ПУШКИН И ЦЕНЗУРНАЯ РЕФОРМА 1860-X ГОДОВ^*

В. Н. САЖИН

Едва ли не с середины XIX века началась своеобразная мифологизация творчества и биографии Пушкина.

«Русская публика привыкла к имени Пушкина, как своего великого национального поэта», — писал в 1858 году Добролюбов¹. Пушкин — великий поэт, говорит каждый из нас», — тогда же отметил Чернышевский². «Величайшей славой России» назвал Пушкина примерно тогда же Герцен³. Но обращаясь от этих общих характеристик к выявлению особенного, индивидуального в Пушкине, уже в эту пору всяк по своему разумению их находил то в блестящем владении им поэтической формой (Чернышевский и Добролюбов), то в остром политическом уме, сказавшемся в пушкинской вольнолюбивой лирике (Герцен), то в проповеди индивидуализма и независимости миссии поэта от текущей действительности (Боткин, отчасти Анненков).

Имя Пушкина в эти годы едва ли не впервые становится и аргументом в борьбе собственно политической.

Этому эпизоду в посмертной судьбе пушкинского наследия посвящено настоящее сообщение.

Среди множества реформ второй половины 1850-х — начала 1860-х годов — крестьянской, судебной, реформы образования — была предпринята и цензурная реформа. Непосредственным началом ее подготовки стало вступление в декабре 1861 года в управление министерством народного просвещения А. В. Головнина, имевшего репутацию либерала: «Головнин — уверяю вас… это все равно, что Герцен»⁴, — с некоторым испугом говорил об этом назначении И. С. Аксаков. Примерно такой была общая оценка появления Головнина во главе министерства, призванного, прежде всего, нейтрализовать только что прошедшие студенческие волнения. Не случайно, с оглядкой на эту оценку Тургенев писал Герцену в январе 1862 года: «… прошу тебя убедительно, не трогай пока Головнина. За исключением двух, трех вынужденных, и то весьма легких уступок, все, что он делает — хорошо… Я получаю очень хорошие известия о нем»⁵. Основания для таких суждений были. Например, Головнин укрепил еще ранее возникшее знакомство с Чернышевским, посетил его в редакции «Современника», приглашал к себе на обеды того же Чернышевского, Писарева, Благосветлова. По свидетельству издателя Д. Е. Кожанчикова Головнин дал ему слово «хлопотать о пропуске» некоторых сочинений Герцена. В январе 1862 года Головнин предложил всем редакторам газет и журналов свободно высказаться о необходимых преобразованиях по цензуре.

Существовавшая к этому времени цензурная практика предусматривала предварительное цензурование предназначенных к печати произведений, что приводило к многочисленным нареканиям на произвол и субъективизм цензоров и полное бесправие авторов, редакторов, издателей. Поэтому цензурная реформа, по единодушному мнению опрошенных, должна была состоять в замене предварительной цензуры так называемой «карательной», т. е. свободным печатанием и ответственностью за него, если возникнут нарекания, по суду с участием в нем представителей от литературы.

Здесь позиция Головнина с позицией литературы, которую, как говорили, он стремился «приручить», разошлась. В записке о цензуре, составленной в феврале 1862 года служащими министерства народного просвещения Берте и Янкевичем — рупорами Головнина, предварительная цензура, пусть и проигрывающая с точки зрения законности в сравнении с карательной, тем не менее объявлялась более эффективной. В этом споре сторонника своей точки зрения Головнин нашел в Пушкине.

Среди более чем 150 статей (по подсчетам Н. Г. Левиной), опубликованных на протяжении 1862–1865 годов в процессе обсуждения нового цензурного устава, в апреле 1866 года в газете «Сын Отечества» появилась глава о цензуре, извлеченная из пушкинского «Путешествия из Москвы в Петербург». Выясняется, что она была инспирирована Александром II совместно с Головниным.

4 апреля 1862 г. Головнин в одном из очередных докладов Александру II о текущих публикациях в периодических изданиях сообщал: «… осмеливаюсь приложить из любопытства весьма замечательную статью о цензуре знаменитого Пушкина, помещенную в т. XI его сочинений»⁶. На докладе Головнина Александр II положил резолюцию: «Ее бы хорошо где-нибудь перепечатать»⁷. 8 апреля Головнин докладывал: «Во исполнение воли Вашего Императорского Величества статья Пушкина о цензуре будет напечатана на днях в «Сыне Отечества» с предисловием, которое отмечено на прилагаемом листке. Я избрал для того «Сын Отечества» потому, что этот журнал имеет наибольшее число подписчиков, а именно 18500, в числе коих 1/3 — в Петербурге, а 2/3 иногородних»⁸. На другой день, 9 апреля 1862 года Головнин передал текст Пушкина с предисловием к нему (видимо, написанным самим Головниным?) председателю Петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ с указанием направить их для напечатания в «Сын Отечества»⁹.

