ПУШКИНСКАЯ КЛЕОПАТРА ПОД ЧУЖИМИ ИМЕНАМИ
(A Short List)

Л. ПАНОВА

Кириллу Рогову, пушкинисту и жизнелюбу

С публикацией «Египетских ночей» Пушкина в 1837 году в русской литературе утвердился особый тип героини — сладострастной красавицы-полубогини. Она либо остается царицей, либо понижается до аристократки, а то и проститутки / куртизанки / содержанки. Вопреки нравственным и религиозным предписаниям, она открыто соблазняет мужчин, в той или иной форме требует платы за свою любовь и разбивает жизнь своих партнеров — буквально или метафорически.

Весь XIX век такая Клеопатра стыдливо пряталась под чужими именами. Модернизм продолжил эту традицию, но одновременно вернулся к пушкинским первоосновам: Клеопатре под именем Клеопатры.

Неназванная Клеопатра появляется в трех жанрах: романтической поэзии на ориентальной подкладке (производной от выдержанной в греческих тонах пушкинской «Клеопатры»); светских повести, рассказе и романе (вслед пушкинским наброскам «Мы проводили вечер на даче…» и «Гости съезжались на дачу…»); и притче на египетские темы (в русской культуре XIX – нач. XX вв. Египет прочно ассоциировался с «Египетскими ночами»).

Вот подборка произведений с рефлексами пушкинской Клеопатры, в цитатах и пересказе.

1. «Тамара» (Михаил Лермонтов, 1841)

<…> И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.

<…> На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчýг убрана,
Ждала она гостя. Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

<…> И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал¹.

2. «Мария Египетская» (Иван Аксаков, 1845)

Мария Египетская сначала была александрийской куртизанкой, и поэма Аксакова рассказывает как раз об этом периоде. За то, что до обращения Марии в христианство повествование не доходит, автор приносит извинения во вступительной части. Заканчивается же поэма легкомысленной песенкой Марии, смысл которой — «Жизнью весело играю / И люблю кого хочу!».

                    II

А как чудесно хороша
Была Египетская дева,
Когда она, едва дыша,
Под звуки древнего напева,
Тимпан вертя над головой
И станом косвенно склоняясь,
Кружилась резвою ногой,
Огнем веселья разгораясь! <…>

                    III

<…> Недобрый слух о ней носился,
Был явен всем ее порок,
Но ей никто бы не решился
Тяжелый высказать упрек!
Нет, гибли все стезею зыбкой
Суровой твердости мечты
Перед чарующей улыбкой,
Пред этой бездной красоты!
И не один из темный келий,
Забывши стыд и Божий страх,
За нею в бешенстве веселий
Бежал взволнованный монах!
И Гностик был Александрийский
Невольным трепетом объят,
Когда, убравшися в нубийский
Простой и легкий свой наряд,
Она пред Гностиком стояла
С огнем губительных очей
И строгий довод разрушала
Внезапной резвостью речей!

3. Ирина Павловна («Дым» Ивана Тургенева, 1862–1867)

Ирина Павловна — утонченная аристократка из обедневшего семейства Осининых (кстати, среди ее младших сестер есть и Клеопатринька!).

Поразительны <…> были ее глаза, исчерна-серые, с зеленоватыми отливами, с поволокой, длинные, как у египетских божеств, с лучистыми ресницами и смелым взмахом бровей. <…> В институте Ирина слыла за одну из лучших учениц <…>, но с характером непостоянным, властолюбивым и с бедовою головой; одна классная дама напророчила ей, что ее страсти ее погубят — “vos passions vous perdront”; зато другая классная дама ее преследовала за холодность и бесчувственность и называла ее “une jeune fille sans coeur”.

В свете Ирина Павловна «царствует», но «скучает», а своих многочисленных любовников «мучает».

Главный герой «Дыма», Литвинов, когда-то был помолвлен с Ириной, однако Ирина предпочла браку с ним светский успех (точнее, любовь императора, о чем сообщается в подтексте). Через много лет в Баден-Бадене у них завязывается страстный роман, лейтмотив которого имеет приметы пушкинской «Клеопатры»: смерть (Литвинов чувствует, что он «погиб», «умирает», стал «покойником») и женскую власть над рабом-мужчиной.

Здесь, в этой комнате, со вчерашнего дня царствовала Ирина; все говорило о ней, самый воздух, казалось, сохранил тайные следы ее посещения… Литвинов опять почувствовал себя ее рабом. Он выхватил ее платок, спрятанный у него на груди, прижался к нему губами, и тонким ядом разлились по его жилам знойные воспоминания.

Литвинов стоит перед выбором: либо тайная и разрушительная для него связь с замужней Ириной Павловной — аналогом пушкинской Клеопатры, либо созидательный брак с Татьяной, списанной с Татьяны из «Евгения Онегина». Литвинов — не Онегин, не лишний человек, а потенциальный реформатор России и убежденный западник. Он не дает страстям погубить себя и возвращается к Татьяне.

4. Настасья Филипповна («Идиот» Федора Достоевского, 1867–1868)?

О литературном генезисе Настасьи Филипповны много спорят. Одни видят в ней пушкинскую разгульную Клеопатру. Действительно, в сцене сватовства Гани Иволгина к Настасье Филипповне происходит любовный торг, а в сцене ее несостоявшейся свадьбы с князем Мышкиным из толпы раздается восклицание: «За такую княгиню я бы душу продал! “Ценою жизни ночь мою!..”». Другие же достоевсковеды — и с гораздо большим основанием — видят в ней Маргариту Готье из «Дамы с камелиями» Дюма-сына, воплощение жертвенной любви.

