ВВЕДЕНИЕ^*

1. Предварительные замечания

Книга Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» завершается следующими словами поэта:

Мы живем в обществе, которое рехнулось на идее культуры как продукта. Поэтому оно требует книг, книг, книг. Из-за этой игры культура и зашла в тупик. На самом-то деле, когда ты сочиняешь, ничего не понятно: кто там читает, кто чего понимает? Или ничего не понимает? Или все понимает? И так и должно быть! А если жить ради выпуска книг, то тогда ведь надо и рецензии на книгу читать, небось. А потом, исходя из рецензии, себя как-то соответственным образом вести. Да вы что? Лично меня — знаете, что больше всего устраивает? Вполне устраивает! Судьба античного автора, какого-нибудь Архилоха, от стихов которого остались одни крысиные хвостики, и больше ничего. Вот такой судьбе можно позавидовать [Бродский 1998: 319].

Сегодня исследователи творчества Бродского часто попадают в положение, напоминающее ситуацию исследователя античной литературы. Судьба творческого наследия античности, от которого «остались одни крысиные хвостики», парадоксальным образом в новейшей литературе повторяется текстами самого Бродского, словно реализуя некий тайный замысел поэта¹. Дневники и письма поэта недоступны, поэтому исследователю приходится довольствоваться единичными, зачастую весьма немногословными выдержками, публикующимися в воспоминаниях и научных работах современников и очевидцев. Юношеский дневник Бродского, фигурировавший в деле Шахматова-Уманского и в процессе 1964 г., по всей видимости, пропал в архивах ленинградской госбезопасности. Не лучше обстоит дело и с историей текстов. Черновики поэта, за редкими исключениями, также недоступны, и мы можем только сравнивать варианты более поздних публикаций с ранними. Ситуация осложняется тем, что мы имеем большое количество текстов из неизвестных источников: интернетовский «самиздат», песенные тексты, авторство которых приписывается Бродскому и т. д. Это влечет за собой трудности не только при исследовании эволюции, но порой и при атрибуции текстов. Иногда обмен отдельными рукописями и черновиками Бродского происходит почти в обстановке секретности и напоминает характер распространения текстов в годы расцвета самиздата. В нашем распоряжении сейчас имеются, в основном, те тексты, публикация которых была санкционирована самим поэтом. Проблема соотношения опубликованного и написанного остается закрытой для изучения.

Плохо изучен и круг чтения Бродского. Главным образом его исследуют, основываясь на отдельных заявлениях поэта, сделанных, по большей части, в эссе и интервью. Определенную информацию о его круге чтения мы получаем также из воспоминаний современников поэта. Следует отметить, что все эти свидетельства поздние, поэтому на их основе трудно представить себе реальную хронологию знакомства Бродского с русской (и не только) литературной традицией². В основном исследователю приходится опираться на известные художественные тексты поэта, в которых те или иные авторы либо названы прямо, либо опознаются в результате анализа цитат, аллюзий и реминисценций.

Принимаясь за изучение проблем, связанных с поэтическим поведением Бродского, мы отдаем себе отчет в том, какие трудности стоят перед нами в связи с вышесказанным. Это будет оправдывать и известную гипотетичность, возникающую из-за сложностей с изучением всего наследия поэта, свойственную как всей нашей работе в целом, так и отдельным ее посылкам и выводам. Это налагает некоторые ограничения на объект нашего исследования:

1. Мы не можем рассматривать непосредственно те или иные поступки поэта и те или иные факты его биографии, поскольку не всегда обладаем достаточным объемом информации относительно истинных намерений самого Бродского (которые, впрочем, вообще трудно выявить), и ясной картины обстоятельств дела. По этой причине мы будем рассматривать не факты биографии, а то, как поэт их интерпретирует в своих стихотворениях. Здесь мы сразу должны разделить два понятия — литературной биографии и автобиографизма в художественном тексте. Если в первом случае имеется в виду объективная реальность, то во втором случае мы говорим об интерпретации и преломлении фактов жизни писателя в его произведениях. В нашей работе речь пойдет об автобиографизме у Бродского.

2. Мы не всегда можем с уверенностью говорить о конкретных влияниях как на поэзию Бродского так и на его стратегию поведения. Это ограничение заставляет нас говорить не столько об изучении происхождения, сколько о сопоставлении некоторых поведенческих моделей.

