Сегодня в Германии умер Михаил Безродный, замечательный литературовед и талантливый писатель. А перед этим он долго и тяжело болел.

Я с ним дружил когда-то. Хорошо помню первую нашу встречу. Она произошла летом 1994 года рядом с городом Ганновером. Это было ужасно жаркое лето. И этим летом я жил в Берлине.

Моя приятельница Верена Дорн пригласила меня на свой день рождения.«Это будет на даче, — сказала она. — У нас около Ганновера есть дача. Там не так жарко. Приезжай».

Я и поехал. Действительно дача. И даже чем-то похожая на привычную подмосковную дачу. И действительно не так жарко, как в городе.

День рождения, собираются гости. Верена, которая хорошо, но все равно немножко смешно говорит по-русски, знакомит меня с гостями: «Это Такая-то. Она работает историком. Это Такой-то. Он работает философом». Следующим был Миша Безродный. Он, как он сам выразился, причем, разумеется, по-русски, работал литературоведом.

Потом мы сели за стол. Потом я обратил внимание хозяев на то, что на столе не было водки, а я другого не употребляю.

«Видимо, кому-то выгодно, чтобы русский литератор Рубинштейн не выпил пару-тройку рюмок водки», — сказал я. Слегка испуганные и без того подавленные чувством исторической вины хозяева на велосипеде метнулись за водкой. А мою инвективу Миша запомнил и, как выяснилось, оценил.

Потом Мишу укусила оса. Причем в язык. Кубики льда во рту, невнятная речь, веселое несмотря ни на что сострадание.

Все вскорости улеглось и восстановилось. Улеглись, кстати, и мы. Нас обоих оставили ночевать, постелив две раскладушки на веранде.

Трепались мы, кажется, до самого утра. Под утро Миша полувопросительно сказал: «Кажется, мы подружились». Я уверенно это подтвердил.

Потом мы виделись очень много раз — и в Германии, и в Москве, и даже в Хельсинки.

Его выдающаяся без преувеличений книга «Конец цитаты» вышла, кажется, через год после нашего знакомства и произвела на меня очень сильное впечатление. И я, помню, даже написал на нее рецензию — вполне искренне восторженную.

Потом он издал вторую книгу, называемую «Пиши пропало». И об этой книжке я тоже написал что-то. И это «что-то» мне сейчас удалось отыскать.

Вот куски из того моего текста. И пусть это будет чем-то вроде поминальной речи. Итак:

Это уже вторая по счету беллетристическая книга Михаила Безродного. Первая — «Конец цитаты» — хотя и вышла в середине 90-х годов, кажется все еще не до конца прочитанной, если судить по тем кругам, какие расходятся от нее и по сей день. Очевидная — для меня, во всяком случае, — удача первой книги с одной стороны дает приличную фору автору, с другой же — ставит его в нелегкое положение, ибо автор вынужден вступить в соревнование с самим собой. Тем более что обе эти книги одного и того же жанра.

Бесцеремонно изъятый из контекста фрагмент вправе претендовать на вполне самостоятельное существование. Ну вот, смотрите: «Мультикультура — тоже советское изобретение. Культур-мультур». Или: «Чем пленяет Мюнхгаузен? Немец, а врет».

А стихотворные куски! Как вам, например, такой диалог с Иосифом Бродским, вернее с цитатой из него:

— «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали греческую церковь.

— Не подпалить ли также синагогу, дабы любимый город спал спокойно? Ни эллина тебе, ни иудея».

А это: «Перепуталось все в белоснежных полях под столицей, Брента ль плещет в ночи? Или булькает eau de Cologne? На берлинской стене Лорелея ли кычеть зегзицей? Иль у озера Чад одинокая бродит гармонь». Или вот еще: «Эту смертную муку — мировую тоску — обменять бы на мирную скуку. А коня на скаку повесить на первом суку. Как последнюю суку».

Или такая вот загадка, как бы для кроссворда: «варяжский князь, скончавшийся от яда вскоре по произнесении монолога, обращенного к черепу существа, на котором он некогда ездил верхом». Чтоб читатель не слишком уж томился, мобилизуя остатки своей эрудиции, автор-гуманист тут же дает и отгадку — вверх ногами, как положено. Ответ: «Гамлет».

Академическое исследование в соответствии с принятым этикетом заканчивается реестром благодарностей разным друзьям, коллегам, учителям, ученикам, родителям, детям и соседям «за неоценимую помощь в подготовке и реализации, за ряд ценных замечаний, а также за создание условий». А вот «Пиши пропало» с благодарности как раз начинается: «Автор многим обязан многим». Этим жестом академический филолог Михаил Безродный прочерчивает пусть и условную, но все же границу: тут, дескать, кончается наука, и дышат почва и судьба. Но наука тут не вполне кончается, ибо природа авторской наблюдательности и авторского остроумия, конечно же, филологического, не писательского происхождения. И это на наш взгляд чудесно, ибо проза филолога в отличие от прозы писателя не отягчена, как правило, наследственным недугом мессианства. А читатель в моем лице тоже «многим обязан многим». При этом имеется в виду, что среди этих самых «многих» занимает свое не последнее место и Михаил Безродный.

* * *

Миша, я тебя не забываю. Светлая память...