 |
 |
 |
 |
|
О. ЛЕКМАНОВ, М. КОТОВА, О. РЕПИНА, А. СЕРГЕЕВА-КЛЯТИС, С. СИНЕЛЬНИКОВ
Не вписывающаяся ни в какие привычные рамки повесть Осипа Эмильевича Мандельштама (далее — О. М.) «Египетская марка» (далее — «ЕМ») и комментировалась нами весьма причудливым способом. В специально созданном для этой цели в Интернете сообществе eg_marka день за днем вывешивались фрагменты «ЕМ» с подробными объяснениями; там они обрастали новыми примечаниями; некоторые из них потом переносились в итоговый книжный вариант. Возможно, переоценивая свои силы, мы попытались откликнуться на относительно недавний призыв Вячеслава Всеволодовича Иванова: «…я подумал, что если выбрать текст, например, “Египетскую марку” Мандельштама или “Петербург” Белого, то можно было бы коллективными усилиями написать комментарий» (Иванов Вяч. Вс.: 68). «ЕМ» очень трудна для понимания. Главная наша задача как раз и состояла в том, чтобы эту «вещь в себе», по возможности, прояснить. Частные читательские недоумения, как мы надеемся, будут рассеиваться в тех конкретных местах «ЕМ», где они неизбежно возникают. А пока попробуем охватить взглядом «ЕМ» в целом, коротко взглянуть на все произведение с высоты птичьего полета.
Тема повести простая — это тема «маленьких», никому не нужных, навсегда исчезающих людей и ничтожных, забываемых всеми реалий современности, показываемых на фоне Вечности и Большой истории. Эта тема глубоко заинтересовала поэта с юности и на всю жизнь, причем в ряд «маленьких людей» О. М. часто вписывал себя самого. Еще в стихотворении 1909 г. он обращался к современникам с мольбой [здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев курсив в цитатах везде наш. — Коммент.]:
Я не могу ее вместить. Но как же вечность не простить Моей любви, моей беспечности?
Я слышу, как она растет
И тихим отголоскам шума я
Свой длинный верлибр «Нашедший подкову» (1923) О. М. завершил такими строками:
на монетах изображают льва, Другие — Голову. Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки С одинаковой почестью лежат в земле. Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы. Время срезает меня, как монету, И мне уж не хватает меня самого. Стихотворение 1931 г. О. М. начал с трагического автопортрета, тоже включающего «меня самого» в длинный ряд людей, поглощаемых Эпохой:
За извозчичью спину — Москву, Я трамвайная вишенка страшной поры И не знаю, зачем я живу. А одно из важных для себя стихотворений 1937 г. («Когда б я уголь взял для высшей похвалы…») поэт завершил следующим образом:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят, Но в книгах ласковых и в играх детворы Воскресну я сказать, что солнце светит. Правдивей правды нет, чем искренность бойца: Для чести и любви, для доблести и стали Есть имя славное для сжатых губ чтеца — Его мы слышали и мы его застали. «Необычайно по-прежнему жизнелюбие маленьких людей и глубока их беспомощность», — писал О. М. в очерке «Киев» (1926) (2: 438)1. «Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня “биографию”, ощущение личной значимости» (2: 496). Эта цитата взята из ответа автора «ЕМ» на анкету журнала «Читатель и писатель» 1928 г. Тема «ЕМ» предопределила выбор времени ее действия и построение фабулы. 1 Здесь и далее проза О. М. цитируется по изданию: Мандельштам (с указанием в круглых скобках номера тома и страницы), с исправлением явных опечаток. Стихи, как правило, цитируются по изданию: Мандельштам 1995.
Повесть писалась в 1927 — начале 1928 г. Но действие ее разворачивается за 10 лет до этого, в мае — первых числах июня 1917 г., на улицах и в домах Петрограда, не после Октябрьской, а после Февральской революции, принудительно и почти совершенно вытесненной из сознания современников О. М. официально прославляемой Октябрьской. Герой повести — лишенный ощущения «личной значимости» «человечек» по фамилии Парнóк, с которым приключаются всякие мелкие, ничтожные неприятности. Повествователь то сближается с Парноком до неразличимости, то с облегчением отделяет себя от него. Портной тайно изымает у героя визитку, и у Парнока не хватает смелости добиться ее возвращения (I главка); он вместе со знакомым священником заходит в прачечную, обнаруживает там свою рубашку, но тут выясняется, что эта рубашка отложена для некоего ротмистра Кржижановского (III главка); Парнок безуспешно пытается предотвратить самосуд толпы над мелким воришкой и кидается за поддержкой к Кржижановскому, но тот от оказания помощи увиливает (IV главка); дама Парнока не приходит на назначенное свидание (V главка), вместо этого она встречается с Кржижановским (VI главка); неприкаянный Парнок бродит по Петрограду, а его счастливый соперник, ротмистр Кржижановский, отправляется на поезде в Москву (VIII главка). Почему же повесть со столь простой темой и почти примитивной фабулой так трудно усваивается? Потому что она отягчена множеством отступлений от основной фабульной линии. При анализе текста эти отступления естественным образом распадаются на две большие группы: