Глава 3

«НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК»
В ПОВЕСТИ И. ЯСИНСКОГО «УЧИТЕЛЬ» (1886)^*

По линии эстетической программы «чистого искусства» в творчестве Ясинского 1880-х гг. происходит разработка новых тем и сюжетов. Центральной в этот период становится тема «великого человека». Ряд романов писателя непосредственно посвящен разработке этой проблематики: «Великий человек» (1884, опубл. 1888), «Иринарх Плутархов» (1886), «Свет погас» (1888), «Трагики» (1889). Тема «великого человека» носила для писателя отчетливо автобиографический характер. Его претензии на литературное новаторство, нашедшие отражение в литературно-критических статьях середины 1880-х гг., способствовали возникающим проекциям на собственную личность модели поведения «великого человека» в культуре.

В. В. Башкеева рассматривает появление в творчестве Ясинского этой темы как свидетельство предвосхищения «декадентской» тематики (см.: Башкеева 1984: 12). Однако общий вывод В. В. Башкеевой о том, что истолкование темы «великого человека» у Ясинского близко символистскому, представляется нам неточным. Это мы попытаемся доказать на материале повести 1886 г. «Учитель», примыкающей к выше перечисленной группе произведений.

Бесспорно, на формирование у Ясинского интереса к теме «великого человека» большое влияние оказала тогдашняя периодика, знакомство с которой было для него профессиональной необходимостью. В центре внимания журналов и газет 1880-х гг. были актуальные вопросы психологии. Уже с начала 1880-х годов периодика отражает интерес к общей, глобальной проблеме эпохи fin de siècle — пессимизму современного поколения. Аномальные явления в области психологии, выделяющиеся на этом мрачном фоне, становятся, в свою очередь, предметом живейшего интереса. Модными темами были: животный магнетизм, гипнотизм, угадывание мыслей, психология великих людей. Ясинский сам неоднократно выступает со статьями и рефератами на эти темы в журналах «Слово», «Новое обозрение», газете «Заря». Другие авторы на страницах этих изданий также публикуют исследования по модным вопросам¹. Так в 1884 г. на страницах газеты «Заря» Ясинский реферирует книгу Г. Жоли «Психология великих людей» (1884) (см.: Ясинский 1884 а; Ясинский 1884 б; Ясинский 1884 в). Упоминает в этом реферате он и об исследовании Ц. Ломброзо «Гениальность и помешательство» (в России — 1892). Мысль Ломброзо о том, что гениальность связана с психопатологией, чужда Ясинскому. Напротив, ему ближе основанная на дарвинизме теория Жоли, который связывает появление гениев с определенными историческими условиями. Эти взгляды нашли отражение в повести Ясинского «Учитель».

Герой повести, студент-филолог Поморов, претендует на роль «великого человека» и гения. Он создает собственную теорию гениальности. В основу учения Поморова, как нам кажется, положена книга Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» (1883–1885). Знакомство Ясинского с философией Ницше, по-видимому, произошло в первой половине 1880-х гг., хотя прямых указаний на это мы не имеем. Можно предположить, что Ясинский ознакомился с первыми книгами трактата Ницше в оригинале, так как прекрасно владел основными европейскими языками. Для публикации в конце 1870-х – первой половине 1880-х гг. научных обзоров в журналах «Знание», «Природа и охота», «Слово», «Вестник Европы», в газете «Заря» и других изданиях он постоянно обращался к литературе и периодике на иностранных языках. Из более поздних указаний на важность философии Ницше для Ясинского можно привести публикации в первых номерах за 1900 г. его нового журнала «Ежемесячные сочинения» отрывков из трактата Ницше «Ecce homo» (см.: Ницше 1900). Перевод отрывков, очевидно, сделан самим Ясинским, который был практически единственным автором этого журнала, выступавшим под разными, легко поддающимися расшифровке псевдонимами. Полный перевод этой книги Ницше на русский язык был осуществлен только в 1911 г. Ю. М. Антоновским, поэтому логично предположить, что и в данном случае Ясинский ознакомился с работой Ницше в оригинале. Во 2/3 номере журнала помимо отрывка Ницше о вдохновении помещена статья А. Коптяева «Музыкальное миросозерцание Ницше» (см.: Коптяев 1900), что указывает на программный для этого номера характер творческого наследия Ницше.

