера. Л., 1983

Померанцева 1985 - Э. В. Померанцева. Русская устная проза. М., 1985

Зеленин 1929 - Д. К. Зеленин. Табу слов у народов восточное Европы и северной Азии. Ч. 1: Запреты на охоте и иных промыслах. Л., 1929 (Сборник Музея анстропологии и этнографии, т.8)

Зеленин 1991 - Д. К. Зеленин. Восточнославянская этнография. Пер. с нем. К. Д. Цивиной. М., 1991 (Этнографическая библиотека)

Шайжин 1909 - Н. Шайжин. Олонецкий край // Памятная книжка Олонецкой губернии на 1909 г. Петрозаводск, 1909

Гура 1997 - А. В. Гура. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997

Забылин 1992 - Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. Собр. М. Забылиным. Репринтное воспроизведение издания 1880 года. М., 1992

Цивьян 2000 - Т. В. Цивьян. Об одном классе низшей мифологии: “профессионалы” // Славянский и балканский фольклор: Народная демонология. М., 2000

Толстая 1993 - С. М. Толстая. Демонология // Восточнославянский фольклор: словарь научных и народных терминов. Минск, 1993

Русские заговоры и заклинания 1998 - Русские заговоры и заклинания : Материалы фольклорных экспедиций МГУ 1953 - 1993 гг. Под ред. Проф. В. П. Аникина. М., 1998

КА  - Каргопольский архив экспедиции РГГУ

Информанты:

БЕА: Березина Елизавета Александровна, 1937 г. р., зап. в с. Евсино в 1996 г.

ВАТ: Турышев Вячеслав Александрович, 1963 г.р., зап. в с. Полуборье в 2000г.

ГВД: Горлов Виктор Дмитриевич, прим. 1940 г.р., зап. в с. Ошевенск в 1999г.

ДАА: Дьяченко Александра Алексеевна, 1933 г. р., зап. в с. Ухта в 1996г.

ИВН: Никонов Иван Васильевич, 1949 г. р., зап. в с. Рягово в 1998г.

КВА: Калитин Василий Арсентьевич, 1928 г. р., зап. в с. Нокола в 1997г.

КВС: Корпачев Василий Степанович, 1927 г. р., зап. в с. Бор в 1996г.

КЛВ: Калинин Леонид Викторович, 1952 г.р., зап. в с. Лаптево в 1996г.

КФГ: Казанин Генрих Фёдорович, 1937 г. р., зап. в с. Печниково в 1997г

НАИ: Никулин Александр Ильич, 1924 г. р., зап. в с. Река в 2000г.

ПВВ: Пискурев Вениамин Васильевич, 1952 г. р., зап.  в с. Лаптево в 1996г.

РЕВ: Раскова Екатерина Викторовна, 1925 г. р., зап. в с. Печниково в 1997г

САМ: Синюков Анатолий Михайлович, 1926 г. р., зап. в с. Евсино в 1996г.

ТЮН: Трезвонов Юрий Николаевич, 1937 г.р., зап. в с. Кречетово в 1996г.

ФАА: Фадеева Августина Александровна, 1922 г. р., зап в с. Печниково в 1997г

ФМФ: Фокин Михаил Федорович, 1926 г. р., зап. в с. Льнозавод в 1999г..