ГАЗЕТА «ПРИБАЛТИЙСКИЙ ЛИСТОК»
(юрьевский период, 1894–1895)

  СЕРГЕЙ ИСАКОВ

Газета «Прибалтийский листок» (далее — ПЛ), выходившая в Юрьеве (Тарту) в 1894–95 гг. (после этого ее издание было перенесено в Ригу), до сих пор не привлекала внимания исследователей. Между тем этот еженедельник представляет немалый интерес как для истории русской журналистики в Эстонии, так и для изучения общественной, политической и культурной жизни русских в Прибалтийском крае в 1890-е гг. Если почти все немногочисленные местные русские газеты в эти годы всячески поддерживали русификацию края и грядущее обрусение его коренного населения, не допуская никакой критики проводников официальной политики властей¹, то ПЛ осмелился выступать против оголтелых русификаторов, защищая — пусть с оговорками — право эстонцев и латышей на свой язык, свою национальную культуру. Тот факт, что ПЛ, в отличие от других русских газет, не получавший никаких субсидий от государства, просуществовал ряд лет, свидетельствует о его поддержке читателями, определенной частью местного русского населения.

Как хорошо известно, русские в Эстонии самого конца XIX в. не составляли единой общины, гомогенной в плане социальном и идеологическом. Среди чиновников и учителей, приехавших сюда для претворения в жизнь политики русификации края, было немало откровенных реакционеров, оправдывавших требование обрусения «туземцев». Но были и левые, радикалы, которые рассматривали русификацию как часть реакционной политики царизма вообще, часть той самой

имперской системы России, с которой они боролись². Срединную «центристскую» позицию занимали либеральные круги здешнего русского общества, не принимавшие грубой насильственной русификации, но вместе с тем — в духе господствовавших в ту пору воззрений — сомневавшихся в будущем малых народов, которые, по мнению большинства, должны были со временем слиться с более крупными и развитыми. Пожалуй, именно их позиция была наиболее близка редакции ПЛ; газета отражала, в первую очередь, их взгляды.

Впрочем, сразу же надо заметить, что идеологическая дифференциация русского общества в Эстляндии и Лифляндии была значительно сложнее приведенной выше схемы и не всегда определялась отношением к политике русификации. Среди ее сторонников были не одни только реакционеры и правые монархисты. Многим казалось, что русификация направлена против немецкого привилегированного меньшинства, немецких баронов, против немецкого засилья в крае. Им представлялось, что реформы, проводимые имперскими властями, как раз идут на пользу коренному населению края — эстонцам и латышам. В результате реформ они как бы уравниваются в правах с немцами, освобождаются из-под власти баронов, от угрозы германизации.

Но так или иначе к середине 1890-х гг. в русском обществе Эстонии явно стала ощущаться потребность в новом органе печати, который противостоял бы ярым защитникам быстрой и насильственной русификации края — газетам «Рижский вестник» (Рига) в Лифляндии и «Ревельские известия» (Ревель) в Эстляндии; последняя из названных газет фактически была официозом или полуофициозом эстляндского губернатора кн. С. В. Шаховского, наиболее последовательного и фанатичного русификатора. Русская либеральная интеллигенция

в Прибалтийском крае не могла не замечать, что ориентация шовинистически настроенных политиков и представителей местной администрации на обрусение населения края наталкивается на активное неприятие ее прибалтийско-немецкой общественностью, вызывает недовольство значительной части коренных жителей края — эстонцев и латышей, способствует росту антирусских настроений в здешнем обществе, отталкиванию от всего русского. Если до русификации, до середины 1880-х гг., эстонцы и латыши видели своих врагов прежде всего в немецких привилегированных сословиях и искали в борьбе с ними союзника у русских (в том числе — и у российской центральной власти), то теперь, наоборот, стало намечаться сближение части коренного населения с остзейцами, прибалтийскими немцами. Этому способствовали новые тактические установки остзейцев, подчеркивавших, что у немцев и эстонцев общая историческая судьба, общая религия — лютеранство, и тем, и другим угрожает одна и та же опасность — лишиться своего языка, своей национальности³. Все это в совокупности могло иметь следствием не сближение края с «внутренней» Россией, коренного населения с русскими, с русской культурой, а конфронтацию между ними. Насильственные меры властей, считали либералы, могут привести именно к таким, опасным для «русского дела» последствиям.

Нужно заметить, что и в высшей администрации края не было единодушия в вопросе о проведении в жизнь политики русификации. Лифляндский губернатор М. А. Зиновьев придерживался более либеральной линии, нежели эстляндский губернатор С. В. Шаховской. Он старался не прибегать к радикальным мерам, не вступать в острый конфликт с местным прибалтийско-немецким дворянством, да и с латышской и эстонской общественностью. Для него была неприемлема позиция С. В. Шаховского, тем более, что последний позволял себе порою вмешиваться в дела, входившие в компетенцию лифляндского губернатора. Все это нашло отражение в истории ПЛ.

Инициатором создания новой газеты стала, по-видимому, либеральная русская общественность университетского Юрьева. В первой половине 1890-х гг. была осуществлена «русификация» немецкого Дерптского университета. С немецкого языка преподавания он перешел на русский, немецкую профессуру сменила русская, русским стало и большинство студенчества. Русский преподавательский состав был и в Юрьевском ветеринарном институте, в Учительской семинарии, в здешних гимназиях и других учебных заведениях. Как следствие, Юрьев-Тарту стал важным русским культурным очагом в Прибалтике, средоточием русской интеллигенции в крае. При этом среди последней заметна значительная прослойка либералов. Как известно, в юрьевской профессуре правые всегда были в меньшинстве, местное же студенчество вообще было левым, революционно настроенным.

Для создания новой газеты нужен был энергичный, подготовленный к журналистской работе и разделявший либеральные воззрения человек. Такой человек нашелся. Это был М. М. Лисицын.

