К. Г. БОЛЕНКО

РЕЧЬ Д. В. ГОЛИЦЫНА НА ДВОРЯНСКИХ ВЫБОРАХ 1822 ГОДА

В наших предыдущих работах, посвященных Д. В. Голицыну и его попыткам провести в Москве что-то вроде умеренной локальной судебной реформы, нам казалось важным зафиксировать в первую очередь его внимание к судебной сфере, найти источники, позволяющие очертить круг высказанных им предложений, попытаться выяснить связь этих предложений с реформаторскими проектами Александра I второй половины его царствования¹. Мы совершенно оставляли в стороне такие проблемы, как хронологические рамки его активной деятельности по преобразованию московских судебных учреждений или особенности избранной им для этого «тактики», воздерживались от сколько-нибудь подробного описания его юридических взглядов. И в настоящей статье нам хотелось бы обратить внимание на один текст, позволяющий приблизиться к ответу на первые два вопроса и сделать следующий шаг в изучении третьего. Это речь Д. В. Голицына на московских губернских дворянских выборах 1822 года.

Напомним, что раз в три года дворяне каждой губернии избирали из своей среды чиновников на некоторые должности в административных и судебных учреждениях губернии и уездов (заседателей губернского правления, уголовной и гражданской палат и надворного суда, судей и заседателей совестного и уездных судов и проч.), а также должностных лиц дворянского сословного самоуправления (депутатов дворянского собрания и предводителя). По закону, начальник губернии (губернатор или генерал-губернатор) не имел права влиять на ход дворянских выборов²; он открывал их, мог вносить свои предложения, а также утверждал их результаты. С другой стороны, начальник губернии был заинтересован в том, чтобы провести в подведомственные ему учреждения свои креатуры или во всяком случае лояльных ему людей, тем более, что он нес личную ответственность за все, происходящее в губернии. Подобное противоречие интересов порождало конфликты, так как некоторые действия формально были запрещены далеко не сразу. В частности, это касалось права начальника губернии присутствовать на выборах и произносить там речи. Случаи вмешательства губернаторов в ход выборов были совсем не редки и в первой четверти XIX века, что вызывало справедливое возмущение дворянства³.

Нельзя не отметить, что к 1822 году речь на дворянских выборах уже использовалась как инструмент реформаторской политики. Так, в январе 1818 года малороссийский генерал-губернатор Н. Г. Репнин-Волконский призывал помещиков заботиться о крестьянах и говорил о желательности заключения с ними «условий»; этот шаг был инициирован или по меньшей мере согласован с Александром I и был частью предпринимаемых им усилий по разрешению крестьянского вопроса⁴. Напечатанная в «Духе журналов» (1818. Кн. 20. С. 125–136), речь вызвала значительный резонанс, в том числе, рукописную полемическую литературу; резко отрицательная реакция большей части дворянства, усмотревшего в этом призыве покушение на свои привилегии, заставила императора отказаться от дальнейших мероприятий в этом направлении⁵. Как бы то ни было, мы вправе задаться вопросом: не была ли речь Д. В. Голицына также инспирирована императором? И не было ли инициирование подобных речей своего рода стандартным приемом, который Александр использовал для того, чтобы выявить настроения дворянской среды и попытаться направить общественное мнение в нужном для себя направлении?

То, что подобное предположение небеспочвенно, позволяет предположить пассаж из анонимного доноса на Голицына, появившегося в начале 1826 года. Как сообщал неизвестный автор, «отступление и нарушение законов началось с недавних лет появляться более в тех губерниях, где начальствуют генерал-губернаторы <здесь и далее курсив наш. — К. Б.>. Хотя им по закону воспрещено участвовать в выборах дворян и купцов, но они, и именно московский, не токмо присутствовал, но даже говорил речи, и весь город заранее мог знать, кто на какое место избран будет»⁶. К этой цитате мы еще вернемся. Пока лишь обратим внимание на то, что речь на выборах при желании может быть квалифицирована как вмешательство в их ход, а сам Голицын поставлен здесь в ряд с другими недавно назначенными генерал-губернаторами. Скорее всего, авторы имели в виду Н. Г. Репнина-Волконского и начальника пяти центральных губерний А. Д. Балашева, агентов реформаторских усилий императора.

Речь Д. В. Голицына сохранилась в двух копиях. Одна, сильно поврежденная, отложилась в фонде Булгаковых в Отделе рукописей Российской Государственной библиотеки⁷; другая — в фонде Строгановых в Российском Государственном архиве древних актов⁸. И то, и другое не случайно. А. Я. Булгаков в 1820 году некоторое время занимал при Д. В. Голицыне должность чиновника по особым поручениям⁹. Что же касается фонда Строгановых, то сестра Д. В. Голицына, София, была замужем за П. А. Строгановым и в фамильном архиве отложился целый комплекс документов, связанных с ее братом.

