Эта книга никогда бы не появилась на свет или была бы совсем иной, если бы я не попал в Тартуский университет, где исследовательской мысли так просторно, если бы меня не взял в свой семинар М. Ю. Лотман, вооруживший меня профессиональными навыками, если бы Л. В. Зубова не привела меня в Дом-музей Марины Цветаевой с докладом о цветаевской Психее, если бы счастливый случай не свел меня с Х. Рууту, одарившей меня вниманием и ксерокопией «Эроса и Психеи» Е.  Жулавского, если бы Р. Г. Лейбов и И. Д. Шевеленко не помогли мне на магистерском и докторском этапе, если бы В. И. Масловский не подгонял меня в моей работе, если бы Е. Б. Коркина, О. Ронен, М. Л. Гаспаров, Е. И. Лубянникова, Ю. Бродовская, В. Ю. Ботева, А. Истратова и еще очень многие друзья и коллеги не помогли мне книгой, советом и деятельным участием в написании этой работы. Но все это стало возможным лишь потому, что Лариса Александровна Исерлис познакомила меня с Мариной Цветаевой и привела в Тартуский университет, «университет Лотмана». Ей и посвящается эта книга.

ВВЕДЕНИЕ^*

Настоящая работа посвящена описанию одного из центральных образов мифопоэтики Цветаевой — образа Психеи. В нашу задачу входит анализ тех текстов Цветаевой, в которых «Психея» появляется как понятие, портрет, персонаж и авторское амплуа. В своем анализе мы опираемся на обширную исследовательскую традицию структурно-семиотических, мотивно-тематических, компаративных и интертекстуальных разборов литературных текстов вообще и произведений Цветаевой в частности.

Изучение жизни и творчества Цветаевой — бурно развивающееся направление литературных исследований. В течение последних двух десятилетий число научных работ по цветаеведению быстро росло, прошло немало конференций, посвященных творчеству Цветаевой, был выпущен ряд сборников статей о ней, защищены десятки диссертаций, опубликован ряд монографий, посвященных разным аспектам поэтики Цветаевой¹. Вышел многотомный «Словарь поэтического языка Марины Цветаевой» [СПЯМЦ I–IV], умножаются научные публикации цветаевского наследия. В научный оборот вводятся иноязычные произведения Цветаевой. Биографические исследования² перешли от фактографической стадии к системному описанию идеологической, творческой и социальной личности Цветаевой. Активно исследуется цветаевская поэтика³. Исследования языка Цветаевой по давно установившейся традиции занимают важное место среди работ о поэте⁴.

Исследования интертекстуальных аспектов творчества Цветаевой привлекают все больше внимания⁵. Исследуются различные аспекты цветаевской мифопоэтики и фольклорных архетипов, религиозные, философские и мистико-оккультные аспекты цветаевской картины мира⁶, структура и символика цветаевского образа, концепта, устойчивые мотивно-тематические комплексы в статическом и динамическом аспекте. Появляются работы психологического и психоаналитического направления.

В анализе мифологем сторонники психоаналитического и интертекстуального подходов исходят из противоположных интуиций: первые исследуют «неизменное», поэтому разговор о той или иной мифологеме может вестись на любом материале, имена меняются — суть остается; вторые описывают «изменяемое», остается имя — меняются смыслы. Даже если речь идет, казалось бы, об одной мифологеме, методологически неверно рассматривать результаты двух этих направлений в общем ряду: здесь имеет место омонимия. С интертекстуальной точки зрения, постулировать связь мифологемы с одноименным архетипом возможно только при установлении знакомства автора с учением о данном архетипе.

Точка зрения нашей работы — интертекстуальная. Нас интересует система смыслов, интегрированная именем, в данном случае — именем Психеи. Такая система наследуется из культурной традиции, проходя через индивидуальные «фильтры» авторского сознания и встраивается в новую картину мира в трансформированном виде, в зависимости от положения в этой системе теряя какие-то функции и/или приобретая новые.

Вопрос о новом и старом, о содержании и функциях цветаевского образа Психеи до сих пор в исследовательской литературе не ставился. Вообще упоминания о Психее в известной нам литературе, за редкими исключениями, о которых мы скажем ниже, лишены аналитического характера и в лучшем случае ограничиваются реальным комментарием к тексту⁷. Так, в статье К. М. Азадовского «Орфей и Психея» [Арка 1992: 10–47] имя Психеи, вынесенное в заглавие, лишь отсылает к известному самоопределению Цветаевой [СС6: 263].