Михаил Михайлович Лисицын (1862–1913) — интересная, заслуживающая внимания личность⁴. Уроженец, по одним сведениям, г. Ельца, по другим — Сапожка, Рязанской губернии, М. М. Лисицын учился в Елецкой классической гимназии, но курса в ней не кончил и в 1884 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, откуда в 1886 г. перешел на второй курс Дерптского (Тартуского) ветеринарного института и закончил его в 1889 г.⁵ В годы студенчества М. М. Лисицын

был активным общественником. Он стал председателем общества студентов Ветеринарного института “Collegium”⁶, был одним из инициаторов создания и секретарем Общества по устройству научно-литературных вечеров, просуществовавшего, правда, недолго, но привлекшего внимание и студенчества, и властей⁷. Одновременно М. М. Лисицын много времени отдавал литературному труду: его повести, рассказы, очерки, зарисовки появлялись в петербургских и московских периодических изданиях, в том числе в журналах «Живописное обозрение» и «Россия», в газетах «Новое время» и «День». Во время летних каникул 1888 г. М. М. Лисицын посетил Льва Толстого в Ясной Поляне и затем переписывался с ним. О пребывании в Ясной Поляне М. М. Лисицын позже рассказал в очерке «В гостях у графа Льва Толстого», помещенном в пробном номере «Дерптского листка». М. М. Лисицын был также в переписке с Н. С. Лесковым. Вообще в студенческие годы он не раз предпринимал дальние пешеходные походы по Руси и по Прибалтике. «Путешествие же по эстонским поселениям, полям и лесам дало мне возможность ближе и глубже заглянуть в местную народную жизнь, чтобы впоследствии вернее судить о ней», — вспоминал М. М. Лисицын в своих воспоминаниях⁸.

В 1889 г., в год окончания Дерптского ветеринарного института, Лисицын принял предложение профессора П. А. Висковатова

(неофициального старейшины русской общины в Дерпте, известного историка литературы) стать заведующим местной Русской публичной библиотекой-читальней с книжным складом при ней⁹. Позже, в 1891 г., Лисицын открыл в Дерпте отдельный книжный магазин на началах товарищества¹⁰, специализировавшийся на изданиях русской литературы и учебников. В том же 1891 г. под псевдонимом М. Лаврецкий выходит из печати очерковая книга М. М. Лисицына «Город студентов. Бытовые картинки старого Дерпта», и он начинает сотрудничать в ревельской газете «Колывань», редактируемой М. М. Ляшенко.

В эти годы уже определились взгляды Лисицына на происходящее в Прибалтийском крае. Он не был принципиальным противником русификации края, но в своих публикациях (под псевдонимом Н. Приезжий) критиковал реальную практику русификации и позицию самой газеты¹¹. Еще более резок и откровенен был Лисицын в частных письмах к М. М. Ляшенко, в которых он страстно осуждает зарвавшихся русификаторов: «Ведь если бы Вы только знали и видели, — писал М. М. Лисицын, — как разные пройдохи, карьеристы и плуты делают здесь, прикрываясь флагом обрусения и русофильства, свои делишки; если бы видели, какие тупицы и бездарности наплывают сюда в качестве обрусителей срамить русское знамя и имя; вот для таких-то господ необходим бич сатиры и смеха, вот таких-то (простите за выражение) каналий и следует хлестать и хлестать беспощадно, выставляя на общий позор. Есть они, есть эти «господа ташкентцы» здесь среди нас, и не только есть, но нарождается их племя в ужасающем количестве. Есть они, конечно, и в немецком обществе»¹². В другом

письме Лисицын критикует Министерство народного просвещения, направляющее в учебные заведения Прибалтики далеко не лучших педагогов, а в университет — «неопытных и не талантливых людей»; поминает он недобрым словом и чинов судебного ведомства, «ругающих простой народ скотами, кричащих на него в камерах своих и баши-бузукствующих в волостях»¹³.

В 1892 г. М. М. Лисицын получает предложение стать редактором «Колывани», находившейся в глубоком кризисе, но Главное управление по делам печати не утверждает его кандидатуру. Причина — политическая неблагонадежность кандидата¹⁴. Еще ранее неудачей заканчивается попытка занять пост редактора митавской газеты «Прибалтийский край», издание которой Лисицын намеревался перенести в Ригу или в Дерпт¹⁵. Между тем в Дерпте в 1892 г. стала выходить небольшая по объему еженедельная газета «Дерптский листок», издателем которой был известный эстонский писатель и журналист Адо Гренцштейн, а редактором — учитель Иван (Юхан) Юркатам. Это была газета, рассчитанная прежде всего на эстонцев, желавших усовершенствоваться в русском языке. Ее публикации были посвящены, в основном, русской литературе и культуре; общественно-политических проблем края она не касалась¹⁶. А. Гренцштейн и И. Юркатам предложили М. М. Лисицыну участвовать в редактировании газеты, и тот стал ее сотрудником. Газета «Дерптский листок» успеха у читателей не имела и из-за малого числа подписчиков уже через год прекратила существование. В марте 1893 г. А. Гренцштейн передал право на издание газеты «Дерптский листок» М. М. Лисицыну¹⁷, что и было на этот раз утверждено Главным управлением по делам печати. Лисицын, заручившись

поддержкой лифляндского губернатора М. А. Зиновьева, в мае 1893 г. ходатайствует перед Главным управлением о разрешении изменить название газеты на ПЛ и значительно расширить ее программу¹⁸. Поскольку лифляндский губернатор не возражал, разрешение было получено. По существу новая газета была ориентирована уже не столько на эстонского, сколько на местного русского читателя и для нее стало главным обсуждение именно злободневных проблем тогдашней жизни Эстонии и шире — всей прибалтийской окраины империи.

Пробный номер газеты вышел 21 декабря 1893 г. Регулярный же выпуск ПЛ начался с 12 января 1894 г. Каждый номер еженедельника состоял из 16 страниц сравнительно небольшого формата (24,5х32 см.). М. М. Лисицын числился издателем ПЛ, а И. А. Юркатам — редактором. Но уже с № 13 от 6 апреля 1894 г. Лисицын и формально становится редактором-издателем еженедельника, каковым он был фактически с самого начала его выхода в свет.

Публикуемые в газете материалы были весьма разнообразны. ПЛ предлагал читателю довольно широкую информацию о происходящем в мире, но все же прежде всего о том, что происходило в Прибалтийском крае, в особенности в Лифляндии.

Почти сразу определилась структура отдельных номеров газеты, сравнительно мало менявшаяся. Номер обычно открывался проблемной редакционной статьей. Автор ее не указывался, но у нас есть достаточно оснований считать, что большинство из них принадлежало М. М. Лисицыну. Именно в этих, выполняющих функцию «передовых», статьях излагались программные идеологические установки новой газеты. За этой публикацией могла следовать еще одна статья на какую-либо конкретную, но менее злободневную тему. Поскольку у редакции газеты были устойчивые связи с Юрьевским университетом и его профессурой¹⁹, то здесь часто печатались рефераты

лекций и докладов юрьевских профессоров, прочитанных в местном русском обществе «Родник» или в актовом зале университета. Эти рефераты знакомили читателей газеты с проблемами современной науки²⁰. В газете была напечатана большая работа проф. П. А. Висковатова об истории Юрьева-Тарту.

Рубрика «Внутренние дела» содержала сообщения из столицы и внутренних губерний России, чаще всего на основе корреспонденций из других газет. Этот материал иногда дополнялся «Кратким обзором внутренних событий».