Бумага, на которой выполнен первый список, имеет дату, 1819 год; в начале текста в правом верхнем углу рукой Булгакова сделана помета, датирующая речь 1822 годом¹⁰. Список Строгановых заключен в поздний, конца 1820-х – начала 1830-х годов, переплет, однако бумага датирована 1822 годом. Таким образом, речь и списки разделены небольшим промежутком времени; возможно, они вообще сделаны по свежим следам. Нельзя исключать того, что список в фонде Строгановых принадлежал лично Д. В. Голицыну и именно по нему речь была зачитана на заседании дворянского собрания.

В настоящее время мы не готовы оценить сам факт сохранности этих двух списков речи: много это или мало, объясняется ли их сохранность впечатлением, произведенным речью на современников, или исключительно близостью к автору будущих фондообразователей. Единственное найденное на данный момент упоминание этой речи в мемуарных источниках принадлежит П. А. Вяземскому, но даже для него оказался важен не пафос речи, а языковая ошибка, якобы допущеннная Голицыным в своем выступлении: мол, хотел сказать «неумолимый», но по плохому знанию русского языка и советам А. Ф. Мерзлякова сказал «неумытный», т. е. неподкупный¹¹.

Упоминание Мерзлякова в качестве лица, участвовавшего в редактуре этого текста, доказывает, что к своей речи Д. В. Голицын отнесся весьма серьезно. Имеется свидетельство, что свои речи он писал на французском языке, поскольку русским владел недостаточно уверенно, а затем ему их переводили и он учил текст почти наизусть¹². Выбор в советчики А. Ф. Мерзлякова (нельзя исключать и того, что он был и переводчиком) сам по себе говорит об ответственном отношении к делу: было важно не только передать мысль, но и облечь ее в подобающие языковые формы. В известном смысле, Голицын воспроизводил образ действий Александра I в 1812 году, когда тот взял в «спичрайтеры» А. С. Шишкова. Сходство усугубляется тем, что Мерзляков в своих языковых вкусах, особенно в высоких жанрах, был весьма консервативен, и архаизм как лексики, так и синтаксиса речи бросается в глаза. Трудно предположить, что Д. В. Голицын мог без всякого труда произнести свою речь, даже выучив ее и справляясь с письменным текстом. К сожалению, мы мало знакомы с иными образчиками подобной ораторской прозы, речами губернаторов и «начальства» в целом на дворянских выборах, и не можем в полной мере оценить, какие элементы ее содержания и поэтики следует объяснять законами жанра, а какие — личным творчеством Голицына¹³.

Приглашение Мерзлякова к редактуре или переводу голицынской речи — факт действительно весьма важный. К сожалению, до нас не дошло других свидетельств об их взаимоотношениях в эти годы, неизвестно нам также и о том, когда это знакомство началось. Пока наиболее вероятная дата — весна 1812 года, когда в доме брата Д. В. Голицына, Бориса, Мерзляков читал курс лекций по теории литературы¹⁴. Но даже если личное знакомство к 1822 году и не состоялось (мы не знаем, присутствовал ли Д. В. Голицын на лекциях 1812 года), Голицын мог познакомиться с Мерзляковым на одном из заседаний Общества любителей российской словесности, почетным членом которого он был избран в 1821 году, а также мог привлечь Мерзлякова к редактированию своих речей как известного профессора риторики и поэзии Московского университета и общепризнаного оратора-практика. Лекции Мерзлякова пользовались большой популярностью у студентов во многом благодаря ораторскому дару, он выступал с речами в Обществе любителей российской словесности и к 1822 году вышло три издания его сочинения, касающегося искусства красноречия¹⁵. К тому времени он был также известен и как переводчик с французского — в 1807 году были изданы переведенные им «Идиллии» французской поэтессы А. Дезульер.

Вернемся к тексту речи. Начинается она панегириком дворянским выборам, благодаря которым дворянство получает право участвовать в правосудии: «Кто из нас, милостивые государи, не чувствует, кто из нас не благословляет мудрого в существе своем учреждения, которым наше собственное спокойствие и благо нам самим вверены, нам самим отданы весы правосудия, да будут неколебимы и беспристрастны в судьбе соотечественников!». Эти обязанности «велики» и «назидательны» и служат «пользе общей», «благоденствию сограждан» и «покою семейств многочисленных».

Любопытнее следующий смысловой ход: «Трудно милостивые государи исчислить средства, чрез которые сии судии и блюстители порядка, сии судилища составленные по благотворному учреждению выборов, могут с удобностию достигать цели своих благородных обязанностей не доводя до тяжеб по формам и порядку судебного делопроизводства; устраняя, говорю, от сего пути затруднительного, на котором часто, к сожалению, светлое чело истины помрачается запутанными изворотами подозрительной ябеды — зла общего всем странам земли!». Противопоставление двух способов разрешения конфликтов — неформального и формального — позволяет уточнить, кого и что Голицын имеет в виду под «судиями и блюстителями порядка» и «судилищами, составленными по благотворному учреждению выборов». Из числа «судилищ» остается только совестный суд, а из числа лиц, облеченных полномочиями по рассмотрению конфликтов, — предводители дворянства. Таким образом, ведя речь о правосудии вообще, Голицын, во-первых, сосредотачивается на дворянских сословных интересах; во-вторых, противопоставляет формальные судебные учреждения, даже формируемые дворянством, институтам досудебного примирения сторон. Коронные судебные учреждения как опора правосудия нигде не называются, и создается впечатление, что функции как этих учреждений, так и дворянских заседателей в них по умолчанию признаются ничтожными.

