СОСЕД ПАСТЕРНАКА:
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЗИНОВИЯ ДАВЫДОВА

ОЛЕГ ЛЕКМАНОВ

Рассуждая о творчестве давно умершего литератора, восстанавливая для современного читателя подробности его биографии, цитируя его стихи и прозу, мы тем самым воскрешаем этого литератора, заставляем его прожить вторую жизнь, не даем его имени кануть в Лету. Это нехитрое, хотя, возможно, — излишне амбициозное и исполненное гордыни соображение, побуждает нас привести здесь некоторые сведения о юности совершенно забытого ныне (возможно, заслуженно) поэта и исторического романиста Зиновия Самойловича Давыдова (1892–1957). Похороненный на переделкинском кладбище между Борисом Пастернаком и Корнеем Чуковским¹, прошедший через три революции, сталинский террор 30-х гг., эвакуацию и борьбу с космополитизмом, Давыдов ничуть не меньше (пусть и не больше) многих своих современников достоин воскрешения «на этих вот страницах»².

* * *

«Я родился 16/28 апреля 1892 г. в семье служащего среднего достатка. Город, в котором я появился на свет, и где протекло мое детство, — Чернигов — не без оснований называли “русской Равенной”». Так начинает Давыдов свою автобиографию 1946 года³. Окончив черниговскую гимназию, юноша перебирается в Киев — продолжать образование. К этому времени он уже мнит себя поэтом, и уже пережил, как минимум, один «роковой» роман. Свидетельство — открытка, отправленная неким Андреем двадцатидвухлетнему Давыдову из Чернигова в Киев 30 апреля 1914 года: «Получил твое письмо, милый: очень рад, что ты принял “неожиданное известие” совершенно  35 | 36  спокойно. Похороним прошлое навсегда: — оно было и бесцельное и переоцененное (как показало время и события). Чувство твое было велико и красиво, а вот Зина была маленькая… Маленькая перед ним. И мы с тобой теперь “побежденные” победители. Желаю тебе благополучн<ых> экзаменов и проч<его> всего, — “что угодно для души”. Обязательный привет славной Леночке. Целую. Андрей»⁴.

Общий патетический тон этого послания несколько смазан финальным приветом «славной Леночке». Возможно, той самой, которой адресована следующая короткая записка Давыдова: «Очень извиняюсь перед Вами, но я не приду. Только потому, что я себя плохо чувствую. Мне очень жаль, что я подвел Вас и не могу с Вами сейчас познакомиться. Желаю Вам всего хорошего и счастливого пути. Д. Еще раз прошу извинить меня и принять эти цветы»⁵. На обороте записки — ответ горько обманутой в своих ожиданиях Леночки: «Весьма досадно Ваше нездоровье, но думаю, что у Вас хватит сил дойти до третьего номера. Большое, большое спасибо за цветы. Все же, не теряем надежды видеть Вас. Helena. Все же хочу Вас видеть»⁶. Как трогательна здесь эта смена множественного числа («не теряем надежды» — с подругой? с матерью?) на единственное («хочу Вас видеть»).

Где Helena впервые встретила Давыдова? Возможно, на одном из его публичных выступлений, поскольку в этот период, повторимся, молодой человек уже вовсю пишет стихи. Например, такие — шуточные:

Вчера был вечером у Веры
О Вас мы вспомнили не раз.
Она привет Вам шлет в Бендеры
На ваш погибельный Кавказ⁷.

А спустя несколько лет — в феврале 1917 г. — тоже шуточные, но спровоцированные куда более серьезными событиями:

Спать теперь нам очень мило.
Пусть в отставку вышел царь!..
И Аркадий, сын Верзилов
Спит теперь, как спал он встарь⁸.   36 | 37 

Впрочем, шуточные стихи для молодого поэта — это, разумеется, глубокая периферия. В центре его напряженного внимания — символизм и символисты. «Символ — вещественный знак, предмет, словесный или пластический образ, заменяющий общее понятие. Символизм — есть художественное сочетание мира явлений с таинственным миром божества», — прилежно записывает Давыдов в свою рабочую тетрадь⁹. Его собственные «серьезные» стихи 1910-х гг. написаны в младосимволистском, в первую очередь, «в блоковском “ключе”»¹⁰. Хотя чувствуется в них также влияние Андрея Белого и Валерия Брюсова.

Стань у входа тихим стражем.
Погорюй о дальнем брате.
Королевне мы расскажем
О последнем о возврате.

В черный берег бьется ночь.
Тяжело земное бремя.
Ночи, дни — седое время
                        Мчится прочь.
                                       1916¹¹

Или (финал стихотворения того же года):

Стою до рассвета промокший, один.
В туман оделась столица.
И девушка эта у ярких витрин,
С лицом Серафима — блудница¹².

