АННА АХМАТОВА — ВЛАДИМИР НАРБУТ:
К ПРОБЛЕМЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ДИАЛОГА^*1

ВАДИМ БЕСПРОЗВАННЫЙ

А мы? Не так же ль мы Сошлись на краткий миг для переклички?                                                    Анна Ахматова Меня привела в недоумение твоя фраза: «Но как склеить Нарбута с Ахматовой?» Я не понимаю, зачем их клеить, и что ты под клееньем подразумеваешь.    Из письма Г. В. Иванова — А. Д. Скалдину

Примерно с середины 30-х годов в творчестве Ахматовой все большее значение приобретают произведения, обращенные к коллегам-литераторам — живым и умершим. В их числе — литературные послания Пастернаку и Булгакову, Пильняку и Мандельштаму, Лозинскому, Нарбуту и другим. Важным элементом, объединяющим поэтику этих посланий, является сочетание, а часто и взаимопроникновение темы литературного творчества и темы дружеских отношений. При этом набор литературных и внелитературных цитат и аллюзий, используемых при создании этих поэтических произведений, включает в себя ассоциации разной степени узнаваемости: от общеизвестного до известного немногим или известного лишь автору. Формированию этого жанра предшествовала длительная эволюции поэтики и мироощущения Ахматовой. Стихотворения, адресованные друзьям и знакомым — людям искусства, появились в ее поэзии достаточно рано, и всегда — в той или иной степени — затрагивали тему творчества². Начиная же с 30-х годов и до последних дней ее жизни, не только осмысление литературного творчества, но и размышления о «беге времени», о ходе истории и о судьбе ее поколения стали для Ахматовой неотъемлемой частью литературного диалога с товарищами по ремеслу.

В данной статье рассматривается один из эпизодов литературного диалога, который Ахматова вела с Владимиром Нарбутом на протяжении многих лет. Их личное знакомство (1910–1911 гг.) и общение было прервано арестом и гибелью Нарбута, но к его имени, к памяти о «товарище по Первому Цеху поэтов»³ Ахматова обращалась и позднее. Поэтому стихотворение Ахматовой «Про стихи», написанное в 1940 году и адресованное Нарбуту является особенно важным при рассмотрении темы «Ахматова и Нарбут».

Примечателен год написания стихотворения. Арестованный в октябре 1936 г. Нарбут был повторно осужден и, по-видимому, казнен, в апреле 1938 г.⁴, однако, ни друзья, ни близкие об этом не знали. В 1940 г. у них появились какие-то сведения о том, что Нарбут погиб⁵. Узнала об этом и Ахматова, что, вероятно, послужило одной из причин создания стихотворения.

В то время стихотворение не могло быть опубликовано, оно появилось в печати 20 лет спустя, в 1960 году в журнале «Наш современник»⁶, под заголовком «Про стихи» и без какого-либо посвящения. В книгу 1961 года «Стихотворения»⁷ «Про стихи» вошло (с незначительной правкой), но уже с посвящением: «Владимиру Нарбуту». Среди других вариантов заглавий и посвящений следует выделить вариант «Про стихи Нарбута» и посвящение Николаю Харджиеву⁸.

Колебания в выборе заглавия — между «стихами, посвященными Нарбуту» и «стихами, написанными о стихах Нарбута», на самом деле, отражают здесь авторскую интенцию. Как будет показано далее, оба варианта, как дополняющие друг друга, важны не только для прочтения стихотворения Ахматовой, но и для понимания природы диалога Ахматовой и Нарбута.

