В. А. ОЗЕРОВ И А. А. ШАХОВСКОЙ: ИСТОРИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

ДМИТРИЙ ИВАНОВ

История взаимоотношений драматургов — это, прежде всего, история постановки «Поликсены» — последней трагедии Озерова, в неуспехе которой современники обвиняли Шаховского. Насколько оправданы были эти обвинения и что было причиной их появления?

Традиционно конфликт вокруг «Поликсены» описывался исследователями как один из эпизодов «войны на Парнасе» между шишковистами и карамзинистами. Однако, на наш взгляд, более продуктивно будет рассмотреть отношения Шаховского и Озерова как самостоятельный сюжет.

Вероятнее всего, тесное общение драматургов началось в 1804 г. в период подготовки «Эдипа в Афинах» Озерова. Трагедия была поставлена, главным образом, стараниями Шаховского и А. Н. Оленина: первый руководил актерами (см.: [Арапов: 167]), второй готовил эскизы костюмов и декораций (см.: [Озеров 1960: 419]). Вместе с И. А. Крыловым они составили неофициальный театральный комитет, готовивший в дальнейшем все без исключения трагедии Озерова (см.: [Медведева 1964: 44]).

По-видимому, и в литературной полемике с эпигонами Карамзина в 1800-е гг. оба драматурга оказались в одном лагере. Подтверждает это статья в защиту «Нового Стерна» Шаховского, опубликованная в «Северном вестнике» (1805, № 11) и, по общему мнению исследователей, написанная Озеровым (см.: [Гозенпуд: 17; Рогов 1992: 124–125]). Как отметил К. Ю. Рогов, выступление драматургов единым фронтом было обусловлено общей литературной и политической позицией кружка Оленина в 1803–1807 гг. [Рогов 1992: 122] Однако

в 1807 г., вследствие различных обстоятельств, это литературное общество начало распадаться. Открытый конфликт произошел после того, как А. С. Шишков и Г. Р. Державин резко осудили «Димитрия Донского» — новую пьесу Озерова¹. Тем не менее, эти споры, на наш взгляд, не сказались на отношениях между трагиком и Шаховским.

Давно уже стало общим местом утверждение, что Шаховской враждебно отнесся к пьесам Озерова, в первую очередь, — к «Димитрию», потому как, якобы, был близок с кругом Шишкова и Державина. По нашему мнению, подобное утверждение вызвано ошибочным перенесением на ситуацию 1800-х гг. реалий начала 1810-х. Мы не имеем никаких достоверных сведений о том, что в 1807–1808 гг. Шаховской принимал участие в собраниях будущих «беседчиков» (см.: [Жихарев: 117, 125, 139, 177, 195, 277; Хвостов: 403–405])². Первое известное нам заседание, на котором Шаховской присутствовал, проходило в доме Державина 2 декабря 1810 г. (см.: [Хвостов: 365]). К 1811 г. относится единственное критическое высказывание Шаховского о «Димитрии» (см.: [Жихарев: 394]). Наоборот, по свидетельству Жихарева, в мае 1807 г. драматург вставал на защиту Озерова в споре о трагедии М. В. Крюковского «Пожарский» (см.: [Там же: 284]), которую круг Шишкова выдвигал в качестве противовеса «Димитрию» (см.: [Зорин 2004: 174]). Таким образом, в конце 1800-х гг. ни о какой единой оценке творчества Озерова Шаховским и будущими «беседчиками» говорить не приходится. По нашему мнению, отношения драматургов в тот период продолжали оставаться дружественными.

Основанием для такого утверждения служит статья Шаховского «Греческая трагедия: Эсхил, Софокл, Эврипид», опубликованная в феврале 1808 г. на страницах «Драматического вестника». Этот текст, представляющий собой пересказ соответствующих мест из «Лицея» Лагарпа (ср.: [La Harpe: I, 265–267, 292–293; Лагарп: 14–17, 59–61]), сопровождался собственными примечаниями Шаховского, в одном из которых было сказано, что из «Эдипа в Колоне» Софокла «Озеров заимствовал трагедию “Эдип в Афинах”, представляемую на нашем

театре с величайшим успехом». Это замечание звучало высшей похвалой на фоне дальнейших рассуждений Шаховского о Софокле:

Но все сии переделки и переводы, доказывающие достоинство автора, не приносят столько чести Софоклу, как признание Расина, что он, заимствуя некоторые Эврипидовы трагедии, никогда не осмелился взять ни одного содержания из Софокловых, не надеясь достигнуть до совершенства, которое он находил в сем великом поэте [ДВ: № 9; 76]³.

Из этого можно сделать вывод, что, по мысли автора статьи, русский трагик, осмелившись подражать Софоклу, в чем-то даже превзошел Расина.

До Шаховского столь же высоко оценивал «Эдипа» только Н. И. Бутырский. В своем разборе трагедии он замечал, что, начиная с Корнеля, французы, «не исключая самого Вольтера, более или менее <…> приправляли любовью сухость содержания “Эдипа”» Эсхила. Далее критик писал об Озерове: «Наш поэт имел искусство предостеречься от обоих сих недостатков. В его творении нет ни сухости трагика греческого, ни любовных шалостей французских» [СВ: № 7; 23–24]. Хотя похвала «Эдипу в Афинах», конечно, еще не говорит об одобрении Шаховским всех трагедий Озерова⁴, но оснований утверждать обратное мы также не имеем⁵.

Об отсутствии какой-либо вражды между драматургами свидетельствуют и письма Озерова лета–осени 1808 г. Так, в конце июня, уезжая из столицы и «намереваясь не возвращаться в Петербург» [Озеров 1887: 128], он писал Шаховскому о «Поликсене»:

Надеюсь, что мое 5-е действие окончу в деревне в июле месяце⁶, и доставлю в августе к Алексею Николаевичу <Оленину>; тогда буду просить его, вас и других, искренних и добрых моих приятелей, рассмотреть, достойна ли будет трагедия быть игранною, вашей же дружбе особливо поручу заменить меня на пробах, — и более еще на вас положусь, нежели на самого себя, в наставлении актеров, любезных актрис и в учреждении всего хода трагедии. Вероятно, что до моего отъезда я с вами не увижусь, — вы живете, — как я слышу, — на даче; но я считаю, что вы мне продолжите

вашу приязнь, и хотя по расстояниям мест, где будем жить, будем мы между собою далеки, но по сердцу и по мысли будем часто и весьма близки [Озеров 1887: 128–129].

Как мы видим, трагик обращался к Шаховскому не только без враждебности, но более чем дружелюбно и поручал в первую очередь ему постановку «Поликсены». Подобное отношение сохранилось и после отъезда Озерова из Петербурга. В письме Оленину от 29 октября он причислял Шаховского к своим «откровенным и просвещенным» приятелям, надеялся на его заботу о «Поликсене» и давал ему разрешение на правку текста [Озеров 1869: 129–131]⁷.

Всю дальнейшую историю подготовки этой трагедии мы вынуждены восстанавливать, в основном, по письмам Озерова Оленину. Однако из них видно, что сам драматург был крайне мало осведомлен о судьбе своей пьесы. С ноября 1808 г., когда Оленину должны были доставить ее законченный текст (см.: [Там же: 133]), по июнь 1809 г., когда «Поликсена» была снята с театра, трагик получил от своего корреспондента только три письма, и лишь в двух из них (от 5 марта и 4 июня) речь шла непосредственно о пьесе.

