И.А. Бессонов

ЧИСЛОВЫЕ МОДЕЛИРУЮЩИЕ СИСТЕМЫ
В МИФОРИТУАЛЬНЫХ ПРАКТИКАХ, ФОЛЬКЛОРНЫХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ТЕКСТАХ

С древних времен было создано множество образов, мотивов и сюжетов, в основу которых положены системы, универсальные для разных народов, а потому моделирующие их духовную культуру и задающие ее развитие весьма сходным образом. Теоретической основой нашей работы стало понятие модели мира, выдвинутое в монографии В.В. Иванова и В.Н. Топорова «Славянские языковые моделирующие семиотические системы» (М., 1965). Помимо описанного исследователями принципа конструирования картины мира с помощью систем бинарных оппозиций, возможно моделирование традиционной культуры вообще при помощи основных чисел натурального ряда. В работе мы попытаемся рассмотреть число «2» и операции, с ним связанные - деление, дублирование и др. (забегая вперед, скажу, что последними определялись семантика и структура многих мифологических и сказочных нарративов, обрядовых комплексов и представлений с ними связанных). Другими словами, семиотический метод применяется нами к изучению сюжетики и поэтики текстов и ритуалов (причем не только с их формальной, но и с содержательной стороны). Не ставя при этом задач фундаментальных исторических реконструкций, мы, тем не менее, в ряде случаев затронем проблемы, связанные с генезисом и эволюцией представлений о парности и двойничестве.
Основным материалом исследования стали русский и славянский фольклор и мифоритуальная традиция, данная в сопоставлении с индоевропейскими и другими типологически близкими материалами. Также были привлечены данные древних литератур и некоторые лингвистические сведения.

I. В начале работы попытаемся сформулировать модели операций, связанных с числом «2» (шире - с парностью). Число два может быть получено в результате двух различных операций: удвоения и деления. В первом случае дважды дублируется единое как целостность (в принципе процесс копирования может повторяться до бесконечности), во втором - каждая из половин реализует противоположные потенции единого (процесс конечен).
Принципиальное различие означенных операций состоит в следующем. Копирование не привносит в наррацию динамизма, так как повторяет одну и ту же сущность (=статическая ситуация). Раздвоение же на противоположности, напротив, предполагает их диалектическое взаимодействие (=динамическая ситуация). По этой причине создания пар путем разделения является в культуре преобладающим.
Рассмотрим сначала случаи копирования, а затем перейдем к представлениям, характеризуемым нами как полная/неполная антитеза.
II. УДВОЕНИЕ (=КОПИРОВАНИЕ)
Операции, связанные с созданием точных копий можно разделить на два типа: дублирование и умножение. В первом случае определяющей будет семантика числа два, представления с ним связанные, во втором – семантика умножения, увеличения.
II.1. Дублирование.
К комплексу представлений о дублировании, в первую очередь, относятся обряды, поверья и сюжеты, связанные с близнецами. Последние либо внешне идентичны, рождены в одно время, имеют общие доли-судьбы, либо на них вместо двух приходится только одна доля-судьба. В принципе, первое представление сводимо ко второму, но, как показал анализ материала, в разных обрядах и поверьях актуализируется лишь одно из них: либо мотив «нехватки доли у одного из близнецов, либо мотив близости их судеб. Так, в Полесье бытует поверье, что если родятся близнецы, то один из них будет жить, а другой умрет.
Представление об одинаковой доле идентичных предметов или персон активно использовалось в магии (пример - насылание порчи через посредство куклы-двойника). На Русском Севере, когда парень уходил в армию, делали куклу и прикрепляли ее к стене избы. Если с куклой что-нибудь случалось, это расценивалось как знак несчастья, происшедшего с рекрутом.
Дублирование, приводящее к удвоению предметов и действий, всегда негативно и связано со смертью или недолей. Повторное действие обычно предстает как «зачеркивание» первого: примета - если перешагнуть человека, он перестанет расти; чтобы избежать этого, нужно перешагнуть через него еще раз; общеславянский нарративный сюжет - нечисть можно убить только одним ударом (ударишь еще раз, она оживет); запреты - мести пол в две метлы (о-слав.), вместе пить воду (сербск.), дважды сажать хлеб в печь (укр; зап-слав.). Итак, повторное действие связывает предмет или персону с инфернальным миром: ребенок, два раза отнятый от груди, станет двоедушником (зап-укр.).