Прежде всего, обратимся к истории изучения «нарбутовского» стихотворения Ахматовой, благо оно уже не раз привлекало внимание исследователей. Так, в одной из первых современных работ о Нарбуте R. D. B. Thomson высказывает следующее суждение: “The poem <…> is clearly inspired by his <имеется в виду В. Нарбут — В. Б.> first book Stichi”⁹. Это же утверждение содержится и в статье о Нарбуте, опубликованной Р. Д. Тименчиком в биографическом словаре «Русские писатели»: «Мотивы его <В. Нарбута — В. Б.> ранней лирики свела <курсив мой — В. Б.> А. А. Ахматова в посв. ему стих. «Про стихи» (1940)»¹⁰. Более подробно Р. Д. Тименчик останавливался на анализе данного стихотворения ранее, в статье «Храм премудрости Бога: Стихотворение Анны Ахматовой «Широко распахнуты ворота…»¹¹. Здесь, в частности, говорится: «Это стихотворение построено на как бы «общих» для Ахматовой и Нарбута воспоминаниях о начале их творческих путей по обе стороны Днепра в пору 1909–1910 гг. Ахматова писала тогда стихи в «Первую киевскую тетрадь», а Нарбут свою первую книгу «Стихи»¹². Далее Р. Д. Тименчик рассматривает стихотворение «Про стихи Нарбута» как отражение «переклички» ранней поэзии Ахматовой и Нарбута.

С утверждением относительно сведения в стихотворении мотивов раннего Нарбута нельзя вполне согласиться. Так, в книги «Стихи» (равно как и в ряде других его публикациях тех лет), действительно, можно найти «колокола», «колокольня» и «купол», но «белых звонниц» нет; есть «свечи», но «свеч кривых нагар» не встречается. То же можно сказать и об остальной части лексического состава стихотворения Ахматовой («луна», «пчелы», «зной», «пыль»): сама по себе она не специфична, хотя, безусловно, все это есть и у раннего, и у позднего Нарбута. Во всяком случае, не вполне понятно о цитировании каких именно мотивов идет речь в приведенной статье¹³.

Обращаясь к ахматовскому стихотворению, необходимо прежде всего рассмотреть его композиционно-тематическое устройство. В первых четырех строках очевидна тематическая антитеза стихов 1–2 // 3–4. Первые два описывают стихи Нарбута как порождение мира ночного, деформированного, искаженного. Смысловой параллелизм связывает здесь поэзию, представляемую как плод бессонницы, изменяющей восприятие, и деформированные («кривые») свечи; при этом грамматическим параллелизмом связываются «выжимки» — итог, конечный или побочный продукт «бессонниц» — и «нагар», продукт, образующийся при сгорании свечей. Миру ночному противопоставлен мир утренний, светлый, ясный в ощущениях и выпрямленный. Данная антитеза усилевается благодаря подразумеваемой визуализации: «<прямые> звонницы» — «кривые свечи», «белые звонницы» — «<черный> нагар свеч».

Следующие четыре строки снимают категоричность противопоставления, выраженного в первой части. «Дневное/светлое» и «ночное/темное» становятся здесь взаимопроницаемыми и поэтому не столь жестко антитетичными: «ночной лунный» мир сохраняет в себе «дневное» тепло, а летний природный (дневной и солнечный) мир включает в себя и мрак ночного времени. Синтаксическое подобие стихов 3–4 и 5–6 довершает изящную целостность композиции и смыслового единства текста, представляющего собой аллюзию на характерные для всего творчества Нарбута не только сосуществование, но и глубокую взаимосвязь поэзии «темного», инфернального, физиологичного и/или кощунственного содержания, с поэзией светлой, наполненной искренним религиозным чувством¹⁴.

Кроме сказанного, понять «Про стихи Нарбута» помогает соотнесение стихотворения, по крайней мере, с несколькими стихотворными произведениями, несомненно, знакомыми Ахматовой.

Прежде всего, обращает на себя внимание текстуальная близость рассматриваемого стихотворения Ахматовой с начальными строками поэтического тетраптиха Нарбута «Большевик», написанного, согласно авторскому указанию, в 1920 г. в Киеве, впервые опубликованного в журнале «Лава»¹⁵ и вошедшего в два стихотворных сборника Нарбута того же периода — «В огненных столбах» (Одесса, 1920) и «Советская земля» (Харьков, 1921):

Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас
бессонными стихами говорить…

(Ср.: Про стихи Нарбута.
Это — выжимки бессонниц…)

В своей мемуарно-беллетристической повести «Время больших ожиданий» К. С. Паустовский приводит вариант этого отрывка, дающий еще более точное совпадение со строчками Ахматовой.

