ЗАКЛЮЧЕНИЕ^*

Проблема «монархической эмоции» с особой остротой была поставлена в петровскую эпоху. Новый тип торжества — гражданское торжество — формировался не только в борьбе за использование «метафорического» языка мифологии и эмблематики. Особое значение имело решение другой проблемы — проблемы неискренности эмоции, которая рождалась в отрыве от переживания религиозного (именно поэтому панегирист петровской эпохи — лицо духовное, за которым стоит авторитет его сана). Важной чертой гражданского торжества первой четверти XVIII в. была обязательная эмоциональная и искренняя вовлеченность подданного в ритуализованный политический быт.

Эпоха Анны Иоанновны распадается на два периода в развитии панегирической культуры. В 1730–1734 гг. единственным панегиристом, печатающим свои стихи и оды, обращенные к монархине, был В. К. Тредиаковский. В это время жанровые характеристики его панегириков разнообразны. Однако ода занимает совершенно особое место. Все «стихи» и «песни» объединяет то, что «лирический герой» их — лицо множественное, «мы». Эти произведения исходно не предназначались для печати, а писались для придворного торжества и были исполнены автором перед императрицей. Автор, он же исполнитель, предстоящий монархине, не совпадает здесь с фигурой повествователя.

Совсем иначе строится ода Тредиаковского этих лет. Лирический субъект оды может представлять всех «российских чад» (единство нации в оде неотделимо от политического благополучия), коллектив верных граждан или сужаться до одного повествователя. Постоянен только один признак одического субъекта — его голос совпадает с гласом избранного народа, и потому он не может выражать ложную политическую идею. Сам факт обращения к оде в этой ситуации становится для ее автора заявлением о своей лояльности и своем частном чувстве к монархине.

К середине 1730-х гг. те формы панегирика, которые сформировались в творчестве Тредиаковского, оказываются вытеснены «конкурирующими» формами обращения к монархине. Все панегирики этой эпохи написаны от определенной группы подлинных Анны, подавляющее большинство — от имени Сухопутного шляхетного корпуса и Академии наук. Из 16 панегирических изданий этого периода 10 несли в заглавии слово «ода». Все оды, за одним исключением, стоящим уже на грани эпохи (1740 г.) были написаны от Академии наук. От имени же корпуса панегирики писались достаточно разнообразные по «жанру» (чаще всего авторы определяли их как «песнь» или «стихи»; однако жанр мог и не быть определен). Произведения этой группы не просто не несли в заглавии слово «ода», но ориентировались на то, чтобы одой не быть.

Похвальные стихи корпуса написаны от имени коллективного субъекта «мы», и речь здесь идет именно о кадетах «Рыцарской академии». Ученики корпуса здесь не просто одно из действующих лиц (коллектив, обращающийся к императрице), а заявлены как коллективный автор стихов. Такое неконвенциональное отношение адресанта панегирика и его повествователя подчеркивается и деталями, указывающими на поднесение панегирика. Это вполне соответствует тому факту, что ученики корпуса на самом деле довольно активно были вовлечены в придворную жизнь. Так, например, начиная с 1734 г. Анна лично проводила торжественные смотры кадетов, начиная с 1736 г. ученики корпуса регулярно танцевали балеты в придворной итальянской опере.

Обращение к императрице учеников корпуса, таким образом, носит не конвенциональный характер: повествователь как носитель определенного типа эмоции совпадает с адресантом панегирика, и эмоция эта декларируется описанием реального переживания. В этой ситуации конвенциональность панегирической эмоции становится предметом самого пристрастного обсуждения. Две главные темы, актуальные в этой связи, — «искренность» монархической эмоции и «отказ от восторга» (от оды). Оды пишут академические поэты и делают это по долгу службы. Такой «служебный» восторг казался авторам похвальных стихов, изданных от имени корпуса, неискренним и продажным.

Академическая ода этой эпохи последовательно использует аналогию между Парнасом и Академией наук, музами и академиками, Аполлоном и «начальником» этого института. В такой ситуации традиционно закрепленный за одой топос восторга получает особое значение: восторг как исходно психологическая характеристика повествователя превращается в характеристику профессиональную или корпоративную. Важной темой оды становится и тема двора императрицы: двор, окружающий Анну, находится в прямом контакте с ней и выполняет своеобразную «посредническую» функцию — «приносит» желания подданных императрице. Таким образом, академическая ода противопоставляет идее прямого и безусловного контакта с монархиней, к которому апеллировали авторы стихов, представление о принципиальной невозможности такого контакта.