За ним следовал большой раздел «Местная и прибалтийская хроника». Под «местной хроникой» подразумевались сообщения о юрьевской жизни, особенно о Юрьевском университете. В материалах, посвященных Прибалтийскому краю, больше публикаций о Лифляндии и Риге, нежели об Эстляндии и Ревеле. В этой рубрике обращает на себя внимание обилие заметок и сообщений о жизни эстонцев, об их обществах, культурных мероприятиях, насущных экономических проблемах и т. д. Материал для этого черпался из эстонских изданий. Если в подобных публикациях в других русских газетах преобладал критический тон, порою сквозило ироническое отношение к жизни и культуре эстонцев, то в сообщениях ПЛ напротив господствует позитивный тон, чувствуется симпатия к эстонцам. Позже рубрика «Местная и прибалтийская хроника» стала еще дополняться как бы подрубрикой «Прибалтийские заметки». Ее также, по-видимому, вел М. М. Лисицын, скрывавшийся порою под псевдонимом Друг. «Прибалтийские заметки» — это живые, нередко прямо списанные с «натуры» картинки местного житья-бытья.

Нельзя, однако, не обратить внимания на то, что у газеты почти не было корреспондентов в других городах Эстонии. Основной материал брался из газет.

Следующая рубрика — «Краткий обзор политических событий» — освещала международную жизнь, положение за рубежом.

Важное место в газете занимали разделы, в которых реферировались публикации из других изданий. В рубрике «Наша печать» (вначале «Русская печать») приводились материалы из русской прессы. В рубрике «Эстская печать» регулярно давались обзоры эстонской периодической печати, реферировались наиболее интересные публикации в эстонской прессе, рассказывалось о дискуссиях, разворачивавшихся на ее страницах, и т. д. Использовался материал практически всех эстонских газет и журналов — «Постимеэс», «Олевик», «Сакала», «Валгус», «Ээсти Постимеэс», «Вирмалине», «Линда», даже пронемецкой газеты «Таллинна Сыбер» и др. Эпизодически появлялись и аналогичные рубрики «Латышская печать» и «Немецкая печать» (с 1895 г. более регулярно). Материалы всех этих рубрик давали возможность читателям получить более иль менее объективную картину происходящих в крае событий, отношение к ним разных национальностей, населявших Остзейский край.

В отделе «Фельетон» печатались художественные произведения (о них подробнее далее) и научно-популярные статьи. Были на страницах газеты и небольшие, время от времени появлявшиеся рубрики — «Театр и музыка», «Библиография» (с рецензиями на книги) и «Новые книги» (объявления о новых изданиях с краткой их аннотацией), а также «Разные разности», «Смесь», позднее еще «Были, предания и анекдоты», носившие развлекательный характер. Завершались номера ПЛ «Справочным отделом», всевозможными объявлениями.

ПЛ ориентировался прежде всего на местных юрьевских читателей. На страницах газеты юрьевская жизнь освещалась довольно основательно, причем, так сказать, на основе «визуальных первоисточников», а не материалов из других газет (хотя встречалось и это). Основным читателем газеты  154 | 155 и была, по всей вероятности, интеллигенция университетского города, при этом явно не вся, а в первую очередь ее более либерально настроенная часть. Позиция газеты вряд ли устраивала крайне правых или, наоборот, левых в лице поздних народников и ранних марксистов, уже встречавшихся среди юрьевского студенчества.

Редакция ПЛ с самого начала вполне сознательно выступила как антагонист «Рижского вестника», основного, как мы уже отмечали, органа печати откровенных русификаторов, сторонников жесткой политики, направленной на вытеснение прибалтийских немцев из всех областей жизни Остзейского края и на быстрое обрусение его коренного населения. «Рижский вестник» был до этого едва ли не основным информатором русской читающей публики в южной лифляндской части Эстонии. Он увидел в ПЛ не просто конкурента, но, главное, своего идейного противника. Противоборство этих двух газет стало любопытным фактором общественно-политической жизни русской общины в Лифляндии.

Какова же была идеологическая позиция ПЛ при рассмотрении злободневных проблем местной жизни? Каковы были цели и задачи газеты?

Уже в пробном номере ПЛ в программной статье «От редакции» подчеркивалось, что газета будет ориентироваться как на русского, так и на эстонского читателя, «на долю газеты выпадает таким образом роль посредника меж двумя народностями». Редакция поддерживает реформы в крае, проводимые российскими властями, но, «преследуя строгое беспристрастие в освещении вопросов и событий, она ставит себе задачею держаться строго исторической объективной почвы и примирительного направления. Газета будет отстаивать законные интересы всех народностей, населяющих Прибалтийский край, и одинаково внимательно изучать их национальные свойства и особенности <…> Не может быть и речи о поглощении эстов и латышей русским народом или об обрусении, как этого боятся некоторые близорукие местные политики, —  155 | 156  речь идет лишь о взаимной охране этих народностей от онемечения»²¹.

В первом номере еженедельника редакция, отвечая критикам этой статьи, заметила, что газета ни в коей мере не собирается выступать против остзейских немцев вообще, среди них много достойных уважения и признательности людей. ПЛ выступает лишь против германизации коренного населения края²².

Позиция газеты была еще раз продекларирована и разъяснена в редакционной статье «Кое-что об “обрусительстве”» в пятом номере ПЛ. Здесь же газета вступила в прямую полемику с автором брошюры «Балтийский вопрос» А. Башмаковым (она была опубликована и в газ. «Ревельские известия») и с влиятельными «Московскими ведомостями», оправдывавшими быстрейшее насильственное обрусение «туземцев» государственными интересами Российской империи. Эта точка зрения, утверждал автор статьи в ПЛ, не характерна для всех истинно просвещенных русских людей, представителей русской науки, да и вообще для всех настоящих русских патриотов.

Что надо понимать под «обрусительством»?

«Если в это понятие входит представление чего-либо несогласного с естественно-историческим ходом саморазвития всякой народности — будь то эстонская, латышская или даже немецкая; если под ним понимается отрицание языка, веры и народности известного племени с исключительною заменою их господствующими, то мы полагаем, что такое понимание будет ошибочно. Обрусение окраин, в смысле игнорирования племенных свойств и особенностей их населения, отрицание права его иметь свою духовную самобытность, права развития и совершенствования своих естественных духовно-нравственных сил, так присущим каждому племени, входящему в состав Великой Руси, поскольку эти стремления не идут в разрез с общегосударственными целями, задачами и интересами, такое

понимание обрусения, говорим мы, есть неверное и не выражает собою действительных задач нашей окраинной политики».