первую по остаточному принципу образуют единичные, прямо не связанные между собой фрагменты (приведем здесь только один пример — пассаж о «комарике» (фр. № 196)); вторую группу составляют отступления, которые складываются в тематические развернутые цепочки. В свою очередь, эти цепочки эпизодов составляют две большие серии: серию о детстве автора повести и серию об искусстве. Серия о детстве образуется при соединении цепочек о семейной обстановке (фр. № 5–9), о домоправительстве (фр. № 16–17), о знакомом отца Николае Давыдовиче Шапиро (фр. № 52–57), о саже, которая пугала мать и бабушку (фр. № 128–129), о Гешке Рабиновиче и тете Вере Пергамент (фр. № 159; № 161–163). Сюда же примыкают «финская» цепочка (фр. № 164–165) и описание сна о детстве и городе Малинове (фр. № 198–202). В серию об искусстве входят цепочки о французской живописи (фр. № 103–109), о балете (фр. № 139–150), о рисунках на полях (фр. № 101–102; № 127; № 209), о певице Бозио (фр. № 21–27; № 185–188), о нотных партитурах (фр. № 113–119), о книгах, библиотеках (фр. № 176–177; № 180–184) и «железнодорожной» прозе (фр. № 212–214). Сюда примыкают цепочки фрагментов о «господах литераторах» (фр. № 134–137) и казачьей песне (фр. № 207–208). Как скреплены друг с другом и с основной фабулой «ЕМ» единичные отступления и серии отступлений? «ОПУЩЕННЫЕ ЗВЕНЬЯ» В «ЕМ» В 1922 г. будущий автор «ЕМ» написал сердитую рецензию на роман Андрея Белого «Записки чудака», где, в частности, иронизировал: «В книге можно вылущить фабулу, разгребая кучу словесного мусора <…> Но фабула в этой книге просто заморыш, о ней и говорить не стоило бы» (2: 323). Если не обращать внимания на задиристый тон О. М., эту характеристику фабулы «Записок чудака» можно с полным основанием приложить к «ЕМ». Задача читателя многократно усложняется тем, что серии и цепочки отступлений от фабулы в повести логически не мотивированы, они задаются сложными и причудливыми ассоциациями, порожденными авторским сознанием. От читателя эти ассоциации, как правило, скрыты. «“Египетская марка” — книга, составленная как будто из кусков, как будто нарочно разбитая и склеенная, обогащенная приклейками», — писал в 1933 г. Виктор Шкловский (Шкловский 1990: 476).
В мемуарах Эммы Герштейн зафиксирована важная для нас реплика О. М., относящаяся к 1929 г. и спровоцированная читательскими недоумениями по поводу «ЕМ»: «Вышло, что я… не понимаю “Египетской марки”. Вернувшись в Москву, я призналась в этом Осипу Эмильевичу. Он объяснил мне очень добродушно:
Проясняя «ЕМ», мы и попробуем восстановить опущенные О. М. логические звенья между эпизодами и сериями эпизодов. Иногда сделать это помогают сохранившиеся черновики к повести, содержащие отброшенные в чистовике подсказки; иногда — забытые и полузабытые сегодняшним читателем реалии 1910–1920-х гг.; иногда — топографические сведения о месте действия «ЕМ» — Петербурге-Петрограде-Ленинграде; иногда — столь любимые О. М. подтексты из других писателей, в нашем случае и в первую очередь — из произведений создателей так называемого «петербургского текста» русской литературы: Гоголя как автора «Шинели», Некрасова как автора цикла «О погоде», Достоевского как автора «Двойника», Андрея Белого как автора «Петербурга» и Виктора Шкловского как автора «Сентиментального путешествия». Смешно, разумеется, претендовать на то, что мы сможем разгадать все ассоциативные ходы такого изощренного поэта и прозаика, как О. М., «договорить за автора» все «утаенные им слова». Но и отказываться от подобных притязаний было бы с нашей стороны нечестно и малодушно. На нумерованные фрагменты мы разбили «ЕМ» для удобства комментирования, стараясь следовать за О. М. и делить повесть по абзацам. Но иногда это не получалось и приходилось разбивать ее по предложениям и даже — по фрагментам предложений. Обзор откликов критиков–современников О. М. на «ЕМ» в нашу задачу не входил. См. его в: Нерлер: 405–407. Там же см. и сведения об источниках текста. Ср.: Мец: 656, 704–705. Точными библиографическими отсылками сопровождаются в наших пояснениях цитаты из прозы О. М., отрывки из работ исследователей–мандельштамоведов, а также приводимые фрагменты газетных и журнальных статей 1910-х — 1920-х гг. В остальных случаях (цитаты из ст-ний О. М., а также из прозы, стихов и мемуаров современников) мы, как правило, ограничивались называнием имени автора и заглавия его произведения. Даты написания приводятся при цитировании современных О. М. произведений.
Приносим глубокую благодарность друзьям и френдам, щедро делившимся с нами советами, подсказками и замечаниями: Д. Н. Ахапкину, Н. А. Богомолову, И. C. Булкиной, А. А. Долинину, П. В. Дмитриеву, К. Елисееву, А. Д. Еськовой, И. П. Золотаревской, Б. А. Кацу, М. Костоломову, Г. А. Левинтону, Филиппу Лекманову, И. Е. Лощилову, Е. Э. Ляминой, В. А. Мильчиной, К. А. Осповату, К. М. Поливанову, А. Скулачеву, Е. Сошкину, Ф. Б. Успенскому, Д. М. Хитровой, С. Шаргородскому, С. Г. Шиндину, не забывая о многих других.
О. Л. |
