СЕВЕРНАЯ СЕМИРАМИДА
Примечание к докладу «Пушкин и Байрон:
новые замечания к старой теме»,
прочитанному на Тыняновских чтениях 2006 года и, кажется,
понравившемуся Кириллу Юрьевичу Рогову

А. ДОЛИНИН

За последние два века Екатерину II называли «Северной Семирамидой» или «Семирамидой Севера», наверное, тысячи раз. Никто, кажется, до сих пор не усомнился в том, что это шаблонный комплиментарный титул екатерининского времени, который, как пишет В. Проскурина в недавней книге, легко поддается расшифровке и не нуждается в дополнительных разъяснениях¹. Его автором неизменно называют изобретательного льстеца Вольтера, хотя конкретный источник нигде не указывается². На мой взгляд, эти общепринятые представления нуждаются в некоторых уточнениях.

Во-первых, следует иметь в виду, что сам титул «Северная Семирамида» возник задолго до екатерининского царствования. В Скандинавии так издавна называли прославленную королеву Дании, Норвегии и Швеции Маргарету (1353–1412), о чем упоминает Вольтер в «Истории Карла XII» (1727) и в «Эссе о нравах» (1741). В годы царствования Екатерины I (которую еще Феофан Прокопович сравнивал с Семирамидой) Фонтенель, воздавая ей хвалу, писал: «У датчан была королева, которую прозвали Семирамидой Севера; русским нужно найти какое-нибудь столь же славное прозвище для своей императрицы»³. В 1742 г. Вольтер в полемическом письме к шведскому историку Нордбергу, автору новой «Истории Карла XII», демонстративно назвал Северной Семирамидой не Маргарету, а Елизавету Петровну, тем самым подчеркнув, что былая слава Швеции перешла к России: “Livoniens … respirent aujourd’hui sous la douce autorité de l’illustre Sémiramis du Nord”⁴. Наконец, три года спустя, он обращается к самой Елизавете Петровне со стихотворным посланием, где снова именует ее Северной Семирамидой. Его “À l’imperatrice de Russie, Élisabeth Pétrowna, en lui envoyant un exemplaire de La Henriade, qu’elle avait demandé a l’auteur” (1745) начиналось со следующей комплиментарной апострофы: “Sémiramis du Nord, auguste impératrice, / Et digne fille de Ninus”⁵.

Обратим внимание, что выстраивая двучленную аллегорическую формулу, Вольтер превращает Семирамиду в дочь первого ассирийского царя Нина, основателя носящей его имя Ниневии, которого он тем самым изящно отождествляет с Петром Великим. Античные предания о царе Нине и Семирамиде, однако, представляют их не отцом и дочерью, а мужем и женой, причем по одной из легенд Семирамида отбирает власть у Нина и предает его смерти. Вот как, например, излагает этот сюжет Клавдий Элиан в «Пестрых рассказах»:

[Семирамида] была красивейшей из женщин, хотя и мало заботилась о своей наружности. Молва об ее красоте достигла ушей ассирийского царя, и он призвал Семирамиду ко двору, а увидев, влюбился. Тогда Семирамида попросила дать ей царские одежды и разрешить пять дней править Азией, чтобы все делалось, как она повелит. Просьба не встретила отказа. Когда царь посадил Семирамиду на трон и она почувствовала, что все в ее руках и ее власти, она приказала дворцовой страже умертвить царя. Так Семирамида завладела ассирийским царством  (VII, 1).

Легенда о свержении и убийстве царя Нина, безусловно, была Вольтеру отлично известна, ибо он положил ее в основу своей трагедии «Семирамида» (1748). Главная героиня пьесы, недовольная тем, как ее муж Нин обращается с ней и правит империей, велит своему фавориту Ассуру отравить его. После этого она пятнадцать лет со славой царствует в Вавилоне, пока ее не начинают мучить угрызения совести. Чтобы искупить вину, она решает избавиться от Ассура и с одобрения являющегося ей призрака Нина выходит замуж за прекрасного молодого полководца Арзаса. Тут же выясняется, что Арзас—это на самом деле ее сын Ниниас, считавшийся погибшим. В последующей суматохе Арзас-Ниниас случайно закалывает свою мать, которая перед смертью прощает его и благословляет на царство. Хотя Вольтер сочувственно относится к своей героине и устами одного из персонажей оправдывает совершенное ею преступление той пользой, которую ее разумное правление принесло стране, трагедия завершается сентенцией, обличающей деспотию:

Par ce terrible exemple, apprenez tous, de moins,
Que les crimes secrets ont les dieux pour témoins.
Plus le coupable est grand, plus grand est le supplice.
Rois, tremblez sur le trône, et craignez leur justice⁶.