Россия тем и сильна, что, «принимая в свои недра разные племена и народы, она оставляет за ними право духовного развития, естественного роста и прогресса». Правительство не посягает на национальные особенности каждого народа, оно лишь желает «достижения единомыслия по общим государственным нуждам и вопросам, косвенно призывая все народности на совместную работу для этого, а известная часть нашей печати проповедует другие приемы и идеалы». Итог этих размышлений: «Ни русская интеллигенция, ни тем более русский народ под обрусением Балтийского поморья не может разуметь насильственного уничтожения населяющих его народностей»²³.

Такая позиция ПЛ, как и обилие на его страницах материалов об эстонцах и эстонской культуре, сразу же привлекла внимание к нему эстонской прессы и вызвала ее одобрение, причем эстонские органы печати прямо противопоставляли юрьевский еженедельник «Рижскому вестнику», выражавшему совсем иную точку зрения на судьбу прибалтийских народов в будущем²⁴. «Мы считаем позицию новой русской газеты во всех отношениях правильной, верной»²⁵, — писала одна из ведущих эстонских газет «Постимеэс», представлявшая точку зрения эстонских националов. «Нам нужна именно такая газета, как “Прибалтийский листок”»²⁶ — вторил журнал «Линда». Лишь пронемецкая и малопопулярная у эстонского читателя газета «Таллинна Сыбер», орган лютеранских пасторов,

не согласилась с такой оценкой ПЛ, подвергнув его критике за отрицание роли остзейцев в развитии эстонской культуры²⁷.

Отметим также, что материалы ПЛ стали иногда перепечатываться либо реферироваться в эстонских газетах, особенно часто в «Олевик».

Но если эстонская пресса доброжелательно встретила новую русскую газету, то со стороны русской правой «обрусительной» печати ПЛ и его редактор почти сразу же стали объектом критики. Первое выступление «Рижского вестника» против еженедельника, правда, было выдержано еще в умеренных тонах, в нем даже утверждалось, что принципиальных разногласий между двумя газетами нет²⁸. Обращает на себя внимание весьма воинственный ответ редакции ПЛ рижской газете. Последняя прямо обвинялась в том, что неоднократно писала «об упразднении всей духовной жизни местных народностей», «об отрицании здешней вековой культуры». «Нам начинает казаться, что не слишком ли уж часто под великим и почтенным национальным знаменем русского дела начинают проводиться тенденции, ничего общего с ним не имеющие»²⁹.

Тон и характер критики ПЛ стал иным после выступления влиятельных и авторитетных «Московских ведомостей», всегда занимавших в остзейском вопросе крайне правую, откровенно обрусительную позицию. Автор заметки в «Московских ведомостях» писал, что ПЛ, «под личиной служения государственной идее, в сущности является выразительницей нелепых стремлений местных инородцев к созданию самостоятельных эстской и латышской культур <…> Это куриозное явление в области местной русской печати <…> “Прибалтийский листок” хотя и издается на русском языке, но есть, в сущности, инородческий орган <…> по своим достаточно уже обозначившимся

тенденциям». Он рассчитывает таким образом добыть «бoльшие барыши. Только этими соображениями и можно объяснить себе столь ретивое служение “Прибалтийского листка” эсто-латышским стремлениям и мечтаниям о культурной самостоятельности и тому подобным бредням»³⁰. По мнению московской газеты, все это не соответствует интересам российского государства.

Это были серьезные обвинения. Редакции надо было защищаться. В этих условиях она явно пошла на попятную. В ответе «Московским ведомостям» акцент делался уже на другом.

«Конечною целью при разрешении “инородческого вопроса” должно быть, по нашему мнению, “растворение в великом русском море славянских и инородческих ручьев” <…> “Растворение” это достигается путем естественно-историческим, т. е. постепенным объединением окраин с империею посредством введения повсеместно общегосударственного языка, общих судебно-административных учреждений и порядков, посредством сближения инородцев с великим русским народом, с его духовною, культурной жизнью. Конечно, сами инородцы только выигрывают от такого сближения»³¹.

Малым народностям не следует стремиться к замкнутости, к обособлению, к отстаиванию непременно своих отличий. Надо стремиться к общечеловеческому братству и единению. «С нравственной точки зрения следует отстаивать не свое личное, а лучшее общее, такое лучшее, которое всего легче и короче ведет к примирению и слиянию народов в одну великую семью — человечество»³². Самый естественный путь к этому для эстонцев и латышей лежит через русский язык и культуру, олицетворяющие общечеловеческое примиренческое начало.

Нет ничего удивительного, что в конце автор статьи подводил к выводу: в определении конечной цели «русского дела»

на окраинах у редакции ПЛ нет разногласий с «Рижским вестником» и «Московскими ведомостями»; разногласия в том, как придти к этой цели.

Появление идеи «растворения в великом русском море инородческих ручьев» объяснялось не только соображениями выживания и нежеланием редакции ПЛ вступать в конфликт с властью и, в частности, с губернатором М. А. Зиновьевым, все же, судя по всему, покровительствовавшим газете³³. Некоей более «глубинной» основой этой идеи были общепринятые в ту пору представления о том, что малые народы, не имеющие своей государственности, все равно ожидает слияние с более крупными, «растворение» в них. В те годы идея самоопределения малых наций и их независимого развития почти не имела сторонников, рассматривалась как совершенно нереальная, утопичная.

Однако, как будто в явном противоречии с вышесказанным, М. М. Лисицын и редакция газеты, как мы увидим далее, не собирались полностью отказаться от своих прежних установок и явно предпринимали попытки как-то «согласовать», сочетать эти две разные позиции. В появившейся в июне 1894 г. статье, посвященной 75-летию уничтожения крепостного права в Лифляндии, по-прежнему утверждалось:

«Русские не посягали и никогда не будут посягать на веру, язык и национальность другой чуждой им народности. Она может спокойно развиваться и процветать, стоять или идти своим путем, создавая свою национальную культуру, свои общественные формы и идеалы, лишь бы все это не тормозило хода общегосударственной русской жизни. Если в русском море и должны со временем слиться ручьи всех, то это слияние должно произойти естественным, а не насильственным путем.

Русские несли и несут в этот край <…> начала новой гражданственности, равноправности всех пред одинаковыми для всех законами и те гуманные отношения ко всему обездоленному

и лишенному прав, какие симпатичны для всех и каждого»³⁴.

В этом плане особо примечательна редакционная статья в ПЛ, посвященная всеэстонскому певческому празднику в Тарту. Автор статьи оправдывает национальный подъем эстонцев, проявившийся на празднике. Он считает это нормальным и естественным для маленького народа. Позволим себе привести большую цитату из этой статьи.