Поморов выступает в повести, как и Заратустра у Ницше, в роли учителя («педагог в обширном смысле»), особо подчеркивая, что учитель необходим не только детям, но и всем людям (Ясинский 1888 а: Т. 4, 151). Интересно, что Поморов сделан в повести Ясинского студентом-филологом (Ницше начинал свою научную карьеру тоже на филологическом поприще). В глазах других героев Поморов предстает то пророком, то мессией. Глафира Львовна, героиня повести, дает эти определения герою, вкладывая в них долю иронии, так как не воспринимает Поморова и его учение серьезно. Постоянные насмешки героини над ним и его словами соответствуют реакции большинства людей на речи Заратустры.

Себя герой воспринимает предвестником будущего царства избранных людей, людей сильной воли: «Все естественно в этом мире и нет ничего непостижимого и необъяснимого. Будет время, когда химики и физиологи станут делать искусственную жизнь, оживлять на время трупы, а психологи по неуловимому колебанию мышечных волокон одним прикосновением или даже на расстоянии читать чужие мысли. Взглядом или жестом сильные будут покорять слабых, и вселенная будет принадлежать только избранным. Но чудесного и тут не будет» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 219). Заратустра же говорил своим ученикам: «Вы, сегодня еще одинокие, вы, живущие вдали, вы будете некогда народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти народ избранный и от него — сверхчеловек» (Ницше 1990: 56). Люди будущего в книге Ницше — это те, которые находятся на пути к сверхчеловеку, служат «мостом» на этом пути.

Картина будущего в глазах его предвестника — Поморова выступает как интересный синтез представлений, явно заимствованных из естественных наук (в этом плане «влияния» тургеневского нигилиста Базарова несомненны) и учения Ницше. Здесь заметно, как происходит слияние позитивистской философии и ницшеанских мотивов в конструировании идеологии героя. В философии Ницше тоже отрицается сверхъестественный мир и божественность чуда.

В собственных глазах и в глазах восторженных его поклонников Поморов является одним из таких избранных людей будущего. Соломонида Кирилловна постоянно обращает внимание на «силу воли», силу духа Поморова, его способность к внушению, к подчинению других людей своей воле. «Воля к власти» — одна из основных категорий философии Ницше. В книге Ницше жизнь ведет беседу с Заратустрой: «Конечно, не попал в истину тот, кто запустил в нее словом о “воле к существованию”: такой воли — не существует! Ибо то, чего нет, не может хотеть; а что существует, как могло бы оно еще хотеть существования! Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, но — так учу я тебя — воля к власти!» (Ницше 1990: 83). Когда Поморов дает в повести оценку собственным способностям, он, подобно Заратустре, ставит рациональное начало в доминирующее положение: «<…> я знаю человеческое сердце <…> и вот моя сила… Ибо в сердце Бог. Отсюда, впрочем, не следует, что голова слабее сердца. У меня она сильнее… Нельзя мощное познать слабому. Над мощным может владычествовать только еще более мощное» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 189).

Современное общество, по мысли Поморова, состоит из двух типов людей: «Все люди разделялись у него на два рода. Одни были призваны к наслаждению вечным блаженством <ср. “блаженные острова” Заратустры. — Е. Н.>. Их немного. Только им доступны духовные блага, и только они наследуют царство небесное, о котором говорит писание. По праву им принадлежит весь мир, вся сумма счастья, которое лежит, как мертвый капитал, в природе и которое создано на протяжении веков совокупными усилиями человечества. Остальные люди — жалкие существа, двуногие животные с низкими страстями и подлыми помыслами. Для них не существует ни высшей красоты, ни духовных радостей, ни художественных восторгов, ни наслаждений, доставляемых непосредственным созерцанием идей» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 227–228). Мысль о неравенстве людей — одна из ключевых идей ницшевского сверхчеловека: «И все-таки хожу я со своими мыслями над головами их; и даже если бы я захотел ходить по своим собственным ошибкам, все-таки был бы я над ними и головами их. Ибо люди не равны — так говорит справедливость. И чего я хочу, они <курсив автора. — Е. Н.> не имели бы права хотеть!» (Ницше 1990: 91). Поморов, мысленно сравнивая себя со слугой Осипом, которого считает человеком низшего рода, тоже находит абсолютное превосходство сверхчеловека над низшими: «Радостное чувство всколыхнуло его грудь. Даже порок в нем проявился бы иначе, если бы он захотел греха — так он велик. И никогда все Осипы в мире не в состоянии почувствовать и капли той страсти, которою теперь полна его душа» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 229). Деление общества «на две неравные части» является также отсылкой к теории Шигалева из «Бесов» (1872) Ф. М. Достоевского.