По многочисленным славянским поверьям опасность негативного дублирования исходит также от зеркала. В него нельзя смотреться в нечистое время (ночью, во время грозы), в особенности маленьким детям, роженицам, т.е. категориям лиц, наиболее подверженных негативному воздействию. Эти представления можно объяснять двояко: как проявление семантики зеркала, выступающего в качестве границы между реальным и ирреальным мирами и как боязнь появления у человека «иномирного» двойника. Последнее может быть проиллюстрировано следующей старообрядческой легендой: бес явился отшельнику, влюбившемуся в царевну, и дал ему зеркало, чтобы тот мог подарить ей. Отшельник женился на царевне, но в наказание был замучен своим двойником.
Дублирование может рассматриваться как «недостаточная операция», т.к. два всегда стремится к трем. По сербскому поверью, если в семье за один год умерло два человека, то должен умереть третий. Чтобы этого не произошло, в могилу со вторым зарывали куклу или голову заколотого барана, петуха и проч. См. также сказки о трех братьях (двое умных, третий дурак).
II.2. Умножение и мультипликация.
Кроме дублирования в славянском фольклоре отмечены и другие формы копирования – умножение и мультипликация (последние не несут отрицательной семантики числа «2»). Видимо, идея удвоения как умножения становится актуальной с переходом от присваивающего к производящему типу хозяйства, к земледелию и скотоводству, так как на тотемической, охотничьей стадии развития близнецы воспринимались сугубо негативно (см. выше) Так, если рождение близнецов в семье чаще считалось нежелательным, то появление двоен у скота всегда воспринималось положительно (что, впрочем, понятно и с чисто практической точки зрения). Поэтому во многих областях славянского мира принято давать животным сдвоенные плоды, чтобы они приносили двойню. В ряде мест эти представления переносились и на близнецов: так, в Болгарии рождение близнецов расценивалось как хорошее предзнаменование, обещающее счастье, удачу, приплод. Так же положительно оценивалось и появление сдвоенных плодов.
Особой сакральной продуцирующей силой по славянским представлениям обладал спорыш – сдвоенное зерно или двойной колос. В ряде аграрных обрядов из спорышей плели венки, варили общее пиво. В Псковской губерни из спорышей делали куклу – спорынью. Из них сплетали «бороду», посвященную святым: Флору и Лавру, Косьме и Дамиану, Зосиме и Савватию (опять-таки обращает на себя внимание парность этих святых). Иногда Спорыш представал в виде маленького человечка, который ходит по полю. Спорыш сопоставим с латышским Юмис и относятся к земледельческому пласту культуры. Юмис, так же как и Спорыш, обозначает и двойчатку, и полевого духа. Интересно также, что латышское jumis возводится к и-е. лексике и сопоставляется с др-исл. Yimir, др-инд. Yama, авест. Iima с общим значением ‘близнец’. Таким образом, возможно, что представление о полевом духе восходит к древним близнечным представлениям, позже связанным с идеей плодородия, мультипликации.
Особым вариантом умножения следует считать мультипликацию, в которой семантика умножения предельно акцентирована, поскольку удвоение происходит многократно. Подобный тип копирования представлен в былине о «Камском побоище»: противники богатырей от ударов последних раздваиваются.
III. АНТИТЕЗА
Понятие антитезы, как уже было сказано, можно смоделировать как деление целостности на две части. Оно лежит в основе мифологической и обыденной картин мира, ср. противопоставления типа доля/недоля, правда/кривда, право/лево, мужской/женский, верх/низ и т.д. Эти оппозиции задействованы во всех структурах духовной культуры. При этом все они семантически настолько взаимоувязанны, что их нетрудно свести к нескольким важнейшим противопоставлениям: доля/недоля, наш/ненаш, жизнь/смерть.
Все оппозиции можно разделить на привативные, где один член составляет отрицание другого (доля/недоля, правда/кривда, наш/ненаш) и эквиполентные, где оба члена самостоятельны, независимы (право/лево, суша/море, мужской/женский). Интересно, что в разных обрядах и сюжетах, в разные эпохи актуализируются разные оппозиции. Система может быть легко пополнена новыми членами (так в литературе ХVII в. возникла оппозиция церковь/кабак как вариант оппозиции верх/низ). Системы оппозиций могут в различных жанрах и идеологических направлениях варьироваться, вплоть до инверсионных изменений.