«Лучше вещи называть их собственными именами. Эсты политически не существуют как обособленное целое. Жизнь их — жизнь, если можно выразиться, так сказать этнографическая, стихийная и в формы особой государственности не заключенная. Тем не менее и в этой жизни возможны разные течения, партии и общественные идеалы. Русские общество и печать почти совершенно не знакомы с внутреннею жизнью эстов, но недавно бывший эстский праздник, на который съехались десятки тысяч народу и почти весь наличный состав эстской интеллигенции, праздник, где говорились речи и высказывались самые интимные пожелания, значительно подвинул вперед дело ознакомления с внутреннею стороною эстской народной жизни. Мы воочию могли убедиться, как сильно среди значительного числа эстов стремление к национальному развитию, созданию собственной культуры и духовному саморазвитию. И это все понятно и естественно. Стремление к национальному развитию своих сил в наше время существует во многих местах и у многих народов — больших и малых. Мы не видим причин — раз считается идея национализма вполне естественной и рациональной — малым племенам отказываться от своих расовых особенностей. Пусть эст остается эстом, точно также как латыш и другие населяющие край племена останутся тем, что они есть. Русской общегосударственной жизни они все, даже вместе взятые и сплоченные, не поколеблют, истории и ее законов не изменят и рано или поздно,

но сольются с общим отечеством. Поздно думать об онемечении да даже и обрусении эсто-латыша. Его можно научить русскому языку, ввести в круг общегосударственной жизни, но претворить из эста или латыша русского, самобытного по складу ума, характера и духовно-нравственных воззрений, невозможно да вряд ли и требуется»³⁵.

Все вышесказанное приобретает особый смысл еще и потому, что в русской правой печати, в частности в газете «Ревельские известия», преобладала отрицательная оценка эстонского певческого праздника в Тарту 18–20 июня 1894 г. как по своей сути пронемецкого и объективно направленного против политики русификации края³⁶.

Своеобразным завершением этой линии ПЛ в 1894 г. можно считать статью в защиту эстонцев от нападок «Московских ведомостей» (№ 318), обвинявших эстонцев в тупости и русофобии: мол, не хотят изучать русский язык и его не знают³⁷.

В публикациях ПЛ нередко шла речь не только о том, что эстонцев надо знакомить с русской культурой, но и о том, что русские должны ознакомиться с культурой, обычаями, жизнью эстонцев, с историей края³⁸. Как мы увидим далее, ПЛ немало сделал для этого.

Обращает на себя внимание и подчеркнутый отказ М. М. Лисицына от «обличения» остзейцев, от разнузданной их критики, характерной для правой русской прессы и часто переходившей в издевательские насмешки над прибалтийскими немцами. В отношении остзейцев редакция газеты придерживалась нейтрального тона, стремилась к объективности. Кстати,

такова была и позиция левых кругов русского общества в крае, в частности юрьевского студенчества³⁹.

Зато на страницах ПЛ читатель нередко находил критику здешних русификаторов и их реальных «деяний». Правда, это была крайне опасная с цензурной точки зрения тема. Обращение к ней требовало от авторов публикаций повышенной осторожности. Критические замечания в адрес «практиков»-русификаторов разбросаны по разным публикациям. В редакционной статье «Роковой вопрос» отмечалось, что чиновники, проводящие в жизнь политику русификации, не знают местной обстановки, не знакомы с этнографией, культурой, бытом коренного населения. «Русское дело» в крае часто доверено проходимцам, которые только подрывают доверие к русским. Русские должны бы вносить «в этот реформируемый край что-нибудь свое, самобытное, но лучшее того, что существовало или существует здесь»⁴⁰, но этого нет. В жизнь края ими вносится «отжившая рутина».

Порою критика русификаторов облекалась в художественные формы. Остроумные зарисовки здешней жизни в стиле М. Е. Салтыкова-Щедрина можно найти в одной из «Прибалтийских заметок»⁴¹. В ней обыгрывалось известное щедринское «одни требуют конституции, а другие — севрюжины с хреном». В крае постоянно говорится об «обрусении, объединении, сближении», но что это такое, никто из «русификаторов» не знает. Часто заходит речь и об их некоей «высокой миссии» в крае. На деле все сводится к тому, чтобы сделать карьеру, а разговоры о некоей миссии — пустые словеса, маскировка истинной сути их действий. Русские в Прибалтийском крае повторяют крыловскую басню о лебеди, раке и щуке.

«А вот у “немца” и “инородца” ей нет места. Там знают, чтó им нужно; знают — куда идти и как запрятывать подальше

от посторонних глаз свои домашние дрязги, личные счеты, вкусы и антипатии. А знают все это потому, что общество там воспитано и политически и нравственно. Есть общие, дорогие всем идеи, есть кое-что помимо “мамоны”… Даже европейский “буржуй” в иных случаях проявляет там подъем духа и служение идее необычайные, насколько хватает его грошевой душе.

Конечно, шапками мы “их” закидаем, да в шапках ли дело, господа?»⁴².

Еретическая для русификаторов мысль о том, что русским есть чему поучится у обитателей Остзейского края, повторяется еще в нескольких публикациях ПЛ⁴³.

Цитированные выше «Прибалтийские заметки» в № 19 газеты привлекли к себе внимание цензурного начальства. Член Совета Главного управления по делам печати Д. М. Позняк, видимо, «курировавший» ПЛ, нашел в них недопустимую и не соответствующую видам правительства критику русских в Остзейском крае, которые, якобы, не способны проводить в жизнь политику властей и в основном заботятся лишь о собственном благополучии. Цензор рекомендовал предупредить издателя-редактора газеты⁴⁴.

Но серьезные цензурные преследования ПЛ начались чуть позднее — после того, как редактор «Рижского вестника» Л. Н. Витвицкий 19 июня 1894 г. обратился «частным образом» к начальнику главного цензурного ведомства Е. М. Феоктистову с письмом-доносом на юрьевский еженедельник, в котором он информировал цензурное начальство о «вредном направлении» газеты. В этом письме Л. Н. Витвицкий характеризовал ПЛ как «весьма печальное явление в области местной русской печати, могущее причинить немалый ущерб развитию русского дела на этой окраине». Газета «сразу стала выразителем <…> инородческих домогательств и, сочтя для себя выгодным,

поносить русские учреждения и деятелей». В качестве примера публикаций «шантажно-клеветнического характера» Л. Н. Витвицкий привел напечатанный в № 23–24 фельетон из рижской жизни «О том, о сем и о Теплой Руке», подписанный псевдонимом Пчелка златая. В этом фельетоне содержалась злая издевка над рижскими русификаторами, рядящимися в тогу патриотов, над их недостойным образом жизни, при этом доставалось и «Рижскому вестнику», и клубу «Улей», с которым был тесно связан Л. Н. Витвицкий. «Местное русское общество справедливо возмущено деятельностью этого прискорбного издания, руководимого, очевидно, людьми, недостойными уважения и доверия», заигрывающими с инородцами, — писал Л. Н. Витвицкий⁴⁵.