Первое письмо от 5 марта 1809 г. дошло до Озерова в конце месяца (21 марта). Оленин прилагал к нему письменное согласие А. Л. Нарышкина на выплату гонорара трагику за «Поликсену» в размере 3 тыс. руб. [Там же: 141–142]. Эта новость все же не смогла поколебать пессимизма Озерова. Драматург в ответном письме Оленину не надеялся на успех своей пьесы, выдвигая в качестве аргументов необразованность публики, недоброжелательность директора театров и последователей «старого слога, старого Сумароковского вкуса» [Там же: 141–144] — видимо, Державина и Шишкова.

«Поликсена» была представлена на театре 14 мая, о чем Озерову стало известно от другого «приятеля» спустя полмесяца [Там же: 144], письмо же Оленина об этом событии (от 18 мая) не дошло до адресата (см.: [Там же: 148]). Драматург не знал подробностей о премьере пьесы вплоть до 26 июня, когда получил письмо Оленина от 4 числа, в котором тот сообщал о втором представлении, об успехе трагедии и — одновременно —

о задержке Нарышкиным денег за «Поликсену» (см.: [Озеров 1869: 148–150]). Озеров был рад успеху пьесы, однако в своем ответе настаивал на том, что хочет «остановиться на Поликсене», «отстать от стихотворства» и «бросить перо». Такое решение он объяснял неприятностями «по службе», вызванными авторским успехом, и несправедливостями Нарышкина, который откладывал выплату гонорара за «Поликсену» до третьего представления. Не желая ждать, Озеров категорически требовал забрать пьесу «от Дирекции обратно, не допущая, чтобы она в третий раз была играна» [Там же: 150]. Требование это было выполнено Олениным. При этом показательно, что никаких упоминаний об интригах Шаховского в письме трагика не было.

Несмотря на изложенные факты, в исследовательской традиции принято, объясняя мнимый неуспех «Поликсены», цитировать черновик недошедшего до Озерова письма Оленина от 18 мая, в котором среди различных причин было названо стремление Шаховского «совсем убить Семенову, чтоб воздвигнуть милую сердцу его г-жу Валберхову» [Оленин 1809a: Л. 1 об.]. По словам Оленина,

репетиции шли медленно по той еще причине, что князь Шаховской занят очень был переведенной им трагедией Китайский сирота, где г-жа В.<алберхова> явилась действительно в виде китайской куклы и можно сказать по милости Шаховского [Там же: Л. 2].

Однако, как уже было сказано выше, из ответов Озерова следует, что этого письма он не получил.

Письма Оленина, на наш взгляд, не являются достоверными свидетельствами, по которым можно было бы восстановить ход событий вокруг «Поликсены». Сам Озеров рассчитывал, что премьера трагедии состоится после окончания пасхальных праздников — в начале апреля⁸ (см.: [Озеров 1869: 144]). «Китайский сирота» в переводе Шаховского, упомянутый Олениным как причина задержки, был поставлен 21 января. Это никоим образом не могло помешать репетициям «Поликсены», которые, вероятно, в это время еще не начинались, т. к. лишь

в феврале Нарышкин согласился принять трагедию на условиях Озерова (см.: [Озеров 1869: 150]).

Видимо, стремясь выгородить себя, Оленин не сообщал Озерову, что на самом деле «Поликсена» была отложена ради более актуального на тот момент «Танкреда». Этот перевод трагедии Вольтера, сделанный Н. И. Гнедичем, должен был дать новую блестящую роль для Е. С. Семеновой⁹, о чем очень хлопотал и Оленин. Кроме того, постановка была задумана как ответ русского театра гастролирующим в Петербурге французам — Семенова выступала в той же роли, что и парижская знаменитость — девица Жорж (M-lle George; М.-Ж. Веймер). Премьера «Танкреда» состоялась 8 апреля. Оленин готовил эскизы костюмов и декораций специально для Семеновой (см.: [Медведева 1964: 110]), а Гнедич открыто занял место ее учителя декламации, окончательно оттеснив Шаховского (см.: [Жихарев: 385]). Последний, очевидно, руководил всеми остальными актерами и общим ходом спектакля, т. е. только после представления «Танкреда» мог вплотную заняться «Поликсеной». Все это дает основания утверждать, что задержка премьеры не была следствием интриг Шаховского.

Насколько тщательно драматург готовил постановку трагедии Озерова, сказать трудно. В черновике другого, также не дошедшего до Озерова, письма от 27 мая Оленин писал:

Наши Комитеты по приказанию вашему о Поликсене были бесполезны. Шаховской кричал и горячился во всем токмо, что относилось до роли Кассандры, которая предоставлена была г-же Вальберховой, а прочим мало занимался. А И. А. Крылов, по обыкновению своему, ни да ни нет, не говорил [Оленин 1809b: Л. 1 об.].

Вслед за Олениным большинство исследователей упрекали Шаховского в роковом пренебрежении «Поликсеной». Однако, как уже говорилось выше, трагедия, несмотря ни на что, имела успех — с театра же она была снята по личному требованию автора.

Попытки Оленина взвалить вину на Шаховского свидетельствуют не о наличии каких-то реальных интриг драматурга

против Озерова, но о сложных отношениях между сторонниками Семеновой и ее бывшим учителем после представления «Танкреда». Так, Гнедич 6 мая жаловался Батюшкову, что «Шаховской <…> воспрепятствовал дать Танкреда в Эрмитаж» и задерживал деньги за трагедию» [Гнедич: 79]¹⁰. 18 мая Оленин писал Озерову:

я от дому Нарышкиных несколько поотдалился, и с театром мало уже знаком, а с Шаховским расстался, ибо он, как душа, погрязшая в кривых путях порока <здесь и далее в цитатах курсив авторский. — Д. И.>, не может уже быть знаком с порядочными людьми. Его все оставили Пушкин, Гагарин, Де Санглен, Воронцов, Марин, Арсеньев и аз многогрешный. Он все пороки актерские к себе присвоил, зависть, злобу, сплетни и проч. бедная Семенова выбрана им к испытаниям успехов его в сем новом ремесле [Оленин 1809а: Л. 2 об.]¹¹.

Здесь Оленин цитировал «Поликсену» — речь, в которой добродетельная Гекуба осуждала Менелая за то, что он

Свой разум покорил Елене ухищренной,
Что управляет им и действует она!
Благий ли даст совет развратная жена?
Душа, погрязшая в кривых путях порока,
Теряя чувствие становится жестока [Озеров 1960: 324].

Возможно, данной цитатой Оленин намекал на происки гражданской жены Шаховского — актрисы Е. И. Ежовой, которую обвиняли в интригах против Семеновой (см.: [Арапов: 180]).

Осенью 1809 г. конфликт получил продолжение. В бенефис Семеновой 18 октября состоялась премьера «Заиры», переведенной коллективом авторов — Ю. А. Нелединским-Мелецким, Гнедичем, М. Е. Лобановым, Жихаревым и Шаховским. По предположению И. Н. Медведевой, А. С. Яковлев, подговорив актеров, сорвал спектакль [Медведева 1964: 80, 286]. Оленин написал возмущенную статью, в которой осудил поведение актеров и намекал на закулисные интриги против Семеновой: «эти неприятности суть обыкновенные несчастья дарований: такими средствами стараются унижать их; но старатели сами себя унижают» [Цветник: № 11; 253]. Он также

критиковал перевод за «многие негладкости, неровности в языке» и за «слабые стихи», особенно в последнем действии [Цветник: № 11; 254], принадлежавшем, как было известно, перу Шаховского. Статья должна была выйти в «ДВ». Цензурное разрешение было уже получено, когда вмешался Шаховской, увидев в рецензии «оскорбительное для личности и нравственности гг. актеров» (цит. по: [Языков]). Статья была отозвана, а Оленин написал Д. И. Языкову — редактору журнала:

Что за гром грянул? из какой это тучи? Боже мой! Это Князь Александр Александрович Шаховской за кулисами ящик с каменьями изволит катать, я до полусмерти перепугался и потому с тех пор, как нам на ушко шепнули некоторые слова из Фигаровой женитьбы, как то например: que pourvu que nous ne parlions pas dans nos Ecrites, ni de l’opera, ni des autres Spectacles, ni de personne qui tienne a quelque chose, — nous pourions tout imprimer librement, sous l’inspection de deux ou trois Censeurs¹², из коих <comme partie interessee>¹³ был бы конечно и Князь Шаховской, что он ныне и доказывает. То я удаляюсь от зла и сотворяя благо, удалился от соучастия в Драматическом Журнале [Оленин 1809c: Л. 1].

