ПРЕДИСЛОВИЕ

Уже несколько десятилетий в славистике интенсивно обсуждаются петербургский, московский, итальянский, венецианский и крымский «тексты» русской литературы. (Семиотическое понятие «текст» покрывает собой образы, мотивы, мифы, идеологические установки, воспроизводимые при обращении к географическому месту с богатой культурной историей¹.) Предлагаемая монография посвящена двум новым явлениям этого ряда: египетскому тексту русской литературы и александрийскому — М. А. Кузмина (1872–1936). Но рассматриваются они несколько иначе. Переходя на используемую в этой книге терминологию, ее предмет может быть определен как русская литературная египтомания, т. е. египетская образность, ее преобразование и пополнение; судьбы египетских символов и метафор; открытие и постепенное обогащение couleur locale, или местного колорита; египетские сюжеты — обусловленные культурой и новые, изобретательно придуманные; типы повествования, жанры, дискурсивные особенности; прецедентные произведения, задавшие традицию, и интертексты; шаблоны, общие места и оригинальные решения; Египет в жизнетворческих программах. С помощью такого научного аппарата будет продемонстрировано, какими средствами создавался Египет в литературе разных эпох, как, эпоха за эпохой, менялось его обличье, каким был египетский топос русской поэзии, а каким — александрийский топос поэзии Кузмина.

Исследуемый корпус текстов внушителен, но не столько своими художественными достоинствами или новизной в трактовке Египта, сколько количественными показателями. В него вошли произведения 70 русских писателей первого, второго и третьего ряда — поэтические (более 200) наряду с прозаическими (романами, повестями, рассказами, очерками, эссе, путешествиями², воспоминаниями) и драматическими (всего около 60). Качество этих текстов лишь в самых редких случаях отвечает высоким художественным стандартам, заданным европейской (преимущественно французской) литературой на египетские темы. Что ж, для русских авторов Египет долгое время был чем-то вроде экспериментальной площадки, и именно поэтому в египетский корпус включены черновые наброски, неотшлифованные произведения, а также задуманные, но нереализованные проекты. Отражена в нем и переводческая деятельность русских писателей. Переводы европейской литературы позволяют увидеть отсталость и провинциальность русского Египта XIX в., а переложения и пересказы памятников древнеегипетской словесности, ставшие популярными в Серебряном веке, — наверстывание упущенного и желание иметь дело с Древним Египтом самостоятельно, без посредников-европейцев.

Египетская тема в русской литературе имела начало, пик и конец — и это еще одно отличие русской традиции от непрерывавшейся европейской. Зарождение египетской темы можно датировать концом XVIII в., когда ни древний, ни исламский Египет практически не были изучены, зато царила мода на Египет масонский и мистический. Ее пик пришелся на Серебряный век, развивший в себе вкус к элитарным, академическим и эзотерическим темам. А ее закат в 1920-е гг. был вызван тем, что большевистская революция 1917 г., Гражданская война, насаждаемая советская идеология и железный занавес свели на нет актуальность тем, далеких от будоражащей Россию действительности. Признаки конца — наложение революционной/рабоче-крестьянской парадигмы на египетскую — дают о себе знать в «Египте», пореволюционном стихотворении Н. С. Гумилева, и появившемся через десятилетие в эмигрантской прессе романе Д. С. Мережковского «Мессия». Редкие произведения о Египте 1930-х гг. в основном были эхом уже отшумевшего Серебряного века. В монографии они рассматриваются с меньшей степенью подробности.

Так за полтора века, с конца XVIII в. по 1920-е гг., произошло открытие Египта русской литературой.

Русский Египет, представленный общим планом, предваряет крупный план «александрийской» поэзии Кузмина. Два предмета исследования обусловили двухчастную композицию книги.