После рассмотрения доноса в Главном управлении по делам печати 8 июля 1894 г. последовало письмо Е. М. Феоктистова, адресованное юрьевскому отдельному цензору Я. Йыгеверу, который цензуровал ПЛ. Е. М. Феоктистов писал: «Газета “Прибалтийский листок”, издаваемая на русском языке, должна бы служить развитию и укреплению русских интересов. Между тем издание это старается дискредитировать честных русских людей, общественных деятелей и правительственные учреждения». В качестве примера приводился все тот же фельетон «О том, о сем и о Теплой Руке», который характеризовался как «сплошной пасквиль». Е. М. Феоктистов требовал от цензора «принять энергичные меры к тому, чтобы направление газеты “Прибалтийский листок” соответствовало интересам русского дела, в противном случае Главное управление по делам печати будет вынуждено не только подвергнуть Вас соответствующему взысканию, но и устранить от обязанностей по редактированию газеты временного редактора листка г. Лисицына. Независимо от всего Вам необходимо иметь в виду, что за пропуск статей, подобных указанной, Вы можете подвергнуться ответственности по суду»⁴⁶.

В своем «оправдательном» письме от 11 июля 1894 г. в Главное управление по делам печати Я. Йыгевер отмечал, что им «не раз делались указания издателю и временному редактору газеты “Прибалтийский листок” г. Лисицыну относительно необходимости придать газете направление, более соответствующее достоинству русского органа на окраине, но, к сожалению, все эти указания, выслушивавшиеся г. Лисицыном с изъявлением согласия следовать им, в действительности оставались без всякого действия»⁴⁷. Я. Йыгевер обещал принять теперь самые действенные меры, дабы характер ПЛ соответствовал «интересам русского дела в крае». Яан Йыгевер, эстонец по национальности, образованный человек, языковед (в будущем профессор эстонского языка в Тартуском университете), поэт, сочувствовавший эстонским национальным устремлениям, в то же время был исполнительным и аккуратным чиновником⁴⁸. Указания начальства, к тому же сопровождавшиеся угрозой увольнения и отдачи под суд, Я. Йыгевер не просто принял к сведению, но стал последовательно и скрупулезно проводить в жизнь: ПЛ попал под сильнейший цензурный пресс. Цензор не допускал в печать отдельные статьи, прежде всего те, которые касались положения в крае, в тексте других статей делал многочисленные купюры, требовал предварительного согласования публикаций, если они касались действий властей, с начальством и т. д.

Дело дошло до того, что М. М. Лисицын вынужден был в начале июня 1895 г. обратиться в Главное управление по делам печати с жалобой на цензора. В ней Лисицын отмечал: лифляндский губернатор, «кажется, находит, что “Прибалтийский листок” редактируется в правильном направлении. Между тем Юрьевский отдельный цензор, от усмотрения которого зависит разрешение на выпуск номера газеты, судя по фактам, о которых я имею честь сообщить Главному управлению по делам печати ниже, относится ко мне и редактируемой мной

газете, как мне кажется, с видимым недоверием и строго»⁴⁹. Лисицын переслал в Главное управление тексты ряда запрещенных цензором публикаций (среди них было шесть «Прибалтийских заметок») с просьбой рассмотреть эти статьи, разрешить их к печати и указать юрьевскому цензору, что запрещать их не следовало.

Статьи были переданы для рецензирования уже знакомому нам Д. М. Позняку. Тот нашел, что Я. Йыгевер имел все основания не допускать эти статьи в печать или же делать в них обширные купюры. Особое возмущение Позняка вызвали именно «Прибалтийские заметки» и вообще «охаивание» русских чиновников-русификаторов в присланных статьях. Об одной из «Прибалтийских заметок», подписанных псевдонимом Друг, цензор писал, что она «представляет собой помесь местных грязноватых сплетен и сетований на прибывших в край “русских людей”, переменяющих в большей части “опрятную” и “честную оболочку”, которую они имели в чисто русской среде, на “фальшь”, “интриги” и “подлость”»⁵⁰. Д. М. Позняк считал недопустимыми содержащиеся в статьях намеки на должностных лиц, приехавших в Прибалтийский край из внутренних губерний империи. Получается, — писал он, — что в крае нет ни одного порядочного русского человека, кроме редактора и сотрудников ПЛ, — «все обманывают, доносят, воруют», причем доносят под «соусом патриотизма и долга пред отечеством». В одной из запрещенных статей Лисицын отмечал враждебное отношение большинства эстонской интеллигенции к политике русификации в крае⁵¹.

Резко усилившийся цензурный нажим на ПЛ, конечно, не мог остаться без влияния на газету, на характер публиковавшихся на ее страницах материалов. Теперь критика ярых русификаторов и их деятельности была крайне затруднена. Но еще более существенно, что изменившаяся обстановка сказалась и на основополагающих идейных установках газеты. Было

бы неверно утверждать, что М. М. Лисицын и сотрудники редакции вообще отказались от своей первоначальной позиции в вопросе о происходящих в крае изменениях. Она в значительной мере сохраняется, но в более умеренном варианте; в ней теперь подчеркиваются те моменты, которые не вступали в противоречие с официальными установками властей. Правда, это было сближение не с политикой, проводившейся в Эстляндии С. В. Шаховским, а скорее с более примирительной, «компромиссной» линией лифляндского губернатора М. А. Зиновьева.

Изменения в идеологических установках ПЛ, пожалуй, особенно отчетливо заметны в редакционной статье «Прибалтийское будущее», опубликованной в пятом номере газеты за 1895 г. Русификация края идет успешно, пишет автор статьи.

«Что же остается населению этой территории? Мы полагаем, ответ тут может быть один: примириться окончательно с действительностью, пойти самим навстречу новым временам и приспособиться к новой жизни, чтобы не остаться “не у дел” <…> Лучше покориться неизбежному, но остаться господами положения, нежели фрондировать без результата <…> Прибалтийское будущее, если творцы его пойдут по правильному, прямому пути, — ясное будущее. Русский государственный строй вмещает в себя свободно и беспрепятственно политическую и общественную жизнь народностей различной культуры, начиная от дикого язычника — калмыка и самоеда и кончая культурным западником. Надо только уметь к нему приспособляться»⁵².

Симптоматично, что если раньше обрусительные выступления А. А. Башмакова подвергались критике, то теперь очередная его речь, доказывавшая, что единственной здоровой основой Российской империи и русского общества может быть только русский национализм, излагается в сугубо нейтральном плане⁵³. В газете утверждалось, что на арену местной жизни уже

вступает новое поколение эстонской интеллигенции, которому должен бы быть свойственен русский патриотизм и «сознательная готовность пожертвовать всем во имя горячо любимого, общего всем отечества, России»⁵⁴.