Оленин здесь неточно цитировал монолог Фигаро из 3 сцены, 5 акта (см.: [Beaumarchais: 166]), обвиняя, тем самым, Шаховского в желании установить собственную цензуру. Заявив о своем уходе из «ДВ», Оленин, тем не менее, от публикации статьи не отказывался: «впрочем, это дело таково, что не здесь будет напечатано, так в другом месте, не сегодня, так завтра, а не напечатается, так разгласится» [Оленин 1809c: Л. 1 об.] Свое «Письмо в Москву» о «Заире» он отправил в журнал «Цветник», в № 11 которого оно и было помещено.

Конфликт этот не утихал достаточно долго. В такой ситуации произошло событие, давшее противникам Шаховского повод обвинить его в гонениях на Озерова. В начале 1810 г. Оленин использовал последнюю возможность добиться от Дирекции денег за «Поликсену»: 11 февраля он просил Нарышкина поместить в годовой финансовый отчет за 1809 г. сумму, обещанную за трагедию [Оленин 1810]. Но т. к. сбор после

двух представлений пьесы Озерова составил всего лишь 1846 руб., Нарышкин обратился за «Высочайшим соизволением» на выплату искомых 3 тысяч, «дабы у автора <…> не отнять охоты к сочинению впредь». В мае его доклад был рассмотрен императором, но просьба была отклонена (см.: [Варпаховский: 2031–2032])¹⁴. Необходимо отметить, что официальный отказ в выплате гонорара трагику 13 июня 1810 г. был подписан Шаховским [Шаховской 1810]. Последнее обстоятельство, видимо, стало решающим: если на условия Озерова соглашался лично директор театров, то отказывал в деньгах начальник репертуарной части, сам к тому же драматург. Данное письмо, должно быть, было воспринято враждебной Шаховскому партией как прямое доказательство его интриг против Озерова.

Мы можем лишь строить догадки, насколько сам трагик был в курсе всех этих событий. Его «Отрывок из моего письма к В. В. Капнисту 1810 года», по общему мнению исследователей, содержит выпады как против Державина и Нарышкина, так и против Шаховского¹⁵. Озеров писал:

Не может там блистать во славе Мельпомена,
Где вместо лавров ей венцы растут из клена,
Где зритель вне себя от каждой новизны,
Ползет ли дар или летит на крутизны,
И где директор — шут, невежда по колени,
Способен понимать одни китайски тени!
Из клена знобкого и мой венок погиб,
Под ним померк Фингал, Димитрий и Эдип.
И рок, чтоб доказать мне счастия измену,
С театра повелел изгнать и Поликсену [Озеров 1960: 411].

Под «китайскими тенями», как предположила Медведева, Озеров подразумевал трагедию «Китайский сирота» в переводе Шаховского — причину его, якобы, пренебрежения к постановке «Поликсены» (см.: [Там же: 436]). Однако связь данного выражения с трагедией Вольтера, на наш взгляд, далеко не очевидна. После «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина метафора «китайские тени моего воображения» широко употреблялась в периодике. Так, показательно,

что спустя несколько месяцев после премьеры «Китайского сироты», критик враждебного Шаховскому «Цветника», вовсе не намекая на этот перевод, писал: «В драме “Сульеты” видите вы не китайские тени, но настоящих человеков, то есть таких, каковы они по природе своей» [Цветник: № 6; 379]. Это словосочетание означало нечто эфемерное, не имеющее отношения к действительности. Однако более вероятно, что Озеров в «Отрывке» имел в виду популярный в конце XVIII – начале XIX в. ярмарочный аттракцион, указывая, таким образом, на примитивность вкуса Нарышкина. Перевод же Шаховского «китайскими тенями» прямо назвал П. А. Вяземский, но лишь в 1815 г. (см.: [Арзамас: I, 247]). Ничто в приведенном тексте не говорит о том, что его автор в чем-то обвинял Шаховского, и напротив, «венцы <…> из клена» (цитата из послания Державина — см.: [Озеров 1960: 436]) и прямое называние Нарышкина отчетливо указывают на тех, кто, по мнению Озерова, являлся его недоброжелателями. На наш взгляд, во время написания «Отрывка» трагик продолжал считать своими врагами все тех же «староверов литературных» и директора театров, из чего следует, что он не получал писем Оленина и не был в курсе закулисной войны с Шаховским, которую вели сторонники Семеновой в течение 1809 г.

Необходимо отметить, что этот исходно внутритеатральный конфликт оказался в тесной связи с конфликтом «беседчиков» и карамзинистов. Оленин, ставший с первого дня членом «Беседы» (см.: [Десницкий: 110]), при этом не разрывал контактов с враждебным ей лагерем. Неоднозначной была и позиция Гнедича (см.: [Тынянов: 35]). В такой ситуации сплетни о гонениях Шаховского на Озерова были известны в пред-«арзамасском» кругу, а полемические тексты, высмеивающие «старовера»-Шаховского, были актуальны для его театральных оппонентов. Так, 6 декабря 1809 г. Гнедич, сообщая Батюшкову свое мнение о «Видении на берегах Леты», просил:

заклинаю тебя дружбою выкупать Шаховского только с Ежовой вместе — бога ради! Прекрасная чета: он — фигура, раздутая завистью, она — иссушенная злостию [Гнедич: 85].

Упоминание в данном контексте Ежовой свидетельствует, что Гнедич имел в виду закулисные интриги против Семеновой. При этом он перефразировал эпиграмму другого приятеля Оленина — Д. Н. Блудова:

Угодно ль, господа, меж русскими певцами
Вам видеть записных Карамзина врагов?
Вот комик Шаховской с плачевными стихами,
И вот бледнеющий над святцами Шишков,
Они умом равны, обоих зависть мучит;
Но одного сушит она, другого пучит [Эпиграмма: 194].

Блудов объединял Шаховского с Шишковым, видимо, подразумевая выступление драматурга против «чувствительных путешественников» в «Новом Стерне». Эпиграмма была написана не позднее 19 марта 1809 г. (см.: [Тургенев: 384]), когда еще ни о каких «гонениях» на Озерова речь не шла, и могла быть вызвана очередным представлением «Нового Стерна» (15 января)¹⁶. Обвинение Шаховского в зависти к «талантам», таким образом, одновременно использовалось как в театральных полемиках¹⁷, так и в полемике литературной.

С другой стороны, мотив «зависти» в связи с именем Озерова был актуализирован еще в 1805 г. На анонимную эпиграмму «Во храм бессмертия наш <Озеров> идет…» [Эпиграмма: 341], разошедшуюся после премьеры «Эдипа», В. В. Капнист откликнулся посланием, в котором призвал трагика презреть «яд зоилов злоязычных» [Капнист: 182]. Образ преследуемого «завистниками» «чувствительного певца», в котором предстал у Капниста Озеров, дополнял ту репутацию «русского Расина», которую в это же время закрепляли за трагиком и другие современники (см.: [Иванов]).