Уподобляя незамужнюю Елизавету сказочной Семирамиде, Вольтер мог не опасаться нежелательных ассоциаций, тем более, что его трагедия, акцентировавшая мотивы узурпации власти и царе/мужеубийства в легенде, тогда еще не была написана. С Екатериной же дело обстояло совершенно иначе, ибо обстоятельства ее прихода к власти были очень похожи на сюжет вольтеровской трагедии. От самого Вольтера это сходство, естественно, не ускользнуло.

Получив известие о смерти Петра III, 13 августа 1762 г. он пишет И. И. Шувалову: «Говорят, что ужасная колика избавила Петра от маленькой неприятности, а именно от потери империи в две тысячи лье. Вашей Семирамиде для полного сходства не хватает только Ниниаса»⁷. На собственную трагедию Вольтер явно ссылается и в частном письме к графине Бентинк от 10 сентября 1762 г., где он опровергает слухи о сражениях в Петербурге и, кажется, единственный раз в своей переписке использует формулу «Северная Семирамида» по отношению к Екатерине: “Vous m’avez envoyé une relation un peu romanesque de Petersburg; l’auteur ressemble un peu don Quichotte qui voyait des chevaliers où il n’y avait que des moulins à vent. Il parle d’un combat livré par la Semiramis du nord, livré à son cher mari; et ce combat ne s’est donné que dans l’imagination du nouvelliste. Nous sommes un peu mieux informés dans notre petit coin du monde…”⁸. В более позднем письме к Этьену Демилавилю (22 декабря 1766 г.) Вольтер прямо называет Петра III Нином, а его вдову Екатерину — второй Семирамидой (l’autre Sémiramis): “Le Ninus n’était qu’un vilain ivrogne; j’admire sa veuve, je l’aime à la folie”⁹. Когда два года спустя во Франции получила хождение записка Дерюльера, который обвинил Екатерину в причастности к убийству Петра, Вольтер, защищая ее, цитировал в письме к герцогу Дешуаселю oправдывающий героиню монолог из своей «Семирамиды», упомянув, однако, и о том, что Екатерина не разрешила играть эту трагедию в Москве¹⁰.

Вольтер, безусловно, отдавал себе отчет в том, что Екатерине, читавшей и запретившей его «Семирамиду», всякое сравнение с героиней трагедии будет неприятно, и потому никогда не употреблял двусмысленный титул «Северная Семирамида» ни в письмах к императрице, ни в своих панегириках ей, а в стихах именовал ее «северной Минервой» или, на худой конец, новой царицей амазонок Фалестрис¹¹. Лишь в дружеской переписке он иногда позволяет себе назвать Екатерину Семирамидой, но здесь это не комплиментарный титул, а насмешливое прозвище (опять-таки не без намека на свою трагедию), которое позднее сменяется или дополняется еще более насмешливым “ma Catau” (что-то вроде «моя Катька» с уничижительным оттенком, потому что так называли деревенских или продажных девок. Ср. дефиниции catau в словаре Littré (1872–1877): “Fille de ferme ou d’auberge. Fille malpropre et de mauvais vie”). Именно эти прозвища получают хождение в кругу Вольтера. Так, Д’Aламбер, возмущенный арестом французских офицеров в Польше и лживым ответом Екатерины на его просьбу их освободить, пишет Вольтеру 12 февраля 1774 г.: “Que dites Vous de Semiramis Catau? … Cette Semiramis m’avoit mandé que les Prisonniers francois fait à Cracovie étoient très bien traités. M^r de Choisy, un de ces prisonniers, qui est ici, assure qu’ils ont été traités indignement. Vous devriez bien écrire à cette grande Princesse que Semiramis est bien mal obéie, & Catau bien mal instruite”¹².