2. Задачи и объект исследования

Мы сразу должны сказать о двойственности объекта изучения в этой работе. С одной стороны, у нас есть собственно стихотворения Бродского, поэтику которых мы исследуем. С другой — эти тексты рассматриваются нами как элементы более общей структуры. С этой точки зрения объектом изучения становятся не стихотворения, а реализованные с их помощью авторские интенции. В данном случае анализ текстов является первым этапом в исследовании структуры более высокого уровня — автобиографии поэта, которую мы рассматриваем вслед за самим Бродским как текст.

Нашей задачей, таким образом, является исследование поэтики стихотворений Бродского периода северной ссылки в связи с поэтикой его литературного поведения. Сразу нужно пояснить, что под термином «литературное (или поэтическое) поведение» мы будем понимать прежде всего художественные тексты Бродского как жесты, поступки, значимые для творческой биографии поэта. Мы полагаем, что между поэтикой и литературным поведением могут устанавливаться отношения эквивалентности. Поэтическое поведение как система знаков порождает биографию поэта, подобно тому, как естественный язык порождает поэтический текст. Биографии, подобно художественным текстам, свойственны не только тема, коллизия и интрига, но и композиция, сюжет, цитаты, аллюзии и реминисценции. Кроме того, между поведенческим и поэтическим текстами иногда возникают отношения, которые можно описать в понятиях экстратекстового перевода³. Допустим, определенные сюжеты будут переноситься на биографию в виде эквивалентных моделей поведения. Так, например, сюжету «растворения в пейзаже» (подробнее о нем — в II.2.) в жизни будут соответствовать стремление поэта к самоудалению из актуального литературного процесса, ссылка, постоянные отъезды из Ленинграда (в Москву, Эстонию, Литву и т. д.), наконец, эмиграция в США в 1972 г.

Посредником между текстами и биографией будут некоторые автобиографические представления самого Бродского. Собственно говоря, они и есть основной объект нашего исследования. Условно назовем этот объект «автобиографическим текстом» Бродского. Это некоторая исследовательская метафора⁴, подобная, например, концепту «петербургского текста» [Топоров]. Мы исходим из того, что отношения текстов и биографии можно представить в виде тернарной структуры: текст — «автобиографический текст» — биография.

В связи с этим обнаруживается и двойственная природа самого поэтического текста. Он написан на естественном языке и имеет свою композицию, сюжет и т. д. Одновременно с точки зрения поэтики поведения стихотворение как жест, поступок оказывается композиционным элементом «автобиографического текста». В этом аспекте для нас будут важны не столько отдельные тексты, сколько их последовательность и то, как один текст мотивируется другим. Более того: знаковую функцию часто будет выполнять даже не текст в целом, а отдельные его элементы и уровни: мотивы, образы, использование определенной композиционной техники, наконец, тропы и прочие средства образности.

Исследование поэтики поведения Бродского в период ссылки может показаться на первый взгляд нелогичным. 13 марта 1964 г. Иосиф Бродский на основании указа Президиума Верховного совета СССР от 4 мая 1961 г. был привлечен за тунеядство к административной ответственности, и был сослан в деревню Норенская Архангельской обл.⁵, где пробыл до сентября (по другим источникам — до августа) 1965 г. [Рейн 2004]. Жизнь в Норенской, вырвавшая поэта из литературного быта, была весьма бедной событиями «внешней биографии», особенно по сравнению с ленинградской. Если не считать собственно процесса, то приезды ленинградских знакомых, в частности, Марины Басмановой, сельские работы, пятнадцать суток ареста, полученные весной 1965 года за прогул — вот почти все заслуживающие внимания факты жизни поэта на севере России. Все это упоминается и в стихах Бродского 1964–1965 гг. Но эти события не расцениваются поэтом как значимые для его литературной репутации, не рассматриваются им как поступки. Более того: в Норенской Бродский как будто прекращает заботиться о построении этой репутации и литературной биографии. Сам поэт ссылку рассматривает как конец своего творческого пути, который должен повлечь за собой конец личности, сознания, текста и т. д. Как мы покажем в работе, эти убеждения отразятся и на текстах Бродского.