Выбирая тактику противодействия «завистникам», драматический писатель начала XIX в. мог опираться, в основном, на два образца — Вольтера и Расина. По замечанию М. Б. Велижева, если первый «олицетворял собой вечную и победоносную борьбу с Завистью, то Расин реализовал иной сценарий — он, имея “чувствительную” душу, отказался от сопротивления критикам его “Федры” и оставил литературу в пользу

службы Людовику XIV» [Велижев: 58]. «Русскому Расину» выбирать не приходилось.

26 июня 1809 г. Озеров, обеспокоенный судьбой «Поликсены» и ничего еще не знавший о ее премьере, писал Оленину: «Неуспеху Поликсены я бы не удивился, помня, что Расинова Федра была дурно принята Парижскою публикою» [Озеров 1869: 147]. О том, что в это время история «Федры» была для Озерова более чем актуальна, свидетельствует и его перевод отрывка из VII послания Буало «К Расину»:

Кто, Федры слышав стон преступныя любви,
Возжженной местию богов в ее крови,
Сим чудом рук твоих достойно удивленный,
Не вознесет хвалой тот век стократ блаженный,
Который твоего ума паренья зрел
И славой чрез него сугубою процвел? [Озеров 1960: 411]

Eh! qui, voyant un jour la douleur vertueuse
De Phèdre malgré soi perfide, incestueuse,
D’un si noble travail justement étonné,
Ne bénira d’abord le siècle fortuné
Qui, rendu plus fameux par tes illustres veilles,
Vit naitre sous ta main ces pompeuses merveilles? [Boileau: 150]

Именно этот отрывок был процитирован Лагарпом в главе о «Федре» (см.: [La Harpe: V, 480]). Данное обстоятельство позволяет предполагать, что перевод был сделан Озеровым после чтения «Лицея». Таким образом, и финал истории «двух Федр» русский трагик должен был знать в изложении Лагарпа:

Расин в возрасте 38 лет остановился в середине своей карьеры и обрек свой гений на молчание в момент, когда он был в самой силе. Это то, чем мы обязаны зависти и Прадону¹⁸.

Озеров, запрещая без какой-либо видимой причины представлять в третий раз вполне успешную «Поликсену», на наш взгляд, моделировал свой уход из литературы по этому — «расиновскому» — образцу.

Вполне закономерно, что история «чувствительного» трагика, согнанного со сцены «завистниками», оказалась востребованной

в литературной полемике, обострение которой началось после создания в 1811 г. «Беседы любителей русского слова». Сближение Шаховского с известными критиками Озерова — Шишковым и Державиным — позволило их противникам объявить всех троих «завистниками» трагика. Так, после насмешек Шаховского в «Расхищенных шубах» над В. Л. Пушкиным, Карамзиным, Блудовым и другими (см.: [Арзамас: I, 179]), карамзинисты сразу вспомнили об Озерове — жертве «завистников». Однако прямых обвинений в адрес Шаховского, тем не менее, не появилось. Вина в преследовании «талантов» и лично трагика возлагалась будущими «арзамасцами» на всех «беседчиков».

27 февраля 1812 г., через четыре дня после чтения Шаховским второй песни «Расхищенных шуб», Батюшков писал Вяземскому:

Я же <…> при первом удобном случае выведу на живую воду Славян, которые бредят, Славян, которые из зависти к дарованию позволяют себе все, Славян, которые <…> оградясь невежеством, бесстыдством, упрямством, гонят Озерова, Карамзина, гонят здравый смысл [Там же].

Необходимо отметить, что Батюшков был дружен с Олениным и Гнедичем, которые, по-видимому, распространяли в обществе слух о гонениях Шаховского на Озерова. Находясь в Петербурге, поэт подробно информировал своих московских друзей о текущих событиях, и во многом по его письмам сочинял свои памфлеты Вяземский.

Последний в рукописном послании «К Жуковскому» (1812), перечисляя «беседчиков», писал, что хочет

<…> Шутовскому дать совет полезный,
Чтоб он в сей век для Муз и деток их железный,
В котором родились Димитрий и Фингал,
Дебору под замком без выпуска держал?
Терпенье может всем противостать препонам:
Расинов род не раз уж уступал Прадонам [Арзамас: II, 237].

Имелась в виду оригинальная трагедия Шаховского — «Дебора, или Торжество веры» — поставленная в январе 1810 г. Соперничество

Шаховского и Озерова описывалось Вяземским как извечное противостояние «гения» и бездарного «завистника». Хотя поэт причислял к «Прадонам» всех «беседчиков», очевидно, что упоминание оппозиции «Расин — Прадон» подразумевало соревнование именно в жанре трагедии. Шаховской, таким образом, впервые был поставлен на место «русского Прадона» в разговоре о «русском Расине» — Озерове.

Новый виток полемики пришелся на лето 1814 г., когда, по словам Д. В. Дашкова, стихи на взятие Парижа Карамзина и Вяземского «возжгли дух ревности и зависти в сердцах Беседчиков, а особливо Шаховского», позволившего себе их открыто критиковать [Арзамас: I, 225]¹⁹. Ответом на эти вести стало послание В. Пушкина «К князю П. А. Вяземскому». Поэт осуждал «мнимых знатоков», которые не оценили по достоинству «прекраснейшие» стихи Карамзина. Кроме этого, Пушкин подробно остановился на судьбе Озерова²⁰:

Давно ли шествуя Корнелию вослед,
Поэт чувствительный, питомец Мельпомены,
Творец Димитрия, Фингала, Поликсены,
На Севере блистал?.. И Озерова нет!
Завистников невежд он учинился жертвой;
В уединении, стенящий, полумертвой,
Успехи он свои и лиру позабыл! [Пушкин: 47–48]

Показательно, что слова «Зоилы» и «завистники» Пушкин традиционно поставил в форму множественного числа, что, по нашему мнению, указывало скорее на всю «Беседу», чем на кого-либо конкретно. Однако описанию судьбы Озерова поэт придал трагический оттенок, связанный, вероятно, с известиями о болезни драматурга²¹.

Вяземский в своем «Ответе на послание В. Л. Пушкина» не касался данной темы, сохранив оппозицию «гений — завистники» (см.: [Арзамас: II, 279–280]). В отличие от него, Жуковский в октябре 1814 г. написал текст, в котором наделил Озерова откровенно мученическим ореолом:

Увы! «Димитрия» творец
Не отличил простых сердец

От хитрых, полных вероломства.
Зачем он свой сплетать венец
Давал завистникам с друзьями?
Пусть Дружба нежными перстами
Из лавров сей венец свила —
В них Зависть терния вплела;
И торжествует: растерзали
Их иглы славное чело —
Простым сердцам смертельно зло:
Певец угаснул от печали [Арзамас: II, 251].

Мотив плетения «венца», по нашему мнению, может восходить здесь непосредственно к басне Батюшкова «Пастух и соловей», присланной Озерову в деревню в 1808 г. (см.: [Озеров 1869: 137]). В ней поэт противопоставлял «нашего Эврипида» «зоилам строгим» и обращался к адресату:

Прости усердный стих безвестному Певцу!
Не лавры к твоему венцу,
Рукою дерзкою сплетенны,
Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам
Творцу Димитрия <…> [Батюшков: 356].

Жуковский переосмыслил несколько неточное выражение Батюшкова и придал ему иное трагическое звучание.

