Федорова С.

К ВОПРОСУ ОБ ИСПОЛНИТЕЛЯХ ДУХОВНЫХ СТИХОВ

(НА МАТЕРИАЛЕ СЕВЕРНОРУССКИХ ЗАПИСЕЙ 20 ВЕКА)

 В 20 веке на Русском Севере духовные стихи записывались как собирателями из Петербурга и Москвы, так и местными фольклористами – работниками Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН. Местное собрание духовных стихов, которое было создано усилиями последних, содержит более 260 текстов, охватывающих почти весь 20 век: с 1911 г. по 1998 г. Часть этих записей снабжена комментариями о манере исполнения, о том, от кого был усвоен стих и в каких условиях он традиционно исполнялся. Кроме того, замечания о стихах и их исполнителях присутствуют в экспедиционных отчетах, а также в дневниках собирателей. В данной работе представлены те сведения о бытовании севернорусских духовных стихов, которые можно почерпнуть из фольклорных коллекций Архива Карельского научного центра РАН.

Общерусские и старообрядческие стихи записывались фольклористами в одних и тех же населенных пунктах вдоль всей восточной границы Карелии: в Лоухском (д. Черная речка), Кемском (Калгалакша, Гридино), Беломорском (Сумский Посад, Колежма, Нюхча), Медвежьегорском (Космозеро, Кижи, Шуньга, Середка), Пудожском (Авдеево, Заозерье, г. Пудож) районах. Духовные стихи были распространены в той части Карелии, где проживало преимущественно русское население. Наибльшим числом текстов представлены эпические сюжеты («Голубиная книга», «Сон Богородицы», «Вознесение», «Два брата Лазаря», «Алексей человек Божий», «Пятница и пустынник», «Муки Егория», «Егорий и царевна», а также стих о Страшном суде); их варианты составляют три четверти местного собрания стихов (более 180 записей). Традиция же старообрядческой духовной поэзии представлена в Архиве КарНЦ скудно и неполно.

Как уже отмечал Ю. А. Новиков[1], дольше всего в памяти исполнителей сохранялись сюжеты, в которых присутствовал семейный конфликт; это уже упомянутые стихи об Алексее человеке Божием, о Егории и царевне, о двух братьях Лазарях. Как правило, от исполнителей этих стихов можно было записать и баллады. Практически все сказители называли баллады и духовные стихи одинаково (стúхами), пели их на схожий мотив и не проводили между ними никакого различия. Иногда в разряд стúхов попадали и былины, и исторические песни.

Основными исполнителями стихов на Русском Севере в 20 в. были женщины. В местном собрании записи от женщин среднего и старшего возраста составляют четыре пятых всего корпуса текстов – более двухсот стихов. От мужчин записано всего 20 вариантов, включая отрывки и пересказы (более сорока текстов стихов в Архиве КарНЦ не атрибутированы). Вполне вероятно, что в 19 в. и мужчины пели духовные стихи, тем более что на Русском Севере был широко распространен запрет на пение в пост (особенно в Великий) чего-либо, кроме стихов, или, точнее говоря, стúхов. Духовные стихи знали и пели многие известные сказители: Т. Г. и И. Т. Рябинины, В. П. Щеголенок, Н. А. Ремезов, Ф. А. Конашков и другие. В Архиве КарНЦ имеются свидетельства об исполнении духовных стихов за домашней работой всей семьей либо старшими родственниками для младших[2]; записано также два стиха в совместном исполнении мужа и жены[3]. Но только у женщин духовные стихи были закреплены за особым видом работы. До революции и в первое десятилетие после нее во время Великого поста девушки, а иногда и замужние женщины собирались вместе прясть, и эти посиделки (“посидки”) нередко сопровождались хоровым пением стихов[4]. Об этом обычае вспоминали многие исполнительницы, записанные фольклористами КарНЦ[5]. В записях из Заонежья встречаются воспоминания о том, как в пост пели духовные стихи («Вознесение», «Алексей человек Божий», «Сон Богородицы», «Два брата Лазаря»), баллады «Василий и Софья», «Сестра и братья-разбойники», «Князь и старицы», «Домна»[6].

Вместе с умением прясть и ткать знание баллад и духовных стихов передавалось, как правило, по женской линии. Многие исполнительницы сообщали собирателям из КарНЦ, что стúхи переняли еще в детстве от бабушки, матери, няни, соседок и т.п. Так, П. Е. Попова из Нюхчи, спев стих о Вознесении, сказала: «Я эту песню слышала от своей матери… Эту песню у нас мать пела в канун Вербного воскресенья»[7]. А. М. Исакова из с. Шуерецкого вспоминала: «Старухи соберутся: «Ребята, давайте петь стúхи будем учить вас»»[8]. Подобных цитат можно привести очень много.