Именно в ссылке Бродский формулирует для себя позицию, которую можно обозначить термином «антибиографизм». Он отрицает у себя наличие сознательно построенной биографии. Он старательно отмежевывается от возможных подозрений в жизнетворчестве и в автобиографичности своей поэзии. Вот несколько высказываний поэта, касающихся этой проблемы:

Действительно, я — не литератор. У меня нет таких амбиций, как я уже сказал. Единственная амбиция, которая у меня существует — это амбиция по отношению к процессу, она заключается только в течении процесса, в самом процессе. А жизнь, так сказать, продукта меня совершенно не волнует [Бродский 1998: 314];

Именно поэтому хронология в поэтических сборниках не так уж и важна, честно говоря. Поскольку за развитием поэта следишь либо по его стилистическому движению, либо по увеличивающейся глубине содержания. И в этом смысле ни составитель сборника, ни его читатель ошибки совершить не могут [Бродский 1998: 315].

Таким образом, Бродский в ссылке становится подчеркнуто «антибиографичным» поэтом. Он не создает своей литературной биографии и любое жизнетворчество ему чуждо, поскольку «<…> вся эта забота поэта о своей биографии — моветон» [Бродский 1998: 315]. Для него становится не важна хронология его стихотворений, он не составляет свои сборники (кроме одного — «Новые стансы к Августе»⁶). В качестве образца для себя он берет антологических поэтов, от которых остались лишь стихотворные отрывки. С точки зрения Бродского, в истории литературы остается отнюдь не личность поэта, но его стихи, и потому строить свою литературную биографию как отдельный текст бессмысленно.

Одновременно с отказом Бродского от строительства собственной биографии, в его лирике, начиная с периода ссылки, усиливаются черты автобиографичности. В этом смысле очень показателен сборник «Новые стансы к Августе», где стихотворения расположены в порядке, который как бы отражает последовательность развития любовной истории.

При том, что Бродский в ссылке перестает подчеркивать знаковость своего литературного поведения, широкая читательская аудитория начинает воспринимать его именно как «поэта с биографией». Начиная с февраля 1964 г. харизматичность поэта начинает расти. Выступления на обоих судебных процессах свидетелей защиты, среди которых были Е. Эткинд, Н. Грудинина, В. Адмони, стали началом известности Бродского. Последовавшие за процессом письма и выступления известных людей в его защиту были еще одним подтверждением растущей славы поэта. Досрочное освобождение Бродского, ставшее, между прочим, одной из первых крупных побед правозащитного движения в СССР, одновременно явилось своеобразным признанием поэта официальной властью.

На материале его стихов в этой работе мы увидим, что и сам Бродский в Норенской начинает смотреть на себя как на поэта с состоявшейся биографией. О важности этого периода для творчества Бродского говорит Е. Рейн:

И когда я прочел все эти стихи, я был поражен, потому что это был один из наиболее сильных, благотворных периодов Бродского, когда его стихи взяли последний перевал. После этого они уже иногда сильно видоизменяются, но главная высота была набрана именно там, в Норенской, — и духовная, и метафизическая высота. Так что я как раз нашел, что он в этом одиночестве в северной деревне, совершенно несправедливо и варварски туда загнанный, он нашел в себе не только душевную, но и творческую силу выйти на наиболее высокий перевал его поэзии [Рейн 1997: 18].

Вышесказанное заставляет нас говорить о ретроспективности поэтической стратегии Бродского. Эта ретроспективность появляется у Бродского только в Норенской, когда «жизнестроительство» становится невозможным, и сохранится на протяжении всего последующего творчества. В ссылке у него впервые возникает представление о своей прошлой жизни в литературе как о законченном тексте. Стихотворения же начинают выполнять функцию интерпретаций этого текста, что отражается и на их поэтике. В результате на всех уровнях текста появляются элементы автометаописания, что и является реализацией автобиографизма у Бродского.

3. Структура работы

Исходя из двойственности объекта, мы разбили наше исследование на две части. Первая часть посвящена изучению того, как поведенческие сигналы проецируются на поэтику текстов. Вторая часть работы рассматривает как поэтика стихотворений Бродского видоизменяется под влиянием стратегии литературного поведения.