Описывая современное общество, Поморов прибегает к аллегории, заимствованной из ницшевского текста: «Смейтесь теперь, потом перестанете смеяться. А я вам скажу, что где труп, там и орлы. Общество изверилось, истосковалось, оно жаждет нового слова, и надо же, чтобы от кого-нибудь оно услыхало его. Я скажу такое слово!» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 176). Люди будущего, которых Заратустра противопоставляет обывателям, сравниваются с орлами: «Вы не орлы — оттого и не испытывали вы счастья в испуге духа. И кто не птица, не должен парить над пропастью» (Ницше 1990: 75).

По мысли Поморова, человеческие души можно разделить на «спящие» и «мертвые» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 194). Заратустра же у Ницше заключает: «Никогда больше не буду я говорить к народу: последний раз говорил я к мертвому» (Ницше 1990: 16). Душа Глафиры Львовны — это «спящая» душа, и она способна проснуться. В себе герой, подобно Заратустре, находит силы для того, чтобы пробуждать «спящие» души и, в то же время, быть духовной пищей для людей, «взыскующих града»: «А я тот, который может сказать вместе с псалмопевцем: открой уста твои, и я наполню их» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 173). Отправляясь к людям, Заратустра после своего отшельничества, обращается с речью к солнцу: «Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады! Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком» (Ницше 1990: 6). Проекция на Мессию — общая черта Заратустры и Поморова.

Пытаясь «узаконить» в собственных глазах возникшую страсть, согласовать ее со своим учением и с верой в свою святость, Поморов размышляет: «Зачем я говорю, что любовь претит Богу? Разве и я подобен тем, которые не то делают, что хотят, а что ненавидят, то делают? Можно сохранить целомудрие и можно в то же время любить. Не буду пленником греховного закона. Люблю умом, всеми силами сердца моего люблю ее! Я обновлю ее душу, открою ей высшие тайны бытия, я спасу ее от пошлости, в которой она прозябает и терзается!» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 231–232). Это напоминает слова Заратустры, осуждающего в людях лицемерное следование законам общепринятой морали: «Разве я советую вам убивать свои чувства? Я советую вам невинность чувств. Разве целомудрие я советую вам? У иных целомудрие есть добродетель, но у иных почти что порок. Они, быть может, воздерживаются — но сука-чувственность проглядывает с завистью во всем, что они делают. Даже до высот их добродетели и вплоть до сурового духа их следует за ними это животное и его смута» (Ницше 1990: 39). Мы видим, что в отношениях с женщинами герой оказывается подобным тем, кого осуждает Заратустра. Стремясь покорить Глафиру Львовну своей воле и страсти, Поморов реализует афоризм Ницше: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» (Ницше 1990: 48). Но попытки Поморова подчинить героиню своей воле кончаются полным крахом.

В своих рассуждениях ориентирующийся на христианские ценности, Поморов на деле оказывается более близким к сверхчеловеку Ницше, который противопоставляет свое учение христианской морали. Не случайны проекции героя «Учителя» на Антихриста, которые поддерживаются в повести рядом деталей, отсылающих к тексту «Апокалипсиса». Герой совершает «чудеса», которые помогают ему обращать в свою веру окружающих. Говорящая фамилия — Поморов — актуализирует в нашем сознании, с одной стороны, слово «мор» (в «Откровении Иоанна Богослова» с концом света и воцарением на земле Антихриста связываются представления о гибели части человечества), с другой стороны, слово «поморы» — название русских, живущих на северных окраинах страны. Не случайно Глафира Львовна восклицает: «А! Наконец, я догадалась. Вы миссионер и проповедуете евангелие диким народам» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 172). Помимо этого в русской культурной традиции «помор» будет также отсылкой к одному из «великих людей» — М. В. Ломоносову.