Тип бытования оды, ее функции в придворной культуре (непрямое обращение к монархине) и подчеркнуто корпоративный характер (на фоне также определенно корпоративной ориентации панегирика Сухопутного корпуса) дают возможность полагать, что мы имеем дело с жанровым воплощением различного статуса двух корпораций, когда определяющим выбор жанра фактором (и, соответственно, определяющим фактором идеологии самой оды) будет то, что Академия наук находится в ином отношении к императрице, чем корпус.

Корпус и Академия отличались по социальному статусу не только в сословном плане. Ученики корпуса были подданными Анны, связанными с ней присягой; всех их ждала обязательная бессрочная служба; введенная при Петре практика денежных окладов за службу вскоре после его смерти вновь была заменена кормлениями и земельными пожалованиями (оклады были сохранены только для высших чинов). Таким образом, кадеты как дворяне и подданные Анны находились к ней в отношении обязательной и, в определенном смысле, бескорыстной службы.

В то же время академики были иностранцами и подданными других государей. Поступая на русскую службу, они сохраняли свое подданство и вероисповедание. Иностранцы на русской службе заключали временный контракт и получали за свою службу плату. Позиция иностранца-дворянина (как правило, это были военные) в этом смысле не отличалась от позиции бюргера-иностранца: «солдаты фортуны» продавали свою шпагу так же, как бюргерская интеллигенция продавала свои знания.

В панегирике эти различия нашли отражение, например, в том, что кадеты в своих похвальных стихах довольно часто обращаются к тексту присяги и разрабатывают идею бескорыстного служения монархине, тогда как в академической оде этой тематики мы не находим.

Обращение подданного к монархине получает в эту эпоху совершенно определенный статус — предстоя монархине, подданный выступает, в первую очередь, как представитель определенной корпорации. В то же время, корпоративное сознание, в отличие от сословного, не вступает в прямой конфликт с идеей «общенародности». В панегирике тема эта разрабатывается как идея всеобщего равенства перед лицом императрицы, которая примиряет эгоизм отдельных лиц и общественных групп.

В этом контексте хорошо объясним тот факт, что первая ода Ломоносова, присланная им в 1739 г. в Академию наук из Германии, напечатана не была. Дело в том, что Ломоносов строит свою оду как частное обращение к монархине и полностью игнорирует идею корпоративности, — такая ода не годилась для поздравления императрицы от имени Академии наук и напечатана быть не могла.

При Елизавете Петровне проблема социального статуса панегириста получает совсем иное решение. Она уже не определяет форм бытования оды, но становится предметом обсуждения в кругу литераторов, выдвигающих в качестве литературной позиции свое дворянское происхождение. В этой ситуации сословная принадлежность осмысляется не как тема панегирика, хотя в каких-то случаях такой подход возможен, а как право разрабатывать особую проблематику. В ряду такой проблематики центральное место занимает оценка политического быта империи и прямо с ней связанная возможность выражать в панегирике свои личные политические идеи и пристрастия. Все сказанное касается прежде всего творчества А. П. Сумарокова.

Начало нового царствования, когда требования к панегирику еще не сложились окончательно, вызвало к жизни, с одной стороны, попытки совершенно без изменений применить нормы 1730-х гг., с другой — привело к поискам новых возможностей в понимании отношений монарха и подданного. В результате этих поисков победил, однако, не особый тип панегирика, наиболее точно отвечающий запросам елизаветинской эпохи, — победил Ломоносов. В течение почти всего последовавшего десятилетия Ломоносов был единственным автором печатных панегириков.

Заглавие и заявленный в нем статус текста в эту эпоху перестает быть определяющим идеологию оды фактором. Система же повествования оды и решение в ней темы восторга подчинены только позиции автора, но уже не социальной позиции, а системе его взглядов. Более того, тема восторга и тип повествования оды в эту эпоху связаны друг с другом значительно менее регулярно. У Ломоносова, например, они подчинены разным идейным сферам: тип повествователя по-прежнему определен официальным политическим бытом эпохи, хотя и интерпретированным своеобразно.