Похоже, что двусмысленность отождествления Екатерины с Семирамидой осознавали и русские писатели-современники, весьма чуткие к коннотациям аллегорических параллелей и, должно быть, знавшие вольтеровскую трагедию. Во всяком случае, в русской литературе екатерининской эпохи я пока не сумел отыскать ни одного употребления титула «северная Семирамида» (и буду крайне признателен всем, кто укажет мне соответствующие примеры). Более того, мне известны лишь два случая аллегорического уподобления Екатерины Семирамиде, и оба — в военных одах А. П. Сумарокова, написанных в 1769 г: ода ХХI («Мы именем Семирамиды / Рассыплем пышны пирамиды, / Каир развеем яко прах») и ода XXII («российская Семирамида»). Однако если иметь в виду, что Сумароков тогда впал в немилость у Екатерины, то в его внешне апологетических строках заманчиво заподозрить ядовитый намек. Поскольку в том же 1769 г. Сумароков обменялся с Вольтером письмами о жанре трагедии, он, во всяком случае, мог подразумевать одну из самых известных трагедий своего корреспондента, когда называл Семирамидой обидевшую его императрицу, хотя у нас нет достаточных оснований настаивать на таком чтении.

Разумеется, все это не означает, что «бродячий» титул «северная Семирамида» не использовался по отношению к Екатерине в западноевропейской публицистике ее времени. Так, Ключевский в 79-ой лекции своего «Курса русской истории» цитирует (к сожалению, без ссылки) восторженный отклик французского экономиста и политического мыслителя Мерсье де ла Ривьера на губернскую и юридическую реформу 1775 года в России: «Заря благоденствия рода человеческого занялась на Севере. Повелители вселенной, законодатели народов, спешите к полуночной [то есть северной] Семирамиде и, преклонив колена, поучайтесь: она первая учредила совестной суд!». (Замечу, что если Мерсье де ла Ривьер надеялся подобными панегириком исправить в глазах Екатерины свою репутацию, изрядно подмоченную во время его пребывания в России, то он просчитался: Екатерина с крайним презрением отзывалась о нем и в конце 1770-х годов¹³.) Шарль Массон в «Тайных записках о России» вкладывает ту же формулу в уста наивных почитателей Екатерины, которые не способны понять, что она лишь играет перед ними роль великой и мудрой царицы, умело скрывая свою истинную сущность: “Celui qui la voyait alors pour la première fois, ne la trouvais point au-dessus de l’idée qu’il s’en étoit faite, et disoit: C’est bien elle, c’est bien la Sémiramis du nord!”¹⁴. По-видимому, именно в западноевропейской публицистической риторике конца XVIII века аллегорическое сравнение Екатерины с Семирамидой теряет ассоциативную связь с трагедией Вольтера, а вместе с ней и свою имплицитную двусмысленность, и оттуда, уже в начале XIX столетия, приходит в Россию, где, по иронии судьбы, авторство титула «северная Семирамида» начинают приписывать тому, кто лучше всех понимал его двойное дно и потому никогда не использовал.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: Проскурина В. Мифы империи. Литература и власть в эпоху Екатерины II. М., 2006. С. 59.

² См., напр.: Михельсон М. И. Русская мысль и речь. <…> Сборник образных слов и иносказаний. М., 1994. Т. II. С. 353.

³ Oeuvres de Monsieur de Fontenelle. Londres, 1785. Vol. 3. P. 230.

⁴ Voltaire’s Correspondence. Ed. by Theodore Besterman. Genève, 1952. Vol. XII. P. 41; письмо было опубликовано отдельным изданием, а также включалось в собрания сочинений Вольтера XVIII в.

⁵ Oeuvres complètes de Voltaire. Nouvelle édition. Paris, 1817. T. 7. P. 618.

⁶ Les oeuvres complètes de Voltaire. Oxford, 2003. T. 30 A. P. 254. Замечу кстати, что вольтеровскую формулу «Цари, трепещите на троне» было бы не лишним учитывать среди источников знаменитой строки Пушкина «Тираны мира! трепещите!», которую обычно возводят к «Марсельезе» или к Андре Шенье.

⁷ Voltaire’s Correspondence. Vol. XLIX. P. 186.

⁸ Ibid. Vol. L. P. 20; письмо было впервые опубликовано только в 1896 г.

⁹ Ibid. Vol. LXIII. P. 208.

¹⁰ Ibid. Vol. LXIX. P. 4.

¹¹ См.: Oeuvres complètes de Voltaire. Nouvelle édition. T. 7. P. 469–470, 555, 552–553.

¹² Voltaire’s Correspondence. Vol. LXXXVII. P. 74–75.

¹³ См. об этом: Charles de Larivière. La France et la Russie au XVIII^e siècle. Paris, 1909. P. 117.

¹⁴ Мémoires secrets sur la Russie, et particulièrement sur la fin du règne de Catherine II et le commencement de celui de Paul I. <…> Amsterdam, 1800. P. 86.

Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла Рогова. Содержание

Дата публикации на Ruthenia 8.11.2006.