Не менее часто встречаются утверждения о том, что духовный стих был перенят от калик перехожих. Каргопольские бродячие певцы приходили или приезжали на лошадях чаще всего во время Рождественского и Великого постов. Хозяйка, собиравшая в пост своих соседок на посиделки, могла специально оставить в своем доме нищего, чтобы он исполнял для них духовные стихи. Несколько исполнительниц и общерусских, и старообрядческих духовных стихов указали, что стих был перенят ими или их родственниками от калик, которые оставались в их доме в течение нескольких дней[9]. Так, Т. А. Лепетухина из деревни Лапино, пропев стих о Пятнице и пустыннике, рассказала собирателям, что «у ее бабушки обычно стоял нищий слепой Опросим, который пел этот стих… Другие нищие также часто приходили к ним ночевать и петь стихи»[10]. Следует отметить, что в репертуар бродячих певцов также входили не только духовные стихи, но и баллады и былины. Примечания о том, что баллада перенята исполнителем от калик перехожих, неоднократно встречаются на страницах коллекций Архива КарНЦ[11]. Так, А. М. Поташова из Пяльмы рассказала собирателям, что «прежде в их местах ходили старики нищие, они садились у кого-нибудь на крыльце или на камне где-нибудь и пели стихи про Лазаря и про богатырей». От них исполнительница переняла былины и две баллады[12].

Однако не все бродячие исполнители духовных стихов были настоящими каликами перехожими, не имевшими никакого пристанища. Этнограф И. П. Хрущов, путешествуя по реке Ояти в 1866 году, повстречал хромого нищего Никиту Богданова, певшего духовные стихи на всех храмовых праздниках по оятским погостам. Местный житель, тот начал просить милостыню уже под старость и специально для этого выучил с десяток стихов у слепых стариков, с которыми повстречался в Александро-Свирском монастыре[13]. Случаи, когда нуждающиеся крестьяне исполняли стихи и былины за подаяние в своей волости или даже в родной деревне, не были исключительно редкими на Русском Севере. Заметим, что никаких жанровых ограничений для таких «певцов поневоле» не существовало. М. А. Прохорова из д. Бураково Пудожского района вспоминала, что «дед ее Мих[аил] Федорович Бешалугин жил в бедности и пел, хорошо пел, всякие стихи, старины. <…> Мих[аил] Фед[орович] пел старины во время работы, на посиделках, на храмовых праздниках. Ему платили по 2-5 копеек за исполнение былины, «подавали», как говорит М. А.»[14].

О существовании «переходного» типа исполнителей, которых нельзя отнести ни к профессиональным бродячим певцам, ни к оседлым сказителям-крестьянам, писал еще П. Н. Рыбников. Он полагал, что это большей частью портные, которые «имеют оседлость и не нуждаются в деньгах»[15]. Вероятно, и портные, и обедневшие крестьяне могли в случае нужды использовать свое сказительское искусство и для заработка. В качестве примера можно привести крестьянина Т. А. Фешова из Ижгоры. Фешов вел хозяйство, не был совсем беден, дом его был одним из самых красивых в деревне, и тем не менее он пел духовные стихи и былины, рассказывал сказки по всей своей волости, слыл хорошим сказителем и, по словам информантов из деревни Подберезье, «кормился песнями»[16]. Судя по воспоминаниям крестьян.[17], Тихон Фешов был весьма артистичен, дома пел редко, зато любил выступать на публике. Возможно, на праздниках, в толпе слушателей он пел больше для удовольствия, чем ради заработка. За деньги же он выступал перед станционным начальством. Умер Т. А. Фешов в 1930 г.

Несколько исполнителей из Колежмы описали певцов, которых они часто слушали детьми: «А ходили тут Ванька косой, да Оксюха, двое оны ходили, муж да жена… Бог его знает, где он проживал. <…> Давали ему за это хлеб, муки, кто сахару, кто чаю, кто чего. Как придут, попросятся, так и ночевать пустят. Оне откуда-то приезжали, оттуль… Ивану уж было лет под пятьдесят; одеты они были обнаковенно: у него на голове шапка, у нее платок. Детей у них не было… Оны много пели, но я теперь не помню»[18]. Вероятно, эта пара обитала не очень далеко от Колежмы, так как наведывалась туда достаточно часто, в каждый пост[19]. Возможно, это также были обедневшие сельские жители, отправлявшиеся за милостыней в дальние деревни. На это указывает и тот факт, что несколько информантов вспомнили их имена. «Подлинные» калики перехожие, обитавшие за пределами Заонежья или вовсе не имевшие пристанища, почти всегда оставались в памяти своих слушателей безымянными.

Вероятно, калики и «полубродячие» певцы еще продолжали свои странствия по Русскому Северу и в 1920-е годы, по крайней мере до коллективизации. Об этом косвенно свидетельствует замечание о деревне Нигижме Пудожского района из полевого дневника экспедиции 1940 г.: «…как калики, так и другие певцы принимались здесь в богатых домах. За кусок хлеба они исполняли былины, богачи с охотой слушали их. По рассказам крестьян создается впечатление, что здесь всегда были захожие певцы, свои певцы, например, такие, как Фешов, также ходили по деревням»[20]. В ответ на вопрос собирателей об исполнителях былин крестьяне «всегда ссылаются на калик, они мол знали»[21]. О бродячих певцах говорят как о явлении, исчезнувшем совсем недавно. С появлением колхозов, видимо, исчезли и «полубродячие» певцы, подобные Т. А. Фешову.

Несомненно, каликам перехожим принадлежит главная роль в распространении духовной поэзии на Русском Севере. Благодаря их странствиям духовные стихи стали неотъемлемой частью репертуара оседлого сельского населения. Не без влияния каличества возник и тип «полубродячих» певцов. Таким образом, на период конца 19 – начала 20 вв. можно выделить три типа севернорусских исполнителей духовной поэзии, которые находились между собой в тесном взаимодействии: калики, «полубродячие» певцы и оседлые сельские жители (преимущественно женщины).