Противопоставление коронных учреждений — выборным, официального порядка — отсутствию ясных форм дополняется и противопоставлением, хотя и более мягким, юридических знаний, которыми обладают, как можно предположить, должностные лица коронного суда, — нравственным качествам, которые должны иметь лица, избранные дворянством: «Я полагаю, что если бы судии и чиновники, коих изберем мы из среды себя на службу нового трехлетия, не имели совершенных знаний потребных в делах судебных; то недостаток сего рода да будет заменен качеством лучшим: уважением, необходимо внушаемым любовию к справедливости, благородным побуждением исполнить свою должность с честию! Ибо в таком случае пусть бы они и блуждали иногда в формах делопроизводства, неточное знание коих им извинительно, но что же в том? Светильник искомой истины, конечно, всегда поможет выйти из лабиринта, в котором с умыслом путается ябеда». Это противопоставление не абсолютно: «первая единственная потребность (//3) каждого судилища состоит в том, что бы поселить к себе полную доверенность соотечественников». Однако «нравственной характер его» как залог доверенности оказывается, видимо, недоступен, ввиду укоренившейся «ябеды», иным судебным учреждениям, кроме дворянских, да и то не всех.

Только в одном месте Голицын употребляет формулировку, из которой можно подумать, что он имеет в виду судебных заседателей от дворянства. В остальных же случаях он упоминает только о предводителях дворянства, а также о совестном судье. Указывает он также и на себя как на человека, который «нередко имел счастие примирять людей, коим одно недоумение или действие какой-либо преходящей страсти препятствовали внять гласу справедливости».

И, наконец, Голицын ясно формулирует основную задачу своего управления Москвой, которой призывает руководствоваться и тех, кто должен подать голос за кандидатов: «видеть порядок и правосудие повсюду царствующими в лучшей, прекраснейшей губернии Царства Русского». Он называет тех, кто в уходящее трехлетие был ему верным сотрудником в этом деле, и, в целях назидания, предлагает услышать фамилии тех, кто подвергся разным наказаниям.

Уже записка 1821 года, в которой Голицын формулирует ряд мер, должных улучшить работу судебных учреждений Московской губернии, показывает, что в действительности Голицын противопоставлял дворянские и коронные судебные учреждения несколько иначе. Так, выборы судей дворянством Голицын предлагал вообще отменить. Почти все известные нам мероприятия и предложения Голицына в этой сфере касались именно коронных учреждений и законной судебной процедуры. Не игнорировал он и необходимость для кандидатов на должности судей соответствующей квалификации и опыта¹⁶.

С другой стороны, нельзя не отметить, что стремление избежать формального суда и даже в известных случаях обойти его было свойственно Д. В. Голицыну — и как человеку, и как администратору. «Он иногда принимал участие в семейных делах, когда к нему обращались, и безо всяких судбищ и тяжеб все улаживал и соглашал враждовавших», — сообщает Е. П. Янькова¹⁷. «Он не любил решать дела по одной форме закона; но проникал в него здравым смыслом своего нелицемерного правосудия, которое в случае умел растворять милосердием исполненного любви сердца», — несколько витиевато пишет С. П. Шевырев¹⁸. «Любя сокращать производство и вообще не любя формальностей, он посылал обыкновенно своего секретаря переговорить с палатою, не переменит ли она решение; и палата переменяла свое решение — писала другой журнал, другое определение, губернский прокурор пропускал их, а князь утверждал, и все обходилось домашним образом»¹⁹. Кроме того, по сообщению М. А. Дмитриева, «для облегчения его труда [по рассмотрению приговоров по уголовным делам] учрежден был им, так сказать, домашним образом,… комитет, которого обязанность была рассматривать предварительные решения двух департаментов уголовной палаты и, изложив их в краткой записке, представлять князю вместе с своим мнением. Записки эти составлялись образованными молодыми людьми, служащими в канцелярии <…>. Комитет сверял их с самым делом и потом уже прилагал к ним свое мнение». Недостаток у комитета был один, но крупный: он «превратился почти в судебную инстанцию, высшую палаты, что было тем опаснее, что, не имея никакого открытого значения в ряду судебном, действуя как домашний советник князя и закрываясь всегда его именем, он мог действовать всегда безответственно»²⁰.

Желание Голицына не допускать конфликтующие стороны до суда во многом могло быть продиктовано вполне гуманными соображениями: избавить стороны от тяжелых издержек российского судебного процесса. В стремлении же, по возможности, добиваться правосудия, отклоняясь от процессуальных норм, легко усмотреть общее малое уважение к суду — одну из особенностей российского правосознания вообще и правосознания российской административной элиты, в частности. И это в целом будет верно. Однако для более адекватной оценки и этой особенности Голицына, и его апелляции к дворянству как оплоту правосудия, и сделанного им противопоставления коронных и дворянских учреждений процитируем один текст, появившийся за четыре года до голицынской речи.