К числу редких исключений относится статья Г. И. Седых 1973 года «Звук и смысл: О функциях фонем в поэтическом тексте: («Психея» М. Цветаевой)» [Седых 1973]. Здесь не исследуется образ Психеи как таковой, но анализ стихотворения 1920 года дает материал к пониманию использованной в нем мифологемы. В монографии М. Мейкина 1993 года (мы ссылаемся на русскую версию 1997 года) дана конспективная но вполне адекватная характеристика общего интереса Цветаевой к теме Психеи и стихотворения «Не самозванка — я пришла домой…» [Мейкин 1997: 41, 44, 51, 52, 54]. А. П. Лонго указала на возможную связь этого стихотворения со стихотворным посвящением к роману К. Павловой «Двойная жизнь», где автор поминает:

Вас всех, Психей, лишенных крылий,
Немых сестер моей души!.. [Павлова 1964: 93]

Правда, указание исследовательницы на прямую связь двух текстов в данном случае представляется нам не слишком убедительным [Лонго 2001: 117–118]. С. И. Ельницкая в разделе 3.2.3 своего исследования дала убедительный анализ стихотворения «Послание» из цикла «Федра» [Ельницкая 1990: 94–95].

Некоторые исследователи указывают на присутствие Психеи там, где она прямо не названа. В этом случае, как правило, чем обобщения масштабнее, тем они сомнительнее. Так, по мнению А. А. Саакянц, к образу Психеи отсылают следующие строки из стихотворения «В черном небе слова начертаны…» (1918):

Легкий огнь, над кудрями пляшущий,
Дуновение — вдохновения! [СС4: 221].

Предположение это вовсе не беспочвенно. Труднее найти аргументы в пользу гипотезы Е. Витинс, изложенной в статье «The Structure of Marina Cvetaeva’s “Provoda”: From Eros to Psyche» [Vitins 1987]. Исследовательница видит в апулеевском сюжете цементирующую основу февральских стихотворений Цветаевой 1923 года и цикла «Провода», обращенных к Пастернаку. Несмотря на отсутствие прямого упоминания Психеи в цикле, сама идея такого прочтения не кажется нам абсурдной. Более того, «присутствие в отсутствии» — черта именно цветаевского понимания образа Психеи. Вопрос лишь в том, чем наполнялся для Цветаевой этот образ? Так ли важны сюжетные нюансы? Какая версия сюжета для Цветаевой актуальна? Эти вопросы в статье просто не ставятся, и значительная доля выявленных параллелей выглядит натяжкой, — это не касается тех многочисленных и чрезвычайно тонких замечаний, которые относятся к остальным мотивным пластам.

Концепция Витинс получает развитие во второй главе монографии Алисы Динеги [Dinega 2001]. Динега расширяет спектр анализируемых текстов: теперь «миф о Психее» рассматривается на материале всего сборника «После России». С нашей точки зрения, существенным недостатком подхода исследовательницы (как и подхода И. Витинс) является отсутствие в работе содержательного анализа самого образа Психеи. К тому же, автор монографии не осведомлен об актуальных для Цветаевой контекстах этого образа, его сюжетных коннотациях. Даже Богданович здесь ни разу не упомянут, а сказку С. Т. Аксакова «Аленький цветочек» исследовательница называет переводом Апулея (“S. T. Aksakov’s well-known Russian translation”). Динега пишет, что «Психея» Э. Родэ [Rohde 1990] произвела на Цветаеву громадное впечатление (“enormous impression”), не оговаривая, что это впечатление было крайне негативным [СС6: 702]. Основные тексты Цветаевой, в которых присутствует образ Психеи, исследовательницей не анализируются, они лишь перечислены в одной сноске [Dinega 2001: 248], за исключением «Старинного благоговенья», из которого взят эпиграф. Причисление к этому ряду стихотворения «Голубиная купель…» (1923) нуждается в серьезных доказательствах⁸.

После всего сказанного серьезно обсуждать концепцию исследования можно, но с поправкой на то, что речь идет не о цветаевском понимании «мифа о Психее», а исключительно об исследовательском. Динега пользуется психоаналитическим комментарием Э. Нойманна [Neumann 1973] к апулеевской сказке, прилагая его к ситуации отношений между Цветаевой и Б. Л. Пастернаком. Заметим, что Нойманн интерпретировал этот сюжет в связи с социальными процессами, совершавшимися в доисторическую эпоху. Насколько уместна прямая аналогия между этими процессами и индивидуальной биографией, мы затрудняемся сказать.