Поморов фактически оказывается антигероем, несостоявшимся новым пророком, продемонстрировавшем свое духовное бессилие (в этом смысле герой теряет и черты величия сверхчеловека Ницше). Использование в повести приема авторского отстранения, отдельные мелкие детали в описании внешности и действий Поморова показывают, что автор находится явно не на его стороне и подобно героине не вполне серьезно воспринимает мистические настроения героя. Ясинский дает сниженный вариант ницшеанского человека, нового человека.

Аллюзии на философскую проблематику Ницше встречаются и в других произведениях Ясинского 1880-х годов. На по-ницшевски понятое одиночество героя романа «Великий человек» указала З. Г. Минц (см.: Минц 1988: 153). В романах «Великий человек», «Свет погас» и «Трагики» в осмысление творческой личности (художника и артиста) вводится солярный миф, связанный со сверхчеловеком Ницше. Солнечное затмение, которое наблюдают герои, является одним из кульминационных моментов романа «Свет погас». Аналогичную функцию выполняют и постоянные сравнения с солнцем гениального артиста Тигра в романе «Трагики». Герой тоже показан в романе в окружении солнечного пейзажа. Красный цвет играет большую роль в романе (это цвет заходящего солнца, он сопровождает героя и дома и на сцене: красный абажур, красный бархатный занавес в театре и т. п.). Герой «Трагиков» предстает в романе как властная натура, он эгоист, привыкший к всеобщему поклонению, в театре его вдохновляет сознание абсолютной власти над зрителем. Учитывая, что Багрянов в романе «Свет погас» и Тигр в «Трагиках» бесспорно являются автобиографическими персонажами, мы видим, как Ясинский пытается и на себя «примерить» маску ницшеанского героя.

Однако в общем Ясинский считает, что время ницшеанского человека еще не пришло. Поэтому не только герой повести «Учитель» развенчан во всех отношениях, но и художник Багрянов в конце романа вынужден отказаться от творчества, актер Тигр думает о «призрачности жизни сцены». В предисловии к роману «Трагики» Ясинский к тому же подчеркивает, что главный герой списан не с натуры, а представляет собой художественный вымысел, потому что действительность еще не дает искусству достойных изображения героев. В романе «Великий человек» мы также не встречаем ни одного действительно «великого человека».

Осмысляя в статье 1884 г. «Великие люди» культурную и литературную действительность своего времени, Ясинский говорит о господстве в ней старой литературной школы Тургенева, Гончарова, Достоевского (см.: Ясинский 1884 а). Поэтому герой повести Ясинского во многом остается еще «старым» героем, связанным своими корнями с культурным и литературным прошлым.

В повести «Учитель» на уровне сюжета и в обрисовке характеров легко прослеживается влияние тургеневского творчества — в особенности романа «Отцы и дети» (1862). Этот роман выделяется Ясинским в книге воспоминаний по тому воздействию, которое он оказывал на умы молодежи (облик и привычки Базарова формировали особый тип бытового поведения в среде молодых людей) (см.: Ясинский 1926: 44, 56). Герой повести «Учитель» — Поморов ориентирован на Базарова. Так, при первом знакомстве с героиней повести, Глафирой Львовной, Поморов, приглашенный в семью Кустовых в качестве воспитателя сына, подчеркивает свою независимость от общепринятых представлений по вопросам педагогики. Герой произносит сакраментальную фразу Базарова — «Отрицаю!» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 150). Черты нигилиста видят в нем и другие герои. Соломонида Кирилловна, одна из последовательниц учения Поморова и его поклонница, говорит ему: «Право, я удивляюсь, как у вас рационализм, нигилизм — и вдруг пламенная вера в Бога…» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 189). В отношениях с женщинами герой пытается занять характерную в целом для тургеневских героев роль наставника, руководителя. Так, например, Соломонида Кирилловна говорит: «А между тем, дорогая моя, для вас счастье, когда вы сойдетесь с ним. Слышите? Он сила, он такой, что и ваш дух обновит, как обновил мой. Он цель вам укажет, к которой вас неудержимо потянет» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 224).