«Правосудие, следствие доброй нравственности, есть, без сомнения, одна из главных отраслей народного благоденствия, и потому входит в цель Союза. Он наблюдает за исполнением государственных постановлений, побуждает чиновников… к исполнению обязанностей; осведомляется о всех решаемых делах и старается клонить все на сторону справедливости, — чиновников честных и исполняющих свой долг, но бедных состоянием, поддерживает; вознаграждает убытки, за правду понесенные; людей истинно достойных возводит; бесчестных же и порочных старается обратить на путь должного; в случае неудачи лишает, по крайней мере, возможности делать зло. <…> Они [члены Союза] не только не отказываются и не уклоняются от должностей, особенно по выборам дворянства, но, напротив, ищут таковых мест; собственным непорочным и бескорыстным прехождением службы оные возвышают и сохраняют им всю их важность и достоинство. Cтрогое и ревностное исполнение возложенных по службе или государственных обязанностей есть отличная черта члена Союза благоденствия»²¹.

И понимание нравственности как основы правосудия, а справедливости как его едва ли не единственной цели, и полное невнимание к специальным знаниям и самому принципу законности в суде, и особое внимание к деятельности дворянских выборных учреждений, и апелляция к общественному мнению, и гласность наград и наказаний — все это сближает речь Д. В. Голицына с «Зеленой книгой» Союза благоденствия. И это сходство лишь подчеркивает и соответствие идей Голицына, высказанных в речи, своему времени, и естественность, при разговоре о правосудии, обращения к внесудебным методам его достижения, и общую слабость юридической компоненты тогдашнего общественного (в том числе либерального) сознания. Можно сказать больше: с точки зрения члена Союза благоденствия, все, сказанное Голицыным, могло восприниматься как воплощение в жизнь идей, изложенных в «Зеленой книге». И, следовательно, служба при нем — как возможность воплотить в жизнь эти идеи, актуальные для многих его членов и после формального роспуска тайного общества.

Поэтому мы вправе поставить вопрос: случайно или нет то, что с 1823 года мы видим приток к Д. В. Голицыну, в том числе в московские судебные учреждения, бывших и действительных членов тайных обществ? До этого времени их только трое: с ноября 1816 года адъютантом при Голицыне состоял будущий член Союза благоденствия В. М. Бакунин, в апреле 1821 года чиновником по особым поручениям стал Б. К. Данзас, а в апреле 1822 года на ту же должность поступил Д. А. Давыдов. В 1823 же году пришел Павел Колошин; начал службу В. П. Зубков, в августе 1824 года ставший советником Московской гражданской палаты; затем, в самом конце 1823 года, был зачислен на должность советника надворного суда И. И. Пущин (прибыл в Москву 13 марта 1824 года); в ноябре 1824 года заседателем Московского надворного суда становится С. Н. Кашкин; со 2-го августа 1825 года экспедитором по уголовным делам в гражданской канцелярии генерал-губернатора служил С. М. Семенов. Добавим сюда вступление в январе 1824 года в штат гражданской канцелярии генерал-губернатора С. Д. Нечаева, а в июле — И. Н. Горсткина²².

Но вернемся к поставленным в начале статьи вопросам: о хронологических рамках деятельности Голицына в сфере юстиции и об избранной им «тактике». Не была ли именно эта речь, в которой близкие декабристам идеи высказаны со столь стилистически им симпатичным гражданским пафосом, первым публичным заявлением Д. В. Голицына на тему правосудия и вообще одним из первых его действий по совершенствованию судебных учреждений Московской губернии²³? И в любом случае актуален вопрос, в какой связи находится эта деятельность с внутренней политикой Александра I после 1821 года, когда о введении Государственной Уставной грамоты уже не было речи? Оставалась ли она частью плана по преобразованию по крайней мере судебной сферы²⁴, или же Александр давал простор личной инициативе своего сотрудника, чтобы, как записал М. М. Сперанский в своем дневнике слова императора, «для тех, кои их (т. е. реформ. — К. Б.) желают, иметь вид, что ими занимаются»²⁵.

С другой стороны, не стала ли эта речь тем фактором, который и начал создавать Д. В. Голицыну репутацию защитника правосудия²⁶, что, в свою очередь, в течение неполных трех лет привлекло к нему на гражданскую службу, в том числе в судебные учреждения, — насколько нам известно, к единственному среди начальников губерний — значительное количество либерально настроенных и просто образованных дворян²⁷? Неудивительно, что к 1825 году Д. В. Голицын мог с удовлетворением говорить о magistrature renforcée (укрепленном судействе)²⁸.

