<< На главную страницу

К. А. Богданов

Живые и мнимоумершие: паталогоанатомия, литература, фольклор

(Тезисы)

С психологической точки зрения, существование историй о мнимой смерти и погребении заживо едва ли может показаться удивительными, выражая, как полагают психологи и психиатры, страхи, коренящиеся в основах человеческой психофизики. Психиатрическая литература увязывает страх погребения заживо (терминологически называемый "тафофобия") с другими "базовыми" фобиями человеческой психики – боюзнью закрытого пространства (клаустрофобия), темноты (никтофобия), душных помещений (клитрофобия) и т. д. Что в данном случае заслуживает удивления, так это – то, что тематизация "тафофобии" в культуре обнаруживает закономерности, которые не объясняется только психологией и психиатрией. Можно сказать, что будучи сравнительно равнодушной к этой теме на протяжении столетий, европейская культура "вдруг" открывает ее для себя в середине XVIII века. Именно с этого времени рассказы о летаргии и заживо погребенных становятся для европейской и, чуть позже, русской культуры чем-то вроде коллективной обсессии, будоражившей общественное сознании на протяжении последующего столетия и лишь к концу XIX века постепеннно теряющей свой массовый характер.

С середины XVIII века распространение страхов перед мнимой смертью очевидно совпадает с активным медицинским интересом к проблеме мнимой смерти и административными мерами, направленными на предотвращение врачебных ошибок при констатации смерти (положив начало полемике, теоретически актуальной, хотя и в ином контексте, вплоть до сегодняшнего дня: насколько очевиден критерий, позволяющий судить о наступившей смерти организма, и каковы возможности человеческого организма преодолеть то, что мы привычно называем смертью). Научно-медицинские проблемы, с которыми сталкивались врачи XVIII века при определении смерти, а также технические приемы, которые должны были служить средством спасения мнимоумерших, любопытно соотносятся при этом с философскими и идеологическими приоритетами эпохи. "Атеистический вызов" просветителей, радикально редуцировавших представление о человеке к представлению о его теле, сопутствует активизации медицинских исследований в 1760-1770-е годы и предшествует прогрессу в области анатомии, паталогоанатомии и физиологии конца XVIII-начала XIX века.

В отличии от Европы, где распространение медицинского знания определяется в целом непосредственной ролью общественной медицины, деятельностью врачей, внедрением в социальную жизнь медицински-нормированных правил гигиены, в России популяризация медицины и адаптация медицинских идей была несравнимо менее экстенсивной и гораздо более опосредованной. Ни анатомия, ни медицина не были в данном случае таким объектом общественного интереса, каким они были для европейских современников Просвещения. Интересно, однако, именно то, каким образом в условиях сравнительной неинституализированности медицинской профессии в России, медицинские инновации инкорпорировались в общественное сознание. Одна из целей доклада – продемонстрировать взаимосвязь научно-медицинских проблем паталогоанатомии и физиологии с идеологическим – в частности, литературным и фольклорным – контекстом коллективных страхов перед мнимой смертью.

В литературном выражении тема смерти, как писал в свое время Ю. Лотман, является проблема сюжета: текст, повествующий о смерти персонажей, позволяет понять описываемую реальность как нечто осмысленное и априори предопределенное. В развитие этой идеи можно думать, что инновативное отношение к теме смерти является результатом определенных инноваций выражаемого культурой (в частности – литературой и фольклором) миропонимания. Для европейской и русской культуры общим знаменателем в развитии просветительского интереса к мнимой смерти явилась тематизация смерти как умирания (тематизация, чрезвычайно характерная, в частости, уже для сентименталистской и актуальная для ранне-романтической литературы с ее "кладбищенскими" и макабрическими мотивами). Переориентация медицины и, в конечном счете, культуры конца XVIII века от описания картины смерти к описанию картины умирания не было, конечно, спонтанным событием. Идеологические предпосылки такой переориентации можно видеть уже в позднем Средневековье, тематизировавшем процесс умирания в особом внимании к понятиям "смертного часа", смертной муки (Todesschmerz), "искусства умирания" (сочинения жанра "ars moriendi"). По-видимому, стоит согласится в данном случае с теми историками, кто подчеркивает эвристическую инновативность этих понятий для своего времени и связывает с ними подспудную секуляризацию общественного сознания. Умирание превращает смерть в процесс, а, значит, делает ее нефинализируемой, непредсказуемой и, соответственно, догматически неопределяемой. Анатомический интерес к умиранию и соответственно интерес к мнимой смерти может быть назван поэтому столь же "секуляризующим", сколь и "секуляризованным". Но важно, что к концу XVIII века он так или иначе выражает определенную идеологическую стратегию, связываемую с идеями Просвещения.

Воздействие анатомических и физиологических идей на концептуализацию этических и эстетических представлений было различным в России и Европе, но в обоих случаях оно выразило проблемную ситуацию: в центре внимания – не смерть, а процесс болезни и умирания. Больной и мертвый организм интересен как проявление всеобщей метаморфичности, органической эволюции, "с точки зрения" которой и болезни и сама смерть – фаза единого жизненного процесса, аксиоматически удостоверяющего свою недискретность и континуальность в феноменальном многообразии природного мира. Позитивизм анатомических исследований, как и вообще позитивизм натурфилософии, не исключает при этом мистицизма. Паталогоанатомические манипуляции "медикализуют" смерть, но также мистифицируют и "виртуализут" ее, наделяя мертвое тело неведомой ранее информативностью. Позитивистский пафос дискретного анализа (этимология понятия "анатомия" оказывается здесь вполне говорящей – "рассечение", "разъединение" на состовные части) опосредуется синтетическим (и индуктивным) априоризмом взаимосвязи, целостности, природного единства, "сочувствия" разноименных частей мироздания, а натурфилософский интерес к загадкам смерти и жизни предстает при этом равно позитивистским и мистическим.