Отношения Поморова с Глафирой Львовной представляют в общих чертах повторение романа Базарова и Одинцовой. Характерно, что, как и в случае Базарова, любовь (стихийное чувство) для героя оказывается той силой, которая колеблет его систему представлений, герой вынужден идти на компромиссы, пытаясь согласовать возникшее чувство со своим учением. «Смертью Базарова» умирает муж Соломониды Кирилловны, о чем она рассказывает в своей исповеди: «Когда он уезжал на практику, я рыдала, как дура. Предчувствие мучило меня. Вообще у меня нервы тоньше паутины. Он действительно заразился во время операции и умер» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 208–209).

Повесть Ясинского «Учитель» представляет собой сплав различных литературных влияний. В ее построении, в обрисовке героев часто можно увидеть контаминацию разных художественных текстов. Так и в создании образа Поморова, по-видимому, были использованы черты нескольких литературных персонажей. Явно заметно в повести влияние романов Достоевского.

Герой предстает в повести так же, как и многие персонажи Тургенева и Достоевского в роли героя-идеолога. Ссылка героя в Сибирь и следование за ним Соломониды Кирилловны в качестве подруги тоже являются значимым сюжетным элементом, отсылающим к роману Достоевского. Заметим, что вторичность его, по-видимому, осознается Ясинским, так как концовка дана в ироническом ключе: «<…> она последовала за ним в качестве подруги и, может быть, царицы будущего мистического царства, о котором он мечтал» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 288).

Герой Ясинского проецируется одновременно на Рогожина, и на его антагониста в романе — князя Мышкина. Проницательность Поморова, его умение читать в человеческих сердцах, установка на прощение обид, смирение и кротость в поступках — все это сближает его с образом князя-Христа. И не случайны поэтому последние слова Глафиры Львовны перед выстрелом Поморова: «Идиот! зверь!» (Ясинский 1888 а: Т. 4, 281). Интересно, что эта отсылка к роману Достоевского вскрывает двойственность образа Поморова в повести, который, сознательно ориентируясь в своем поведении на Христа (закономерно поэтому в качестве промежуточного образца поведения выступает Мышкин), на самом деле больше походит на Антихриста.

Эта двойственность образа героя, на наш взгляд, свидетельствует о неоднозначном отношении Ясинского к философии Ницше. На двойственность трактовки философии Ницше в русской культурной традиции указывает Р. Ю. Данилевский: «<…> Ницше предстал перед русским читателем в самых разных ипостасях — от богоборца до богоискателя, от идеолога мещанства до врага его и союзника русского освободительного движения, от насаждающего “древо смерти” до проповедующего радость жизни» (Данилевский 1991: 43). Отражение этой двойственности восприятия философии Ницше мы видим в недатированном стихотворении Ясинского «Ницше»²:

Берегитесь ученых — бесплодных
Правдолюбов, как трупы, холодных,
Даже райскую птицу обривших
И прекрасную ложь осудивших…
Вечно праведный правды не знает —
Заморожен на век и не тает.
Ах, во сколько раз глубже смиренья
Корни зла и восторги презренья! (Ясинский а: 3)

Стихотворение, с одной стороны, предупреждает читателя о губительности показной ханжеской морали (это общий пафос речей ницшевского Заратустры), но с другой стороны, в нем содержится и оценка философии Ницше с позиций «эстетизма» («прекрасная ложь», «корни зла»).