Первая глава первой части посвящена определению понятия «автобиографический текст». Начинаем мы с того, что рассматриваем контекст, в котором формировалась литературная позиция Бродского до 1964 г. Далее мы даем определение сигналов, с помощью которых поэт указывает на свою принадлежность к той или иной литературной парадигме/традиции. При этом мы обращаем внимание на двойственность самоопределения Бродского. С одной стороны, он стремится получить статус современного поэта в актуальном литературном процессе. С другой — осознает себя преемником (а возможно и современником) традиций Серебряного века. Говоря далее об «автобиографическом тексте» Бродского, мы выделяем два полюса — чужого слова и авторской идентичности, относительно которых этот «автобиографический текст» начинает формироваться у поэта еще до 1964 г.

В следующих главах первой части на материале текстов Бродского мы обнаруживаем следы литературного самоопределения поэта, пытаясь тем самым реконструировать «автобиографический текст».

Вторая глава посвящена исследованию отдельных шекспировских (точнее, гамлетовских) подтекстов и аллюзий у Бродского. На примере поэмы-мистерии «Шествие» и других текстов мы пытаемся показать, как в ранних стихотворениях Бродский размывает границу между лирическим и драматическим. Это позволяет ему разделить повествователя и лирического героя, в результате чего его тексты приобретают «полифоничность» [Бахтин]⁷. Вследствие этого у Бродского появляется способность к самоотстранению от разных литературных традиций, что обусловливает, в частности, полистилистичность его стихов. Наконец, расподобление повествователя и лирического героя порождает особую композиционную технику у поэта. Кроме того, в этой же главе прослеживаются некоторые переклички стихотворений Бродского с текстами Пастернака.

В третьей главе некоторые мифологические мотивы у Бродского исследуются также в связи со стратегией его поэтического поведения как часть «автобиографического текста». Мы выделяем важную особенность построения образов у поэта: он подменяет одни мифологические образы другими, тем самым реализуя на уровне повествователя ситуацию неразличения базовых оппозиций, а на уровне автора — «ремифологизацию мышления»⁸.

Четвертая глава рассматривает соотношение двух «автобиографических текстов»: Бродского периода ссылки и Пастернака периода создания сборника «Второе рождение». Мы выявляем механизмы появления у поэтов некоторых сходных амплуа, связанных с биографическими обстоятельствами, в которых оказались поэты каждый в свое время. Эти сходства обусловили и отдельные важные параллели на уровне поэтики их текстов. Любопытно, что амплуа, исследуемые в этой главе, такие, как честный поэт, простой поэт и т. д., вступают в противоречие с «полифоничностью» Бродского, которую мы исследовали ранее. Такая парадоксальность, когда поэт, отделяя себя как автора от повествователя и лирического героя, пытается решить проблему «честности» в лирике, является характерной особенностью Бродского.

Вторая часть нашей работы посвящена тому, как описанные нами в первой части поведенческие сигналы, отрефлексированные в «автобиографическом тексте» Бродского, превращаются в его поэтические приемы. Результатом «полифоничности» стихотворений оказывается возникновение у Бродского своеобразной композиционной техники, когда повествователь отделяется от лирического героя, реализуя тем самым внутренний диалог автора⁹. На примере конкретных текстов норенского корпуса этот прием проанализирован в первой главе второй части.

Во второй главе мы рассматриваем сюжет «растворения в пейзаже». Еще в последней главе первой части мы говорили о близости пейзажной техники Бродского и Пастернака. Пастернаковская поведенческая установка на честность, простоту и слияние с природой играет важную роль в «автобиографическом тексте» Бродского. Мотивы честности и простоты в поэзии, мотив отказа поэта от поэтической индивидуальности и слияния с природой становятся важными элементами самоописания Бродского в ссылке. Объединяясь, эти мотивы порождают у поэта сюжет «растворения в пейзаже». Во второй главе второй части мы подробно рассматриваем появление признаков этого сюжета до 1964 г., их реализацию в стихотворениях Бродского периода ссылки, а также развитие данного сюжета в творчестве поэта после 1965 г.

В последней главе мы исследуем, как неразличение у Бродского некоторых базовых оппозиций, «ремифологизация» мышления повествователя приводят к появлению своеобразного тропа, который парадоксальным образом синтезирует в себе черты метафоры и метонимии.