Пушкинский текст действительно шел вразрез с теми призывами к отмене предварительной цензуры, которые звучали со страниц современной печати, и поэтому Головнин (если он был автором предисловия к этой публикации) имел основание о нем писать: «Никто еще до сих пор не осмеливался заподозрить этого поэта-писателя в какой-либо отсталости мысли или обскурантизме, а между тем относительно цензуры он держится совершенно не тех принципов, которые принимаются теперь». Подавая Александру II пушкинский текст, Головнин отчеркнул наиболее важные с его точки зрения места. Вот они: «Мысль! великое слово! Что же и составляет величие человека как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в  п р е д е л а х  з а к о н а, п р и  п о л н о м  с о б л ю д е н и и  у с л о в и й, налагаемых обществом». И далее, оспаривая мнение противников предварительной цензуры, гласившее — «… Пускай сначала книга выйдет из типографии и тогда, если найдете ее преступною, вы можете ее ловить, хватать и казнить…», — Пушкин писал: «Но мысль уже стала гражданином, уже ответстует за себя, как скоро она родилась и выразилась. Разве  р е ч ь  и  р у к о п и с ь  не подлежат закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет, и может остановить раздачу рукописи, хотя строки оной начертаны пером, а не оттиснуты станком типографическим. Закон не только наказывает, но и предупреждает… Законы противу злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не предупреждают зло, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и другое». Все это, написанное Пушкиным в 1834–1835 годах, в 1862 году звучало полемически по отношению к противникам предварительной цензуры и, так сказать, «работало» на точку зрения Головнина. Не удивительно поэтому, что в демократической критике публикация пушкинской статьи в эту пору прошла незамеченной. На фоне общепринятой в этих кругах позиции борьбы с цензурой, как одним из главных зол современной литературно-общественной жизни, глава о цензуре, как, впрочем, и все «Путешествие», воспринималась диссонансом или, во всяком случае, трудно объяснимым произведением. Да и через много десятилетий, в послереволюционном пушкиноведении, например, «Путешествие» в лучшем случае представлялось хитрым ходом Пушкина, пытавшегося в обход цензуры напомнить о Радищеве. Пушкин тут оказывался своеобразным Салтыковым-Щедриным, хотя ничто не могло быть противоположнее его нравственной позиции, чем эзопов язык демократической журналистики. «Путешествие», предназначавшееся Пушкиным для печати, отразило его неоднозначную оценку радищевского произведения, в частности, и всего творчества Радищева в целом. Пушкин соглашался с оценкой, данной Радищевым «тягчайшей повинности народной» — рекрутству, с сочувствием поминает главу «Медное» о рабском бесправии народа, продаваемого одним помещиком другому, отдает дань поэтическому мастерству Радищева. Но вместе с тем Пушкин определяет многое из сказанного Радищевым, как горькие полуистины и впрямую полемизирует с Радищевым — сторонником абсолютной

свободы печати. Пушкин исходил из антитезы: беззаконие — закон, в которой преимущество безусловно отдавалось второй части, и вопрос для него состоял только в том, насколько этот закон справедливо и последовательно осуществляется. Гарантией такой реализации были: во главе государства — просвещенный правитель («Стансы» и статьи), в цензуре — просвещенный цензор («Послание к цензору»), в литературе просвещенный писатель:

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Другая часть антитезы — беззаконие — безусловно отрицалась Пушкиным, в политическом плане ее синонимом было слово — бунт. При в целом немногочисленных высказываниях Пушкина на этот счет (как и вообще скудости наших сведений о политической позиции Пушкина в 1834–1836 годах) такая точка зрения достаточно отчетливо прояснена им в «Истории пугачевского бунта» и в «Капитанской дочке».

Уже в 30-е годы XIX века, а в последующей истории России в особенности, идея законности была напрочь скомпрометирована реальным беззаконием, послужившим причиной того, что любая исходящая от правительства мера была обречена на негативное восприятие и критику всякого неконсервативно мыслящего человека, идущая как бы поверх или вопреки такой позиции точка зрения Пушкина на законность в целом и на устройство цензуры, в частности, на всем протяжении существования этой его точки зрения — вплоть до наших дней — воспринимается как «странная», и ей или подыскивается посторонние мотивировки, или она вовсе обходится стороной.

Головнин, используя пушкинский текст, как аргумент в пользу своей позиции, не фальсифицировал самого пушкинского текста, но лишь изымал одну часть из многосложной, если так можно выразиться, симфонии, какой являлось творчество Пушкина, создавая удобный ему, Головнину, в данный момент политической борьбы миф о Пушкине. Число таких мифов со временем умножится.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Д о б р о л ю б о в  Н.  А.  Полн. собр. соч.: В 9 т. Т. 1. М., 1961. С. 295. ^Назад

² Ч е р н ы ш е в с к и й  Н.  Г.  Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 8. М., 1947. С. 310. ^Назад

³ Г е р ц е н  А.  И.  Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 7. С. 220. ^Назад

⁴ Записки Алексея Михайловича Унковского // Русская мысль. 1906. № 7. С. 95. ^Назад

⁵ Т у р г е н е в  И.  С.  Полн. собр. соч. и писем: Письма. Т. IV. М. — Л., 1962. С. 334. ^Назад

⁶ ОРиРК ГПБ, ф. 208, № 98, л. 181. ^Назад

⁷ Там же. ^Назад

⁸ То же, л. 209. ^Назад

⁹ ОРиРК ГПБ, ф. 833, № 395, л. 134. ^Назад