Однако, отвлекаясь от этих аналогий, можно оценить, насколько адекватна материалу сама идея, разрабатываемая исследовательницей. Динега называет объект своей реконструкции «аскетическим мифом отказа Психеи от любви» (“ascetic myth of a Psychean renunciation of love”), однозначно связывая Психею с душой, а любовь с сексуальностью. Такое толкование вызывает решительное возражение. Душа и любовь были для Цветаевой неразрывно связаны, более того — душа и есть, согласно Цветаевой, единственное вместилище любви и страсти. Отказ от любви вел в конечном итоге и к отказу от души в пользу духа, а затем мысли (финал «Поэмы Воздуха»). Но тогда уже ни о какой «Психее» как выражении женского начала речи быть не может. Интерпретация, предложенная А. Динегой, уязвима во всех отношениях, но она провоцирует полемику. Заслугой автора следует также считать выявление ряда сюжетно-мотивных параллелей с историей Психеи в ряде текстов (например, в поэме «На красном коне»).

Мы полагаем, что прежде, чем приступать к анализу гипотетического присутствия образа в текстах, необходимо вполне осмыслить примеры его эксплицитного в них присутствия, причем не выборочно, а тотально. Значение образа реконструируется из его места в структуре данного произведения, из связи, существующей между данным произведением и другими произведениями автора, и из актуальной для автора традиции. Но поскольку не всегда возможно установить актуальность того или иного контекста, предпочтительнее иметь в виду традицию использования образа в целом, по крайней мере — предшествующую и современную изучаемому автору⁹.

Первая глава нашей работы посвящена внутреннему и внешнему контексту. Внутренний контекст — тема «души» в творчестве Цветаевой, внешний — история существования образа Психеи в культурной традиции. Большая часть фактического материала, относящегося к этой главе, отошла в Приложение I.

В двух последующих главах мы рассматриваем, следуя хронологическому принципу, как случаи прямого использования образа/понятия «Психея» в текстах Цветаевой, так и несколько вероятных примеров присутствия образа Психеи в подтексте ее произведений. Среди частных задач, которые мы перед собой ставили, была задача определить соотношение
образа «Психея» со словом «душа», поскольку апулеевская героиня была человеком, с «душой» она соотносилась лишь аллегорически. Второй частной задачей было толкование некоторых «темных» мест в эссеистике Цветаевой, в которых, в частности, упоминается Психея¹⁰. С этой же задачей была связана необходимость описать соотношение между разными употреблениями слова «Психея» и пути трансформации одних значений в другие, влияние на этот процесс историко-культурного контекста и личной биографии. В результате всех этих операций можно было надеяться на решение главной задачи — построение типологии данного образа и более точное определение его места в цветаевской картине мира, поэтике и идеологии.

Материалы по рецепции образа Психеи в культуре XV–XX веков мы вынесли в Приложение I. Это сделано потому, что наш обзор нельзя считать полным или хотя бы достаточно связным. Но мы и не стремились написать историю образа Психеи. Содержание Приложения I — это аморфное поле возможных отсылок, включая изобразительное искусство, театр, литературу и музыку. Мы ставили перед собой задачу оценить и общие тенденции¹¹ и уникальные интерпретации, выделить особо значимые и широко тиражируемые шедевры. В особенности нас интересовали случаи типологического сходства, поскольку такое сходство является зачастую следствием логической и структурной заданности потенциальных смыслов данного образа. Мы черпали информацию для нашего обзора из специальных работ¹², энциклопедий и справочных изданий¹³, а также из интернета через поисковые системы Google и Яndex¹⁴.

Чем ближе мы подходим к эпохе Цветаевой, тем важнее для нас чисто хронологическое представление материала, дающее читателю возможность соотнести его с фактами цветаевского творчества. Той же цели служит и Приложение II, в котором дана хронология обращения Цветаевой к образу Психеи.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Неполный список книг и авторефератов диссертаций: [Ельницкая 1990], [Зубова 1987, 1989, 1995, 1999], [Клинг 2001], [Коркина 1990], [Лаврова 2000], [Лютова 2004], [Малкова 2000], [Маслова 2001], [Мейкин 1997], [Осипова 2000], [Петкова 1994], [Смит 1998], [Сомова 1997], [Суни 1996], [Таубман 2000], [Титова 2000], [Цветкова 2003], [Швейцер 2003], [Шевеленко 2002], [Dinega 2001], [Faryno 1985], [Hasty 1996], [Karlinsky 1985], [Majmieskułow 1992].