4. Норенский корпус

Нашу задачу усложняет то обстоятельство, что, несмотря на обилие изданий текстов Бродского, ни одно из них не может рассматриваться как достаточно авторитетное. Кроме сборников, изданных при жизни поэта (а также их последующих переизданий, подвергавшихся редакциям), существует два издания «Сочинений Иосифа Бродского», состав которых меняется произвольно, и редакторские принципы изложены неудовлетворительно. Опечатки, а порой и очевидные ошибки редакторов заставляют нас сомневаться в аутентичности всех существующих ныне источников. Тем не менее, в качестве основного источника мы выбираем четырехтомник «Сочинений Иосифа Бродского» [Бродский]¹⁰ как издание, в котором за основу взят марамзинский архив [I: 461–462].

Из стихотворений, не вошедших в издание Пушкинского фонда, мы в этой работе рассматриваем два текста: «За церквами, садами, театрами…» [Бродский 1990] и «Я памятник воздвиг себе иной!..» [Бродский 1992: I, 18].

У Бродского можно выделить три круга текстов, которые относятся к так называемому «норенскому корпусу» (далее в тексте термин будет употребляться без кавычек). Первый круг составляют только те стихи, которые датированы собственно временем пребывания поэта в ссылке, т. е. с (конца) марта 1964 по сентябрь 1965 гг. Это около восьмидесяти стихотворений, имеющих относительно точную (до месяца) датировку. При таком выборе из норенского корпуса выпадают некоторые тексты, явно написанные в ссылке, но имеющие датировку или приблизительную, или с точностью до года.

Если исходить из того, что преследования Бродского начались в конце 1963 г., а возвращение в феврале 1964 г. в Ленинград из Москвы, где он скрывался от властей, было сознательным поступком поэта, знавшего, что ему грозит, то с точки зрения поэтики поведения несомненный интерес для нашего исследования представляют все тексты, написанные в 1964–1965 гг. Это соображение и определяет второй, более широкий круг текстов: все стихотворения 1964–1965 гг., включая датированные приблизительно или с точностью до двух лет (например, 1963–1964, или 1964–1965, текстов, датированных 1965–1966 в имеющихся изданиях Бродского мы не встречали). Эта группа включает более ста наименований.

Наконец, третий круг текстов норенского корпуса — это все стихотворения Бродского, в которых отражается тематика ссылки в Норенскую. Выявление этой группы текстов выходит за рамки нашего исследования. Скажем только, что в этот круг войдут и гораздо более поздние стихотворения (например, «Ты забыла деревню, затерянную в болотах…» из цикла «Часть речи»), но одновременно неохваченными останутся некоторые тексты, написанные в ссылке, такие, как «Два часа в резервуаре», или «Письмо в бутылке», поскольку в них «норенская» тематика не затрагивается.

В нашей работе мы будем придерживаться следующего принципа: говоря о норенском корпусе, мы будем иметь в виду прежде всего второй круг текстов. В тех случаях, когда это будет необходимо, мы будем уточнять, что то или иное стихотворение написано в ссылке.

5. История вопроса

На сегодняшний день Бродский не обделен вниманием исследователей. При этом, творчество поэта в ссылке до сих пор специально не изучалось. Поэтому, не ставя целью представить здесь исчерпывающую историю вопроса, опишем работы, которые явились для нас определяющими при выработке научной стратегии подхода к текстам Бродского.

Исходным импульсом своего возникновения настоящее исследование во многом обязано работам Ю. М. Лотмана, посвященным поэтике поведения¹¹. Ученый дал некоторые очень важные для нас определения. Он разграничил понятия амплуа ( т. е. реализацию определенного типа поведения, закрепленного в той или иной социокультурной ситуации) и литературной биографии, являющейся сознательным нарушением этой предписанной человеку обществом роли. Показанное Лотманом на примере А. Н. Радищева формирование биографии как акта сознательного выбора, проанализированные ученым амплуа декабриста, авантюриста, явления эстетизации и «театрализации» быта в культуре конца XVIII в., а также затронутая им тема мифологизации биографии в контексте русской культуры начала XIX в. — все это сыграло для нас важнейшую роль при выработке методологии, а также в прояснении понятийного аппарата нашей работы.