Мне хочется про вас, про вас, про вас
Бессонными стихами говорить…

Паустовский, скорее всего, цитирует Нарбута по памяти, поэтому мы можем лишь гадать, идет ли речь о простом совпадении или о случайно сохранившемся варианте начала стихотворения. Важно, однако, не только наличие здесь формы винительного падежа с предлогом («про стихи, про вас»), являющимся разговорным эквивалентом конструкции с предложным падежом («о стихах, о вас»), позднее переделанного Нарбутом или «переделанного» Паустовским. Существенно другое: Паустовский увидел здесь то, что как бы подсказывало восприятие текста в первом приближении, со слуха — обращение «большевика» к народу, к аудитории, к некоему безлично-множественному читателю: «Не обращая внимания на кипящую аудиторию, Нарбут начал читать свои стихи угрожающим, безжалостным голосом. <…>Стихи его производили впечатление чего-то зловещего. Но неожиданно в эти угрюмые строчки вдруг врывалась щемящая и невообразимая нежность<…>. Нарбут читал, и в зале установилась глубокая тишина»¹⁶. Между тем у Нарбута, во всех печатных вариантах стихотворения «Вас» графически выделено как «вежливое Вы», т. е. предполагающее обращение к одному лицу, что поддерживается и содержанием отрывка в целом.

Здесь представляется целесообразным вернуться к уже упомянутому посвящению «Про стихи» Н. И. Харджиеву, позднее вычеркнутому Ахматовой¹⁷.

История этого посвящения интересна и заслуживает более подробного рассмотрения. Как указывает Н. В. Королева в комментарии к данному стихотворения, «посвящение Н. И. Харджиеву объясняется тем, что именно он в 1940 г. познакомил Ахматову со стихами Нарбута, которых она не знала и которые произвели на нее сильное впечатление»¹⁸. Из приведенного высказывания трудно заключить однозначно, идет ли речь о том, что до 1940 г. Ахматова не знала стихов Нарбута — что невозможно даже предположить: добрый десяток лет Нарбут и Ахматова печатались в одних и тех же изданиях, участвовали в литературных чтениях Цеха поэтов, Нарбут в качестве редактора и издателя неоднократно помещал стихи Ахматовой — и в тесном соседстве со своей поэзией и т. д., и т. п. Остается надеяться, что речь идет о тех стихах Нарбута, которых Ахматова не знала — о стихах позднего периода (20–30-е годы), однако отсутствие ссылки на источник сведений затрудняет решение вопроса. Тем более, что аналогичное высказывание, сделанное в более осторожной модальности, содержится в комментариях В. М. Жирмунского к данному стихотворению: «Н. И. Харджиев — московский литературовед и критик, друг Ахматовой. По-видимому, он обратил внимание Ахматовой на стихи Нарбута, которыми она ранее мало интересовалась»¹⁹.

Сказанное помогает прояснить свидетельство самого Н. И. Харджиева, приведенное в публикации Э. Бабаева: «Как вспоминает Н. Харджиев, в одно из посещений Анной Ахматовой его в Марьиной роще он прочел ей стихи из нескольких сборников Владимира Нарбута. Поэзия Нарбута произвела на нее огромное впечатление. Результатом и явилось стихотворение «Это — выжимки бессонниц». Ахматова посвятила его Харджиеву, но он убедил ее «перепосвятить» это стихотворение памяти Нарбута»²⁰.

Как известно со слов самого Н. И. Харджиева, он познакомился с Нарбутом в конце 20-х годов в Москве²¹, однако до этого Харджиев жил в Одессе (1921–1928 гг.), где учился и подрабатывал корректором в газете «Моряк», дружил с Багрицким, был знаком с Паустовским. Последний оставил любопытный портрет молодого Харджиева в уже упомянутой книге «Время больших ожиданий»: «… наш корректор Коля Гаджаев, юный студент Новороссийского университета²², знаток левой живописи и поэзии. Колины суждения отличались суровостью, краткостью и были бесспорны. Возражать ему никто не решался, так как ни у кого не хватало той эрудиции, какой обладал Коля. <…> Из одесских поэтов он терпел только Эдуарда Багрицкого, снисходительно относился к Владимиру Нарбуту, а Георгия Шенгели считал развинченным эстетом не только за стихи, но и за то, что Шенгели ходил по Одессе в пробковом тропическом шлеме»²³.

