ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА НИКОЛАЕВИЧА ТОПОРОВА

Трудно представить, а тем более описать масштаб явления Топорова в науке. Одно перечисление сфер его деятельности, языков, которыми он владел и которые исследовал, его книг (не говоря о статьях) заняло бы страницы. Его наследие будет постепенно осмысляться учеными тех — столь разных — областей, где его труды уже стали классическими. Но главное, его работы потребуют продолжения: он щедро насыщал их материалом, чаще всего впервые включаемым в научный оборот и не описанным до него. Это был особый стиль, призывавший коллег к со-трудничеству и со-ревнованию (в том смысле, который придавался этим словам в столь любимую им эпоху Карамзина и Жуковского). Такова его монография «Святость и святые в русской духовной культуре», таковы статьи о Жуковском, Андрее Тургеневе, Батюшкове (перечисление можно было бы продолжать и продолжать).

Большинство нынешних тартуанцев видело В. Н. Топорова однажды в жизни — на похоронах Ю. М. Лотмана. Топоров твердо исповедовал завет новиковского кружка о том, что путешествие должно совершаться внутрь души, а не передвижением в пространстве, и из Москвы выезжал нечасто. Будучи одним из отцов-основателей Московско-тартуской семиотической и филологической школы, он и в Тарту приезжал всего несколько раз — на Летние школы, а в последний раз — в 1993 г., на похороны. Эстония была уже независимой страной, для въезда требовались заграничный паспорт и виза. И неожиданно для всех оказалось, что у действительного члена Российской Академии наук Владимира Николаевича Топорова нет заграничного паспорта. Паспорт был сделан в считанные дни, виза проставлена, и совершилось одно из немногих заграничных путешествий Топорова. На поминках он произнес речь (точнее было бы сказать — Слово) о Юрии Михайловиче Лотмане. То, о чем он говорил тогда, отчасти перекликается со сказанным в статье «Вместо воспоминания»¹, где Топоров писал о своем глубоком впечатлении от Эстонии, об удивительной красоте ее природы и о «нездешности» (т. е. «несоветскости»), «инаковости» ее существования. Писал и о genius loci этих мест — о Лотмане, выделяя в нем те качества, которые ценил в людях и которые, можно добавить, были присущи ему самому: деликатность и обаяние, чувство долга и чувство меры, несколько старомодная вежливость, «тонкое равновесие» «человеческого и специально профессионального». Сформулировал Топоров и тот главный результат «“тартуского-московского" семиотического движения», который выходит за рамки науки: оно, по мнению Владимира Николаевича, было событием культурной жизни, «новым способом существования у бездны на краю, когда эта опасная близость не столько страшит, сколько вдохновляет и открывает новые горизонты и возможности»².

Вывод этот почти дословно совпадает с тем, что Лотман сам говорил о значении Московско-тартуской школы. О полной солидарности с мыслями Топорова Лотман писал ему в одном из последних в своей жизни писем, 26 августа 1993 г. Юрий Михайлович получил статью «Вместо воспоминания» еще в рукописи и живо откликнулся на нее: «Самое главное, что я хочу Вам выразить, это чувство острой благодарности и какое-то трудно определимое ощущение глубокого личного единства, которое у меня всегда существует по отношению к Вам и которое я сейчас вновь пережил с почти болезненной остротой»³. И далее Лотман как бы подводит итог сотрудничеству, длившемуся три десятилетия: «<Статья> вызвала у меня то чувство глубокой внутренней близости, которое у меня всегда возникало при соприкосновениях с Вашим миром — и научным, и человеческим», и добавляет: «Мы с Вами с самого начала научных пересечений шли по различным дорогам, но мне кажется, что это не отчуждало, а — напротив — каким-то странным образом сближало нас»⁴.

Научная деятельность была для В. Н. Топорова, как и для Ю. М. Лотмана, З. Г. Минц, М. Л. Гаспарова «способом существования», т. е. попросту жизнью. Топоров, вспоминая о З. Г. Минц, характеризовал ее как человека и исследователя словами «цельность», «целостность», «верность пути»⁵, и эти слова можно с полным правом отнести к нему самому. Чины, должности, регалии мало заботили людей этого круга. Понадобилась коренная ломка государственной системы, чтобы всемирно известные ученые В. Н. Топоров, а затем М. Л. Гаспаров были избраны в академики РАН, первый в 1990 г., а второй в 1992-м. Поздравляя Топорова с этим событием, Ю. М. Лотман писал ему 15 декабря 1990 г.: «Я знаю, что для Вашей души это не столь уже важное событие, но для тех, кто знает Вас и Ваши труды и числит себя в числе Ваших друзей, это событие радостное, ибо бесспорно справедливое. Хочу верить в то, что Вы не сомневаетесь в моей искренности. Я же могу сослаться лишь на мнение покойной Зары Григорьевны, обладавшей таким редким чувством безошибочной справедливости. Она всегда говорила, что в нашем кругу есть лишь два человека, достойных войти и сделающих честь любой академии, — Вы и Михаил Леонович Гаспаров»⁶.

В последние месяцы 2005 г. те, кто, по мнению Лотмана, сделали бы честь любой академии, ушли из жизни. Настроение тех, кому выпало пережить эти месяцы, точно выражает стих Ахматовой: «Когда погребают эпоху». Эпоха уходит. Но она остается в памяти сердца тех, кто имел счастье видеть и знать, но еще более — в трудах, идеях, замыслах, начинаниях.

Кафедра русской литературы Тартуского университета

² Там же. С. 347.

³  Лотман Ю. М. Письма. 1940–1993 / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. Б. Ф. Егорова. М., 1997. С. 689.

⁴ Там же. С. 690.

⁵ Топоров В. Н. Верность пути. К научному наследию З. Г. Минц // Блоковский сборник XIV. К 70-летию З. Г. Минц. Тарту, 1998. С. 14, 15.

⁶ Лотман Ю. М. Письма. С. 687.