Решение же темы восторга в одах Ломоносова получает философскую конкретность: он не разделяет своей позиции поэта и ученого. Философ-естествоиспытатель и монарх, и только они, оказываются одинаково наделены у него способностью творческой мысли и одинаково способны достичь в восторге «обожения» в результате усилия духа. Характеристики «божественный» или «святой» в одинаковой степени применимы для Ломоносова и к Петру Великому, и к восторженному поэту-одописцу.

Восторг в этой ситуации сохранял прямое отношение к панегирической функции оды, был непосредственно связан с проблемой отношения монарха и поэта. Важную роль в этой системе играет теперь форма правления, тип власти, который тот или иной монарх воплощает.

Власть Елизаветы у Ломоносова — это власть, которая является и знаком, и формой божественного покровительства. Речь идет о взаимоотношении Бога и народа, монарх — лишь форма таких отношений. Царствование же Петра определено отношением самого монарха ко Всевышнему. Ломоносов многократно подчеркивает личные заслуги монарха как причину благосклонности небес. Разница между Елизаветой и Петром заключается в природе их власти: Елизавета является наследственной монархиней, Петр же — монарх «избранный» (вопросу об избрании Петра Ломоносов во многом посвящает поэму «Петр Великий»). Екатерина в оде Ломоносова, как и Петр, — монархиня избранная, носительница своей личной судьбы, и божественное покровительство, которым она пользуется, существует помимо молитв подданных.

Екатерина в своих указах разрушала привычное представление о том, что монарх в своем частном быту отделен от государства. В интерпретации Ломоносова этот факт получает иное преломление: для него императрица как лицо, личность императрицы оказывается включена в ряд базовых официальных идеологических понятий, которые описывают власть выборного монарха. Деятельность такого монарха обращена не к «хору» подданных, но к «обществу» — коллективу единомышленников. А это означает, что каждый может представлять всех подданных перед императрицей, может обращаться к ней от своего имени, как Ломоносов-«премудрый» выступает от своего. Изменение стереотипов поведения монархини влечет за собой, таким образом, изменение повествовательной структуры панегирика и поиски в области жанра официальной литературы.

Возможность же личного контакта с монархиней (для Ломоносова она была воплощена в личных встречах и частных беседах с императрицей), возможность прямого обращения к ней возвращает Ломоносова к традиции русского панегирика начала 1730-х гг. Ломоносов обращается к жанру эпиграммы, использованному в русской традиции в качестве жанра панегирического до него лишь однажды: Тредиаковский посвятил Анне эпиграмму в 1732 г. Текст этот долгие годы оставался за пределами основной линии развития панегирической литературы. Однако обращение Ломоносова к императрице звучит еще более смело: вместо воспроизводящего ситуацию реального контакта, но формального обращения «Ваше величество», Ломоносов употребляет формулу «Вы, Екатерина». Влияние той фразеологии, которая в начале 1730-х гг. одинаково была присуща и любовной лирике Тредиаковского, и его панегирическим выступлениям («язык сердца»), чувствуется и в «эпиграмме» Ломоносова: поэт описывает свое частное, «сердечное» чувство к императрице.

Тема поэта в русском панегирике и непосредственно связанная с ней тема одического восторга за три десятилетия, разделившие появление первой печатной оды на русском языке и последнюю оду Ломоносова, пережила сложную эволюцию. С одной стороны, это было движение от частного обращения к монархине в оде Тредиаковского, через формы корпоративного панегирика к «частным» же формам повествования в ломоносовских выступлениях последних лет его жизни. Однако такое возвращение было возвращением на новом уровне: итогом эволюции было освоение формы печатного, то есть публичного, не прямого контакта с монархом, которое уже не ставило автора перед необходимостью решать вопрос об искренности своей эмоции и авторитетности своего выступления.

В этой ситуации ограничения на право обратиться к монарху с панегириком были практически сняты. Бурное развитие оды в екатерининскую эпоху, когда за несколько первых лет ее царствования было написано больше од, чем за три предшествовавших десятилетия, находится в прямом отношении к той эволюции, которую русский панегирик пережил в первой половине XVIII в. Последовавшее развитие литературы ориентировалось уже не на борьбу за право принадлежать официальной культуре, а на разрыв с ней.

© Елена Погосян, 1997.
Дата публикации на Ruthenia — 18.05.06.