Таким образом, рассмотрение образа Поморова свидетельствует о том, что Ясинский типологически и генетически соотносит такие разные явления в литературе, как тургеневский нигилист Базаров, герои-идеологи Достоевского и сверхчеловек Ницше³. По мысли Ясинского, все эти явления отражают один и тот же культурно-психологический тип, поэтому они закономерно включаются им в общую парадигму «новых людей». Однако Ясинский считает, что современная действительность пока еще не дала подлинного «великого человека». Он здесь мыслит в соответствии с логикой книги Г. Жоли, который утверждал, что приход «великого человека» предваряется появлением разного рода «предтеч будущих гениев» (Ясинский 1884 б: 2). Это «пылкие, нетерпеливые умы, еще не готовые для борьбы, илюминаты, утописты. Хотя они и чаяли появления великих вещей, носившихся перед ними в мечтах, однако, не смогли осуществить их сами. Тем не менее, благодаря их попыткам, шуму, который они поднимают, страстной полемике, в которой вера заменяет убеждения, борьбе, мало-помалу создается атмосфера, пригодная для великого человека, и накопляется материал, воспользоваться которым он найдет достойным для себя» (Ясинский 1884 б: 2).

«Великие люди» Ясинского — это всего лишь предтечи «нового / великого» человека. Они как бы расчищают поле для него. В предисловии к роману «Иринарх Плутархов» Ясинский пишет: «Наше время чрезвычайно бедно выдающимися личностями; не потому ли так много поставляет оно кандидатов в великие люди? Замечается настроение в обществе, предшествующее болезненному состоянию духа, которое называется манией величия» (Ясинский 1890: 6).

Такую позицию Ясинский выдерживает и в своем более позднем романе «Под плащом Сатаны» (1909), где чертами ложного сверхчеловека наделен агент царской охранки, выдающий себя за революционера, Маранафа. Характерно, что образ Маранафы в этом романе напоминает Поморова из повести «Учитель». Герой, убивший в романе Маранафу, говорит: «Я убил революцию, которая недостойна этого имени — я убил провокацию. Я убил Маранафу» (Ясинский 1911 а: 156). Роман завершается нотой ожидания «нового рассвета», прихода «сильных и благородных» людей⁴.

По мнению Ясинского, в конце XIX века время ницшеанского сверхчеловека еще не наступило. Поэтому он весьма критически относился к попыткам писателей-символистов наделить тип «декадента» чертами сверхчеловека. Сверхчеловек Ницше, по мнению Ясинского, вовсе не декадент. И здесь Ясинский рассуждает согласно логике самого Ницше, который заявил в «Ecce homo»: «<…> я совершенно нечто противоположное декаденту» (Ницше 1900: 118). Не случайно именно этот отрывок из Ницше Ясинский помещает в 1900 г. в «Ежемесячных сочинениях». Ясинский негативно отзывается о символистской литературе, пытающейся подражать Ницше. Образчиком такой «обезьяньей литературы», по мнению Ясинского, является трагедия Н. Минского «Альма» (1900), рецензию на которую он пишет (см.: Ясинский 1904 а: 126–136). За героями Н. Минского, подражающими в своем поведении сверхчеловеку Ницше, в описаниях Ясинского явно просвечивают реальные прототипы и положения декадентской игры круга Мережковских. Мережковские же, в представлении Ясинского, оказываются обычными обывателями, обеспокоенными лишь собственным благополучием. Он пишет в «Романе моей жизни», что перед лицом революции вскрылась их истинная сущность и обнаружилась поверхностность увлечения высокими идеями свободы (Ясинский 1926: 257). Поэтому эстетическая ориентация русских декадентов на образ сверхчеловека для Ясинского всегда была лишь игрой, а не серьезным содержанием искусства.

Настоящего же сверхчеловека Ницше Ясинский отделяет от интерпретации его в литературе символистов или, как он говорит, «символистов по преимуществу»: «“Символисты по преимуществу” стали черпать в последнее время из Ницше. Мы не знаем, что бы они делали, если бы не было Ницше. При всей своеобразности приемов, они сами не выдумали пороха. Это литературные Habenichts’ы. Бессилие их бросается в глаза. Полными пригоршнями берут они у Ницше. Но великий немецкий маниак, гений которого не мирился ни с чем второстепенным, предвидел грабеж, которому подвергнутся его дерзкие поэтические книги. И как он прав. Все, что есть хорошего у него, все, что произведено его светлой мыслью, редко кого соблазняет, но все мрачное, что создано страдающим духом, все безобразное, все надменное, все гнилое заимствуется, развивается, размазывается и проповедуется в ряде поэм, новелл, романов и трагедий. О многочисленных последователях Ницше можно было бы сказать его же словами: “Они гниют еще летом”» (Ясинский 1904 а: 127). Это высказывание, в свою очередь, тоже отражает двойственность восприятия Ясинским философии Ницше, в которой он находит как положительные стороны, так и отрицательные.