Проблеме автобиографизма в лирике посвящено много исследований. В связи с нашей проблематикой особое значение имеет работа Д. Максимова, посвященная идее пути у А. Блока [Максимов]. Рассматривая концепт пути в творчестве поэта, исследователь, по сути вплотную подходит к проблеме поэтического поведения. В этой работе ученый понимает автобиографизм не как изображение реальных фактов жизни Блока в его текстах, но как отражение рефлексии поэта над своей литературной биографией. Именно литературная биография, т. е. совокупность текстов как жестов оказывается в центре внимания исследователя. Не случайно, что используемый им понятийный аппарат словно отсылает к вышеупомянутым работам Ю. М. Лотмана (хотя статья Д. Максимова появилась раньше всех их) — среди них и термин маска, и описание процесса выбора Блоком своей литературной стратегии. Приведем цитату, в которой ученый вплотную подходит к определению того, что мы называем «автобиографическим текстом»:

Поэзия Блока как живая эстетическая структура, организуется лирическими темами, сюжетами, символами, мифологемами — тем, что можно было бы назвать по их функциональному значению — интеграторами . В своей совокупности они превращают творчество поэта в исключительно прочную непрерывную вязь — «иерархию интеграторов». Эта целостность поэзии Блока, отличающая его от многих других, по-своему замечательных поэтов, и давала ему и дает нам право видеть в ней «роман в стихах» (1911, т. I, 559), в сущности, единое произведение — признак специфически блоковского своеобразия [Максимов: 48–49].

Исследование такого «романа в стихах» как феномена, затрагивающего проблему поэтики, с одной стороны, и проблему литературного поведения — с другой, позволяет более системно описать процесс интеграции моделей поведения и художественных текстов, чему и посвящена наша работа. Выделяемые нами автобиографические сигналы у Бродского и есть те самые интеграторы, о которых пишет Д. Максимов.

Во многом настоящее исследование представляет собой развертывание тех положений об основных свойствах поэтики Бродского, которые в сжатом, почти конспективном виде обозначены в совместной работе Ю. М. и М. Ю. Лотманов [Лотман, Лотман]. Исследователи основываются на представлении о Бродском как прямом наследнике поэтики акмеизма. В свете этого рассматривается, как некоторые онтологические представления поэта — о замещении вещи ее формой, о вытеснении автора за границу бытия, о смерти как пустоте — эксплицируются на разных уровнях его поэтики. В частности, в этой работе изучается мотив «ухода автора из пейзажа» применительно к поздней поэзии Бродского¹². Мысли исследователей по этому поводу послужили отправной точкой для изучения нами сюжета растворения в пейзаже в стихотворениях норенского корпуса (см. II.2.)

Большое значение для нас имело также знакомство с диссертацией В. Куллэ [Куллэ 1996]. Материал, который привлекается им для анализа, поражает широтой охвата. Несмотря на некоторую размытость методологии и терминологии, это исследование является первой значительной попыткой исследования эволюции поэтики раннего Бродского (в работе рассматривается творчество поэта до эмиграции в США). Выделяя два периода в раннем творчестве Бродского, исследователь основывается прежде всего на детальном анализе особенностей его поэтики. В оформлении базовых концепций нашей работы, а также в формировании подхода к отдельным текстам и нюансам поэтики Бродского большую роль сыграли мысли Куллэ по поводу мифологизации поэтом собственной судьбы в своих стихотворениях, анализ некоторых сквозных образов, наконец, попытка Куллэ связать биографию поэта с особенностями структуры его художественных текстов. Кроме того, работа выполняла для нас функцию своеобразного справочника по жизни и творчеству Бродского до эмиграции.

Ценными оказались для нас также отдельные наблюдения А. М. Ранчина, касающиеся интертекстуальной природы поэзии Бродского [Ранчин 2001а]¹³. В частности, ученый описывает явление, когда поэт маскирует одни цитаты, одновременно подчеркивая другие, тем самым давая ложную отсылку к поэтике одного автора, подразумевая же другого (например, нарочитые реминисценции из Пушкина, комбинирующиеся со скрытыми цитатами из Мандельштама).