Объявить правосудие служебным приоритетом; польстить дворянству, обратившись к нему как к едва ли не единственному оплоту справедливости; попытаться включить в дворянской среде механизмы общественного осуждения и поощрения — вполне логичное начало для администратора, который именно в решении кадрового вопроса видел основной способ обеспечить правосудие и именно дворянство — не все, конечно, — рассматривал как кадровый резерв. С другой стороны, апелляция к дворянству и дворянским выборам противоречила задуманной идее ликвидировать выборность судей первой инстанции. Более того, осознание дворянством себя как опоры правосудия могло обернуться ростом самостоятельности дворянских собраний и неизбежными конфликтами.

Вернемся к доносу на Голицына. Фраза о том, что «весь город заранее мог знать, кто на какое место избран будет», не могла родиться на пустом месте. Значит, князь действительно вмешивался в ход дворянских выборов²⁹. В доносе также сообщалось о том, что вмешательство чиновников по особым поручениям в судебные дела привело к беспорядку в деятельности судебных учреждений Москвы³⁰, и Николай I, объявивший борьбу со злоупотреблениями одним из приоритетов внутренней политики, не мог закрыть глаза на поступивший «сигнал». И вряд ли считал это нужным, поскольку, по словам мемуариста, «не понимал улучшений, сделанных князем в судопроизводстве», и отрицательно относился к большому количеству чиновников в его канцелярии. Фраза Дмитриева «государю казалось одно: что князь окружил себя подобием двора» не оставляет сомнений, что речь идет, в первую очередь, именно о чиновниках по особым поручениям и лицах, причисленных к канцелярии³¹.

Согласно утвержденным 16 февраля 1826 года «Штатам канцелярий военных генерал-губернаторов, военных губернаторов и генерал-губернаторов», количество чиновников по особым поручениям при генерал-губернаторах Петербурга и Москвы было ограничено — не более двух³². Это означало ослабление выстроенного Голицыным механизма кадрового отбора. Резолюция же императора на донос, наложенная, видимо, в первой половине весны 1826 года, — «переговорить» — была своего рода предупреждением Голицыну о неполном высочайшем доверии и мягким призывом исправить указанные недостатки³³. Иными словами, вообще поменьше вмешиваться в судебные дела и дворянские выборы.

Затем наступил 1831 год. Согласно «Положению о порядке дворянских собраний, выборов и службы по оным» от 6 декабря, были строго определены права и обязанности начальников губерний по этой части: права произносить речи там не было³⁴. Кроме того, согласно манифесту, вводившему это Положение в действие, дворянству было даровано право, которого оно добивалось уже давно и в очередной раз подтвердило в «Записке о нуждах дворянских», поданной после коронации: избирать председателей и советников судов второй инстанции — палат уголовного и гражданского суда³⁵. И даже несмотря на то, что выборный порядок в первопрестольной был введен не сразу³⁶, эта мера лишала Голицына возможности проводить самостоятельную кадровую политику в сфере юстиции и подводила черту под его попыткой иметь «укрепленное судейство» хотя бы в период своего управления Москвой.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Речь, произнесенная при новых дворянских выборах московским военным генерал-губернат<ором> генералом от кавалерии князем Дмитрием Владимировичем Голицыным.

Копия

Кто из нас, милостивые государи, не чувствует, кто из нас не благословляет мудрого в существе своем учреждения, которым наше собственное спокойствие и благо нам самим вверены. Нам самим отданы весы правосудия, да будут неколебимы и беспристрастны в судьбе соотечественников! Поистине, сколь велики, сколь назидательны сии обязанности, сии труды, подъемлемые на пользу общую, для благоденствия сограждан, для покоя семейств многочисленных, без мелочных видов суетного честолюбия, без ничтожных расчетов личной корысти! Трудно, милостивые государи, исчислить средства, чрез которые сии судии и блюстители порядка, сии судилища составленные по благотворному учреждению выборов, могут с удобностию достигать цели своих благородных обязанностей, не доводя до тяжеб по формам и порядку судебного делопроизводства, устраняя, говорю, от сего пути затруднительного, на котором часто, к сожалению, светлое чело истины помрачается запутанными изворотами подозрительной ябеды — зла общего всем странам земли! Посему не должны ли они соображаться в действиях своих с одною доверенностию, внушаемою характером личным, с оным искренним убеждением соотечественников, обязанных полагаться на их строгую справедливость, и нелицеприятие, яко людей избранных из среды своего сословия? Так, милостивые государи, в течение трехгодичного управления первою (//2 об.) губерниею Российского государства, вверенною мне августейшею благостию монарха, я имел случай удостовериться, что все сословия, обитающие в ее округах, особливо сословие дворянское, любят хранить, питать спокойствие и что весьма мало людей, дозволяющих себе блуждать в тусклом и заразительном мерцании ябеды. Вопрошаю: можно ли взирать одинаким оком на ябедника и человека совершенно честного? Я сам нередко имел счастие примирять людей, коим одно недоумение или действие какой-либо преходящей страсти препятствовали внять гласу справедливости, я имел счастие видеть, что они примирялись с искренним признанием, столь свойственным душам прекрасным, любящим истину; и если мне встречались сии счастливые случаи, то и судите, милостивые государи, сколь часто удавалось нашему достопочтенному губернскому предводителю исполнять святой и бесподобный долг миротворца, дабы тяжущимся или начинающим тяжбу по округам губернии, внушать собственные их выгоды; я всегда с особенным доверием обращался к господам уездным предводителям, и сей способ нередко был увенчан совершенным успехом. Так, милостивые государи, первая единственная потребность (//3) каждого судилища состоит в том, что бы поселить к себе полную доверенность соотечественников: но каким образом? Пусть будет залогом оной нравственный характер его! Я полагаю, что если бы судии и чиновники, коих изберем мы из среды себя на службу нового трехлетия, не имели совершенных знаний, потребных в делах судебных, то недостаток сего рода да будет заменен качеством лучшим, — уважением, необходимо внушаемым любовию к справедливости, благородным побуждением исполнить свою должность с честию! Ибо в таком случае пусть бы они и блуждали иногда в формах делопроизводства, неточное знание коих им извинительно, но что же в том? Светильник искомой истины, конечно всегда поможет выйти из лабиринта, в котором с умыслом путается ябеда.