Автор послания, как и его предшественники, в поэтическом тексте не конкретизировал «завистников» и «Зависть», однако в прозаическом плане стихотворения выражался более определенно: «Наш Озеров — если он убит, о, для чего не вверил он себя добрым, для чего надеяться, что все будут плести венок — завистник ввязывается в это дело, чтобы разорвать его» [Жуковский: 704]. Показательно, что «завистник» в данном случае — в единственном числе.

Общий набор мотивов и формул («лавровый венок», «чувствительный певец», «жертва завистников»), с помощью которых будущие «арзамасцы» сокрушались о судьбе Озерова, определялся не только фактом прямого поэтического диалога, но и общей традицией восприятия «творца “Димитрия”» как «русского Расина». О том же свидетельствует и «Послание к А. Ф. Мерзлякову» Ф. Ф. Иванова, опубликованное в московском

журнале «Амфион» в июне 1815 г. (одновременно с посланием Жуковского, появившимся в № 6 «Российского Музеума»). Несмотря на то, что сам адресат считал «Димитрия» «нелепостью» [Аксаков: III, 28], а к остальным трагедиям драматурга относился достаточно критически²², Иванов не преминул, сетуя на то, что «зависть и корысть таланты гонят в мрак», обратиться именно к фигуре Озерова:

О! О<зеро>в! и ты в душе твоей,
            Жестоко пораженный,
Стал жертвой и умолк для сирых Росских Муз!
                           <…>
            Напрасны дерзких покушенья
Певца Донского нам на сцене заменить!
Увы! не знав страстей, сердец обуреванья,
            Знав только меру дать стихам,
И Мельпомене в зло, и вкусу для страданья,
И в казнь чувствительным душам,
Прадоны новые друг друга лишь сменяют!
Их мета — бенефис, не лавровый венок!
За то — рожденья в день они и умирают,
И провождает их в забвение свисток.
Мир вракам их — и мир ненарушимый!.. [Амфион: 98–99]

Так же, как В. Пушкин и Жуковский в своих посланиях, Иванов использовал «озеровский сюжет» в качестве примера трагической судьбы «Певца», для того, чтобы потом дать адресату совет «пред мощной не роптать судьбой» [Там же: 99]. Хотя указание на новых «Прадонов», как ранее у Вяземского, имеет больше конкретики по сравнению с условными «Зоилами» или «завистниками» В. Пушкина и Жуковского, однако, учитывая большое количество сочинителей, пробовавших силы в жанре трагедии после Озерова, не является, строго говоря, «личностью».

Если у Иванова страдающий от «завистников» Озеров «умолк для сирых Росских Муз», а у Пушкина — «лиру позабыл», то в отличие от них, Жуковский не только больше внимания уделил «озеровскому сюжету», но и придал его финалу

наиболее трагическую окраску. Поэт серьезно сместил акценты, прямо уподобив безумие трагика смерти.

Эта метафора сыграла решающую роль в полемике вокруг комедии Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды»²³. В ответ на выпады в адрес Жуковского, Пушкина и др. карамзинистов на драматурга посыпался град памфлетов и сатир, в которых наряду с насмешками появились прямые обвинения в гибели Озерова.

В промежутке между премьерой «Урока кокеткам» (23 сентября) и первым заседанием «Арзамасского общества безвестных людей» (14 октября) Блудов написал «Видение в какой-то ограде». Текст, созданный по образцу «Видения Шарля Палиссо» Морелле²⁴, стал знаковым для всей «арзамасской» истории. Это произведение, по мнению Вацуро, во многом предопределило форму, поэтику и лексику «арзамасской речи». Само название общества было заимствовано из сатиры Блудова [Вацуро: 19].

«Видение», в отличие от всех предшествующих текстов, наносило удары грубо и открыто. Блудовым была резко подчеркнута тучность Шаховского, в сочетании с «гласом великим и тонким» [Арзамас: I, 262], она делала героя узнаваемым²⁵. Блудов осмеивал вместе с Шаховским Шишкова и остальных членов «Беседы». Автор уже традиционно приписывал им «зависть» к «дарованиям» и цитировал свою раннюю эпиграмму — Мешков обращался к герою: «И оное чувство и сушит нас, и пучит, и грызет нас». Однако далее следовал совсем не шуточный пассаж об Озерове: «И оным чувством бессмертным умертвил ты гений, создавший в России трагедию» [Там же: I, 264]. Блудов, несомненно, знавший, что его кузен Озеров еще был жив, обвинял Шаховского в убийстве трагика, следуя в этом за Жуковским.

Тот факт, что за образец для своей сатиры Блудов взял памфлет Морелле против Палиссо, во многом определил дальнейшее развитие образа Шаховского. По мнению Рогова, вся полемика вокруг «Урока кокеткам» «арзамасцами» проецировалась на «войну» 1760 г. «энциклопедистов» против Палиссо в связи с его комедией «Философы» [Рогов 1992: 153]. Эта

проекция диктовала обращение к фигуре Аристофана, именем которого называли Палиссо за памфлетность его комедий. 14 октября 1815 г. прошел цензуру № 42 «Сына Отечества» (см.: [СО: № 42; 162]), в котором было опубликовано «Письмо к новейшему Аристофану» Дашкова. Ф. Ф. Вигель вспоминал: «Шум и великая тревога сделались от того в неприятельском стане» [Арзамас: I, 75]. Такой эффект можно объяснить тем, что текст был напечатан в одном из самых популярных журналов этого времени — «личностная» критика против драматурга становилась достоянием всех читателей.

На первый план вышли не насмешки над «Шутовским», а обвинения в гонениях на Озерова и Жуковского. То, о чем Жуковский в послании говорил в форме тонкого намека, Дашков, вслед за Блудовым, высказал открыто. Об Озерове он писал:

<…> вы одни, М. Г., <…> всеми силами стремились сокрушить несправедливую славу творца «Поликсены» и «Димитрия» <…>, но упрямые современники не умеют ценить вас. Они вменяют вам в преступление все неудовольствия, все обиды, удалившие от нас любимца Мельпомены. Ах! вы ли виной, что небольшие огорчения (может быть с самым лучшим намерением причиненные) раздражили глубокую чувствительность, неразлучную с гением, и погубили его [Там же: I, 244].

И хотя Жуковский в письме А. П. Киреевской назвал это выступление «жестоким» [Там же: II, 345], из приведенной цитаты видно, что Дашков нисколько не отступал от трактовки, заданной в послании «К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину» самого Жуковского.

Полемика с Шаховским продолжалась в течение осени–зимы 1815–1816 гг., до отъезда драматурга в Италию.

В его отсутствие 5 сентября 1816 г. умер в деревне Озеров. Это известие послужило поводом для очередного выпада в адрес Шаховского. В «СО» тогда появилась эпиграмма, автор которой прямо обвинял Шаховского в желании трагику смерти:

Угас наш Озеров, луч славы россиян,
Умолк певец Фингала, Поликсены!

Рыдайте, Невские камены,
Ликуй, Аристофан! (цит. по: [Медведева 1960: 51])

В это же время Блудов начал работать над изданием произведений Озерова. В сентябре сочинить биографию драматурга вызвался Вяземский (см.: [ОА: 53]). А. И. Тургеневу он писал: «Озеров стоит, чтобы об нем похлопотать: грешно забвение, в которое ввергли мы его» [Там же: 54]. Однако работа над статьей затянулась до марта 1817 г. (см.: [Там же: 71])²⁶. Вяземскому активно помогал Блудов, снабжавший его текстами Озерова и сведениями о жизни драматурга. Тем не менее, только летом «Сочинения Озерова» в 2-х частях увидели свет²⁷.