По-видимому, положительным моментом учения философа Ясинский считает тот энергетический потенциал сверхчеловека, который позволяет ему, разрушая старые формы культуры, творить новые. В нем Ясинский находил и источник вдохновения для собственных поэтических экспериментов. По его мнению, творческая энергия философских сочинений Ницше влияет на «отзывчивого читателя». В письме к А. Волынскому от 18 января 1917 г. он говорит: «В Ницше жил великий поэт, однако, лишенный стихотворного дарования. Стихи, сочиненные им, очень плохи, можно сказать — никуда не годятся. А его проза громоносная, блещущая молниями смеха и гнева, но также и пламенной любовью к жизни, танцующая, как ярко разгоревшийся костер, несравненная проза зажигает отзывчивого читателя» (Ясинский б: 38).

Ясинский просит А. Волынского написать предисловие к его стихотворениям, созданным под впечатлением от чтения Ницше, и также излагает в письме свое понимание ницшеанской философии, противостоящее попыткам демонизации образа философа, характерной и для символистской литературы: «Таким образом, я дерзаю предложить Вам прилагаемые сорок стихотворений, являющихся, разумеется, не переводами, а отголосками и отблесками ницшеанских громов и молний, прошедших и, может быть, преломившихся в призме моей души, но во всяком случае не превративших философский образ Ницше в физиономию дьявола, на что он жалуется от имени Заратустры, кажется, имея в виду Дюринга и других своих толковников. Сверх того, у меня еще осталось много таких же арий, содержащих в себе наиболее резкие и жгучие искры учения Ницше об умершем Боге и об ужасах современного общежития. Я решил их не печатать, так как в них естественно столкнулись с политическими, социальными и религиозными отрицаниями Ницше поэтические стихии, помимо моей воли не пожелавшие сделать никаких уступок учению Ницше. По всей вероятности, я их уничтожу. Был бы очень счастлив, если бы Вы, которого я, несмотря на Ваше прежнее кантианство, давно считаю ницшеанцем потому уже, что Вы тоже любите вершины жизни и из своего одиночества наблюдаете ее чарующий танец, если бы Вы сделали от себя небольшое хотя бы в размере пяти арий — хотя бы в сорока строках — соответствующее предисловие» (Ясинский б: 40–42). По-видимому, А. Волынский ответил отказом на просьбу писателя, так как «Отблески Ницше» были опубликованы в «Биржевых ведомостях» от 22 января 1917 г. без предисловия критика (см.: Ясинский 1917), хотя не исключен вариант того, что сам Ясинский передумал и не послал это письмо А. Волынскому (в архиве Ясинского хранится беловой машинописный текст письма с небольшими поправками автора). Из слов Ясинского явствует, что в публикацию «Отблесков Ницше» он не включил стихотворения, в которых проявилось его критическое отношение к ницшеанской философии. Опубликованные стихотворения отражают понимание философии Ницше как учения, зовущего к историческому и культурному переустройству бытия:

В «Романе моей жизни», опубликованном в 1926 г., подлинными новаторами в культуре Ясинский объявит большевиков. Очевидно, что это явилось результатом прямого идеологического давления эпохи. Вспоминая в «Романе моей жизни» события 1917 года и свою публичную лекцию в Кронштадте, Ясинский пишет: «Я остановился на большевизме в свете ницшеанской философии, но, правду сказать, поставленной мною кверху ногами. Мне казалось и до сих пор кажется, что применение к большевизму ницшеанства — наиболее подходящая его философия» (Ясинский 1926: 331). В мемуарах Ясинский изображает большевиков в положительном ключе, а свою деятельность начала XX в. осознает как созвучную большевистской программе, хотя с сожалением пишет, что себя уже не чувствует «новым человеком». Ясинский утверждает, что большевики были настоящими «новыми людьми», так как смогли осуществить культурный взрыв, обеспечивший переход от старых форм культуры к новым. Проводя параллель между современной эпохой и временем петровских преобразований, Ясинский называет «гениального человека», Петра Великого, «природным, хотя и родившимся в парчевых пеленках, большевиком» (Ясинский 1926: 303). Таким образом, русские декаденты, в представлении Ясинского, ретроспективно противопоставлены большевикам как представители старой, уже отжившей мещанской культуры.