Не смею распространяться об оных несомнительных истинах, то было бы даже и неприлично: ибо здесь посреди сонма доблестного русского дворянства, вижу мужей, бывших некогда знаменитыми исполнителями первых должностей Империи, и притекших сюда ныне с драгоценными сокровищами познаний и опыта. Если б кто либо из членов сего благородного сонмища — по личным выгодам, или по каким нибудь связям (//3об.) и отношениям уклонился иногда от добрых побуждений своих, то конечно, при воспоминании с какою целию монархи наши учреждали выборы, минутное заблуждение не будет иметь успеха впоследствии. Итак, я осмеливаюсь, милостивые государи, питать себя сладкою и верною надеждою, что выбор ваш падет на тех, кои потщатся оправдать оную доверенность вашу и будут мне ревностными сподвижниками к достижению пламенно желаемой мною цели видеть порядок и правосудие повсюду царствующими в лучшей, прекраснейшей губернии Царства Русского.

Вот, милостивые государи, мои желания, мои надежды.

Теперь да будет позволено мне изявить искреннее сожаление, что голос мой не силен достойно восхвалить многих из чиновников, оканчивающегося ныне трехгодичного служения их. Здесь прочтено будет для общего сведения вашего и о тех, кои навлекли на себя охуждение от вышних судилищ, и кои были подвергнуты штрафам или суду уголовному, по указанию наших чиновников, не вникнувших, кажется, в цель своего высокого назначения. Мне приятно, мне сладостно изъяснить пред вами, (//4) милостивые государи, что я с живейшим удовольствием вижу главою московского дворянства мужа истинно почтенного, который с самого вступления своего в настоящее звание всегда с жаром подвизался на все полезное. Важная степень государственного служения, им прежде прешедшая, никогда не была ему предлогом к уклонению от самых малейших предметов теперешней должности, как скоро замечал он, что мог споспешествовать общественному благу или каким нибудь частным пользам. Мне приятно, повторяю, торжественно свидетельствовать, сколь советы его были всегда для меня драгоценны. Дозвольте также, милостивые государи, засвидетельствовать благодарность мою и г<осподам>м уездным предводителям, кои, не щадя трудов и не ограничиваясь в тесных пределах прямой их должности, охотно вспомоществовали мне, надзирая за отдаленными от всегдашнего пребывания моего местами и лицами, исполняя поручения мои до общих польз относящихся. Я вменил себе в справедливую обязанность довести об усердии их до высочайшего сведения государя императора. Невозможно так же умолчать и о ревностном служении судии совестного. Он (//4об.) достоин нести прекрасное имя сего, так сказать, неумолимого судии. Что принадлежит до прочих чиновников, то считаю долгом наименовать тех из них, которые заслужив общую признательность сограждан, обратили на себя в особенности мое внимание.

(РГАДА. Ф. 1278 (Строгановы). Оп. 1. Д. 483).

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Боленко К. Г. 1) О возможном пути развития российской судебной системы в 1820-е годы (кн. Д. В. Голицын и его попытка судебной реформы) // Хозяева и гости усадьбы Вяземы: Мат-лы XI Голицынских чтений 24–25 января 2004 года. Б. Вяземы, 2004. С. 82–98; 2) Д. В. Голицын и Александр I: К истории взаимоотношений в начале 1820-х годов // Хозяева и гости усадьбы Вяземы: Мат-лы XII Голицынских чтений 22–23 января 2005 года. Б. Вяземы, 2005. С. 21–29.

² В очередной раз этот запрет был подтвержден в 1802 году (ПСЗ-I. № 20374).

³ Романович-Словатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права: Свод материала и приуготовительные этюды для исторического исследования. СПб., 1870. С. 440–444; Шебунин А. Н. Из истории дворянских настроений 20-х годов XIX века // Борьба классов. 1924. № 1/2. С. 72.

⁴ Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 97–99.