Таким образом, несомненно, что Харджиев был знаком с творчеством Нарбута одесско-харьковского периода, после которого Нарбут вернулся к писанию стихов лишь в начале 30-х годов (успев напечатать всего несколько стихотворений в периодике). Именно со стихами 20-х годов Харджиев и мог познакомить Ахматову; не исключено, что среди сообщенного был и «Большевик», входивший, как уже было указано, в состав двух нарбутовских книг этого периода.

Вернемся к анализу стихотворений из цикла «Большевик». Приведем далее целиком первый отрывок (разбивка на «отрывки» — небольшие фрагменты стихотворения, отделенные в тексте тремя астериксами варьировалась Нарбутом в других публикациях):

Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас
Бессонными стихами говорить…
Над нами ворожит луна-сова,
И наше имя и в разлуке: три.
Как розовата каждая слеза
Из Ваших глаз, прорезанных впродоль!
О теплый жемчуг! Серые глаза
И в них всечеловеческая боль.
Озерная печаль плывет в душе.
Шуми, воспоминаний очерет,
И в свежести весенней хорошей
Святых-святое, отрочества бред.

«Вы» в этом фрагменте связано с двумя цитатами из поэзии Ахматовой, из ее едва ли не самых известных стихотворений, без сомнения знакомых и Нарбуту:

Слава тебе, безысходная боль
Умер вчера сероглазый король.

О теплый жемчуг! Серые глаза
И в них всечеловеческая боль.

Смуглый отрок бродил по аллее, У озерных грустил берегов.

Озерная печаль плывет в душе <…> Святых святое, отрочества бред.

Важно также отметить в данном цикле стихотворений Нарбута ряд цитат из поэзии Мандельштама 1910-х годов. Так, второй фрагмент «Большевика» начинается строкой: «Мне чудится: как мед, тягучий зной», в которой легко опознать стихотворение Мандельштама «Золотистого меда струя из бутылки текла…» («Золотистого меда струя из бутылки текла/ Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела»)²⁴.

Вы — в Скифии, Вы — в варварских степях.
Но те же узкие глаза и речь,
Похожая на музыку, о Бах.
И тот же плащ, едва бегущий с плеч…

В последних двух строках этого фрагмента Нарбут соединил аллюзии по крайней мере на три стихотворения Мандельштама — «Бах»²⁵, «Ахматовой» («Спадая с плеч, окаменела/ Ложноклассическая шаль»)²⁶ и «Кассандре» («На скифском празднике, на берегу Невы»)²⁷.

То, что в стихотворении одновременно присутствуют цитаты из Ахматовой и Мандельштама, имеет несколько объяснений. Как видно из приведенного выше отрывка из «Большевика», обращение к «Вы»-адресату («говорить о Вас», «Ваши глаза») соседствует с ключевой для данного стихотворения строкой «И наше имя и в разлуке: три». Согласно воспоминаниям современников, в 30-е годы общение Нарбута с Ахматовой неотделимо от его дружбы с Мандельштамом,. Имеется ряд косвенных указаний на их контакты и в 20-е годы. Можно предположить, что «Большевик» является важным свидетельством существования этого «дружеского треугольника» и в начале 20-х годов.

С этой точки зрения следует напомнить и о стихотворении Нарбута «Зачем ты говоришь раной…», написанном примерно в то же время, что и «Большевик» и впервые опубликованного в воронежском журнале «Сирена». Журнал этот просуществовал совсем недолго (вышло только три книжки, № 1 и два сдвоенных номера — № 2/3 и № 4/5). Издателем и редактором «иилюстрированного литературно-художественного пролетарского двухнедельника» был Владимир Нарбут:

Зачем ты говоришь раной,
Алеющей так тревожно?
Искусственные румяна
И локон неосторожный.

Мы разно поем о чуде,
Но голосом человечьим
И, если дано нам будет,
Себя мы увековечим²⁸.