5. Нефора («Гора. Египетская повесть (По древним преданиям)» Николая Лескова, 1887–1888)

В Александрию приехала <…> молодая и чрезвычайно красивая вдова, по имени <…> Нефора. Она была очень богата и до того избалована, что не знала меры своим прихотям… [Ц]ель ее <…> заключалась в том, чтобы превзойти своею пышностью всех самых роскошных александрийских красавиц. <…> [О]на захотела иметь самый лучший, выкованный из золота убор <…>. Она послала за Зеноном, <…> но Зенон ответил послу: «… Всем угодить я не успею, <…> и никакая богачка не может предложить мне ничего такого, что заставило бы меня отступить от справедливого порядка».

Когда посланные <…> возвратились без успеха <…>, то эта избалованная и непривычная ни к каким возражениям модница <…> велела подвергнуть безжалостному наказанию рабов, которых посылала к Зенону, а для себя приказала сейчас же оседлать белого мула.

———

Нефора решила не только умолять Зенона и льстить ему вниманием и лаской, но даже прямо прельщать его своею красотой, с тем чтобы довести его до страстного увлечения и купить у него предпочтение себе хотя бы даже ценою своей чести.

«Тогда, — думала она, — он перестанет отказываться, и чего не хочет сделать мне за большие деньги, то сделает без всякой денежной платы, как для своей любовницы. Я этого желаю…».

К тому же <…> Нефора вдруг ощутила над собой его обаянье.

Все до сих пор искали внимания ее, — и вот человек, кого она ищет…

Она предлагает себя <…> Она себя продает…

———

Зенон хотел ее отстранить, но в очах его помутилось, сердце упало, и он едва простонал:

— Нефора! Нефора!

А она меж поцелуев ему отвечала:

— Я не богиня, Зенон… Я страстная смертная женщина, Зенон… Лобзай же меня и дай мне скорей миг блаженства!

… Зенон <…> отстранил от себя страстные руки Нефоры, рванулся к столу, и теперь Нефоре как будто блеснуло <…> что-то как нож и кровавое пламя, а Зенон уже стоял и шатался, держась сзади руками за стол. <…> Лезвие было в глазе, а другой глаз глядел на Нефору с тихим укором, а уста, бледнея, шептали кому-то, но только не ей:

— Благодарю тебя, что ты не погнушался мной и явил свою власть над моей страстной природой…

———

В конце повести Зенон, неортодоксальный христианин, укрощает Нефору-Клеопатру истинной верой и берет замуж.

6. Астис («Суламифь» Александра Куприна, 1907)

Царица Астис возлежала в <…> потайном покое. <…> Сквозь прозрачную материю <…> видны были все чистые линии и возвышения ее стройного тела, которое до сих пор, несмотря на тридцатилетний возраст царицы, не утеряло своей гибкости, красоты и свежести. <…> Лицо было сильно нарумянено и набелено, а тонко обведенные тушью глаза казались громадными и горели в темноте…

С тех пор как Соломон охладел к царице Астис, утомленный ее необузданной чувственностью, она со всем пылом южного сладострастия и со всей яростью оскорбленной женской ревности предалась <…> тайным оргиям извращенной похоти…

[В]олнующее, опьяняющее любопытство влекло к ней души и отдавало во власть ей тела. Те, кто испытал хоть однажды eе свирепые кровавые ласки, те уже не могли ее забыть никогда и делались навеки ее жалкими, отвергнутыми рабами. Готовые ради нового обладания ею на всякий грех, на всякое унижение и преступление, они становились похожими на тех несчастных, которые, попробовав однажды горькое маковое питье из страны Офир, дающее сладкие грезы, <…> только <…> одно его чтут, пока истощение и безумие не прервут их жизни.

7. Наташа («Шрам» Гайто Газданова, оп. 1949)

Наташа, меняющая мужчину за мужчиной и страну за страной, — красавица с «горячим и неисчерпаемым великолепным телом», с притягательным «медленным и ленивым голосом» и с «полным отсутствием нравственных принципов». За свою любовь она требует платы — дикого спорта: прыгнуть в море или украсть в магазине халвы.

Лицо Наташи, несмотря на неодинаковый разрез глаз и чуть скошенный рот, «производило впечатление повелительной привлекательности, совершенно бесспорной для всех». В какой-то момент его испортил шрам. Вот история его появления.

На вилле в компании трех офицеров американского флота, один из которых уже стал любовником героини, а другой, по обоюдному согласию, собирался им стать, мертвецки пьяная Наташа предложила русскую забаву — игру в кукушку: «тушат свет, у всех в руках револьверы, каждый играющий обязан время от времени подавать голос и по направлению его голоса в него стреляют». Произнеся «I am here», она почувствовала, что ей оцарапало щеку. За выстрелами последовали нечеловеческие крики. Ее любовник и еще один офицер были убиты. Третий офицер, ее новая пассия, еле выжил, был обвинен в смерти товарищей, отсидел положенный срок в тюрьме и лишился всего — чести, звания и состояния².

Материалы из готовящейся к печати брошюры: Панова Л. Г. Египетские ночи русской литературы.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Что «Тамара» восходит к пушкинской «Клеопатре», лермонтоведением было установлено сразу.

² Влияние пушкинских текстов на «Шрам» уже отмечалось.

Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла Рогова. Содержание

Дата публикации на Ruthenia 8.11.2006.