⁵ Там же; Муравьев Н. М. Письма декабриста. 1813–1826 гг. / Подг. текста, сост., вст. ст. и комм. Э. А. Павлюченко. М., 2000. С. 132, 269.

⁶ «О противузаконных действиях московского ген[ерал]-губ[ернатора] кн[язя] Голицына при решении некоторых судебных дел тяжебных и уголовных» (РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Ед. хр. 4609. Л. 1). Цит. по: Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подг. текста и прим. К. Г. Боленко, Е. Э. Ляминой и Т. Ф. Нешумовой. Вст. ст. К. Г. Боленко и Е. Э. Ляминой. М., 1998. С. 644.

⁷ ОР РГБ. Ф. 41 (Булгаковы). Карт. 168. Ед. хр. 52.

⁸ РГАДА. Ф. 1278 (Строгановы). Оп. 1. Ед. хр. 483.

⁹ Месяцеслов с росписью чиновных особ... на 1820 г. Ч. 2. СПб., б.г. С. 20.

¹⁰ Не исключено, что весь список выполнен А. Я. Булгаковым.

¹¹ Русский литературный анекдот конца XVIII – начала XIX века / Вст. ст. Е. Курганова; сост. и прим. Е. Курганова и Н. Охотина. 2-е изд. М., 2001. С. 202 (Вяземский П. А. Старая записная книжка // Полн. собр. соч. Т. 8. СПб., 1883. С. 190).

¹² «Когда [Голицын] сделался московским генерал-губернатором и ему приходилось говорить где-нибудь речь, он сам составлял ее для перевода на русский язык и почти затверживал, чтобы суметь прочитать по бумажке» (Янькова Е. П. Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений / Изд. подг. Т. И. Орнатская. Л., 1989. С. 181). О недостаточной стилистической гибкости Голицына свидетельствует и замечание С. П. Шевырева о «недостаточном знании [Голицыным] простонародного языка» (Шевырев С. Князь Дмитрий Владимирович Голицын. М., [1844]. С. [7]). Французский текст одной из речей Голицына перед московским дворянством, от 11 апреля 1843 года, отложился в фонде В. А. Бильбасова и А. А. Краевского в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (Ф. 73. Ед. хр. 380).

¹³ Из сохранившихся речей отметим речь генерал-губернатора Я. А. Брюса на закрытии первых московских выборов 1785 г. (Прохоров М. Ф. Князь Н. М. Голицын — предводитель Звенигородского дворянства в 1780-е годы // Хозяева и гости усадьбы Большие Вяземы: Мат-лы XII Голицынских чтений 22–23 января 2005 года. Б. Вяземы, 2005. С. 106–107).

¹⁴ Зорин А. Л. Мерзляков Алексей Федорович // Русские писатели: 1800–1917: Биобиблиографический словарь. Т. 4: М–П. М., 1999. С. 28. Сохранилось свидетельство о присутствии Д. В. Голицына на неких чтениях, на которых выступал Мерзляков, однако без сведений об их времени, месте и содержании (Сушков Н. В. Обоз к потомству с книгами и рукописями // Раут. Т. 3. М., 1854. С. 266).

¹⁵ Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических. М., 1809, 1817, 1821. О речах в ОЛРС см.: Шевырев С. П. Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета. Т. 2. М., 1855. С. 85–86.

¹⁶ Боленко К. Г. 1) О возможном пути развития российской судебной системы в 1820-е годы... С. 82–84; 2) Д. В. Голицын и Александр I: К истории взаимоотношений в начале 1820-х годов. С. 26.

¹⁷ Янькова Е. П. Указ. соч. С. 182.

¹⁸ Шевырев С. П. Указ. соч. С. [7–8].

¹⁹ Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 331.

²⁰ Там же. С. 330.

²¹ Пыпин А. Н. Общественное движение в России при Александре I. [5-е изд.]. СПб., 2001. С. 511, 532.

²² Декабристы: Биографический справочник / Изд. подг. С. В. Мироненко. М., 1988. С. 57, 62, 71, 79, 82-83, 149, 165–166, 213. Заметим, что Д. В. Голицын знал о существовании тайного общества, во всяком случае, Союза благоденствия. Минимум два мемуариста сообщают о том, что И. В. Васильчиков знакомил Д. В. Голицына в конце 1821 г. с доносом Грибовского и просил сообщить о приезде в Москву лиц, названных Грибовским в числе участников съезда (Бумаги покойного председателя Государственного совета князя Иллариона Васильевича Васильчикова // Русский архив. 1875. № 3. С. 343–344 (предисл. А. И. Васильчикова); Соллогуб В. А. Воспоминания / Комм. и текстология И. С. Чистовой. М., 1998. С. 34; еще один современник ограничивается только указанием на последнюю просьбу — Давыдов Д. В. Сочинения / Предисл., подг. текста и прим. В. Орлова. М., 1962. С. 489–490). В том случае, если Голицын читал тот донос Грибовского, который позднее был подан императору, то он должен был знать о членстве в Союзе благоденствия и Павла Колошина, и Горсткина, и Семенова.