¹ См., напр.: Ясинский И. Научная хроника. I. Фотофон. II. Так называемый животный магнетизм. III. Теория галлюцинаций // Слово. СПб., 1880. № 10. Отд. 2. С. 53–75; Куликовский Д. Общественно-психологические очерки. Пессимизм и идея прогресса (вместо введения) // Новое обозрение. СПб., 1881. № 1. С. 49–63; Шнейдер Г. О психологических причинах гипнотических явлений // Новое обозрение. 1881. № 2. С. 41–78; В. Л. Спиритизм и сумасшествие // Заря. Киев, 1884. 21 апр. № 89. С. 1; Ясинский И. Нервное время. (Фон-Краффт-Эбинг. О здоровых и больных нервах. Популярное сочинение. Русский перевод под ред. д-ра Минора. Москва. 1885) // Заря. 1885. 8 нояб. № 238. С. 1; <Б. п.> О физиологических основаниях так называемого угадывания мыслей. (Публичная лекция проф. С. И. Чирьева) // Заря. 1885. 3 дек. № 257. С. 1–2; <Б. п.> Две лекции проф. И. А. Сикорского о мысленном внушении // Заря. 1886. 27 марта. № 48. С. 1 и т. п.

² Ритмическая структура и строфическая организация этого текста указывают на то, что он, по-видимому, был написан Ясинским в 1916–1917 гг., когда он под влиянием чтения сочинений Ницше создает целый цикл стихотворений, в которых осмысляет основные положения ницшеанской философии. Невключение этого стихотворения в отобранные для публикации в январе 1917 г. тексты, как представляется, связано, в первую очередь, с отраженной в нем неоднозначной оценкой учения философа. На эти причины указывал сам Ясинский в письме к А. Волынскому от 18 января 1917 г. (подробнее об этом см. ниже).

³ В 1902 г. в статье «Нравственность и безнравственность» Ясинский уже прямо сопоставлял нигилизм Базарова и пафос отрицания у Ницше: «Ницше — блестящий нигилист, приведший в своих сочинениях в систему все действительно отрицательные веяния XIX века. России было суждено стать колыбелью нигилистического индивидуализма. Еще задолго до Ницше <…> сложилась у нас житейская философия, нашедшая себе выразителя в Евгении Базарове, герое знаменитого романа» (Ясинский 1902 а: 151). О генетической связи с тургеневским Базаровым «разных больших и маленьких людей в повестях писателей, претендующих на ницшеанство и “героизм”», Ясинский пишет в 1903 г. в «Беседе» (см.: Ясинский 1903 б: 565). Как показывают современные исследования, наложение образа Заратустры на образы тургеневского Базарова и героев-идеологов Достоевского изначально было подготовлено самим Ницше, поэтому читательское восприятие в России конца XIX века только вскрыло эти значимые для философа аналогии. На важность тургеневского Базарова в осмыслении понятия «нигилизм» у Ницше указывают Р. Ю. Данилевский и А. Ханзен-Леве (см.: Данилевский 1991: 17–18; Ханзен-Леве: 161). Р. Ю. Данилевский пишет, что интерес философа к русской литературе, в частности, к Достоевскому, Тургеневу и Толстому, произведения которых Ницше внимательно изучал, повлиял как на формирование его собственной философской системы, так и на читательское восприятие сочинений Ницше в России (см.: Данилевский 1991: 6).

⁴ Здесь мы встречаем у Ясинского характерное для русского культурного сознания «революционно-демократическое переосмысление индивидуалистического протеста автора “Заратустры”» (Данилевский 1991: 33).

^* Елена Нымм. Литературная позиция Иеронима Ясинского (1880–1890 годы). Тарту, 2003. C. 62–74.

© Е. Нымм, 2003.

Дата публикации на Ruthenia 29.09.2004