Но, конечно, М. М. Лисицын не стал воинствующим русификатором, в его публикациях в газете по-прежнему нет ни ругани по адресу остзейцев, ни особенной критики эстонских «националов». Он по-прежнему выступает в защиту эстонских крестьян⁵⁵. На страницах ПЛ, наряду с проблемами, непосредственно связанными с русификацией края, обсуждаются и вопросы повседневной жизни местного населения, в том числе и те, которые, пожалуй, были более важны для эстонцев, нежели для приезжих русских, — о введении земства на прибалтийской окраине, о сельских учителях, о системе кредитования, о землепользовании и т. д.

Лисицын, как и раньше, доказывает, что русские могли бы кое-чему поучиться у прибалтийских народов⁵⁶. «Неприятно только то, что для нас, русских, близкое знакомство с хорошими сторонами культурного немецкого быта, пожалуй, пройдет бесследно. Мы не только не хотим позаимствоваться чем-либо от окружающей нас здесь среды, но и вглядеться в нее путно не желаем. “Шапками закидаем!” — вот наш лозунг»⁵⁷. Такие рассуждения «истинному» русификатору не могли не показаться крамольными.

Свидетельством того, что, при всех своих отступлениях от первоначальной позиции, при всех колебаниях, уступках господствующей идеологии, Лисицын все же в основном продолжал следовать установкам начального периода издания газеты,

является редакционная статья «Вожди слепые» в одном из декабрьских номеров ПЛ 1895 г.

«Главный цемент, главная объединяющая сила его <русского царства. — С. И.> заключается не в грубом политическом насилии, а кое в чем другом, — писал Лисицын, — Русь призвана на историческую арену для дела мира, а не войны; рано или поздно <…> русская культура и провиденциальное ее назначение восторжествуют сами собою; ни русскому народу, ни его правительству нет ни малейшей надобности посягать на чью-либо народность и веру». Между тем «находятся самозваные и слепые вожди, усиленно рекомендующие иную политику, иные приемы и методы обрусения наших окраин, между которыми не последнее место занимают меры “обуздания” и “сокрушения” не только инородческой интеллигенции, но и самого населения. Послушать наших доморощенных политиканов, так добиться хороших результатов в деле русификации можно только введением повсюду положения об усиленной охране, а еще лучше — объявлением края в осадном положении, при котором, конечно, благоприятнее всего для них кричать свое “слово и дело” и обвинять противников в неблагонадежности»⁵⁸.

Либерал Лисицын все-таки был убежден, что издаваемая им газета — это «свободное русское слово», именно такую формулировку он выбирает в заявлении «От редакции» в последнем юрьевском номере ПЛ, подводя итог своей двухгодичной деятельности⁵⁹. Это перекликается с тем, что высказал один из рижских корреспондентов газеты, размышляя о будущем здешней печати вообще: «Ее лозунгом будет — не “обрусить”, а тем менее — “онемечить”, но “очеловечить”!». Журналист будущего «будет “прогрессивный националист” или, еще точнее, — русский европеец»⁶⁰. Кстати, Лисицыну это выражение —

«русский европеец» — понравилось, и оно еще раз промелькнуло на страницах газеты.

Нет ничего удивительного, что нападки «Рижского вестника» и «Московских ведомостей» на ПЛ продолжались и в период цензурных преследований газеты⁶¹.

Надо еще добавить, что публикации ПЛ дают нам ценный материал для изучения русской общины в Остзейском крае, в особенности для реконструкции воззрений либеральных кругов русского общества в Прибалтике в конце XIX в., их отношения к политике русификации края, к коренным его жителям и к прибалтийским немцам. Характер русской общины в Эстонии и Латвии конца XIX столетия, ее менталитет, ее идеологическая дифференциация до сих пор по-настоящему не изучены. Мемуарных свидетельств русских «балтов» сохранилось мало (кстати, среди последних можно отметить неоднократно цитировавшиеся в данной статье воспоминания М. М. Лисицына). Архивные документы чаще всего воссоздают лишь внешнюю сторону тогдашней жизни русских в остзейских провинциях. Газеты «Рижский вестник», «Колывань», «Ревельские известия» рисовали весьма одностороннюю, далекую от объективности ее картину. Между тем Лисицын в своих многочисленных и разнообразных по тематике публикациях часто останавливался на положении русских в крае, на тех «компликациях», с которыми они сталкивались, попадая в незнакомую им прибалтийскую обстановку. Характеристика местной обстановки занимает значительное место в его статьях, фельетонах, заметках. Это важный источник для будущих исследований.

Нам осталось вкратце охарактеризовать литературный отдел газеты ПЛ и публикации на его страницах материалов об эстонской литературе и — шире — культуре.

Тот факт, что редактором-издателем ПЛ был литератор (точнее писатель-дилетант), не мог не сказаться на содержании газеты. Почти в каждом ее номере читатель находил

публикации художественных произведений или же статей о литературе и писателях. Впрочем, это была характерная черта русской провинциальной журналистики вообще, но в прочих русских органах печати в Эстонии, например, в «Ревельских известиях», преобладали перепечатки из других изданий. В ПЛ, наоборот, перепечатки были редкостью, да и это были прежде всего новые произведения Л. Н. Толстого⁶², писателя, к которому Лисицын и редакция еженедельника проявляли живой интерес.

На страницах ПЛ был опубликован ряд произведений самого редактора, причем чаще всего под псевдонимами или криптонимами М. Лаврецкий, М. Л-ий, М. Л-кий, М. Л.⁶³ Это рассказы и путевые очерки из русской жизни, порою весьма любопытные, хотя в художественном отношении не поднимающиеся над средним уровнем тогдашней русской провинциальной «беллетристики»⁶⁴. Некоторые рассказы отражают наблюдения автора над жизнью местного русского студенчества⁶⁵. Самое крупное произведение М. М. Лисицына, опубликованное в ПЛ, — повесть «История одной курсистки»⁶⁶ — известно и в виде отдельного оттиска.

Из других местных авторов чаще всего печатались стихотворения Марии Траубенберг. Как своего рода уникальное явление в тогдашней литературной жизни можно отметить публикацию на страницах еженедельника рассказа известного финского

писателя Юхани Ахо «Поселенцы», причем перевод его на русский язык сделан с эстонского переложения рассказа!⁶⁷

Тут мы, собственно, подошли, быть может, к наиболее ценной и интересной в историко-культурном и историко-литературном плане части публикаций ПЛ — к материалам, посвященным эстонской культуре и литературе.