²³ На данный момент первым известным мероприятием было учреждение в Москве в 1822 году именным высочайшим указом особого «Временного суда первой инстанции» с двумя заседателями от дворянства, который должен был в течение трех лет рассмотреть и решить все неоконченные тяжебные и вексельные дела (Московское дворянство. Списки служивших по выборам. 1782–1910. М., 1910. С. 15).

²⁴ На 1823 и, может быть, 1824 год планировалось обсуждение в Государственном совете гражданского и торгового уложения, а также устава судопроизводства (Боленко К. Г. О возможном пути развития российской судебной системы в 1820-е годы... С. 84, 87–88).

²⁵ ОР РНБ. Ф. 731 (Сперанский). Оп. 1. Д. 42. Л. 3 об. (цит. по: Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия: Политическая история России первой половины XIX столетия. М., 1990. С. 72).

²⁶ К сожалению, мы не можем описать сам процесс складывания этой репутации, все свидетельства относятся к последекабрьскому периоду. Упомянем лишь послание В. А. Жуковского «Князю Дмитрию Владимировичу Голицыну» («Друг человечества и твердый друг закона...»: Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2: Стихотворения 1815–1852 годов. М., 2000. С. 292; впервые — Молва. 1833. № 45. С. 177 (подп.: «Ж.»)) и посвященное Д. В. Голицыну стихотворение М. А. Дмитриева «Песнь правде» (Дмитриев М. А. Стихотворения. Ч. 1. М., 1865. С. 25–33; впервые: Москвитянин. 1842. № 3. С. 1–7).

²⁷ На 1825 г. при Голицыне состояли не менее четырех выпускников Царскосельского лицея (из 1-го выпуска А. П. Бакунин и И. И. Пущин, из 2-го — Б. К. Данзас и В. П. Пальчиков) и не менее четырех выпускников университетов (П. И. Дегай, М. А. Дмитриев, П. А. Новиков, С. И. Любимов). Причем Любимов был также магистром этико-политических наук и в 1820–1822 гг. состоял адъюнкт-профессором Московского университета.

²⁸ «Укрепление» было не только количественное, но, возможно, и качественное. Так, не исключено, что можно вести речь о зачатках корпоративного самосознания лиц, служащих в сфере юстиции. В своих показаниях на следствии С. Н. Кашкин заявлял, — разумеется, несколько преувеличивая, — что «все виды Московского общества, когда мы рассуждали, выражались [в] следующем: “Внушать молодым людям желание служить в местах судебных, распространять добрые чувства и понятия и такою жизнию и примером сеять плоды для потомства”» (Восстание декабристов: Документы. Т. 18: Дела Верховного уголовного суда и Следственной комиссии / К печ. подг. К. Г. Ляшенко и С. А. Селиванова. М., 1984. С. 148).

²⁹ Известен эпизод с конфликтом между Голицыным и губернским предводителем дворянства П. Х. Обольяниновым. Последний взялся защищать чиновника Апятова, который был отставлен от службы, но по совету Обольянинова баллотировался на выборную должность и стал заседателем гражданской палаты. Голицын не утвердил Апятова в должности и при объяснениях с Обольяниновым «доказывал, впрочем без доказательств, что Апятов уволен, хотя с чистым аттестатом, но по сомнению в делах нечистых». В конце концов Голицын уступил (Исторические рассказы и анекдоты // Русская старина. 1874. Т. 11. № 9. С. 162–163).

³⁰ Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 644.

³¹ Там же. С. 255.

³² ПСЗ-II. № 154. Опубликовано 8 апреля.

³³ Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 645.

³⁴ ПСЗ-II. № 4989. «╖ 59. В день, назначенный для открытия собрания, начальник губернии приводит собравшееся дворянство к общей присяге..., и вместе с тем предоставляет все дальнейшие распоряжения губернскому предводителю. <…> ╖ 64. Дворянское собрание... сносится с начальником губернии и получает от него отзывы чрез губернского предводителя. <…> Обряд выборов. ╖ 10. [Начальник губернии] читает письменное предложение об открытии собрания и по прочтении, вручив оное губернскому предводителю, приглашает идти в церковь… для учинения присяги. <…> ╖ 13. Губернский предводитель с дворянством возвращаются в дом собрания» (С. 256–257, 268).

³⁵ Там же. С. 248; См. также: ПСЗ-II. № 4991; Романович-Словатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. С. 467; Шебунин А. Н. Указ. соч. С. 57–58, 63, 65; Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 256–257, 645. До этого председатели палат назначались Сенатом, но начальник губернии мог представлять кандидатов на эти должности.

³⁶ Председателей уголовной палаты с 1835, а гражданской — с 1838 г. (Московское дворянство. Списки служивших по выборам. С. 5). Судя по истории с назначением Дмитриева председателем одного из департаментов Московской гражданской палаты, Сенат в период с 1831 по 1835 г. пользовался также своим правом не утверждать представления Голицына на должности председателей палат (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 326–328).

Дата публикации на Ruthenia 14.02.2007.