Это стихотворение, две первых строфы которого мы здесь приводим, было напечатано в одной поэтической подборке с двумя стихотворениями Ахматовой и, по предположению составителей наиболее полного на сегодняшний день издания поэзии Нарбута, «обращено к Ахматовой»²⁹. Предположение это кажется тем более правдоподобным, что в нем, как и в «Большевике», «ахматовская» тема представлена посредством цитаты из Мандельштама. Ср.:

Мы смерти ждем как сказочного волка
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка³⁰.

Несмотря на тот неоспоримый факт, что адресатом этих строк является мужчина (вероятнее всего — Георгий Иванов), Нарбут, цитируя Мандельштама, цитирует стихи, оставляя без внимания те реалии, которые за ними стоят, что дает ему гораздо большую свободу в перераспределении смысла.

На Ахматову как адресат стихотворения указывают и строки «Мы разно поем о чуде,// Но голосом человечьим», в которых можно видеть намек на отличия поэтики Ахматовой от поэтики Нарбута, равно как и на общность этих поэтик, объединенных антисимволистским принципoм «ясности», бывшими одним из программных требований «акмеизма-адамизма».

Интересен и персонажный ряд «Большевика», на который накладываются указанные цитаты и аллюзии. Собственно говоря, в первом стихотворении тетраптиха упоминаются три персонажа: Иуда, Мария и ее спутник.

— Мария! Обернись: перед тобой —
Иуда, красногубый, как упырь.
К нему в плаще сбегала ты тропой,
Чуть в звезды проносился нетопырь…
<…>
И, опершись на посох, как привык,
Пред вами тот же, тот же, — он один,
Иуда, красногубый большевик,
Грозовых дум девичьих господин…

Образ Иуды не только содержит вполне прозрачный намек на большевистскую карьеру самого Нарбута, начавшуюся после Октябрьской революции, но и дает этому намеку сложную эмоциональную окраску, акцентируя здесь тему предательства и подчеркивая его кроваво-инфернальный трагизм³¹.

Что касается Марии, то «Лилейная Магдала», конечно, указывает на Марию Магдалину (к тому же именно Магдалина — единственный библейский персонаж, носящий это имя и сюжетно связанный с Иудой: оба они — ученики и спутники Христа). Однако имя «Мариам» представляет собой не только древнееврейский эквивалент имени «Мария», но как бы дает толчок иной ассоциации — с ветхозаветной пророчицей Мариам, сестрой Моисея, которая впервые упомянута в Книге Исход, II, 4–8 в следующем контексте: «Жена зачала и родила сына <…>; но не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника и осмолила ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, поставила в тростнике у берега реки, а сестра его стала вдали наблюдать, что с ним будет.» Ср.: в стихотворении «Большевик» «Шуми, воспоминаний очерет» и «Ах, Мариам! Нетленный очерет// Шумит про нас и про тебя, сова!..» Прием этот достаточно характерен для поэтики Нарбута (как, впрочем, и для акмеистической поэтики в целом): созвучие или совпадение имени оказывается основанием не только для смыслового сближения, но и для усложнения исторической/мифологической перспективы, провоцирующей многозначное истолкования поэтического образа или персонажа.

Спутник Марии назван в стихотворении (как и Мария) «странником», и более его тема никак не разворачивается. Оба странника приходят в Скифию, где и встречают Иуду. Скифия — явный и не единственный намек на пребывание Нарбута в начале 20-х годов на юге Украины. В последнем стихотворении цикла содержится очень характерная реалия времени и места: «Сандальи деревянные, доколе// Чеканить стуком камень мостовой?» Ср. у Паустовского: «Кожаная обувь была в то время большой редкостью. Все ходили в деревяшках. Весь город наполнился их дробным стуком. По утрам, когда одесситы бежали на службу, стук учащался, и если закрыть глаза, то можно было подумать, что все население Одессы разыгрывает на кастаньетах скачущий танец»³². К южнорусским реалиям относится и упоминание «тяжелого запаха акаций» (стихотворение «И в небе — облако, и в сердце…» цикла «Большевик»).