Записные книжки Зиновия Давыдова отразили его тогдашний интерес к Маяковскому и Хлебникову, Вячеславу Иванову и Федору Сологубу, Отто Вейнингеру и Генриху Ибсену…

В давыдовском архиве сохранилась «Программа поэзо-вечера, устраиваемого Черниговским Женским Союзом в зале дворянского собрания во вторник 21-го (8-го) мая 1918 года»¹³. В программе — вступительное слово покровителя молодых стихотворцев, Модеста Гофмана, а также чтение своих стихов О. Никольским, О. Ферликовской, А. Сказкой, М. Гофманом, З. Давыдовым, А. Архангельским, Н. Клеппер¹⁴. После поэтической части — «Бал. Танцы под оркестр военной музыки»¹⁵.  37 | 38 

В 1919 г., в Чернигове, в эфемерном издательстве «Стрелец», вышла первая и единственная книга стихов Зиновия Давыдова — «Ветер». Ни один другой участник «поэзо-вечера», за исключением будущего известного пародиста Александра Архангельского, подобной чести не удостоился¹⁶. Посвящения З. Полетике (уж не той ли самой «Зине»?), М. А. М., Н. Ленци, В. Турцевич, С. И. Соколовской (в сборнике встречается и сокращение ее инициалов — «С. И. С.»), Ю. Иванову-Муженко соседствуют в «Ветре» с обращением к оперной певице Любови Александровне Дельмас-Андреевой, возлюбленной Александра Блока.

Третьему разделу книги Давыдова предпослан эпиграф из «Смычка и струн» еще одного кумира тогдашней поэтической молодежи — Иннокентия Анненского:

И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось…¹⁷

А в четвертый раздел «Ветра» вошло стихотворение, в котором предсказан не только относительно скорый переезд Зиновия Давыдова в Петроград, в 1920 году, но и (через образность финальной строфы) — будущее давыдовское поприще. Поприще исторического романиста-популяризатора:

В ясный полдень мы покинем
Отчий дом на много лет,
И в пространстве этом синем
Затеряется мой след.

И рай безоблачный любимый,
Свод небесный голубой,
Ты прости, что сын родимый
Так прощается с тобой.

Но храня обет высокий
Этой вечной красоте,
Он вернется издалека
Со щитом иль на щите¹⁸.   38 | 39 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ср.: Чуковский К. И. Дневник: 1930–1969. М., 1994. С. 301.

² С горечью и каясь, относим к себе едкие, но справедливые инвективы одного из самых наших больших архивных знатоков: «Естественно, что отнюдь не все из вновь прибывших могли вразумительно ответить, <…> чем извлекаемые ими на свет божий документы превосходят подобные же, но опубликованные <…> Архивные занятия <…> стали безудержно поэтизироваться (причем прежде всего мифологизации подверглись самые обыденные действия). Если исследователь приходил в архив, брал грамотно составленную сотрудниками опись или заглядывал в карточный каталог, выписывал шифр, заказывал и получал материал, то для описания этого несложного процесса, как правило использовались выражения, исполненные пафоса первооткрывательства: “удалось найти”, “как мы сумели установить”, “напряженные поиски увенчались успехом”, “пожелтевшие страницы открывают свою тайну только самым пытливым”, “как показали наши архивные разыскания”» (Ильин-Томич А. Лукавый подзаголовок // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С. 383). Но строк постыдных не смываем.

³ РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 3. Отметим очевидную отсылку к знаменитому блоковскому стихотворению «Равенна». Ср. с краткой биографией Давыдова, автором которой является М. М. Полякова (Краткая литературная энциклопедия. Т. 2. М., 1964. С. 488).

⁴ РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 32.

⁵ Там же.

⁶ Там же.

⁷ Там же.

⁸ Там же.

⁹ Там же. Лично Давыдов никого из крупных поэтов символистов, кажется, не знал или же его знакомство с этими поэтами носило столь же эфемерный характер, как и его корреспондентки, актрисы Н. Анисимовой. Ср. ее пореволюционное письмо Давыдову из Коктебеля: «С Волошиным я до сих пор не знакома. У него на даче живет очень много народу. Там бывают концерты, а по вечерам они устраивают джаз-банд. В общем, веселятся на славу» (РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 32). В этом же письме встречаем опасливое признание Анисимовой (хорошо характеризующее не только бытовые нравы эпохи, но и степень доверия иных  39 | 40  женщин Давыдову): «Да, должна я Вам сообщить новость, Зиновий Самойлович. Я выкрасила волосы хноем и бегаю теперь как медная кастрюля. Выкрасилась я потому, что от купанья они очень испортились, а хной очень поправляет волосы. Мама это еще не знает. Наверное, очень расстроится» (Там же).

¹⁰ РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 3.

¹¹ Давыдов З. Ветер. Стихи. Чернигов, 1919. С. 18.

¹² Там же. С. 34.

¹³ РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 35.

¹⁴ Так в программе. Некоторые подробности о судьбе поэтессы Натальи Клепфер см. в газетной статье: Скуратовский В. Ладя Могилянская. Из полузабытых имен // Столичные новости. Киев. 2003. 8–14 июля. С. 1.

¹⁵ РГАЛИ. Ф. 2896. Оп. 1. Ед. хр. 35.

¹⁶ Книга Архангельского, выпущенная черниговским «Стрельцом» в том же, 1919 году называлась «Черные облака». Отметим «метеорологическую» перекличку заглавий книг Архангельского и Давыдова. Поэтических сборников М. Гофмана «Стрелец» не выпускал.

¹⁷ Давыдов З. Ветер. Стихи. С. 53. Давыдов не упоминается в превосходно оснащенной именами и фактами статье: Тименчик Р. Д. Культ Иннокентия Анненского на рубеже 1920-х годов // Культура русского модернизма: Ст., эссе и публ. В приношение Владимиру Федоровичу Маркову. М., 1993. С. 338–348.

¹⁸ Давыдов З. Ветер. Стихи. С. 73.