О похожем явлении, но уже с точки зрения стратегии поэтического поведения говорит в своей книге Д. Бетеа [Bethea]. Рассматривая концепт изгнания в стихах Бродского, ученый выделяет понятие треугольного видения (triangular vision), описывающее умение поэта заимствовать модель автометаописания у писателя-предшественника. Так, по мысли Бетеа, Бродский соотносит свою модель поведения с биографией Мандельштама. Мандельштам, в свою очередь, обращается к дантовской мифологии. В результате у Бетеа получается своеобразный треугольник Бродский – Мандельштам – Данте, который исследуется ученым на материале поздних стихов Бродского.

Полезными при выработке методологии работы для нас оказались также исследования А. Жолковского¹⁴. Богатый фактический материал был нами почерпнут из книги С. Савицкого [Савицкий]. Имеется также значительное количество исследований, посвященных отдельным стихотворениям, мотивам и тематическим комплексам в поэзии Бродского, каждое из которых так или иначе повлияло на наше исследование.

6. Дополнительные замечания

В данной работе мы будем придерживаться следующего формата ссылок: [CODE(: (X,)Y)], где CODE — кодовое обозначение объекта ссылки (в списке литературы предваряет библиографическое описание); X — номер тома (римскими цифрами), Y — номер страницы/номера страниц (арабскими цифрами). Круглые скобки указывают на опциональный элемент: номер страницы мы указываем только в случае прямой цитаты, номер тома — при ссылке на издание в нескольких томах.

Все выделения в цитатах, кроме оговоренных в тексте случаев, принадлежат авторам цитируемых текстов.

Напоследок отметим, что автор не осуществил бы данную работу без помощи своей жены, Елены Семеновой. Также выражаем свою признательность научному руководителю, Роману Лейбову, потратившему много усилий, чтобы корректировать ход работы, направляя ее в нужное русло. Большое значение имели для нас все замечания и поправки А. А. Данилевского, внимательно прочитавшего наше исследование. Наша благодарность Д. Ахапкину и Д. Кузьмину за библиографические справки. Благодарим также И. и Т. Фрайман, Й. Кюста, работников библиотек, коллег, родственников и знакомых, всех, кто так или иначе помогал автору, «словом и делом» поддерживал его при написании этой работы.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ср. с наблюдением В. Куллэ: «В этом смысле биография Бродского напоминает даже не одиссею с ее сциллами и харибдами, но античные периплы безымянных мореплавателей, заполнявших белые пятна географии. Нелюбовь поэта к потенциальным биографам, стремление, даже в посмертии, оставаться частным лицом — есть не только продолжение избранной поэтики экстратекстуальными средствами, но — закономерное ее распространение на всю область экстратекстуального. В том числе на важнейшее из произведений автора — собственную биографию» [Куллэ 2003: 78].

² Попытка описать рецепцию русской литературы Бродским, и, соответственно, его круг чтения была предпринята недавно А. Новиковым [Новиков]. Выявлению влияний в творчестве раннего Бродского (до 1972 г.) посвящена диссертация В. Куллэ [Куллэ 1996].

³ См. об этом: [Тороп].

⁴ Именно поэтому везде в работе мы даем этот термин в кавычках.

⁵ См. об этом, напр.: [Гордин 1989: 135–166], [Шульц] и др.

⁶ Об этом сборнике см., напр.: [Панн]. О том, что Бродский на самом деле внимательно относился к композиции своих сборников пишет Лев Лосев [Лосев Л. 2003: 331].

⁷ Подробнее об определении этого термина мы говорим в главе I.3.

⁸ См.: [Мелетинский 1998: 425].

⁹ О роли диалога в поэтике и философии Бродского см. также: [Плеханова].

¹⁰ В дальнейшем ссылки на это издание даются в квадратных скобках: римская цифра обозначает номер тома, арабская — страницу.

¹¹ См.: [Лотман Ю. 1992]; [Лотман Ю. 1992a]; [Лотман Ю. 1992b]; [Лотман Ю. 1992c]; [Лотман Ю. 1992d].

¹² Эта проблематика затрагивается и в других работах М. Ю. Лотмана, см.: [Лотман М. 1988]; [Лотман М. 1990].

¹³ Материалы этой работы в дополненном виде вошли в другую книгу [Ранчин 2001], на которую мы и будем ссылаться в этой работе.

¹⁴ [Жолковский 1998]; [Жолковский 1998a].