Кроме «обстоятельств места» интересно обратить внимание и на «обстоятельства времени», содержащиеся в нарбутовском тетраптихе:

Над озером не плачь, моя свирель!
— Как пахнет милой долгая ладонь!..
…Благословение тебе, апрель!
Тебе, небес козленок молодой!³³

Смысл этих строк очень точно откомментирован Юрием Олешей³⁴, увидевшим здесь намек на Пасху и пасхального Агнца. Однако, кроме такого символического значения в этих строках можно предположить и желание Нарбута зафиксировать какую-то реальную дату; во всяком случае, поэтика тетраптиха в целом предполагает такую возможность. Стихотворение Ахматовой, посвященное Нарбуту, также датировано апрелем. Зная, как памятлива была на даты Ахматова и какое значение она им придавала, можно предположить наличие некоего мнемонического подтекста (если речь не идет, конечно, о простом совпадении). К возможным внелитературным источникам этой аллюзии можно отнести и дату рождения В. Нарбута — 14 апреля.

Рассмотрение нарбутовского «Большевика» не исчерпывает перечня подтекстов, необходимых для понимания стихотворения Ахматовой «Про стихи». Следует указать еще, по крайней мере, два произведения, стоящие за ахматовскими восемью строчками, в которых рассматривается тема поэзии и поэтики. Во-первых, поэма В. Маяковского «Про это» (1923). Прежде всего, Ахматова могла ориентироваться на само название поэмы³⁵. В начале своего стихотворения она как бы развертывает заглавие Маяковского: «Про стихи <Нарбута>. <Стихи Нарбута> — это…». Кроме того, у Маяковского во вступлении («Про что — про это?») любовная тематика поэмы зашифрована по принципу ребуса, причем решение дано в конце и дано однозначно благодаря рифменному ожиданию последней строки. В ахматовских восьми строках целое также дано через описание составляющих его частей, но «отгадка», «ответ» зависят от того, какой объем «ключевой» информации будет доступен читателю: например, известно ли, что стихотворение посвящено Нарбуту или что речь идет «про стихи Нарбута».

Во-вторых, следует обратить внимание на «Определение поэзии» Б. Пастернака из цикла «Занятье философией», опубликованное в сборнике «Сестра моя жизнь» (1929), стихотворение, несомненно, известное Ахматовой:

Это — круто налившийся свист,
Это — щелканье сдавленных льдинок,
Это — ночь, леденящая лист,
Это — двух соловьев поединок³⁶.

Прежде всего, обращает на себя внимание общая двум текстам авторская интенция — дать определение поэзии; у Пастернака — поэзии как таковой, у Ахматовой — поэзии Нарбута. Кроме того, можно видеть и совпадение анафоры и грамматических конструкций семи из восьми строчек Ахматовой с первыми семью строками Пастернака. Кроме того, в обоих стихотворениях наличествует связь темы поэзии с ночным временем. Как весьма существенную деталь необходимо отметить фонетически и морфологически ассоциированные «донник» («Про стихи») и «донья» («Определение поэзии»): оба слова с корневой морфемой «дон» и оба этимологически связаны с лексемой «дно». Слова эти достаточно редкие, поэтому такое пересечение представляется значимым.

Ахматовский «донник» имеет, однако, и другой, более непосредственный источник — одноименное стихотворение Бунина, на цитатах из которого практически целиком построено последнее четверостишие у Ахматовой:

                     Донник

Брат, в запыленных сапогах,
Швырнул ко мне на подоконник
Цветок, растущий на парах,
Цветок засухи — желтый донник.

Я встал от книг и в степь пошел…
Ну да, все поле — золотое,
И отовсюду точки пчел
Плывут в сухом вечернем зное.

Толчется сеткой мошкара,
Шафранный свет над полем реет —
И, значит, завтра вновь жара
И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.

Да, зреет и грозит нуждой,
Быть может, голодом… И все же
Мне этот донник золотой
На миг всего, всего дороже!³⁷

Ср.:

Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это — донник,
Это — пыль, и мрак, и зной.

Как мы видим, Ахматова цитирует не только рифмующуюся пару «подоконник-донник», но и «пчел», «зной» и «пыль» (у Бунина — «запыленный»). Сама же цитата как отсылка к Бунину — поэту, несомненным влиянием которого было отмечено часть поэтического творчество Нарбута и к которому, по справедливому замечанию Р. Д. Тименчика, «Нарбут как к поэту, в отличие от своих друзей-акмеистов, вполне благоволил», о чем свидетельствует ряд высказываний Нарбута-критика³⁸, придает особую глубину ахматовскому посвящению.