² Кроме упомянутых выше работ см. также: [Саакянц 1997; 2002], [Кудрова 2002], [Разумовская 1994].

³ Кроме монографий следует упомянуть и статьи: [Андреева 1994], [Боровикова 1998, 1999, 2003], [Венцлова 1997], [Гаспаров 1992, 1997], [Дацкевич, Гаспаров 1992], [Дзуцева 1998], [Ельницкая 2004], [Иванов 1994], [Коркина 1987], [Кудрова 1997 2], [Ронен 1992], [Шевеленко 1996], [Эткинд 1998], [Dykman 1993], [Faryno 1971], [Kroth 1979], [Majmieskułow 1995].

⁴ В частности: [Зубова 1980, 1985, 1988, 1997, 1998], [Ляпон 2001, 2002], [Ревзина 1977, 1981, 1992, 1994, 1995, 1999], [Северская 1988], [Седых 1973].

⁵ Кроме упомянутого выше, см.: [Мусатов 2000], [Киперман 1992], [Лонго 2001], [Стрельникова 1992], [Фохт 1995], [Thomson 1989].

⁶ См., в частности: [Кузнецова 1996], [Лебедева 1996], [Тихомирова 1998], [Шток 2001].

⁷ См.: [БП-65: 742], [Поэзия 2: 344–345; 395–396].

⁸ Мы не исключаем, что в самом широком смысле эта атрибуция верна. Проблема в том, что это, скорее всего, будет относиться к той сфере семантики, где различие «души» (вообще) и «Психеи» (в частности) невозможно. То, что именно этот текст «работает» на концепцию исследовательницы, говорит о том, что она выбрала не самое специфическое в цветаевском понимании образа Психеи.

⁹ Кроме того, даже та традиция, которая находилась вне поля зрения изучаемого автора, может иметь эвристическую ценность, предоставляя в распоряжение исследователя типологические параллели. В общем массиве заметнее тенденции, следование которым или нарушение которых определяет своеобразие данного автора.

¹⁰ «Темным» мы считаем и смысл заглавия сборника «Психея. Романтика» (1923).

¹¹ Любое художественное творение имеет несколько уровней смысловой глубины. Мы ограничились рассмотрением достаточно поверхностных, но устойчивых смыслов, которые воспринимаются и усваиваются в традиции почти бессознательно, подобно жанровым характеристикам, на фоне которых только и существуют индивидуальные авторские вариации.

¹² К ним относятся: [Ambros-Papadatos 1998], [Auraix-Jonchère 2000], [Borrego 2002], [Brown 1964], [Cavicchioli 2002], [Collignon 1877], [Conze 1855], [Hoffmann 1908], [Jankovics 2002], [Neumann 1973], [Noireau 2001], [Perrot 1975], [Reid 1993], [Rohde 1990], [Stumfall 1907], [Swahn 1905], [Vertova 1977], [Антонов 1979], [Бахтин 2000], [Кнабе 1996], [Обатнин 2000], [Осокин 2002], [Пропп 1998], [Саркисова 2002], [Серман 1957], [Скакун 2001], [Смирнов, Рыкова 1964], [Стрельникова 1969], [Цимборска-Лебода 2004].

¹³ Вот основные из них: [АП], [Балет], [Брокгауз 1–86], [БСЭ1–30], [ИРДТ], [ЛЭ1–9], [Менар 1993], [МНМ1–2], [МС], [МЭ1–6], [СА], [ССРЛЯ1–17], [ФЭ1–5], [Холл 1996], [Americana 1–30], [Britannica 1–32], [Larousse 1–60].

¹⁴ Визуальный материал: [Agence photographique], [Art & Architecture], [Artcyclopedia], [Bildindex], [Emblem], [FAMSF], [Greek Mythology], [Insecula], [Lost Illusion], [Louvre], [MFA], [Psicotecnica], [Sotheby’s], [Utpictura18]. Иные материалы: [Imago Mundi], [Liebespaare], [Wikipedia].

© Роман Войтехович, 2005.
Дата публикации на Ruthenia — 06.08.2005.