Дело в том, что русские конца XIX в. были практически незнакомы с культурой и литературой эстонцев. Переводов из эстонского фольклора и особенно из эстонской литературы было мало, да они к тому же были разбросаны по страницам малотиражных провинциальных газет⁶⁸. Сколько-нибудь серьезных и основательных статей об эстонской культуре также не было. Не только широкому, но даже «элитарному» русскому читателю неоткуда было получить информацию о культурных и литературных достижениях эстонцев. Между тем эстонская литература уже миновала пору младенчества, типологически догнала развитые литературы Европы, была представлена рядом заслуживающих внимания писателей. Немало интересного появилось и в эстонской культуре, например, эстонские певческие праздники, аналогов которым не было у русских.

М. М. Лисицын вообще считал, что одним из наиболее важных аспектов деятельности русских в Прибалтике на настоящем этапе должно стать более широкое и глубокое ознакомление их с положением в крае, с культурой, этнографией, бытом коренного населения. Только после такого знакомства можно приступить к серьезным общественно-политическим преобразованиям в регионе. Поэтому одной из первостепенных задач ПЛ Лисицын считал публикацию материалов, знакомящих читателей еженедельника со всеми сторонами жизни эстонцев и латышей, в том числе с их этнографией, фольклором, народной культурой, литературой. В редакции ПЛ было несколько сотрудников-эстонцев, среди которых надо особо

выделить первого редактора газеты И. А. Юркатама⁶⁹. Именно они готовили материалы для «Местной и прибалтийской хроники» и для рубрики «Эстская печать». В еженедельнике активно сотрудничали А. Нэу (собственно, правильнее А. Ныу), В. Сепп и др., им принадлежит ряд статей и заметок об эстонцах и эстонской культуре.

На страницах ПЛ появились публикации эстонского фольклора в переводах на русский язык⁷⁰, сообщения о собирании эстонского устного народно-поэтического творчества и о деятельности Я. Хурта⁷¹, о богатстве эстонского фольклора (в связи с издевательским отзывом «Рижского вестника» о собранных Я. Хуртом 30 000 эстонских народных песен)⁷². В нескольких статьях и сообщениях шла речь об этнографии эстонцев, об их мифологии, народных обычаях и обрядах⁷³. Были публикации, посвященные отдельным этническим группам

эстонцев, — прежде всего сету⁷⁴, но также о жителях острова Муху⁷⁵, об эстонцах, проживающих в своеобразном «анклаве» на северо-западе Латвии⁷⁶.

Отдельная статья посвящена возникновению литературы на эстонском языке⁷⁷. В ПЛ были напечатаны основательные биографические очерки двух крупнейших эстонских деятелей второй половины XIX в. — ученого-языковеда, поэта М. Веске и одного из вождей эстонского национального движения, публициста и журналиста К. Р. Якобсона⁷⁸. Правда, К. Р. Якобсон представал в статье А. Нэу как верноподданный и ярый русофил, каковым он — при всей его прорусской ориентации — все же не был.

В рубрике «Библиография» изредка публиковались рецензии на книги, выходившие в свет в Эстонии, и на отдельные номера журналов на эстонском языке⁷⁹. Из них, пожалуй, наиболее интересна рецензия А. Якорева на новый сборник стихов известного эстонского поэта К. Э. Сëëта «Радость и горе»⁸⁰.

Чтобы читатель получил некоторое представление о его поэзии, в рецензию были включены вольные переводы двух стихотворений К. Э. Сëëта из названного сборника (переводы принадлежали автору рецензии).

Наконец, ПЛ освещал культурную жизнь эстонцев, в частности, на его страницах появилась статья об истории эстонских праздников песни⁸¹ и сообщения о других культурных мероприятиях эстонцев⁸².

Все эти публикации, конечно, не давали сколько-нибудь полного представления об эстонской культуре и литературе, но в совокупности они в какой-то мере знакомили русских читателей с некоторыми их сторонами. Литература и культура эстонцев переставала быть для русских tabula rasa.

Выходивший в Юрьеве ПЛ мог рассчитывать, в основном, лишь на местную русскую читающую публику. Ее же было немного. В Юрьеве в это время проживало лишь три с половиной тысячи русских⁸³, поэтому число подписчиков не могло быть значительным; государственной же субсидии, как мы уже отмечали, газета не получала. Это объясняет, почему М. М. Лисицын рано стал предпринимать шаги по переводу издания газеты в Ригу, где было несравнимо больше потенциальных русских читателей и где ПЛ мог бы с бoльшим основанием претендовать на роль ведущего органа русской прессы в Лифляндии. По-видимому, в этом вопросе Лисицын заручился согласием, а возможно, и поддержкой лифляндского губернатора М. А. Зиновьева, не очень жаловавшего агрессивный «Рижский вестник». В июне 1895 г. Лисицын официально

обратился в Главное управление по делам печати с просьбой разрешить ему перенести издание газеты ПЛ из Юрьева в Ригу⁸⁴. В августе 1895 г. разрешение было получено.

С нового 1896 г. ПЛ стал выходить в Риге. По существу, это была уже другая газета, хотя кое в чем продолжавшая, по крайней мере поначалу, линию ПЛ юрьевского периода. Более подробное рассмотрение ее может стать темой отдельного исследования. Отметим лишь, что в новой газете эстонская тематика была уже на втором плане, наибольшее внимание уделялось Риге, местной русской жизни. В газете появился соредактор — В. В. Троицкая (она же — издательница газеты), почти полностью обновился состав сотрудников. С конца 1896 г. ПЛ стал ежедневной газетой, что, однако, не привело к качественному улучшению его содержания. С начала июня 1897 г. Лисицын вынужден был уйти из редакции ПЛ и вообще покинуть Прибалтику. Последний номер газеты, где он еще числился ее редактором, помечен 31 мая 1897 г.

М. М. Лисицын счел нужным разослать всем эстонским газетам письмо, в котором информировал их о своем уходе из редакции ПЛ. Сообщив об этом своим читателям, газета «Постимеэс» выражала сожаление, что М. Лисицын «ушел из газеты, которой он от начала до конца руководил хорошо и честно. Хотя наше мнение по тем или иным вопросам далеко не всегда совпадало с мнением, высказываемым г-ном Лисицыным на страницах газеты, тем не менее наш русский коллега <…> заслужил наше глубокое уважение». С ним можно было иметь дело, свободно обсуждать любые вопросы, он был чужд односторонней партийности. «Мы со своей стороны можем заверить г-на Лисицына, что его труд на ниве прибалтийской русской журналистики был не бесплоден»⁸⁵.

Действительно, ПЛ юрьевского периода (1894–1895) был газетой со своим лицом, выделявшимся на общем фоне русской журналистики в Эстонии да, пожалуй, и шире — в Прибалтике.