Статья Вяземского «О жизни и сочинениях Озерова», открывавшая это издание, стала вершиной «арзамасского» мифотворчества. Помимо ориентации на предшествующие полемические тексты, ход рассуждений биографа определяла устойчивая репутация Озерова — «русского Расина». Автор статьи, как и другие критики 1800-х гг., смотрел на историю русской литературы сквозь призму истории литературы французской, в первую очередь, в изложении Лагарпа. Подобный подход вел к тому, что Вяземский либо прямо сопоставлял Озерова с Расином, либо использовал для характеристики его пьес формулы, взятые из описания трагедий французского драматурга. Прямые аналогии между Озеровым и Расином, которые проводил автор, по нашему мнению, были обусловлены скорее способом описания творчества и биографии драматурга, а лишь потом должны были восприниматься как высшая похвала. Так, критикуя Озерова, Вяземский уподоблял первую его трагедию дебютным пьесам Расина:

«Смерть Олега Древлянского» <…> была первою и последнею данью, заплаченною им веку Сумарокова и Княжнина. Вспомня, что предшественниками «Федры» были «Александр» и «Враждующие братья», дань, принесенная Расином веку Ротру и Корнеля²⁸, удивимся ли тому, что «Олег» не предвещал «Эдипа» и «Поликсены»?

и далее:

Расин, победивший Корнеля, когда перестал брать его себе в пример, был ниже его, когда хотел сравниться с ним²⁹. Озеров, усовершенствовавший искусство Княжнина, был дурным его учеником, когда искал славы его соперничества [Вяземский: 20–21].

Еще одно прямое сопоставление двух трагиков Вяземский поместил в финале статьи:

Если французы обязаны были Расину за Шаммеле, без сомнения и мы должны благодарить Озерова за Семенову. Великий трагик творит великих актеров [Там же: 35].

Однако этими прямыми аналогиями параллели между Озеровым и Расином в статье Вяземского не исчерпывались. В некоторых местах автор, не называя Расина, описывал трагедии Озерова так, как Лагарп описывал произведения французского драматурга. Вяземский, например, хвалил достижения Озерова в изображении женских характеров: «Взгляните на Антигону, Моину, Ксению, Гекубу и Поликсену: каждый из списков носит на себе печать истины» [Там же: 24]. Ориентация на Лагарпа здесь видна даже на уровне построения фразы. Автор «Лицея» противопоставлял Корнеля, у которого все женские персонажи одинаковы и по разуму «более мужчины»³⁰, Расину, чьи «главные героини, Федра, Роксана, Гермиона, Андромаха, Ифигения <…>, все имеют свой характер и свой отличный тон, и всегда тот, который им подходит»³¹.

Очевидно, что интерпретация всей биографии Озерова по «расиновской» модели определяла и трактовку сюжета о преследовании «гения» «завистниками». Ранее к устойчивому образу Озерова — «чувствительного певца» обращался в своем послании Жуковский:

Ах! если б мог достигнуть глас
Участия и удивленья
К душе не снесшей оскорбленья,
И усладить ее на час!
Чувствительность его сразила;
Чувствительность, которой сила
Моины душу создала,
Певцу погибелью была [Арзамас: II, 252].

Вслед за поэтом Вяземский также увидел в «чувствительности» Озерова причину его страданий: «Озеров <…>, одаренный сердцем чувствительным к обидам, не умел ни презирать вражды, ни бороться с нею и наконец оставил столицу и поприще славы своей» [Вяземский: 14]. Такая трактовка Жуковским и Вяземским причин ухода трагика из литературы явно восходила к описанию ухода из литературы Расина, в изложении Лагарпа: «Расин был чувствителен: он имел то истинное благородство человека превосходного, которое не может выносить подлого соперничества. Неистовство его врагов и триумф Прадона ранили его душу»³².

Автор-«арзамасец», не называя имени Прадона, всем ходом своих рассуждений подводил читателя к сопоставлению «гонителей» «творца “Димитрия”» с легендарным «завистником» Расина. Сетуя на то, что «бедствия и зависть <…> поставили преграду успехам» Озерова, Вяземский намекал на конкретного человека: «Участь великих мужей <…> зависит часто от малого числа людей, а иногда от одного только лица» [Вяземский: 13]. После всех «арзамасских» текстов «войны на Парнасе» такой намек на Шаховского не требовал пояснений.

Статья Вяземского 1817 г. стала последним выступлением «Арзамаса» против Шаховского и завершила формирование «озеровского мифа». Именно этот текст, вплоть до 1842 г., оставался основным источником сведений об Озерове и помещался во все его собрания сочинений (см.: [Озеров 1960: 415]). Влиятельность данной статьи, на наш взгляд, заключалась в ее «мифологическом» характере. М. И. Гиллельсон указывал, что автор «конструировал жизненный путь Озерова не как биографическую реальность, а как легенду» [Вяземский: 310]. По-видимому, именно «расиновский» характер этой легенды способствовал ее авторитетности в сознании читателей. С одной стороны, история русской литературы, благодаря стараниям «арзамасцев» (прежде всего Жуковского и Вяземского), получила свой собственный аналог универсального мифа о «Гении», погубленном «завистниками». С другой стороны — явная проекция сюжета об Озерове на сюжет о Расине актуализировала в русской ситуации все полемические тексты французских

авторов XVII–XVIII вв. против Прадона. Такой характер мифа сыграл решающую роль в закреплении за Шаховским репутации «завистника» и «губителя» талантов.

История постановки «Поликсены» в изложении Оленина стала лишь толчком к созданию «озеровского мифа». Репутация «русского Расина» диктовала свою трактовку этих событий, а болезнь и смерть Озерова придали «арзамасским» обвинениям почти «уголовный» характер. Все это, однако, не должно затмевать фактов: Шаховской был совершенно безосновательно объявлен главным виновником «огорчений» Озерова. На протяжении 1800-х гг. позиции драматургов были близки, и у нас нет никаких доказательств враждебности Шаховского по отношению к трагику. Можно с уверенностью утверждать, что появление мифа о Шаховском как гонителе Озерова было вызвано его внутритеатральными конфликтами с партией Семеновой, а не шишковистским отношением драматурга к «творцу “Димитрия”». Переход же этой сплетни в плоскость литературной полемики был вызван сближением Шаховского в конце 1810 г. с «Беседой» Шишкова и Державина и активным участием драматурга в «войне на Парнасе» против «арзамасцев».

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См. разбор «Димитрия», сделанный Шишковым [Сидорова]. Державин вспоминал, что в феврале 1806 г. трагик «перестал быть» ему «знаком», после того, как поэт прислал ему оду «Озерову на приписание Эдипа» и пообещал сообщить «примечания» на эту пьесу [Державин: 698]. Однако, возможно, Державин ошибался в хронологии событий: в 1807 г. в его доме, по сведениям П. Н. Арапова, состоялось чтение «Димитрия» [Арапов: 176]. В разборе же «Эдипа», незаконченном и не дошедшем до Озерова, он оценивал трагедию скорее одобрительно (см.: [Медведева 1960: 57]). Вероятно, разрыв в их отношениях произошел позднее, после того, как Державин при дворе высказал свое отрицательное мнение о «Димитрии» (см.: [Державин: 698]).

² С. П. Жихарев единственный раз упоминает, что 1-ю сатиру Шаховского («Мольер! Твой дар ни с чем на свете не сравненный…»)

читали на вечере у И. С. Захарова 29 марта 1807 г. Однако самого драматурга, судя по всему, на чтении не было [Жихарев: 219].