Возращаясь к анализу пастернаковского подтекста стихотворения Ахматовой, следует выделить как важное и стихотворение Пастернака «Про эти стихи» (1920), которое также вошло в книгу «Сестра моя жизнь» (цикл «Не время ль птицам петь»). Кроме очевидного совпадения в заглавиях, и здесь тема — это творчество, поэзия, для которой, как утверждает Пастернак, время не явялется непреложной истиной или непреодолимым препятствием, поэтому он, поэт, может запросто, не заботясь о том, «какое тысячелетье на дворе», «с Байроном курить» и «пить с Эдгаром По»³⁹. В ахматовском стихотворении таких мотивов нет, однако сама идея обращения к ушедшему из жизни другу-поэту, чьи стихи и чье имя оказались как бы вытесненными из жизни и из времени, как раз и становится своего рода преодолением времени, поступком, реализующим пастернаковскую метафору.

Целый ряд цитат из Пастернака и — шире — пастернаковская тема — пронизывают цикл «Тайны ремесла», придавая некий дополнительный оттенок теме «Ахматова и Нарбут». Если значение поэзии и личности Пастернака для позднего творчества Ахматовой несомненны, то вопрос о том, сыграл ли Пастернак какую-либо роль в литературном диалоге Ахматовой и Нарбута, нуждается в дополнительном исследовании.

ПРИМЕЧАНИЯ.

¹ Литературный диалог как литературоведческая проблема рассматривается в целом ряде исследований, в том числе и применительно к творчеству Анны Ахматовой. См., например: Топоров В. Н. Ахматова и Блок (к проблеме построения поэтического диалога: «блоковский» текст Ахматовой). Berkeley Slavic Specialties. Berkeley, 1981. Цивьян Т. В. Мандельштам и Ахматова: к теме диалога // Цивьян Т. В. Семиотические путешествия. СПб., 2001. С. 196–205. Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. 1974. N 7/8. P. 70–71.

² В числе первых ахматовских посланий — стихи, посвященные А. Экстер, М. Лозинскому, О. Глебовой-Судейкиной, Б. Садовскому, Г. Иванову.

³ Анна Ахматова. Коротко о себе // Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. <Л.>, 1976. (Библиотека поэта. Большая серия.) С. 20.

⁴ Обстоятельства и дата гибели В. Нарбута изучены и изложены в кн. А. Бирюкова «Последний Рюрикович» (Магадан, 1991).

⁵ Во вступительной статье к изданию Нарбута 1990 г. цитируется дневниковая запись С. Г. Нарбут от 2 июня 1940 г.: «Мне сказали, что ты утонул. Верю и не верю». Теми же сведениями (возможно, что все они исходили из одного источника) располагали и Н. Я. Мандельштам и М. А. Зенкевич.

⁶ Наш современник. 1960. № 3. С. 179.

⁷ Анна Ахматова. Стихотворения. (1909–1960). М., 1960. (Б-ка советской поэзии.) С. 288.

⁸ См.: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. С. 482; Анна Ахматова. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1998. Т.1: Стихотворения 1904–1941. С. 934–935.

⁹ R. D. B. Thomson. The vision of the bog: the poetry of Vladimir Narbut // Russian Literature. 1981. Vol. 10. N 4. P. 334.

¹⁰ Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. М., 1995. Т. 4: М–П. С. 227.

¹¹ Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1981. Vol. 5/6. P. 297–317.

¹² Ibid. P. 310.

¹³ Глубокая и содержательная статья Р. Д. Тименчика в части, посвященной анализу стихотворения «Про стихи Нарбута» содержит, на наш взгляд, ряд неточностей. «Подушка уже горяча// С обеих сторон,// Вот и вторая свеча// Гаснет<…>// Я в эту ночь не спала..» как корреспондирующее с «Это — выжимки бессонниц,// Это — свеч кривых нагар» представляется нам сближением, не имеющим достаточных оснований. Что же касается высказывания «весьма вероятно, что «сотен белых звонниц первый утренний удар» цитирует начало гоголевского «Вия» — вряд ли есть какая-либо содержательная связь между «семинарским колоколом, висевшим у ворот Братского монастыря» и сзывавщим школяров в классы и звоном сотен колоколов, сзывающим прихожан к заутрене.

