Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. V (Новая серия). Тарту: Тartu Ülikooli Kirjastus, 2005. С. 285–287.

ПАМЯТИ
АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА ЧУДАКОВА

Александр Павлович Чудаков не так часто бывал в Тарту, в последний раз — в 1989 г., когда был оппонентом на защите диссертации аспирантки Ю. М. Лотмана О. А. Ронинсон. Встречались мы на разных конференциях, главным образом, на «Тыняновских чтениях», где он вместе с женой Мариэттой Омаровной Чудаковой был хозяином-организатором, докладчиком, спорщиком, застрельщиком дискуссий и автором шуточных отчетов-импровизаций, венчавших заседания. Однако основные наши встречи с Чудаковым — это «встречи» с его книгами и статьями.

С исследованиями А. П. Чудакова большинство из членов нынешней кафедры русской литературы начинало знакомиться на третьем–четвертом курсах университета во время изучения творчества Чехова.

Чехов Чудакова поразил нас тогда своей непохожестью на других «Чеховых». Многие толкователи и исследователи Чехова, начиная с прижизненной критики, его в чем-то обвиняли или же, если относились к нему с приязнью, невольно пытались сузить его значение. На протяжении целого века Чехова либо укоряли за отсутствие четкой идейной позиции («публицистическая» критика), за «безгеройность» и излишнее внимание к быту (символисты), либо, наоборот, хвалили (многие советские литературоведы) за «преодоление» мещанского духа или былой «безыдейности» в более поздних произведениях. В обоих случаях получалось, что «демократически ориентированный» и стремящийся к внутренней свободе писатель Чехов игнорирует многие пласты действительности и оказывается «ýже» своих великих предшественников и современников — Тургенева, Достоевского, Толстого.

А. П. Чудаков впервые увидел взаимосвязь чеховского представления о внутренней свободе и поэтики его текстов.  285 | 286  В своих книгах «Мир Чехова. Возникновение и утверждение» (1986) и «Антон Павлович Чехов» (1987) он убедительно доказал, что параллельно с преодолением «мещанского начала» и обретением столь важной для Чехова свободы происходит изменение функции вещи в его художественном мире. Вещи на уровне быта окружали Чехова с раннего детства. Столь же «вещной» (насыщенной бытовыми описаниями) была поэтика «малой прессы», на страницах которой началось вхождение Чехова в литературу и утверждение себя в ней. Чехов преобразует «вещное» в духовное, но «вещи» остаются в его произведениях навсегда, «вещный мир» Чехова проявляет себя и в его пейзажах, и в особом чеховском психологизме, оказывает влияние на построение повествования и композиции в его рассказах. Чудакову важно было показать, что Чехов, «преодолевая», ничего не теряет, он преобразует и тот художественный материал, который достался ему в наследство от литературной традиции (поэтика вещи, «сценочность»), и тот быт (в частности, быт семьи Чеховых), с которым связывает его происхождение. Неслучайно Чудаков неоднократно подчеркивал: почти все, что Чехов когда-либо видел и наблюдал (люди, принадлежащие к самым разным социальным слоям, животные, деревья, погода и т. д.), входит в его произведения. Как показал Чудаков, для Чехова свобода — это не столько преодоление каких-то сфер действительности (и литературы), сколько «вбирание в себя», преобразование их. Чехов в толковании Чудакова — автор «универсального социального и стилистического диапазона».

Тот же «предметный» уровень художественного текста стал отправной точкой при анализе Чудаковым произведений Пушкина, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Тургенева, Толстого. Работы об этих авторах собраны в его книге «Слово — вещь — мир» (1992). Как и при изучении чеховских текстов, Чудаков стремился перейти от описания поэтики вещи у того или иного автора к анализу других уровней текста: композиции, сюжета, стиля, характеров. В результате получились блестящие — лаконичные, но емкие по смыслу — исследования доминантных черт художественного мира всех упомянутых  286 | 287  авторов. Очерки, вошедшие в первый раздел книги «Слово — вещь — мир» — это исследования о поэтике русской прозы. Они писались с установкой на продолжение…

В литературе Чудаков считал значимым все: «малую прессу» и «толстые» журналы; неактуальные для современности, «законсервированные» жанры и жанры, находящиеся на переднем плане литературного процесса; элементы поэтики, определяющие для художественного мира писателя, и второстепенные константы его произведений. Только при таком отношении к литературе и можно было писать ее настоящую историю, равно как и «метаисторию» (вспомним классические комментарии А. П. Чудакова к исследованиям В. В. Виноградова, Ю. Н. Тынянова и др.). Поэтому естественным оказался и переход к созданию собственного романа-идиллии «Ложится мгла на старые ступени» (2001), которым Чудаков-писатель войдет в историю литературы.

Такому отношению к литературе и к жизни будут учиться, читая труды Александра Павловича Чудакова, филологи нынешнего и будущих поколений.

Кафедра русской литературы