³ Здесь Шаховской пересказывал воспоминания Л. Расина об отце (см.: [Racine: 354]).

⁴ Напомним, что Шишков и Державин, в общем, одобряли «Эдипа», но резко осуждали «Димитрия» (см.: [Медведева 1960: 57; Аксаков: II, 303]).

⁵ Рогов предположил, что статья Шаховского «Римская и латинская трагедия» содержала выпад в сторону Озерова. По его мнению, финальная инвектива Шаховского против драматургов, «которые, занимаясь одною только красотою стихов и блеском некоторых явлений, не стараются о составлении хорошего плана» [ДВ: № 10; 83], была «зеркальна» по отношению к выпаду Бутырского в разборе «Эдипа» против тех, кто забывает, что кроме «трагических положений» необходима также «гармония стихов» [Рогов 1990: 81–82]. Однако, в свете приведенного выше хвалебного отзыва Шаховского об «Эдипе», такое предположение кажется малоправдоподобным. Даже если допустить, что Озеров, читавший «ДВ» (см.: [Озеров 1869: 127]), увидел в этой статье упреки в свой адрес, то неясно, почему после публикации статьи не произошло разрыва в отношениях между драматургами.

⁶ А. Л. Зорин датирует отъезд Озерова июлем 1808 г. [Зорин 1999: 407], однако из этих слов явствует, что на момент написания письма июль еще не наступил.

⁷ Расхождения с Шаховским во взглядах на систему декламации, отмеченные Роговым (см.: [Рогов 1990: 82]), видимо, не имели для Озерова решающего значения. Из письма от 12 октября ясно, что трагик был знаком со статьями Шаховского в «ДВ» «об игре госпожи Жорж» [Озеров 1869: 127]. Тем не менее, он просил Оленина вместе с Шаховским руководить актерами при постановке «Поликсены» [Там же: 130].

⁸ Пасха в 1809 г. пришлась на 28 марта.

⁹ С ноября 1807 г. у Семеновой не было новых ролей (см.: [Медведева 1964: 302]).

¹⁰ Данный факт говорит о том, что в мае–июне 1809 г. у Дирекции действительно не было денег на гонорары авторам. Это отметает предположение М. Гордина, будто за «Поликсену» «Нарышкин мог доплатить недостающую сумму из каких-либо иных театральных сумм» [Гордин: 187].

¹¹ В черновике письма от 27 мая Оленин несколько подробнее излагал события: «Вам должно знать, что по некоторым, со стороны

Нарышкина мне сделанным неприятностям, я с домом его почти расстался, и наше знакомство теперь более шапочное, нежели другое какое. С Шаховским я почти не видаюсь, ибо он Оставлен от Богов, забыт и от людей следственно наши сношения шли медленно и не весьма чистосердечно. Он погрузился во все пороки актерские и все его бросили <…> Не знаю по какой причине, но только знаю, что он всеми мерами старается вредить бедной Семеновой, которой талант день от дня превосходнее становится, и со всеми его стараниями возвысить и воспитать Г-жу Валберхову» [Оленин 1809b: Л. 1–1 об.].

¹² <…> что лишь бы мы в наших статьях не говорили ни об опере, ни о других спектаклях, ни о личностях, имеющих к чему-либо отношение — мы сможем все печатать свободно, под надзором двух или трех цензоров <здесь и далее пер. с фр. наш. — Д. И.>.

¹³ как партия заинтересованная — фр.

¹⁴ Как предполагает Медведева, причины были в скрытой неприязни Александра I по отношению к трагику [Медведева 1960: 53–54].

¹⁵ См.: [Озеров 1960: 436; Гордин: 192]. Не ссылаясь ни на какие источники, Гордин предположил, что «Отрывок» был прислан в Москву зимой 1810 г. вместе с письмом к В. А. Жуковскому от 29 января [Гордин: 192].

¹⁶ Хотя «Новый Стерн» ставился часто, Блудов не мог видеть осенние представления комедии, т.к. в это время он находился в Голландии (см.: [Тургенев: 367–376]).

¹⁷ В 1810–1811 гг. Шаховской конфликтовал с А. Лукницким (см.: [ИКП: 745–746]).

¹⁸    Racine, à l’âge de trente-huit ans, s’arrêta au milieu de sa carrière, et condamna son génie au silence au moment où il était dans la plus grande force. C’est une obligation que nous avons à l’envie et à Pradon [La Harpe: V, 503].

¹⁹ Предположение В. Э. Вацуро о том, что причиной враждебности карамзинистов по отношению к Шаховскому были «какие-то полемические резкости», содержавшиеся в допечатных редакциях последней песни «Расхищенных шуб» [Вацуро: 18], не находит подтверждения, т.к. 4-я песня поэмы была прочитана автором на публичном собрании «Беседы» только 22 февраля 1815 г. (см.: [СО: № 9; 135]). Конфликт же разгорелся ранее.

²⁰ Пушкин ранее уже обращался к образу трагика — в 1811 г. он писал не дошедшее до нас «Послание к Озерову» (см.: [Арзамас: I, 172]).

²¹ Обострение психической болезни Озерова, по мнению исследователей, может быть датировано серединой 1812 г. (см.: [Зорин 1999: 408]).

²² В «Поликсене», по мнению Мерзлякова, Озеров «до чрезвычайности унизил характер Пирра, Улисса и Нестора» [ВЕ: № 6; 51]; в «Эдипе в Афинах» — «увлечен был Дюсисом, и потому, кажется, отстал от греческого подлинника, составив многие эпизоды безнужные и странную развязку» [Там же: № 9; 35]; о «Фингале» критик писал, что «трагедия сия не имеет ни страстей, ни действия» [Там же: № 9; 40].

²³ Вопрос о том, в какой мере послания будущих «арзамасцев» подтолкнули Шаховского написать данную полемическую комедию (см.: [Гозенпуд: 33; Немзер: 171]) требует дальнейших разысканий. № 6 «Российского Музеума» вышел только в июне 1815 г. Арапов же писал, что «ходили в Петербурге слухи о новой комедии кн. Шаховского, в стихах, в 5 дейст.; его знакомые и известные литераторы, слышали эту комедии в чтении, за несколько месяцев перед ее представлением; это был “Урок кокеткам, или Липецкие воды”» [Арапов: 238]. Свидетельство Арапова позволяет предполагать, что Шаховской писал комедию как минимум с начала 1815 г.

²⁴ Prèface de la Comédie des Philosophes, ou La Vision de Charles Palissot. Русский перевод памфлета и сопоставление его с «Видением» Блудова см.: [Бобров: 254–275].

²⁵ Жихарев так описывал Шаховского: «очень толстый и неуклюжий человек, <…> плешивый, с огромным носом и пискливым голоском» [Жихарев: 89].

²⁶ Возможно, возвращение в марте Шаховского из Италии, о котором знали «арзамасцы» (см.: [Арзамас: I, 400]), подтолкнуло Вяземского к спешному завершению статьи.

²⁷ Цензурное разрешение было дано 26 июня 1817 г. [Озеров 1817: III]. Необходимо отметить, что в собрание вошли полемические тексты 1800-х гг.: послание Капниста и ответ на него Озерова. Поднятая в них тема зависти в новом контексте получала актуальное «арзамасское» звучание. Кроме того, были опубликованы отрывки переводов Озерова из «Эсфири» и «Гофолии» Расина [Озеров 1817: 132–134].