Как уже было сказано, в мифе (да и в других формах традиционной культуры), персонажи часто противопоставляются по общей структуре оппозиций. В случае полной антитезы они будут противопоставлены по всем признакам, в случае неполной антитезы противопоставление происходит по нескольким позициям. Заметим, что взаимоотношения между противопоставленными персонажами может со временем изменяться: одни противопоставления исчезают, другие – возникают. В древних традициях, к примеру, нет противопоставления душа/тело; оно формируется с принятием монотеизма.
С крайним, наиболее полным вариантом антитезы, мы встречаемся, например, в дуалистических традициях: противопоставление двух богов – доброго и злого. При любой антитезе имеет место рядоположенность признаков: так в зороострийской традиции Ахура-Мазда и Ариман – два близнеца. В более поздней зерванистской концепции к этому представлению добавлена идея об их отце Зерване (времени), следовательно, здесь логично возникает идея об их былом единстве (единое рождает двойственность). Подобные противопоставления близнецов существуют во многих архаичных традициях, где изображались два брата-близнеца, добрый и злой.
Классические примеры неполной антитезы – мифы о братьях Диоскурах Касторе и Полидевке (смертный/бессмертный) и о перволюдях. В последнем актуализируются такие оппозиции как муж/жена, брат/сестра, жизнь/смерть. Ярче всего данные противопоставления выражены в сюжетах, где появление мужчин и женщин рассматривается как результат разделения двуполого существа («Пир» Платона).
III.1. На славянском материале система оппозиций и противопоставленных пар наиболее рельефно проявляется в легендах о миротворении, представлениях о структуре человека, его душе и теле. Легенды о миротворении широко распространены на восточно- и отчасти южнославянской территории. Существует несколько версий этих легенд. Согласно наиболее архаичным вариантам, две птицы, часто отождествляемые с Богом и сатаной, ныряют на дно первоокеана и достают оттуда землю. В ряде версий этих птиц посылает демиург (Бог, Богородица). В других, по-видимому, более поздних версиях, Бог поручает сатане нырять за землей. И в том, и в другом варианте оба демиурга творят землю, но Бог творит хорошую землю, а сатана – плохую. Во многих вариантах птицы, ассоциирующиеся с Богом и сатаной, выступают как братья. Другой след существования полной антитезы Бог/сатана – легенды, в которых сатана возникает из тени Бога или его отражения в воде. Причем отмечается, что более архаичные версии встречаются на севере, а христианизированные – на юге. Второй круг сюжетов - антропогонические. Согласно наиболее распространенной версии, преобладающей и в апокрифической литературе, Бог творит человека, а дьявол наделяет его 70 болезнями. По другой версии, представленной, в частности, в ПВЛ сатана творит тело человека, а Бог – душу. В ряде легенд дьявол пытается сотворить человека, но у него получается волк, который тут же на него бросается. Здесь сатана выступает как трикстер, неудачливый соперник Бога. Этот вариант, видимо, следует считать более поздним. Как видно, более архаичным и не связанным с книжной традицией является второй, собственно дуалистический вариант антропогонии. Опираясь на эти легенды, можно попытаться найти дуалистические пары и в исконно славянских представлениях.
Во-первых, интересно, что в ПВЛ дуалистическую легенду рассказывают волхвы, языческие жрецы. Кроме того, согласно средневековым источникам, дуалистические культы существовали у поморских славян. Исходя из этих данных, можно предположить наличие в древнеславянской космогонии полной антитезы белый/черный бог. Позднее это противопоставление заменяется противопоставлением Бог/сатана и эволюционирует в сторону оппозиции типа высокий герой/трикстер. Также, вероятно, связь противопоставления Бог/сатана с противопоставлением душа/тело относительно поздняя: она возникает к моменту ясного осознания второй оппозиции.