Часть I, «Русский Египет и его корни», — это обзор этапов, которые с конца XVIII в. по 1920-е гг. прошла европейская, а по ее стопам и русская литература в освоении египетской темы. В Главе I различаются девять таких этапов³, а само движение от первого, мистических и масонских сюжетов (в «Волшебной флейте» Моцарта), до последнего — широкоформатных полотен, созданных по мотивам истории Египта, его искусства, религии и литературы (в сочинениях Н. С. Лескова, Велимира Хлебникова, А. А. Блока, но более всего Д. С. Мережковского), — рассматривается как производное от египтологических открытий⁴. При анализе отдельных текстов отмечается парадигма, которую они представляют, материал (от греко-римских авторов до сюжетов из подлинной истории и литературы Древнего Египта) и египетская палитра, египтологический импульс (от наполеоновского похода до антиквариата и раскопок) и, наконец, отношения с литературной традицией (ее формирование, работа внутри нее и ее преодоление).

Общее положение об отставании русской литературы от европейской на несколько поколений и частное — о русском символизме как наследнике одновременно французского Парнаса и французского символизма, — давно заявленные в славистике, находят прекрасную иллюстрацию в обсуждаемом материале. Если лучшие из европейских авторов писали сразу по следам научных открытий (и специально изучали самые свежие археологические данные), а для новой топики подыскивали оригинальные трактовки, то русский Египет создавался по большей части на этапе тиражирования, когда уже существовали прецедентные тексты и была выработана особая — египетская — поэтика. Только по прошествии ста лет в России стали появляться самобытные тексты, пользующиеся спросом на Западе. Так, «Гора» («Зенон») Н. С. Лескова была переведена на немецкий раньше, чем цензура позволила опубликовать ее в русских журналах, а переводам дилогии Д. С. Мережковского об Эхнатоне («Рождение богов. Тутанкамон на Крите» и «Мессия») на английский и немецкий языки суждено было надолго определить принципы изображения фараона-еретика в европейской культуре.

«Дежавю» лучше всего просматривается в стихотворениях и поэмах Серебряного века, которым посвящена Глава II: как известно, в поэзии, живущей по достаточно жестким законам, воспроизводимость тем и приемов существенно выше, чем в прозе или драме⁵. Этими законами, наряду с культурными факторами — вовлеченностью египетской темы в художественные и жизнетворческие программы авторов, нетрадиционными религиозными исканиями, одобрением литературными мэтрами и культурными институтами, модой на поездки по Востоку в 1880–1910-х гг., наконец, развитием отечественной египтологии начиная с 1870-х гг., — и определилась судьба русского поэтического Египта. Его хронологические рубежи — «Клеопатра» А. С. Пушкина, с одной стороны, и стихотворения 1920-х гг., с другой. Расцвет его пришелся на Серебряный век, культивировавший элитарные исторические и мистические темы, а первые симптомы заката дали о себе знать в «Египте» Н. С. Гумилева. Через копирование французских, немецких, английских и влиятельных отечественных образцов он превратился в поток массовой продукции. В Приложении 1 представлено около полусотни стихотворений Серебряного века, написанных в едином каноне, по типовым моделям.

Кузмин — один из очень немногих русских авторов, чья поэзия на египетскую тему отмечена «лица необщим выраженьем». По этой причине ей отведено самостоятельное исследование.

Часть II, «Александрийская поэтика Михаила Кузмина», представляет результаты герменевтических разысканий и реконструкций, начинавшихся с незамысловатых читательских вопросов: правильно ли мы понимаем «понятного Кузмина»? как понимать «Кузмина заумного»? Предлагаемые решения охватывают как «ясную», так и «темную» поэзию 1904–1922 гг., насквозь «прошитую» александрийской (и — шире — египетской) топикой и образностью. Имея сходные сюжеты, композицию, приемы, автобиографический любовный сценарий, они манифестируют единство в разнообразии. Параллельно «александрийской» поэзии и в связи с ней обсуждаются проза Кузмина («Подвиги Великого Александра», «Повесть о Елевсиппе, рассказанная им самим» и др.) и драматургия/опера («Комедия из Александрийской жизни» и др.).

Состав «александрийского» корпуса — тема главы I. При анализе цикла «Александрийские песни» (глава II), газели «Каких достоин ты похвал, Искандер!..» (глава III), сюжетов и метафор раннехристианского Египта (глава IV), цикла «София» (главы V и VI), стихотворений «Звезда Афродиты» (глава VII) и «Поля, полольщица, поли…» (глава VIII) я придерживалась, насколько это возможно, филологических идеалов О. Э. Мандельштама: читать стихи так, как они написаны. В целях предельно аккуратной и непредвзятой интерпретации учитывались источники и подтексты, жанровая принадлежность стихотворений, их соответствие традиционным топосам (три из которых, «Египет в русской поэзии», «София в русской поэзии», «Звезда любви в русской поэзии», вынесены в Приложения 1–3), тип повествования, референция «я» и «ты», язык (лексика, грамматика, фоника), метрика, метрические подтексты и ореолы. Каталог поэтических тем, мотивов, приемов, сюжетных ходов, т. е. «александрийская» поэтика, приводится в «Заключении».