²⁸ Вяземский здесь пересказывал слова Лагарпа о Расине: “Les deux premiers essais de sa jeunesse, imitations faibles de Corneille, ne sont que les tributs excusables que devait un auteur de vingt-quatre ans à une renommée qui avait tout effacé” [La Harpe: VI, 77] (перевод: Первые

два сочинения его юности, слабые подражания Корнелю, были ни чем иным, как простительной данью, которую 24-летний автор должен был уплатить славе, которая стерла все).

²⁹ Ср. у Лагарпа: “Nous avons vu que si Racine parut d’abord fort au-dessous de ce qu’il devint dans la suite, c’est qu’il commença par vouloir imiter son prédécesseur” [La Harpe: VI, 78] (перевод: Мы видели, что если сначала Расин проявил себя гораздо слабее того, каким он стал впоследствии, то это потому, что он начал творить, желая подражать своему предшественнику).

³⁰ Elles sont <…> plus hommes que femmes [La Harpe: VI, 102].

³¹ Dans Racine, les personnages principaux, Phèdre, Roxane, Hermione, Andromaque, Iphigénie, <…> ont toutes un caractère et un ton différent, et toujours celui qui leur convient [La Harpe: VI, 103].

³² Racine était sensible: il avait cette juste fierté de l’homme supérieur, qui ne peut supporter une concurrence indigne. Le déchaînement de ses ennemis et le triomphe de Pradon blessèrent son ame [La Harpe: V, 503].

ЛИТЕРАТУРА

Аксаков: Аксаков С. Т. Собр. соч.: В 4 т. М., 1955.

Амфион: Амфион. 1815. Ч. 1. № 6 (июнь).

Арапов: Арапов П. Летопись русского театра. СПб., 1861.

Арзамас: Арзамас: Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы: Сб.: В 2 кн. М., 1994.

Батюшков: Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1.

Бобров: Бобров Е. К истории «Арзамаса» («Видения» Морелле и Блудова) // Бобров Е. Литература и просвещение в России в XIX в. Казань, 1903. Т. 4.

Варпаховский: Варпаховский И. К биографии В. А. Озерова // Рус. архив. 1869. № 12.

Вацуро: Вацуро В. Э. В преддверии пушкинской эпохи // Арзамас: Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы: Сб.: В 2 кн. М., 1994. Кн. 1.

ВЕ: Вестник Европы. 1817.

Велижев: Велижев М. Б. «Вестник Европы» в литературной и общественной жизни 1800-х гг.: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 2004.

Вяземский: Вяземский П. А. Соч.: В 2 т. М., 1982. Т. 2.

Гнедич: Гнедич Н. И. Письма к К. Н. Батюшкову // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома. 1972. Л., 1974.

Гозенпуд: Гозенпуд А. А. А. А. Шаховской // Шаховской А. А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961.

Гордин: Гордин М. Владислав Озеров. Л., 1991.

ДВ: Драматический вестник. 1808. Ч. 1.

Державин: Державин Г. Р. Соч.: В 9 т. СПб., 1864–1883. Т. 3.

Десницкий: Десницкий В. Из истории литературных обществ начала XIX века // Десницкий В. Избранные статьи по русской литературе XVIII–XIX вв. М.; Л., 1958.

Жихарев: Жихарев С. П. Записки современника: Дневник чиновника. Воспоминания старого театрала: В 2 т. Л., 1989. Т. 2.

Жуковский: Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1999. Т. 1.

Зорин 1999: Зорин А. Л. Озеров Владислав Александрович // Русские писатели 1800–1917: Биогр. словарь. М., 1999. Т. 4.

Зорин 2004: Зорин А. Кормя двуглавого орла…: Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2004.

Иванов: Иванов Д. О литературной репутации В. А. Озерова: «русский Расин» // Русская филология. 16: Сб. науч. работ молодых филологов. Тарту, 2005.

ИКП: Ирои-комическая поэма. Л., 1933.

Капнист: Капнист В. В. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1960. Т. 1.

Лагарп: Лагарп И. Ф. Ликей или круг словесности древней и новой / Пер. П. Соколова. СПб., 1811. Ч. 2.

Медведева 1960: Медведева И. Владислав Озеров // Озеров В. А. Трагедии. Стихотворения. Л., 1960.

Медведева 1964: Медведева И. Екатерина Семенова: Жизнь и творчество трагической актрисы. М., 1964.

Немзер: Немзер А. С. «Сии чудесные виденья…» // Зорин А. Л., Зубков Н. Н., Немзер А. С. «Свой подвиг свершив…»: О судьбе произведений Г. Р. Державина, К. Н. Батюшкова, В. А. Жуковского. М., 1987.

ОА: Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. Вып. 1.

Озеров 1817: Озеров В. А. Соч.: В 2 т. СПб., 1816–1817. Т. 1.

Озеров 1869: Письма В. А. Озерова к А. Н. Оленину. 1808. 1809 // Рус. архив. 1869. Ч. 1.

Озеров 1887: В. А. Озеров — к князю А. А. Шаховскому 1808 г. // Рус. старина. 1887. Т. 56.

Озеров 1960: Озеров В. А. Трагедии. Стихотворения. Л., 1960.

Оленин 1809a: Письмо А. Н. Оленина В. А. Озерову от 18 мая 1809 г. // ОР РНБ. Ф. 542 (А. Н. Оленин). № 121.

Оленин 1809b: Письмо А. Н. Оленина В. А. Озерову от 27 мая 1809 г. // ОР РНБ. Ф. 542 (А. Н. Оленин). № 121.

Оленин 1809c: Письмо А. Н. Оленина Д. И. Языкову [1809–1810] // ОР РНБ. Ф. 542. (А. Н. Оленина). № 155.

Оленин 1810: Письмо А. Н. Оленина А. Л. Нарышкину (черновик) // ОР РНБ. Ф. 542 (А. Н. Оленин). № 120.

Пушкин: Пушкин В. Л. Стихотворения. СПб., 2005.

Рогов 1990: Рогов К. Ю. Из материалов к биографии и характеристике взглядов А. А. Шаховского // Пятые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и мат. для обсуждения. Рига, 1990.

Рогов 1992: Рогов К. Ю. Идея «комедии нравов» в начале XIX века в России: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1992.

СВ: Северный вестник. 1805.

Сидорова: Сидорова Л. П. Рукописные замечания современника на первом издании трагедии В. А. Озерова «Димитрий Донской» // Записки Отдела рукописей Библиотеки им. Ленина. М., 1956. Вып. 18.

СО: Сын Отечества. 1815.

Тургенев: Архив братьев Тургеневых. СПб., 1911. Вып. 2.

Тынянов: Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969.

Хвостов: Из архива Д. И. Хвостова // Литературный архив: Мат. по истории литературы и общественного движения. М.; Л., 1938. Вып. 1.

Цветник: Цветник. 1809.

Шаховской 1810: Письмо А. А. Шаховского А. Н. Оленину, 13 июня 1810 г. // ОР РНБ. Ф. 542 (А. Н. Оленин). № 334.

Эпиграмма: Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века): Сб. Л., 1988.

Языков: Письмо Д. И. Языкова А. А. Шаховскому // ОР РНБ. Ф. 542 (А. Н. Оленина). № 779.

Beaumarchais: Beaumarchais, P.-A., Caron de. La folle journée, ou Le mariage de Figaro: comédie en 5 actes, en prose… Paris, 1785.

Boileau: Boileau N. Œuvres poétiques (Suivies d’Œuvres en prose). Paris, 1926.

La Harpe: La Harpe J. F. Lycée ou Cours de littérature ancienne et moderne: 14 t. Paris, 1825.

Racine: Racine L. Mémoires contenant quelques particularités sur la vie et les ouvrages de Jean Racine // Racine J. Œuvres: 7 t. Paris, 1865. T. 1.