¹⁴ Ср. в связи с этим: «В своем сочинительстве следовал <…> двум разнокачественным направлениям: слагая множество выдержанных в нейтрально-традиц. стилевой манере календарно-пейзажных стихотворений, <…> и создав свою, крайне своеобразную и неожиданную поэтику, сочетающую угрюмую зловещесть с “щемящей и невообразимой нежностью”<…>» (Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. Т. 4: М–П. С. 227).

¹⁵ Лава. Литературно-критический и политический журнал. <Одесса>, июнь 1920 г. № 1. С. 1–2; все цитаты из цикла «Большевик» даются по этому изданию.

¹⁶ Паустовский К. Время больших ожиданий. Повести. Дневники. Письма. <М.>, 2002. С. 176.

¹⁷ Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. С. 482; Анна Ахматова. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. С 934.

¹⁸ Анна Ахматова. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. С. 935.

¹⁹ Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. С. 482.

²⁰ А. А. Ахматова в письмах к Н. И. Харджиеву. (1930–1960-е гг.) / Вступ. ст., публ. и комм. Э. Бабаева // Вопросы литературы. 1989. № 6. С. 225-226.

²¹ Харджиев Н. И. Статьи об авангарде: В 2 т. М., 1997. <Т.> 1. С. 363.

²² По сведениям самого Н. И. Харджиева, он тогда учился на юридическом факультете Одесского института народного хозяйства. См.: Там же. С. 363.

²³ Паустовский К. Указ. соч. С. 135.

²⁴ Осип Мандельштам. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 116. Включенное Мандельштамом в сборник «Tristia» (1922), это стихотворение было прежде опубликовано автором в ряде периодических изданий, в том числе в одесском альманахе «Посев» (1921).

²⁵ В последнем фрагменте «Большевика» Нарбут именует Иоанна Предтечи «Иоганном». Подобную игру слов можно также рассматривать и как отсылку к стихотворению Мандельштама «Бах».

²⁶ Оба стихотворения были напечатаны в одной подборке в № 9–10 журнала «Гиперборей» за 1913 г.

²⁷ Осип Мандельштам. Указ. соч. Т. 1. С. 118–119.

²⁸ Сирена. Воронеж. 1918. № 1. С. 11, 12.

²⁹ Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь // Владимир Нарбут. Стихотворения. М., 1990. С. 32-33.

³⁰ Осип Мандельштам. Указ. соч. Т. 1. С. 289.

³¹ Приведенные здесь цитаты, касающиеся образа Иуды, а, в особенности, строка «Грозовых дум девичьих господин…», находят поразительно точное соответствие с воспоминаниями В. Катаева о Нарбуте: «<…> чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом, он появлялся в машинном бюро Одукросты, вселяя любовный ужас в молоденьких машинисток; <…> Быть может, он даже являлся им в грешных снах» (Катаев В. П. Алмазный мой венец // Катаев В. Трава забвения. М., 1999. С. 110).

³² Паустовский К. Указ. соч. С. 81.

³³ Так выглядела журнальная редакция стихотворения. В последующих публикациях Нарбут переработал последнюю строку:

…Благословение тебе, апрель!
Тебе, пролитый на-землю огонь!

³⁴ Олеша Ю. Книга прощания. М., 2001. С. 114.

³⁵ Выше уже говорилось о маркированности грамматической конструкции «про» + вин. пад.

³⁶ Пастернак Б. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. М., 1989. С. 134. Указание на эту параллель см., например: Глембоцкая Я. О., Дарвин М. Н. Стихи о стихах: цикл А. Ахматовой «Тайны ремесла» // Русская словесность. 2001. № 3. С. 13.

³⁷ Бунин И. Стихотворения. Л., 1956. С. 136–137.

³⁸ Тименчик Р. Д. К вопросу о библиографии В. И. Нарбута // De visu. M., 1993. № 11(12). С. 57.

³⁹ Пастернак Б. Указ. соч. Т. 1. С. 110.

Дата публикации на Ruthenia — 17.08.2005.