Приложение 4 — ноты к «Александрийским песням». До сих пор они считались пропавшими. После долгих поисков я обнаружила их в РГБ, в издании Кузмин 1921 г. ⁶, по которому они и воспроизводятся. Ценность этой находки трудно переоценить. Теперь 11 из 32 александрийских песен, а также не вошедшая в цикл песня «Что ж делать, что ты уезжаешь…», могут восприниматься так, как они были задуманы Кузминым: песнями со своей мелодией, а не просто стихотворениями.

Приложение 5 — это стиховедческий комментарий к циклу «София», составленный моим учителем и постоянным научным вдохновителем М. Л. Гаспаровым. Сопутствующее семантическое осмысление цикла опирается как на его собственные идеи, так и на развиваемые мной (сюжет «Софии»⁷ и «Базилида»⁸; мотив ‘сверхчеловек’/‘вождь’). Комментарий вырос из ответов М. Л. Гаспарова на возникавшие у меня стиховедческие вопросы и по его предложению был включен в книгу. Я печатаю этот текст в том виде, до которого покойный М. Л. Гаспаров довел его в ходе наших обсуждений зимой 2004 г. Взять на себя задачу полной унификации его обозначений и формулировок я не решаюсь.

В заключение — несколько слов о состоянии кузминистики на сегодняшний день. Кузмин, писатель масштабов А. А. Ахматовой или А. А. Блока, по-настоящему не прочитан и не осмыслен. Интерес к его творчеству оттенен интересом к его многогранной личности — поэта, прозаика, драматурга, критика, композитора, автора нашумевших дневников, гомосексуалиста, что, вне всякого сомнения, обедняет академические представления о Серебряном веке. Заполнить образовавшуюся лакуну исследование александрийской поэтики не может и не стремится, потому что у Кузмина наряду с александрийской много других поэтик. Цель его более скромная — привлечь внимание к поэзии Кузмина, показав вс¨ ее богатство хотя бы и в масштабе полусотни стихотворений.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Тем самым дублируя более употребительный термин «топос».

² Имеются в виду «путешествия» профессиональных писателей — О. И. Сенковского, А. Н. Муравьева, А. С. Норова, Д. С. Мордовцева и В. Л. Дедлова (Кигна).

³ Эти этапы складываются в сценарий открытия Египта, который — наряду с постоянно воспроизводимыми египетскими символами, мотивами и сюжетами — превращает египетский корпус в полноценный семиотический «текст». См. об этом Панова 2006 б.

⁴ Приводимые данные по египтологии ни в коей мере не претендуют на полноту, а лишь на достоверность. Приношу свои извинения и за то, что Древний Египет в ряде случаев искусственно отделен от Древнего Востока.

⁵ Вместе с метрами и ритмами стихотворению нередко «навязываются» устоявшиеся семантические ореолы, готовые конструкции, синтаксические формулы, и, наконец, сюжеты. Опора на существующий поэтический язык ведет к тиражированию слов (особенно в отмеченных позициях — начале, рифме и т. д.), оборотов, а через них — образов и мотивов. Ориентация на престижную иноязычную или отечественную традицию оборачивается работой с одними и теми же образцами, в границах от копирования и модификации до отталкивания, а отдельные удачные образцы подталкивают к эпигонству одних поэтов, наряду с неудачными образцами провоцируют на пародии других и обостряют страх влияния у третьих.

⁶ Н. А. Богомолов ссылается на эти тетради в Кузмин 2000: 700. В другом месте (Богомолов 2004 б:387) он отмечает, что предполагавшееся издание с нотами и иллюстрациями Н. П. Феофилактова не состоялось.

⁷ См. разбор в Панова 2003 а.

⁸ См. разбор в Панова 2003 б.