III.2 Как уже было сказано, столь важная в христианской культуре оппозиция душа/тело формируется довольно долго. Первоначальным было, видимо, представление о множестве душ. Так, у народов Сибири существуют представление о «внешней душе» - двойнике человека, и о «внутренней душе», находящейся в крови. Вероятно, подобные представления существовали и у славян на этапе шаманизма. Приведенный выше севернорусский обычай делать куклу отсутствующего члена семьи имеет не только предсказательную, но и охранительную функцию. Он сопоставим с палеоазиатскими представлениями о том, что шаман помещает душу ребенка или больного человека в хранилище и выставляет там духов-стражей. В этом обряде душу помещают в кувшин, мешок. Возможно, русский обряд также первоначально имел целью хранение «внешней» души в безопасном месте. Параллелью этого обряда в повествовательном фольклоре может служить сказочный сюжет «Василиса Прекрасная»: мать оставляет дочери куклу, которая как бы замещает ее.
Тень славяне также считали важной частью человека, своего рода «внешней душой» (либо просто вместилищем души человека). В ряде сюжетов она противостоит человеку как самостоятельная субстанция: она может потеряться, «ударить в голову», напасть на человека, если он будет играть ею (сербск.). По словенским воззрениям перед смертью тень исчезает. Аналогично этому представлению европейское представление о том, что перед смертью зеркало перестает отражать человека. Таким образом, тень представляется как внешняя душа человека, более-менее автономная от него.
Иногда противопоставление человек/тень доходит до полной антитезы, как в болгарской легенде, где рассказывается, что дьявол возник из тени Бога или его отражения в воде.
Кроме полной и неполной антитезы существует еще один тип противопоставлений – высокий герой/трикстер. Первая особенность этого типа оппозиции состоит в том, что второй член не независим: он формируется как противопоставление первому, как “умаление” первого, его неправильное воспроизведение. При этом противопоставление организовано по признакам верх/низ, ум/глупость, доля/недоля, богатство/бедность сакральное/профанное. Характерно, что почти все оппозиции имеют привативный характер: второй член вторичен, представляет из себя отрицание (=осмеяние) первого, что позволяет выдвинуть гипотезу о более позднем происхождении по отношению к первоначальному дуализму антитезы высокий герой/трикстер.
Яркий пример, подтверждающий это, - русские легенды о миротворении, в которых сатана из творца всего плохого превращается в неудачливого творца, играющего явно зависимую роль мелкого вредителя. Комическое стремится дифференцироваться с демоническим, и если в христианстве и сохранилось определение дьявола как “обезьяны Бога”, то в смеховой литературе герой, совершающий нелепые поступки, герой-неудачник начисто лишается всякого демонизма и, следовательно, сакральности. Герой-трикстер перестает морально осуждаться, а расценивается только как глупый, лишенный своей «доли» профан. Вокруг этого героя может создаваться своеобразный убогий, умалившийся мир.
В истории русской культуры все эти образы ярко проявились в древнерусской литературе. Интересно, что почти во всех произведениях автор отождествляет себя с высмеиваемым героем. Первое произведение такого рода – “Моление Даниила Заточника”. Автор создает искусное противопоставление своего положения и положения князя по основной оппозиции богатство/бедность. Весь мир Данила Заточника предстает как “перевернутый”, “неправильный”.
Яркие смеховые противопоставления мы видим и в литературе ХVII века. Переворачиванию, «профанации» подвергаются не только отдельные персонажи, но и целые тексты, жанровые формы. Важной оппозицией оказывается противопоставление церковь/кабак, связанное с оппозициями сакральное/профанное, доля/недоля. Кабак в «Службе кабаку» представлен как церковь, а пьяницы изображаются как травестированные христианские мученики. Авторы смеховой литературы играют членами этой оппозиции: если в «Службе кабаку» кабак изображен как церковь, то в «Калязинской челобитной» церковь изображается как кабак .
Итак, в данной работе мы выделили несколько операций, основанных на двоичном коде: дублирование, умножение, различные виды антитезы. В перспективе возможно дальнейшее исследование этой темы как в синхронном, так и в диахроническом аспектах. Особый интерес представляет более пристальный анализ соотношения всех этих типов удвоения/антитезы, их исторического развития. Необходимо изучение различных славянских поверий, связанных с тенью, с мотивом двоедушия, встречающемся в западнославянском фольклоре. Также целесообразно дальнейшее исследование противопоставления высокий герой/трикстер, выяснение его истоков, связей с общей системой оппозиций.